Михаил Абрамов ДВА ИСПЫТАНИЯ
Михаил Абрамов
ДВА ИСПЫТАНИЯ
Ефрейтор Василий Краюхин и рядовой Сергей Кедров в предрассветной темноте возвращались на застав. Они ехали по замерзшей реке, ближе к правому крутому берегу. Громобой Краюхина гулко стучал по льду. Прислушиваясь к цокоту копыт, Кедров ехал позади, стараясь не отстать, не сбиться с пути. Он тихонько похлопывал пугливого Игруна по залепленной снегом гриве и ласково шептал: «Спокойнее, спокойнее, дружок!»
Вдруг Игрун шумно всхрапнул и вздрогнул, будто его укололи чем-то острым. Отпрянув влево, он ошалело кинулся к середине реки, беспорядочными прыжками стал перемахивать через вздыбленные торосы. В какую-то долю секунды Кедров уловил, как под ним звонко треснул лед, и в тот же миг конь забился в проломе. Леденящая вода обожгла все тело солдата.
Плохо соображая, что случилось, Сергей попытался вытащить ноги из стремян, но не смог. Валенки наполнились водой, промокли ватные стеганые шаровары. Сергей приподнялся в седле, отчаянно закричал, зовя на помощь Краюхина…
Сквозь кисею метели он увидел большое темное пятно. Это был Громобой Краюхина — умный, осторожный конь, не раз испытанный в ночных пограничных походах. Не дойдя нескольких метров до пролома, Громобой остановился. Вспыхнул электрический фонарик. Острый луч описал круг и замер на одной точке. С седла соскочил Краюхин.
Игрун нервно дергал шеей, дрожал. Его темные, похожие на сливы глаза горели бешеным огнем. Кедров оцепенело сидел на коне. На рукавах и воротнике его полушубка, на шапке и автомате гранеными алмазами сверкала замерзшая вода.
Ветер и мороз усиливались. Сгущалась темнота перед рассветом. Хлопья снега, обгоняя друг друга, сыпались в черный пролом льда.
— Почему поехал сюда? — жестко спросил Краюхин. — Я все время колотил рукавицами. Не слушал?
— Игрун чего-то испугался, — стуча зубами, ответил Кедров. — Кинулся в сторону, как шальной. Помоги вылезти…
— Сиди пока тут. На льду будет холоднее. Дам сигнал на заставу.
Краюхин повозился с чем-то в темноте, потом выпустил в мутное небо две ракеты. Свет их мелькнул слабой искрой и моментально исчез. Седая, косматая пурга, казалось, поднялась до самых звезд.
— Не видели, конечно, — сокрушенно сказал Краюхин. — Придется самим выпутываться.
Он подошел к пролому.
— Не становись на кромку! — испуганно предупредил Кедров. — Подай лучше веревку, а то еще и ты свалишься!
— Не свалюсь, — сказал Краюхин. — Твой глупый Игрун попал в родниковую подпарину. Тут вешка стояла. Ее, видно, ветром сбило. Хорошо еще, что неглубоко и грунт твердый…
Ровный, сдержанный голос ефрейтора успокаивал Кедрова — в нем не было, как вначале, нервных, злых ноток…
А Краюхин со всех сторон оглядывал Кедрова и думал, как ловчее выдернуть его из пролома. Потом он сбросил с себя полушубок, засучил рукава гимнастерки, плотно лег на лед головой к Кедрову. Опустив руки в воду, освободил ноги солдата от стремян. Передохнув, сказал:
— Бросай рукавицы и бери меня за шею. Крепче, крепче. Руки в замок!
Упершись ладонями в лед, Краюхин поднатужился и вытянул Кедрова из воды.
— Да ты, брат, не так-то уж легок! — выдохнул Краюхин. — А по виду — перышко!
— Водой до костей пропитался, — прижимаясь к Краюхину, с трудом проговорил Сергей.
Краюхин раздел солдата — стащил шубу, валенки и шаровары, завернул его в свой теплый, сухой полушубок. Прикасаясь к Кедрову, он чувствовал, как тот вздрагивает всем телом, как выбивают дробь его зубы.
— Возьми мои валенки и штаны.
— Не надо, Вася. Лучше уж одному мерзнуть…
Краюхин как будто не слышал возражения. Сел на отжатый полушубок Кедрова, снял с ног валенки и штаны.
