Олег Смирнов ПОЛКОВНИК

Олег Смирнов

ПОЛКОВНИК

Да, сейчас он полковник. А когда-то я знавал его старшим лейтенантом — стройным, голубоглазым, с ямочкой на подбородке, с волнистыми русыми волосами.

Когда мне назвали фамилию полковника, память сработала безотказно: не тот ли Федорина, с которым служили на забайкальской границе вскоре после Отечественной войны? Оказалось, тот самый.

И вот я прилетел в пограничный городок, окруженный барханными песками, пожимаю крепкую, энергичную руку Петра Алексеевича Федорины. Я не ошибся: и стройность сохранилась, и глаза голубые, и ямка на подбородке, и волосы волнистые, только не русые, а седые. Что ж, за двадцать лет вполне можно поседеть…

Как сложилась военная биография Федорины? Подробно о ней говорить не буду. Ограничусь информацией. Но она в какой-то степени поможет прорисоваться сегодняшнему дню Петра Алексеевича.

У черниговских крестьян Вассы Симоновны и Алексея Ильича родились три дочери — Ольга, Анастасия, Софья и сын Петр. Батька полушутя говорил: «Ну, Петро, будешь защитником для сестер. На роду тебе это написано, ты же мужик»…

Получилось так, что Петр стал защитником не только своих сестер. В тысяча девятьсот тридцать девятом году он окончил среднюю школу с аттестатом отличника и поступил в Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта. Проучился сентябрь, в октябре призвали в погранвойска, в Казахстан.

В тех местах колобродили ветры с Тарбагатайского хребта и с реки Черный Иртыш, лепил снег, леденели морозы. Но еще суровей и трудней было на заставе, куда попал после учебного пункта. Участок горный, с тяжелыми дорогами, с зимними заносами, и вчерашнему студенту доставалось. Однако он был упрям и самолюбив, молоденький красноармеец кавалерийской заставы.

Как грамотного, толкового пограничника, активного комсомольца, его выдвинули заместителем политрука заставы. И поскольку политрук долго отсутствовал, девятнадцатилетний Петр сделался правой рукой начальника.

Сорок первый год застал Федорину секретарем бюро ВЛКСМ части, а начало Отечественной войны — на операционном столе. Можно представить себе его настроение: на страну напали фантасты, на западной границе шли кровопролитные бои, из отряда уезжали на фронт, а тут — болезнь. Но как только вылечился, написал рапорт. Вместо фронта его послали на сборы в Алма-Ату, затем в Саратовское военно-политическое училище НКВД.

Из училища вернулся лейтенантом туда же, в отряд. Был замполитом на заставе, парторгом комендатуры, инструктором политотдела округа по комсомольской работе. Перед самым концом войны его перевели в Забайкалье. Затем — Военно-политическая академия имени Ленина. Окончил её и поехал снова на границу. Четырнадцать лет здесь, в сыпучих песках, где отнюдь не легче, чем было в отрогах Тарбагатайского хребта. Четырнадцать лет беспрерывной службы: сожженная солнцем пустыня, зной, змеи и москиты, тревоги, хлопоты, бессонные ночи. Федорину называют ветераном здешних мест, и это справедливо: немного найдется офицеров, столько прослуживших на среднеазиатской границе.

В преддверии зимы с Аму-Дарьи сквозит пронизывающая сырость. Река раздольная, могучая, с волной, а на участке отряда бесплодные пески, такыры, редкие колодцы с солоноватой водой. Серое небо, серая река, серые барханы и солончаки вокруг древнего городка.

Некогда пролегали через него караванные торговые пути. Но потом появились более удобные, и торговая жизнь здесь замерла. А пограничная, пожалуй, никогда не утихала. И сейчас на улицах городка часто встречаешь людей в зеленых фуражках.

Я прилетел сюда утром, но еще раньше, на рассвете, начальник отряда уехал из городка. Куда? На мой вопрос оперативный дежурный отвечает: на границу, возвратится лишь в полночь.

А утром, как всегда, без пяти девять, полковник Федорина принял рапорт дежурного…

В кабинете было и тепло — у округлой, затянутой в железный кожух, похожей на домну печки, и прохладно — у окна, за которым все то же: серое небо, голые ветки, дождь, ветер. Федорина включил электрический свет, и его черты от этого как-то сгладились, лицо помолодело, волосы приобрели желтоватый оттенок.

