Василий Калицкий НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

Василий Калицкий

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

ЖИВАЯ ТЕЛЕГРАММА

Молодые пограничники притихли, с вниманием слушают рассказ ветерана границы Ивана Федоровича Врачева.

— В наше время не было такой связи, как у вас, — говорит гость. — Выезжая на границу, мы брали с собой для связи с заставой голубей. Умная это птица, голубь, доложу я вам. Находились они у нас на груди в футлярах, сшитых из сукна старых солдатских шинелей. Поили голубей из колпачков алюминиевых фляжек.

Часто и я брал с собой в дозоры эту благородную птицу. Выносливая, неприхотливая она. С ней, бывало, многие десятки верст проедешь по пустыне. Кругом пески, палящее солнце. А голубь выглянет из окошечка футляра, посмотрит по сторонам, мол, не пора ли в полет, и снова спрячет голову от зноя. Как-то в наряде заболел мой напарник. Что делать? Надежда, конечно, только на голубя. Решил о случившемся известить заставу голубеграммой. Голубь у меня был натренированный, имел исключительную способность запоминать местность, где он пролетал хотя бы раз. Говорили, что он произошел от скрещивания старинных английских гонцов с диким сизарем.

Мой Тучерез — так его назвали солдаты — был великолепно сложен, с сильно развитой грудной мускулатурой. Клюв имел массивный, короткий, без малейшего излома переходящий в голову, образуя очень ценимый любителями «накат». Окраска у Тучереза была сизая, с двумя черными поперечными полосками на сильных заостренных крыльях.

Прикрепив, стало быть, к колечку депешу, я сказал: «Лети, дорогой». Он, вспорхнув, поднялся вертикально вверх. Описав над нами в воздухе два плавных круга, голубь взял направление на пограничную заставу. Лететь предстояло полсотни километров. «Минут сорок — и там будет», — сказал мой напарник.

Но что это? Не прошло и пяти минут, как вдали показался мой Тучерез. Он приближался к нам. И вот, захлопав надо мной крыльями и обдав лицо теплым воздухом, голубь сел мне на плечо. «Что с тобой, — забеспокоился я. — У нас ведь беда случилась».

— Э, друг, — с укором сказал мне заболевший напарник, — а ты напоил его, отправляя в дорогу?

Верно, второпях я забыл дать Тучерезу воды. И он рассчитал, что без воды не сможет преодолеть большое расстояние в такой нестерпимый зной, не сможет выполнить волю человека. Я отдал Тучерезу последние капли воды. Он посмотрел на меня какими-то благодарными глазами и, казалось, хотел вымолвить: задание выполню. Голубь снова вспорхнул, набрал высоту и полетел на юг, на заставу. Вскоре к нам прибыла помощь. И еще случай. Однажды, в июльский зной мы напали на след нарушителя. Об этом тоже составили депешу и направили ее с голубем. Трое суток пробирались по песчаным барханам. Мучила жажда. Винтовки и подсумки, набитые патронами, казались пудовыми. На четвертые сутки в зарослях саксаула мы настигли нарушителя границы.

Вернувшись на заставу, мы узнали, что голубь с депешей не прилетел. Это нас очень огорчило.

— Сбит хищной птицей, не иначе, — предположил начальник заставы.

Жаль мне было Тучереза, но что сделаешь, в наряды стал брать других.

Как-то утром, на девятые сутки после того, как мы обнаружили чужие следы, в казарму, запыхавшись, прибежал командир отделения.

— Ребята, Тучерез вернулся! — крикнул он и пулей выскочил на улицу. Мы за ним.

У дерева с оттопыренным в сторону крылом стоял мой голубь. Его не узнать: перья на груди вытерлись, он еле держался на ногах. Все эти дни голубь пешком пробирался на заставу.

Тучерез, свернув набок голову, смотрел на собравшихся маленькими, как бусинки, глазами. Смотрел виновато, тоскующе, нежно, будто хотел сказать: «Не обессудьте, гляньте на мое крыло, на запыленные на нем пятна крови».

Раненный хищником, он летать не мог. Но по инстинкту находил среди сыпучих барханов и жесткой, колючей травы лишь ему известную тропинку на заставу. Голубь шел к голубке, нес ей свою любовь, а пограничникам на истертой до крови ножке — срочную депешу.