3.

3.

А в колхозе «Партизан» уже приступил к работе новый агроном. Встретили его здесь отлично. Не сговариваясь, будто авансом за будущие успехи, колхозники одарили Освальда Сиреля дружбой и уважением.

Конечно, секрет такого отношения — в председателе, в Гуннаре Суйтсе. Это он переманил опытного специалиста из районного центра, он, не скупясь на похвалы, представил его вначале правлению, а потом и общему колхозному собранию. Уж на что осторожным и строгим в подборе людей считался Видрик Осила, в третий раз избранный секретарем партийного бюро, но и он снял свои большие роговые очки, зачем-то тщательно протер их платком и дружелюбно улыбнулся Освальду.

А бригадир первой полеводческой бригады Аксель Рауд, человек с маленькой, птичьей головкой, небрежно посаженной на длинное, худущее туловище, похлопал Гуннара по плечу:

— Молодец, председатель, толкового человека выискал. Как со дна морского жемчужину достал!..

У Гуннара была мысль съездить в город, навестить старого друга Купера, да захлестнули дела. А вырвется свободный часок — отдавал его жене.

Долго, очень долго оставался Гуннар холостяком: первая его любовь не дождалась фронтовика, вышла за другого. Думал — и вообще не женится. Но вот приехала в колхоз новая учительница младших классов да так увлекла его, что забыл о всех прежних обидах. Семейная жизнь протекала счастливо — бывший разведчик любил жену, гордился ею, беспрекословно исполнял все просьбы сельской школы, в которой работала его Хельми.

Тринадцатый год председательствовал Гуннар Суйтс в полюбившемся ему «Партизане». Колхоз перешел на гарантированную оплату труда, разбогател и прославился высокими урожаями пшеницы, картофеля, гибридной брюквы. Да только тяжело заболел и вышел из строя чудотворец здешних урожаев старый Пеэтер Янус, отпросился на пенсию. Прямо-таки счастье, что удалось заполучить Освальда Сиреля!..

Шел Гуннар однажды вечером из правления домой.

— Гуннар! — остановил его вдруг знакомый голос.

— Эрна, ты? — узнал он в темноте по белой кофточке да тонкой фигурке проживавшую по соседству доярку Эрнестину Латтик. — Что так поздно?

— Задержалась на ферме… Ну да не в этом дело. Поговорить надо.

— Говори.

Зашагали рядом — теперь медленно, не торопясь. Ждал Гуннар разговора о хозяйственных делах.

— Ты его хорошо… давно знаешь — нового агронома? — вдруг ошарашила его вопросом Эрна.

— А как же! — удивился Гуннар, уловив в голосе и взгляде доярки какое-то беспокойство, почти тревогу. — С войны. Вместе были в одном батальоне. А что случилось?

— Странно.

— Почему странно?

— Да так, наверно, показалось. — Эрна недоуменно пожала плечами, замолчала. Но перед самым домом председателя, прощаясь, переспросила: — А батальон-то чей был? Красной Армии?

— Да ты что, рехнулась? — вспылил Гуннар. — Не фашистский же, надо думать!

Он стоял, озадаченный услышанным.

— Не обижайся, — тихо сказала Эрна, взяв его за руку. — В тебе-то я не сомневаюсь. Слава богу, в здравом уме. А вот новый наш агроном больно похож на одного карателя, которого я видела осенью сорок первого…

— Да сколько же тебе лет было?

— Двенадцать.

Эрна на минутку умолкла, потом заговорила снова. От волнения ее грубоватый грудной голос зазвучал на низкой, будто надтреснутой, ноте.

— Нет, ты не думай, что я была слишком мала. Я все, все отлично помню — этого нельзя забыть, никак нельзя забыть… Они пришли в нашу школу утром — тот, который похож на агронома, и его приятели… Схватили нашу учительницу и давай над ней измываться. «Комсомолка? Пионервожатая? Поганая большевичка?!» Орут да плетью — по лицу, по лицу… А она действительно была у нас комсомолка, первая наша пионервожатая в деревне Катри…

Эрна всхлипнула, и Гуннар ласково обнял ее за плечи.

— Да что ты? Что ты? Ну, было и быльем поросло.