Петр Алексеевич словно заметил мой взгляд и провел ладонью по голове, не отрываясь от чтения. Их, служебных бумаг, в раскрытой папке ворох. Он что-то подчеркивал в них, что нужно взять на заметку — заносил в рабочую тетрадь. То и дело в дверь стучались, заходили офицеры штаба и политотдела, докладывали, получали указания.

Полковник говорил мне: «Прошу прощения, я скоро освобожусь, побеседуем». Однако и документов, и посетителей было много. И он не успел освободиться, как вошли оперативный дежурный и майор, исполняющий обязанности начальника штаба: на участке одной из застав нарушена государственная граница. Федорина выслушал спокойно, но поперечные морщины над переносьем обозначились резче.

Пока в кабинете собирались вызванные полковником офицеры отряда, он связался по телефону с заставой. Начальник заставы передал уточненные данные о нарушении, о принятых мерах: граница перекрыта, след прорабатывается, выбрасывается поисковая группа. Федорина задавал сжатые, энергичные вопросы — кто прорабатывает след, состав нарядов, перекрывающих границу, время выброски поисковой группы, как взаимодействуют с соседней заставой, — кое-что записывал. Приказав докладывать ему о любых изменениях обстановки, положил телефонную трубку, задумался.

— Ваше мнение, товарищи…

С чем-то Федорина согласился, с чем-то нет. Встал, подошел к большой настенной карте, отыскал точку, где были обнаружены следы, ведущие в наш тыл. Да что карта! Он мог закрыть глаза и представить участок этой заставы, где езжено и хожено за четырнадцать лет…

Вернулся к столу. Сел. Опять задумался. И сказал:

— Итак, для руководства поиском направим товарищей. — И он назвал фамилии офицеров.

Спустя пять часов после обнаружения следов на КСП нарушитель был задержан. Началось выяснение его личности, мотивов и обстоятельств перехода границы, а полковник, не теряя из виду это чрезвычайное, главное на сегодня дело, принялся за текущие.

Уплотненный, насыщенный рабочий день заканчивается в семнадцать ноль-ноль. У Федорины он растягивается: еще час полковник принимает по личным вопросам, с восемнадцати он на партсобрании, с двадцати — в клубе части, на встрече гарнизона с пограничниками, участниками юбилейного октябрьского парада на Красной площади в Москве. Вечер закончился, клуб опустел, а Федорина советуется с начальником политотдела, прикидывает, как лучше спланировать поездки участников парада по заставам, чтобы они везде выступили.

И так каждый рабочий день. Это если в управлении отряда. А если на границе — тоже напряженный, с полной отдачей труд. Ну, а в воскресенье? Они бывают разными, воскресенья. Такими, например.

…О том, что гарнизон отряда воскресным утром будет поднят по команде «В ружье!», мне было известно заранее: мы жили с представителями округа в гостинице. Обсуждались детали этой ответственной проверки боеготовности пограничников. Федорина не думал, что звонок дежурного разбудит его в пять ноль-ноль.

Когда Петр Алексеевич вошел в здание штаба, он увидел представителей из округа — полковника и двух подполковников, поздоровался. Приезжий полковник подал ему какую-то бумагу, Федорина пробежал ее, кивнул. Он был вежлив, невозмутим.

В штабе — хлопанье дверей, во дворе — отрывистые команды, топот сапог, урчание моторов, лучи карманных фонариков, рассекающие темноту. Петр Алексеевич посмотрел на часы. Наконец подразделения построены на плацу. Федорина с представителями округа сел в газик.

Колонна миновала городок, тихий, сонный, темный — окна светились лишь в домах, откуда были срочно вызваны в свой штаб пограничники, — свернула к стрельбищу. Перед стрельбищем, где надо было занять исходный рубеж, представители округа остановили ее. Сыграли отбой. Они были вроде бы довольны, Федорина же хмурился. Конечно, времени на сборы и бросок затратили не больше положенного, да не обошлось без накладок: одного офицера и одного старшину-сверхсрочника посыльные не нашли, забарахлил мотор у санитарной машины.

