2. Возвращение Елены Ширман
2. Возвращение Елены Ширман
1. ПАМЯТЬ
Я вернусь еще к тебе, Россия,
Чтоб услышать шум твоих лесов,
Чтоб увидеть реки голубые,
Чтоб идти тропой моих отцов.
Из стихов неизвестного поэта, найденных в концлагере Заксенхаузен
В объемистом томе «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне» стихи-эпиграф помещены почти рядом с произведениями Елены Ширман. Под одной обложкой со стихами Мусы Джалиля, Юрия Инге, Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Алексея Лебедева, Георгия Суворова… В моем сознании все эти имена встали в одну строку, засияли в одном ореоле много лет спустя после трагической и героической смерти поэтов. Жили мы — люди, родившиеся в двадцатых, в одном времени, одними чувствами. Удивительно ли скрещение наших судеб и знакомств?..
Я хорошо помню Елену Ширман, поэтессу и литературного консультанта пионерских газет. Это о ней в середине шестидесятых годов большой советский поэт Илья Сельвинский сказал:
«До войны Елена училась в Литературном институте имени А. М. Горького и работала в моем семинаре. Многие студенты этого семинара впоследствии стали известными писателями. Кто сейчас не слышал о поэзии Когана, Кульчицкого, Наровчатова, Воронько, Окунева, Снеговой, Слуцкого, Яшина!.. Елена вращалась в этой сильной студенческой группе на равных по культуре и дарованию».
Когда началась война, все студенты из семинара Ильи Сельвинского и он сам пошли на фронт добровольцами.
«От моего семинара, — писал Сельвинский, — таким образом, остались одни девушки. Все, кроме одной. Этой одной была Елена Ширман…»
Татарский поэт Муса Джалиль, будущий Герой Советского Союза и лауреат Ленинской премии, весенним днем 1942 года ехал на редакционном грузовичке со станции Малая Вишера в расположение 2-й ударной армии, пробившей брешь в немецкой обороне на западном берегу реки Волхов и вклинившейся на десятки километров в расположение врага. По той же дороге, пару месяцев спустя, на выручку окруженной фашистами, преданной генералом Власовым 2-й ударной армии спешил от Малой Вишеры маршевый танковый батальон, в котором скромное место стрелка-пулеметчика «тридцатьчетверки» занимал я. Под печально известным местечком Мясной Бор прорывались друг другу навстречу Муса Джалиль с пехотинцами и наша 29-я танковая бригада. Не вышел из фашистского окружения автор «Моабитской тетради», раненым попал в плен. Мне почему-то кажется, что не одни стихи сближают судьбы поэта и его читателей — ровесников и фронтовых побратимов…
На Балтике, во время перехода из Таллина в Кронштадт, погиб на торпедированном судне краснофлотский поэт Юрий Инге. Это случилось 28 августа 1941 года — в тот день в газете «Красный Балтийский флот» появилось последнее стихотворение поэта-моряка. И через много лет общие друзья рассказывали мне о нем были-легенды в городе Таллине, откуда он ушел в последний путь.
Три месяца спустя на подводной лодке погиб и другой поэт — автор «Красного Балтийского флота» — Алексей Лебедев. Незадолго до смерти он писал:
…И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас —
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать…
О солдатском поэте Георгии Суворове тепло вспоминали Николай Тихонов, Алексей Сурков, Михаил Дудин.
Я читал его стихи на войне — под Ленинградом. Мы почти три года были с ним на одних участках фронта. Когда лавина наших дивизий, рванув под Пулковом и с Ораниенбаумского «пятачка», погнала фашистов через Ропшу и Русско-Высоцкое, Волосово и Кингисепп, снимая окончательно блокаду, армейский поэт и журналист Георгий Суворов стал командовать взводом бронебойщиков и преуспел в этом тяжком ратном деле. Хорошо помню те морозные снежные дни — дни наступления, дни ликования. И дни невосполнимых потерь. Под Волосово сгорел в танке храбрый комбриг-61 полковник Хрустицкий, — об этом я узнал тогда же, в день гибели отважного офицера-танкиста. И только сравнительно недавно — о том, что 13 февраля 1944 года, на центральном участке нашего наступления, под Нарвой, отражая контратаку фашистских танков, осколками снаряда был смертельно ранен лейтенант Суворов…
Последний враг. Последний меткий выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло.