— Нет, ты послушай… Бандиты, значит, хлещут ее, ножами покалывают, а начальник ихний, тот, что с Сирелем схож, отвернулся, вроде ему скучно или противно. Дети в голос ревут. Учительницу кровью заливает. Тогда тот начальничек и говорит так сочувственно: «Пожалеть надо. Детишки очень уж за учительницу свою тревожатся. Дайте ей отдохнуть. — И улыбнулся, гад. — В землице отдохнуть…»

Страшные картины пытки, о которых рассказывала Эрна, вставали перед глазами Гуннара, словно он сам был очевидцем. Словно он, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, рвался из пут и ничего поделать не мог. А ребята, школьники, под дулами автоматов копали яму-могилу в школьном дворе. И столкнул в эту могилу вожак еще живую учительницу. А бандиты его, пошучивая да посмеиваясь, засыпали ее землей.

Эрна уже не рассказывала, она плакала, уткнув голову в плечо председателя, и почти беззвучно шептала:

— Ох, как страшно было, Гуннар! Ох, не забыть мне этого! Как погляжу на нашего агронома, как улыбнется он, так и рвется из самого сердца: он! он!.. — Эрна дрожала, как в лихорадке.

Гуннар почувствовал, что его самого трясет озноб. Однако взял себя в руки. Нельзя же было поддаваться внушению: мало ли что рисует пережившей тяжкую беду женщине больное воображение.

— Ну, успокойся. Похожих-то людей много, Эрна. Я сам сколько встречал… — Хотелось припомнить что-то простое, будничное, далекое от трагедии. Припомнил. Заставил себя даже улыбнуться. — Вот послушай. Вижу как-то — идет знакомый, наш деревенский дядя Оскар, а на меня и внимания не обращает. Забыл, что ли, думаю. Кричу вслед: «Дядя Оскар, ты что, не узнаешь меня?» А «дядя» тот оборачивается — и этаким басом: «Сам, друг, что-то путаешь — Юло меня зовут, а не Оскар…» Вот ведь как бывает… Ну, врезалось тебе что-то в память, теперь чудится.

— Может, и так, — все-таки с сомнением отозвалась Эрна.

— Не «может», а точно. И выбрось это из головы! До завтра! — отрезал Гуннар и свернул к своему дому. Понимал: продолжать разговор — только без толку бередить старые раны.

— Ну, заходи, заходи, герой. Я его жду не дождусь, а он, оказывается… — Голос жены прозвучал в темноте, как музыка.

Гуннар шагнул к ней, у порога подхватил на руки. Стал всматриваться в ее лицо, сейчас, в неярком луче света, казавшееся совсем девчоночьим.

— Ну что ты, что ты там увидел, Гуннар? — удивилась Хельми.

Гуннар все еще был под впечатлением разговора с Эрной. «А ведь та катриская учительница была тогда, в 1941-м, такой же юной, как ты сейчас, любимая», — подумал он. И мысль эта затуманила его глаза.

— Да что с тобой? — встревожилась Хельми.

Гуннар бережно опустил жену. Войдя в комнату, вдруг спросил:

— Тебе нравится, Хельми, наш новый агроном?

— Освальд Сирель? Конечно нравится. Уж не ревнуешь ли ты?

— Не ревную.

— Так что же? — Она чувствовала — произошло неладное. — Да говори же, говори!..

И он рассказал жене об истории, случившейся в деревне Катри, о подозрениях доярки Эрны. Рассказал о том, как познакомился с Освальдом еще в начале войны, в первые дни июля. Перед боем познакомился, сигаретами поделился. «Кучерявый» — так его звали все. Покурили, поговорили — и в бой.

Тяжелый был бой. Неудачный. Отступали, рассыпавшись по лесу, на месте сбора сошлись не все. Кучерявого не было.

Гуннар встретился с Освальдом только после войны, лет десять назад, на большом республиканском совещании в Таллине, помнится, в концертном зале «Эстония». Они сразу узнали друг друга. «Кучерявый?» — «Я! Привет дружище!» Обнялись, вспомнили тот давний разговор перед боем, и Освальд пропел вполголоса: «Давай закурим, товарищ, по одной…»

Тогда и рассказал Освальд, как был ранен в начале того боя, как ползком добрался до дороги, где его подхватил газик с эвакуирующимися женщинами, доставил в госпиталь. Выздоровел — воевал снова. Хорошо били фрицев. Жаль только, что не рядом.