В такие минуты, чувствуя, что недоработано, Федорина способен рассердиться. А лекарство от дурного настроения единственное — труд. И полковник, возвратившись в штаб, не поехал досыпать, остался в кабинете. Было только семь утра, и мало кто в городке еще пробудился: когда ж отсыпаться, ежели не в воскресенье? Федорина намечал, что необходимо сделать и кому, чтобы гарнизон поднимался по команде «В ружье!» без сучка и задоринки; решал с полковником из округа кадровые вопросы; готовился к штабным занятиям с офицерами; набрасывал тезисы выступления перед членами добровольных дружин; сочинял письмо в райком и райисполком в защиту отрядного сада (еще бы, прекрасный сад, снабжает яблоками все заставы, а кое-кто размахнулся строить на его территории жилые дома, будто другого места нет!).

Кончилось воскресенье. Близился понедельник — рабочий день. Начало рабочей недели. Из недель складывается месяц. Из месяцев — год. Из годов — жизнь.

Практически невозможно поведать в очерке обо всей многотрудной и многогранной деятельности начальника отряда. Можно лишь выделить какие-то узловые моменты, характерные для сегодняшнего дня полковника. Я и попытаюсь это проделать. Тем паче, что Петр Алексеевич невольно подсказал мне их, рассуждая о том, что является наиболее существенным в работе начальника отряда.

Разумеется, вопрос вопросов — это люди, кадры. Нынче с ними работать гораздо сложнее, чем двадцать или десять лет назад: они грамотнее, образованнее, с широким политическим кругозором, но, разумеется, требовательность была и остается неизменной. Другое дело, в какую оболочку ее заключить. Можно — в грубую, бранчливую, можно — в спокойную, тактичную, культурную. Федорина может быть непреклонным и жестким, когда видит, что требуется принуждение.

Вот случай с капитаном Сайфулиным. Пограничный наряд обнаружил на контрольно-следовой полосе отпечатки автомобильных покрышек (впоследствии установили: машина геодезистов — потеряли ориентировку) и немедленно сообщил начальнику заставы. Следы машины? Откуда они взялись? А-а, там ведь ездил офицер из отряда, капитан Фроянченко. Сайфулин к нему: «Вы наследили на КСП?» — «Нет». — «Бросьте, больше некому». И как Фроянченко ни уверял, что не ездил через КСП, Сайфулин ему не поверил. «Принимайте меры», — подсказывал Фроянченко, начальник заставы отмахивался: что, мол, разыгрываешь, наследил и еще заставляешь меры принимать. Но лишь после указаний отряда Сайфулин перекрыл границу, однако прорабатывать след не торопился.

Начальник отряда сурово разговаривал с Сайфулиным. Тот ежился, возражал, в конце концов признал: да, притупилось чувство границы, допустил халатность.

Приказом по части Сайфулину объявили выговор.

Но дисциплинарные взыскания — крайняя мера. Чаще Федорина использует личные беседы. Час или полтора с глазу на глаз с седым, заслуженным командиром, пользующимся большим авторитетом, — штука действенная. Практикуется в отряде и своеобразная форма воспитания: провинившегося приглашают на собрание. Это не суд чести, это именно собрание с товарищеским разговором — товарищеским, но без скидок.

Младший лейтенант Пизюк энергичен, расторопен, работящ, и его вызвали на учебный пункт, доверили учебную заставу. Однажды в городе Пизюк нанес визит вежливости в… питейное заведение. Увы, визит закончился печально: опьянел, поднял шумок.

Чтоб Пизюк прочувствовал недостойность поступка и чтоб другим наука была, решили потолковать о нем на офицерском собрании. Сперва младший лейтенант держал себя уверенно, хотя и старался не глядеть в президиум, где сидел начальник отряда. Но слово взял майор Куц, за ним — полковник Лобастов, и голова Пизюка поникла. Вставали и говорили другие офицеры, зрелые и молодые, — с горечью, с гневом. Никто не выступил в защиту Пизюка, и это единодушие подействовало на младшего лейтенанта отрезвляюще. В конце собрания он попросил слова и, не отворачиваясь больше от президиума, сказал, что раскаивается в происшедшем, никогда не допустит подобного, не уронит чести офицера-пограничника, просит ему поверить.