— Бери! — бросил он их Кедрову, а сам стал одеваться в сырое.
Возражать было бесполезно — это хорошо знал Кедров. Ноги быстро согрелись в сухих валенках, зубы перестали стучать.
— Вот так-то лучше! — довольно сказал Краюхин.
Они долго возились с Игруном, пытались вытащить его на лед, но ничего сделать не могли. Пролом был узкий… Игрун упирался грудью и боками в зубчатую кромку, испуганно храпел, стараясь подняться на дыбы, выбросить на лед передние ноги, но, обессиленный, снова опускался в воду.
— Садись на Громобоя и быстро на заставу! — вытирая рукавицей сырое лицо, сказал Краюхин.
— Не оставлю коня, — тихо ответил Кедров. — Ты, Вася, мог бы оставить Громобоя в такой беде? Мог бы?
В голосе солдата чувствовалось упорство, Краюхин больше ни о чем спрашивать его не стал, подбежал к Громобою, вскочил в седло и мгновенно исчез в снежной мгле…
Кедров лег на лед и, вытянув руку, стал гладить Игруна по обледенелой, вздрагивающей шее. В выпуклых глазах коня уже не было прежнего огня, они смотрели печально.
Медленно приближался зимний рассвет. Мгла постепенно редела, отступала к лесистым берегам. Ветер не прекратился и на утренней заре, а мороз крепчал. В сухих валенках и шароварах, в просторном полушубке с богатырского плеча Краюхина было тепло и уютно. Кедров подумал о Краюхине, который, не задумываясь, поскакал на заставу, навстречу леденящему ветру в промокшей насквозь одежде. Кедров знал Краюхина как пограничника, надежного на службе, твердого в любом трудном деле, но не предполагал, что у этого скуластого, грубоватого парня такая душа…
Сергей вновь глянул на мерзнущего в проломе Игруна. Ему показалось, что Игрун вот-вот упадет на дно реки, утонет. Кедров порывисто вскочил со льда, ухватился за гриву Игруна и соскользнул в пролом. Дальше все произошло как-то само собой: он уперся плечом в грудь коня, обхватил его шею руками. Игрун тоже плотно прижался к своему хозяину, положил голову ему на лопатки. Кедров чувствовал, как тяжко вздрагивает конь всем своим телом. С этой минуты солдат забыл обо всем на свете. Он сильнее и сильнее подпирал плечом грудь коня, прижимая его бок к кромке льда, чтобы не было пространства ни слева, ни справа, куда бы они могли свалиться. Кедров понимал, что если упадет Игрун, то он подомнет и его самого…
— Неужели не могли запомнить, где он остался?.
— Говорю, товарищ капитан, у седьмой вешки… Но ее, проклятую, ветром сбило…
— Надо было поставить. Может, он уже погиб, раз не откликается. Эх, Краюхин, Краюхин!..
Как во сне, Кедров слышал знакомые голоса, но не мог открыть рот, пошевелить языком. Голоса то приближались, то снова отдалялись, а потом глохли совсем. И в эти минуты было так страшно, охватывало такое бессилие, что, казалось, не будь рядом Игруна, он непременно бы свалился в воду…
Вдруг кто-то крикнул рядом:
— Быстрее сюда!
Кедров не помнил, как вытащили его на лед, переодели в сухую одежду, положили на сани и повезли на заставу…
Пять недель пролежал Сергей в госпитале с крупозным воспалением легких. Игрун довольно легко перенес это ледяное купание. Когда его вытащили из пролома, он так рванулся с места, что под его тонкими ногами только снежная пыль завихрилась да над рекой загудело отчаянно радостное ржание.
На заставе коня растерли крепкими соломенными жгутами, покрыли теплой попоной, влили в рот стакан спирту. А затем долго гоняли по манежу. Поэтому все обошлось благополучно, только спокойнее, осторожнее с этого дня стал Игрун.
Когда Кедров вернулся из госпиталя, то в свободное от службы время друзья почти не видели его в казарме.