В воспоминаньях мы тужить не будем.
Зачем туманить грустью ясность дней?
Свой добрый век мы прожили, как люди.
И для людей.
Строки лейтенанта Георгия Суворова. Поэта, прожившего на свете всего двадцать пять лет…
Елена Ширман была немного старше. Она написала немало стихов и сказок, еще больше писем — необыкновенных, ободряющих и поднимающих дух; и сегодня, вспоминая о ней, о Кульчицком и Когане, о Инге и Суворове, я ловлю себя на мысли о том, как много они успели — и сказать, и сделать в короткие сроки, столь скупо отпущенные им судьбой…
Полвека назад немецкий поэт Райнер Мария Рильке, которого Елена Ширман любила и переводила, написал:
…Знай же: нет преграды для души.
Неслыханная даль с тобой сольется,
и голос твой, что прозвенел в тиши,
в тех звездах отдаленных отзовется.
Их давно нет в живых, поэтов поколения и судьбы Елены Ширман, — даже могил иных никто не знает и не сыщет, — но как они дороги нам, живущим, как будоражат память их живые образы, как будят мысль их неповторимые голоса, что «прозвенели в тиши» и в «звездах отдаленных» отзовутся!
…На моем столе лежат редкие фотографии. Вот хотя бы эти три. С одной, из темного круга, с сердечной добротой смотрит молодая женщина в простеньком светлом платье, с упавшей на плечо волной густых вьющихся волос. Как светла и щедра улыбка женщины — на нее Елена Михайловна не скупилась при жизни…
А вот вторая фотография. На фоне заснеженной площадки перед многоэтажным домом в Ростове настоящий донской казак в полушубке, отороченном черным мехом, в казачьей шапке и ботинках с крепко зашнурованными длинными голенищами. Если бы не эти ботинки да серая юбка — ни дать ни взять удалой хлопец из буденовских войск, готовый на славу и подвиг!
Третий снимок нашли в сарае бывшей немецкой комендатуры в станице Ремонтной Ростовской области, откуда Елену Михайловну и ее родителей увезли на казнь. Последний снимок, последний год среди живых…
Есть и еще фотографии. На них Лена то одна, то с сестрой Алитой, то рядом с молодыми еще Александром Фадеевым, Юрием Либединским, Владимиром Киршоном, Владимиром Ставским. Каждое имя — яркая страница в истории нашей литературы. К ним, по Сельвинскому, можно добавить и тех, кто учился вместе с Леной и с кем она была «равна по культуре и дарованию».
С особым волнением перебираю эти старые фотографии, перечитываю все, что было напечатано о Елене Михайловне за последнее десятилетие в газетах, журналах, сборниках — от югославской «Борбы» до казахстанского «Простора», и во всем узнаю дорогие мне черты удивительного человека, чьи ум и душевная щедрость в свое время открыли для меня, тогда еще мальчишки, необыкновенный мир высоких стремлений и чувств, озарили на долгие годы настоящее и будущее. Помню, в начале октября 1964 года звонит мне один товарищ из Тарту:
— Вчерашнюю «Комсомолку» читал? Нет?! Да ты что?
— Ты — из Свердловска ведь? — продолжает допрашивать мой тартуский собеседник. — И в школе ФЗО учился — редактором стенгазеты, старостой группы был? Был ведь?
— Был…
— И Елену Михайловну Ширман знаешь?
— Елену Михайловну?! Ширман? Да откуда к тебе… Она — жива? Говори же скорей — жива?
— Нет, но…
Я бросил трубку. Нашел газету. Там были опубликованы письма Елены Ширман к школьнице Ляле Яненко, а в них несколько раз упоминался я:
«Хорошие письма мне шлет Ваня из Свердловска. Он как раз хочет идти в трудрезервы… В 16 лет без отца — помогает матери вырастить пятерых братишек и сестренок, работает и учится заочно…»
…Память уже переносила меня в далекое предвоенное прошлое, в год сороковой…