— Поверим, — сказал полковник Федорина. — И проверим.

И в самом деле, не раз проверял: звонил начальнику заставы, справлялся о Пизюке. Тот отвечал: к нему претензий нет. Пизюк служит и ведет себя безупречно. Значит, держит обещание. Хорошо, если первый ошибочный шаг окажется и последним. Младший лейтенант в начале пути, и надо приучить его беречь доброе имя.

Пизюка приглашали на офицерское собрание осенью. Лейтенанта Гашаева — несколько раньше, летом. Повод был: зубной врач по должности, Гашаев ершился, вступал в пререкания с начальником медицинской службы старшим лейтенантом Акмамедовым, уклонялся от выполнения отдельных распоряжений.

Гашаев окончил институт — и сразу в армию, в отряде и вовсе недавно, гражданские замашки еще не выветрились, офицерские погоны еще не приобрели весомости. Но специалист дельный, этого не отнимешь. Да ведь и Акмамедов — способный врач, искусный хирург. Гашаев и заявляет: «Ты разбираешься в своей области, я — в своей». Акмамедов ему: «Я отвечаю за всю санитарную службу». — «Ну и отвечай. А кому и как лечить зубы, я лучше знаю». — «Безусловно. Однако ты будешь ездить на границу, особенно для профилактических осмотров». — «Нет, пускай ко мне приезжают с застав». — «Будешь!» — «Не буду!» Дискуссии отнюдь не научные…

С Гашаевым беседовали и начальник политотдела, и полковник Федорина — требовательно и внимательно, по-товарищески, с пониманием медицинской специфики, что ли. Руководители посоветовались меж собой: наказывать в дисциплинарном порядке или прибегнуть к офицерскому собранию?

На собрании выступило шесть человек, и опять мнение было единодушным. Хотя, естественно, тон обсуждения был иным, чем при разговоре о Пизюке. Гашаев, слушая товарищей, волновался. Сказал:

— Заверяю присутствующих: продумаю поведение, сделаю правильные выводы. Не хочу подводить коллектив, хочу быть достойным его членом. То, что меня покритиковали, пойдет мне на пользу…

После собрания Гашаев резко изменился — в лучшую сторону. Как-то Федорина зашел в зубной кабинет. Гашаев вытянулся:

— Здравия желаю, товарищ полковник.

— Здравствуйте, лейтенант. Как жизнь?

— Нормально, товарищ полковник.

— На заставах вас теперь знают в лицо?

— Так точно. Да и я там многих теперь знаю в лицо… А у вас, товарищ полковник, что, пломба выпала?

Федорина бросил взгляд на бормашину и шутливо сказал:

— Хотите отыграться за критику на собрании?

Гашаев шутки не принял, сказал серьезно:

— Товарищ полковник, пропесочили меня поделом. Собрание было уроком и ничего, кроме пользы, не принесло. И в общем-то, спасибо за это.

— Ну ладно, коли так. А пломба держится! — Федорина улыбнулся. Улыбнулся и Гашаев.

Петр Алексеевич говорит мне:

— Этот метод воспитательной работы годится для дружного, сплоченного коллектива. Единодушие нужно. Само собой, собрания требуют подготовки, нельзя полагаться на авось… А эффект от них немалый, зачастую больший, нежели от дисциплинарных взысканий.

Подтверждаю: офицерский коллектив в отряде сплоченный, сработавшийся. Не в последнюю очередь заслуга в этом начальника отряда. Его исключительное трудолюбие, увлеченность, энергичность — пример для других. Здесь работают не «от» и «до», а сколько надо для службы. Бывает, приедет новенький и спервоначалу опасается перетрудиться, в семнадцать ноль-ноль уже фуражка на голове. Однако поживет, пооботрется, увидит, как товарищи работают, — и уже сам не считается со временем: не успел доделать — задержись, служба прежде всего.

Федорина щедро, но ненавязчиво делится опытом, учит деловитости. Решение должно быть не «вообще», а конкретным; мало принять толковое решение — необходимо обеспечить и проконтролировать его выполнение; нельзя с каким-нибудь вопросом «гонять футбол», то есть перекидывать друг другу, надо взяться и сделать: выделяй главное, иначе захлестнет текучка.