— Опять пошел Игруна ласкать! — дружески посмеивался Краюхин. — Каждую пылинку сдувает. Даже чай без сахара пьет, все, до кусочка, Игруну скармливает…
Солдаты не только посмеивались над привязанностью Кедрова к коню, но и видели, какой преданностью отвечает ему Игрун, ранее слывший самым строптивым, норовистым конем на заставе. Теперь он с первого слова подчинялся хозяину, выполняя все его требования: ложился на землю, вскакивал, брал трудные препятствия на манеже. А когда Кедров оставлял Игруна, то конь сам подходил к солдату, клал на плечо сухую, легкую голову. Преданности Игруна Сергею стали завидовать все кавалеристы заставы.
Но то, что случилось потом, не могли предвидеть даже самые бывалые конники.
Почти двое суток преследовали пограничники вражеских лазутчиков. Враги путали следы, шли таежным буреломом. На резиновых надувных лодках переправлялись через реки и озера.
Пограничники не раз наступали лазутчикам на пятки, но те ловко и хитро ускользали. Было видно, что они хорошо подготовились к прорыву советской границы: имели точную карту местности, богатую экипировку, большой запас продуктов. Тайга в этих местах была труднопроходимой: реки, болота, каменные завалы, буреломы. Ни одного человеческого жилья…
Двое суток пограничники не спали. Утром на третий день след лазутчиков привел их к большой реке. Река эта имела коварный нрав. Плавное течение неожиданно сменялось грохочущей быстриной и порогами, где в самом хаотическом нагромождении торчали вырванные паводками береговые сосны и кедры с корнями и сучьями. Течением деревья били втиснуты в щели между валунами, поставлены стоймя, вкривь и вкось. Такие дикие плотины называют здесь заломами. В них может в клочья разорвать, перемолоть, как в жерновах, не только человека, но и катер.
Начальник заставы капитан Чурин для переправы выбрал место спокойное, но глубокое. В пологом русле вода шла ровно, однако с сильным напором. Переправа требовала осторожности и отваги.
Ниже по течению бился в камнях порог «Мертвая голова». Грозным было не только его название. Шум и грохот порога пограничники услышали за много километров. Он возвещал о своей неукротимой силе. Каждый солдат понимал, чем может кончиться оплошность на переправе.
Пограничники один за другим свели коней с берега и, держась за гривы, поплыли.
Сергей Кедров снова был рядом с Краюхиным.
Краюхин и его Громобой — большие и сильные — плыли почти поперек реки, не боясь сноса. Громобой немного поворачивал голову против течения и уверенно двигался все вперед и вперед. Кедров со своим легким, тонконогим Игруном тоже удачно отплыл от берега. Но потом течением резко толкнуло коня. Растерявшись, он рванулся, а напором воды все сильнее и сильнее стало поддавать его сзади, затем понесло туда, где грохотал над тихой утренней тайгой порог «Мертвая голова».
При резком повороте коня Кедров оторвался от гривы, а затем его потянуло в какую-то воронку. Неодолимая сила стала ввинчивать штопором в глубь реки…
Василий Краюхин видел, как Кедрова захлестывало пляшущей рыжей пеной, но не мог помочь солдату: Громобой упорно продвигался поперек реки и тянул за собой.
И тут произошло то, чему, казалось, нельзя было поверить. Игрун обеспокоенно завертел головой, потом каким-то чудом задержался на месте, преодолев течение. Краюхин, не спускавший глаз с Игруна, уловил, как он сильным толчком рванулся к Кедрову. Вытянувшись в струну, шумно всхлипывая, Игрун упорно плыл, и Краюхин увидел, как из пляшущей пены поднялась рука, вцепилась в его черную гриву…
Игрун долго боролся с течением, стараясь выйти из водоворота. Собравшийся с силами Кедров стал подгребать свободной рукой, и они медленно, упорно поплыли к песчаной отмели, где ожидали их пограничники.
Когда Кедров ступил на песок, Краюхин спросил:
— Позвал Игруна или сам он приплыл?
Кедров почему-то взглянул на небо, обернулся на реку. Игрун стоял за его спиной почти вплотную. С крутых боков коня с легким шумом на песок стекала вода. Солдат, обхватив Игруна за шею, сказал:
— Сам он увидел, что гибну. Позвать я не мог, захлебнулся бы.
Начальник заставы поторопил солдат:
— Быстрей отжимайте одежду…
Капитан теперь был уверен, что враги не уйдут. Река осталась позади, и оттого у него было хорошее настроение.