— Ну вот видишь, — сказала Хельми, — разве так мог бы встретить тебя враг? Мало ли что показалось Эрне… Ну… у людей, переживших трагедию, всегда есть свои привидения.

— А приведения — дым. — Гуннар вздохнул, потом добавил: — Дунь — рассеются, — и улыбнулся. — Ты у меня умница.

Хельми недавно познакомилась с Освальдом, но давно знала его жену. Не близкая подруга, однако добрая приятельница. Звезд с неба не хватает, чуточку мещаночка, но сердечная, приветливая…

— Никогда Вальве не вышла бы замуж за жестокого подлеца, — сказала Хельми. — И нет такого мужчины, который сумел бы обмануть чутье любящей женщины. Не бывает так, чтобы истинный характер человека ни в чем не открылся.

Гуннар кивнул головой.

— Но знаешь, Хельми, — сказал он, подумав, — у меня такое чувство, что и Гендрик Купер почему-то сомневается в Освальде.

— Ну это вовсе ерунда, — отозвалась Хельми. — Просто мрачный тип твой Гендрик… А если сомневается — значит, помешан на бдительности… Наверное, ему видятся свои привидения…

Гуннар Суйтс с женой спорить не стал. Однако следующим вечером заехал к Гендрику Петровичу. Хотелось окончательно рассеять смутную тревогу. Может, только показалось, что в чем-то подозревает Освальда старый чекист?

Разговор между двумя друзьями на сей раз не клеился. Купер чувствовал себя худо, побаливали старые раны, мучил радикулит. Гуннар говорил о каких-то пустяках, не решался взять быка за рога, боялся он неосторожным словом бросить тень на Освальда. Начнут еще потом расспрашивать-допрашивать безвинного человека, нервы ему потреплют попусту, от работы отвлекут.

— Ты так, проведать приехал, или дело есть? — спросил наконец Гендрик Петрович.

— Так, дела нет, — поколебавшись, ответил Гуннар. — Слушай, а почему тебе наш Освальд Сирель не по душе?

— Заметил?

— Заметил.

— Ну что ж, бывают ведь и симпатии и антипатии, которых не объяснишь, — ответил Гендрик Петрович.

— И все?

— И все.

А что он мог еще сказать? Цыган расстрелян. С того света люди не возвращаются. А если кому-нибудь кажется, что возвратились… Так, значит, кто-то не в своем уме.

— Твоя антипатия без причин? — спросил Гуннар.

— Без причин, — согласился Гендрик Петрович. — А почему тебя это беспокоит?

Гуннар помолчал. Потом решил, что негоже ему все-таки хитрить со старым другом.

— В общем-то ерунда, но доярка одна наша… Эрна… Показалось ей, что Освальд на кого-то похож… Да мало ли кто на кого похож!

— На карателя, на фашиста похож Освальд? — резко спросил Гендрик Петрович.

— Да… Но откуда ты знаешь?.. И тебе Эрна говорила?..

— Тот каратель, мы Цыганом его звали, расстрелян. Точно — расстрелян, — сказал Гендрик Петрович.

Гуннар уехал успокоенный. Жаль, конечно, что Освальд не по душе Гендрику Петровичу. Да ведь это дело личное.

Что же касается полковника в отставке Купера, то для него рассказ о подозрениях доярки не прошел бесследно. Он как бы возродил и усилил его сомнения. Пусть вопреки логике, но, уступая интуиции своей, которой привык доверять, он решил не ставить креста на деле Цыгана.

…Время шло, и оно работало на Освальда Сиреля. Он оказался распорядительным и мудрым хозяином, не ломал традиций своего предшественника, советовался со стариком Пеэтером Янусом, продолжал его дело, внося и свое новое, то, что открывала наука. Работал не за страх, а за совесть. Рано утром и поздно вечером, коли надо, мчался на своей «Волге» из бригады в бригаду, сам вымерял земли, проверял готовность семян, каждому трактористу и комбайнеру показывал, на какую глубину пахать, на какой высоте держать хедер…

Одним словом, очень ко двору пришелся в «Партизане» Освальд Сирель.