О, текучка — страшная сила! По чистосердечному признанию Петра Алексеевича, она порой заедает и его. Справедливо полагая, что успех службы в конечном счете предопределяется непосредственно на границе, и добиваясь слаженности отряда, комендатур, застав, — он часто выезжает на границу. А надобно еще чаще. Вот и встает проблема времени, разумной траты его, избавления от излишней переписки.

У Федорины железный закон: быть на заставе не менее трех суток, работать группой. Ибо цель приезда — практически помочь начальнику заставы устранить недостатки.

А помогать есть кому. На заставах отряда много молодых офицеров, и учить их следует по-разному.

Что ни человек, то свой характер, свои плюсы и минусы. У одних служба сразу пошла. У некоторых не ладилась, им нужна была особая внимательность и забота старших командиров. Этого Федорина требует от офицеров штаба и политотдела. Одобряет, когда они изучают педагогику, сам следит за литературой, немного завидует начальнику политотдела подполковнику Блохину, заочно окончившему пединститут. Это понятно: нынче без педагогических знаний трудненько вести воспитательную работу.

Петр Алексеевич знает: пройдет не столь уж продолжительное время, и молодежь приобретет опыт, и наступит зрелость, и не будет цены вчерашним юнцам.

На глазах у него происходили эти превращения. Вот капитан Божко. Был заместителем начальника заставы. На первых порах не клеилось — по не вполне зависящим от Божко причинам. Он труженик, справедлив, строг, заботлив. Что же мешало ему? Домашние неурядицы: жена постоянно пилила — и то ей плохо, и то. Естественно, пустынный песочек это вам не столичный асфальт. Грозилась уехать. Федорина вмешался: поговорил с женщиной по душам, помог с продуктами для ребенка, с ремонтом квартиры — и лейтенанту Божко заработалось веселее. Жена пообвыклась с условиями, второй ребенок появился, быт стал устойчивей. Лейтенант окончательно воспрянул духом. Развернулся. Его назначили начальником заставы — превратил ее в отличное подразделение. И даже когда отбыл на учебу в Академию имени Фрунзе, застава не утратила своей силы.

А отбыл на учебу капитан Божко при прямом содействии Федорины. Полковник подсказал ему:

— Тебе около тридцати. Грамоты не занимать, академический курс осилишь. Поступай-ка в академию. Твоя застава отличная, примут вне конкурса. Условия для подготовки к экзаменам создадим…

Это примечательно для Федорины: хороших офицеров он «продвигает» — или по служебной лестнице, или помогает с учебой в высших учебных заведениях. Он говорит:

— У человека должна быть перспектива роста. Если он ее достоин, разумеется… Перспектива роста окрыляет человека, его способности раскрываются полнее. Короче: не обделить достойного, вовремя дать ему зеленую улицу…

Он улыбается: мол, зеленая улица — это, скорее, из лексикона несостоявшегося инженера-путейца. А я вспоминаю, как при мне Федорина претворял в жизнь это свое правило: предлагал лейтенанта Зайцева утвердить начальником заставы, отстаивал кандидатуру майора Абросимова на должность заместителя начальника штаба отряда.

Равно это золотое правило касается и старшин, сержантов, солдат. Федорина не забудет поощрить отличившегося, взять на заметку, чтобы со временем выдвинуть либо послать на учебу.

Он систематически проводит занятия с командирами отделений, со старшими пограничных нарядов. Посещая заставы, выступает с докладами и беседами, участвует в комсомольских собраниях. Лучшим из лучших дает рекомендацию для вступления в партию, следит потом за их судьбой, постоянно находится в курсе их служебных, партийных и личных дел. Не прерываются связи у него и с демобилизованными воинами.

Тут уместно поведать о лейтенанте Лыге. Он служил сержантом на пограничном посту, отлично служил. Перед демобилизацией полковник Федорина ему говорит:

— Оставайся на сверхсрочную. Послужишь маленько — пошлем в военное училище, офицером станешь.

