I

I

Тоня спросила:

— Ты не забыл фуражку?

— А что? — насторожился Рыжухин.

Цветаш запрещал брать на задание что-либо постороннее. Когда Вятликов прихватил было с собой пачку «Беломора», Цветаш, вдруг, копируя патрульного немца (артист этот Цветаш!), отрывисто пролаял:

— Отвечайт! Откуда ви иметь совьетский папирос? Кто посылайт вас? Партизанен?

И, снова становясь самим собой, подвел итог:

— Вот так. И попробуй докажи, что ты не верблюд.

— Взрывчатка в вещмешке, выходит — ничего, а папиросы…

— Взрывчатка! — с усмешкой передразнил Цветаш. — Взрывчатка сейчас у любого дурака может быть. И никто не заподозрит, что этот дурак из партизанского отряда. А вот если советские папиросы в таком глубоком тылу…

Доводы Цветаша показались Вятликову не очень убедительными, и он молчал, тянул время, надеясь, что тот передумает и все обернется шуткой.

Но Цветаш не передумал.

— Так как же без курева? — канючил Вятликов.

— Товарищ дорогой, — с сожалением, будто понимая, что таких, как Вятликов, ничем не проймешь, сказал Цветаш, — у партизана нервы должны быть крепкими и без наркотиков.

И Вятликов положил папиросы на краешек сработанного из горбылей стола.

Этот Вятликов вспомнился Рыжухину сразу же, едва Тоня задала ему вопрос. Рыжухин вообще не переносил, если к нему лезли с вопросами. Особенно с такими. Спрашивается, откуда Тоня успела пронюхать, что он, Рыжухин, идя на задание, обязательно берет с собой зеленую пограничную фуражку?

— Да ты не бойся, я никому не скажу, — не отставала Тоня. — И, если хочешь знать, я тобой просто восхищаюсь. Я раньше думала, что ты сухарь, а у тебя, оказывается, вон какое сердце…

— Какое там сердце! — возмутился Рыжухин. — Психолог ты, что ли? Сердце… Ты еще и о печенке что-нибудь скажешь?

— Скажу! — переливчато засмеялась Тоня, вовсе не обидевшись на язвительные слова Рыжухина. — Думаешь, не скажу?

И то, что Тоня не обиделась, и то, что ему всегда было приятно слушать, как она смеется, еще больше рассердило Рыжухина. Он насупился и, лишь изредка постреливая в Тоню зеленоватыми блестящими глазами, начал натягивать добротно смазанные яловые сапоги.

— До чего ж воняют, — буркнул Рыжухин будто самому себе.

— Так это ж настоящий рыбий жир! — всплеснула крепкими руками Тоня, поражаясь, как это Рыжухин не оценил по достоинству такую чудесную смазку. Ей хотелось рассказать о том, как она еще вчера отмыла его сапоги от грязи, просушила у костра, и, пока они еще не заскорузли, щедро пропитала рыбьим жиром. Запах действительно был не из приятных, зато кожа стала мягкой, податливой: ногам в таких сапогах будет куда удобнее.

— А ты будь осторожен, — тихо проговорила Тоня, когда Рыжухин, закончив возню с сапогами, натягивал на свои мощные плечи кожаную куртку. Куртка была малого размера, надевалась с трудом, это злило Рыжухина.

— Чего ты под руку каркаешь? — сердито сказал Рыжухин и рванул куртку так, что затрещал рукав.

— Я не каркаю. — Казалось, чем больше он злится и грубит ей, тем нежнее становится она, — Ночь сегодня такая паскудная.

— Это почему же?

— Луна.

— И что фантазируешь? Приснилось?

— Да нет же, — как можно искреннее и убедительнее сказала Тоня. — Я на просеку выходила. Так она уже по верхушкам сосен ползла.

— Кто?

— Да луна же.

«Ну и человек», — не то с удивлением, не то с осуждением подумал Рыжухин. Он знал, что до просеки добрых два километра и что Тоня почти всю ночь не спала, возилась у полевой кухни, готовя завтрак, а днем не спала, потому что готовила обед и сейчас не спит потому, что в котле уже закипает вода под суп-пюре гороховый. И все же сказал равнодушно:

— Ну и что ж, что луна? Самое подходящее для прогулок…

Кровь хлынула ему в голову — он не раз слышал, как ребята говорили, что Тоня целуется и крутит любовь с Вятликовым. Всякий бы, наверное, догадался, что они просто разыгрывают Вятликова, только не Рыжухин. Он воспринимал это серьезно и страдал по-настоящему. Ему чудилось, что каждый раз, когда он бывает на задании, Вятликов гуляет с Тоней по лесу. И сейчас, едва Тоня заговорила о луне, он, не в силах сдержать себя, раздраженно добавил:

— И для поцелуев с Вятликовым…

— Ты! — вскрикнула Тоня, будто ее ударили чем-то острым. Зачем же ты!.. — И она выскочила из землянки, дрожащая, гневная, сдерживая слезы.

Рыжухин взял снаряжение и вышел вслед за ней. Осмотрелся — ни у кухни, ни у кустарников ее не было.

Луна и впрямь уже просвечивала между стволами берез и, казалось, тайком подглядывает за всем, что происходит в этих дремучих зарослях.

«Ну чего уставилась?» — мысленно выругался Рыжухин, злясь не столько на луну, сколько на самого себя.

И решительно зашагал по тропке.