Сержант Лыга колебался: хотелось остаться на границе, в родной части, к которой прикипел, и тянуло на родину. Все же демобилизовался, уехал на Украину. И вдруг оттуда письмо:

«Уважаемый товарищ полковник! Нужно было очутиться далеко от отряда, от товарищей, чтобы окончательно уразуметь: не могу без пограничной жизни, это вошло мне в кровь. Хочу возвратиться в отряд, на сверхсрочную…»

Петр Алексеевич отправил ему предельно короткую телеграмму: «Приезжай». И Лыга приехал — не один, с женой, милой, душевной женщиной. Начал служить. Начитанный, образованный, подготовился и сдал экстерном за военное училище, получил младшего лейтенанта. А немного погодя получил и заставу. Служба у него спорится, застава — передовая в отряде.

И у ветеранов, и у молодых ощущаешь эти чувства — любовь к части, гордость за ее боевые традиции.

Начальник тыла подполковник Иван Васильевич Дятлов — ветеран отряда. Его стараниями возведены жилые и хозяйственные здания, благоустроены территории застав, комендатур, управления отряда, улучшено снабжение. Уйдя на пенсию, он оставит о себе добрую память и смену себе оставит — капитана Дятлова, сына. Покамест же отец и сын вместе, хотя и в разных службах. Уволился в отставку майор Костенко, но эта фамилия не исчезла из офицерского списка: лейтенант Костенко, сын, командует заставой. Не правда ли, приятный исход извечной проблемы отцов и детей!

В октябре в барханах днем жарковато, ночью прохладно. Кутаясь в накинутую на плечи куртку, Федорина вышел на крыльцо — хлебнуть свежего воздуха. Голова свинцовая, устал, наломался: с утра инспекторская комиссия проверяла эту заставу, а вечером полковник допоздна работал. Федорина стоял не двигаясь, но крылечко почему-то поскрипывало. Низкое небо с мохнатыми звездами нависало над пустыней. За барханами выли шакалы. В кустах саксаула посвистывал ветер, переметал песок. На воле в голове яснело, воскресала бодрость.

Из двери заставы выбежал дежурный:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться? Вас к телефону!

— Кто?

— Дежурный по отряду!

В дежурке у коммутатора Федорина застал и полковника Пахомова, и начальника заставы.

— Я слушаю…

Ситуация складывалась так. В полночь на контрольно-следовой полосе первой заставы обнаружены ухищренные следы, ведущие в наш тыл. Застава поднята «В ружье!», старший лейтенант Княжев с тревожной группой, включая инструктора с розыскной собакой и радиста с рацией, движется по следу, резерв отряда выбрасывается на машинах. Вертолет из авиачасти вызван. Федорина на «газике» выезжает в район поиска…

Это был нелегкий поиск. Два вооруженных контрабандиста шли с партией опия. Преодолели КСП и запетляли, посыпая следы порошком, чтобы не взяла розыскная собака; опий они везли на лошади, и попеременно один ехал верхом, второй бежал сзади. Низкая облачность с рассвета, вздымаемый ветром песок ухудшали видимость.

Поисковые группы прочесывали блокированный район. Вертолет вел поиск сверху, на вертолете находился и Федорина: плели галсы, залетали в тыл до восьмидесяти километров. Нарушителей, однако, найти не удавалось.

На помощь подоспели местные жители, чабаны-дружинники. Увидев в пустыне у колодца двух неизвестных, они дали знать пограничникам. Поисковая группа была высажена с вертолета и к пяти вечера задержала контрабандистов. Кто-то из пограничников, вымученный, потный, грязный, пошутил:

— Семнадцать часов — конец рабочего дня. Отдохнуть не возбраняется!

А Федорина подумал: «Не возбраняется, отдыхайте, хлопцы. Хорошо, что к семнадцати управились… И вертолет использовали, и автомашины, и рации — техники вдоволь. Но пространства, пространства… Человек — как иголка в сене. А все ж нашли!»

Примерно так же задержали нарушителей и на другой заставе. Обнаружив следы на КСП, пограничники предприняли поиск. Районы облетывал вертолет с тревожной группой на борту, тщательно осматривал каждый клочок земли.

Два факта, свидетельствующие об одном: без вертолета и не представишь себе современную границу. Полковник Федорина широко использует его возможности, учитывая, впрочем, что заявки отряда на вызов вертолета удовлетворяются не всегда.

Полковник тепло отзывается о летчиках, смелых, безотказных ребятах, припоминает, как летел в бурю, обстановка вынудила. «Афганец» сбесился, перемешал землю с небом, но офицер Оганесян благополучно привел самолет. Федорина прячет усмешку: страху тогда натерпелись, песочку наглотались.

Отряд насыщен техникой: автомашины, тракторы, сторожевые катера, приборы ночного видения, прожекторы, стереотрубы, радиостанции, коммутаторы и так далее. Как лучше использовать это богатство в охране границы?

Прежде всего начальник отряда предусматривает сочетание техники с прочими средствами, точнее, координацию всех сил и средств.

Чтобы выжать из техники максимум того, на что она способна, надо по-настоящему поставить специальную подготовку, повышать квалификацию людей. Отдельных специалистов готовит округ, но и на долю отряда остается достаточно. Есть над чем помозговать, если желаешь, чтобы с техникой умели обращаться. Не лишне прикидывать, где и какой род техники целесообразнее применить.

Ратуя за внедрение техники, Федорина противится чрезмерной ее эксплуатации («злоупотребление техникой» — по его определению). Парадокс? Ничуть не бывало.

Пожив на одной из застав, Петр Алексеевич увидел: чуть что — ее начальник влезает в «ГАЗ-64» или посылает автомашину туда, сюда. Так ли уж вызваны необходимостью эти рейсы? Разобрался: нет, не вызваны.

А как в целом в отряде? Пригляделся, и картина вырисовалась: вовсю разъезжают на машинах, лошади же на иных заставах по нескольку суток не бывают в наряде. Почему же не ездить разумно — где на лошади, где на машине? И Федорина издал приказ по отряду.

Неделю, что я прожил в отряде, дождило, с мимолетными просветами — голубыми окнами — в тучах, с проблеском солнца, почти мгновенно затягивавшегося хмарью. И сегодня с утра — хмарь, ливень, промозглость. Петр Алексеевич успокаивает меня:

— Ничего, взлетите. Наши летчики привыкли…

Этот последний день, как предыдущие. Мы беседуем с Петром Алексеевичем. Заходят и уходят офицеры политотдела, штаба, тыла. Зашел и секретарь партбюро управления отряда подполковник Клименко — посоветоваться об очередном заседании бюро. Заседание назначено на семнадцать часов. После бюро Федорина будет присутствовать на вечере в клубе. (Пограничник Рымарчук, ездивший в ГДР с молодежной делегацией, поделится с личным составом впечатлениями, затем представитель округа вручит Федорине диплом и лауреатский знак, которых удостоен драматический театр части — победитель республиканского конкурса художественной самодеятельности). Дома супруга снова будет ворчать: «Петро, ужин остыл, когда научишься возвращаться по-людски?»

Мы многое перебрали с Федориной — от его забайкальской молодости до нынешних дней. Петр Алексеевич с увлечением рассуждал о новых веяниях в охране границы, об экспериментах, проводимых в различных отрядах, в различных округах.

К полувековому юбилею Октябрьской революции этот пограничный отряд был награжден Памятным знаменем ЦК Коммунистической партии, Президиума Верховного Совета и Совета Министров республики. А к пятидесятилетию органов госбезопасности и начальник отряда был награжден орденом Красного Знамени.

Завершая очерк, я хотел бы мысленно вернуться к маю сорок второго года, когда Федорине предложили ехать на учебу в военно-политическое училище. Основательно он тогда задумался. Предстояло, в сущности, решить вопрос жизни — кем быть? Еще живо было юношеское стремление стать инженером-путейцем. Но росла любовь к границе. Он понимал: если сделается офицером, это определит его судьбу, нужно будет остаться человеком военной, пограничной профессии. Для себя он решил, однако, привыкший во всем важном испрашивать совета отца, написал Алексею Ильичу:

«Батя, что Вы мне присоветуете?»

И отец ответил:

«Одобряю, иди в училище, становись командиром, служи Родине и охраняй ее с оружием в руках».

Давно умер Алексей Ильич Федорина, но сын его Петр, офицер-пограничник, коммунист, выполняет отцовский наказ…