Часть II. Черный город

Существует только четыре ордера колонн в архитектуре. Само собой разумеется, что в расчет не принимаются египетский, циклопический, ассирийский, индийский, китайский, готический, романский и т. д.

Гюстав Флобер, «Лексикон прописных истин»

Ура, ребята, нас открыли!

(один из индейцев при виде Христофора Колумба)

Жорж Перек, «Просто пространства»

От Сибири до Голливуда, начиная с «Хава нагилы», Все, что ты скажешь на иврите, закончится арабом с наргилой.

Меир Ариэль, «Песня боли»

Ил. 28. Карта Яффы и окрестностей, 1945. Географическая база данных Яд-Авнер. Факультет географии Тель-Авивского университета.

Нарратив Белого города распадается не из-за аналитических неточностей или неверно подобранных мелочей, а из-за более серьезных, основополагающих упущений. Если вспомнить фло беровское высказывание об архитектуре, и здесь тоже все дело в произвольном отборе, определяющем, что войдет в финальную версию рассказа, а что останется за скобками. Это значит, что поле обзора этого нарратива состоит из слепых пятен очевидного, из историй, скрытых за другими историями.

В этом смысле, несомненно, самые интересные главы в повествовании Тель-Авива о себе самом – выброшенные. Если их восстановить, мы увидим совершенно другой сюжет: не столько о творческом созидании, сколько об уничтожении… и уничтожении следов уничтожения.

Первой ошибкой нарратива о Белом городе было то, что его предполагаемые исторические и географические границы решили совместить, пытаясь привязать архитектурный нарратив Тель-Авива к моменту, когда эти границы определялись (в 1930-е годы), и к реальной территории, которую они в действительности охватывали (в данном случае – к песчаным дюнам). С точки зрения архитектуры такие географические пределы Белого города совершенно необоснованны. Как мы уже отмечали, в районах Монтефьоре, Неве-Шаанан и Яффе есть множество зданий в интернациональном стиле, построенных раньше 1930-х годов и за пределами официальных границ Белого города. Яффа в этом отношении заслуживает особого внимания, поскольку этот город всегда был куда более интернациональным, чем Тель-Авив, о чем можно судить и сегодня по удивительному разнообразию сохранившихся здесь образцов интернационального стиля. Среди них, между прочим, и здания, построенные в еврейских районах Яффы, таких как Шапира и окрестности улицы Членов.

Ил. 29. Даже сегодня карта Тель-Авива 1931 года, на которой не отмечены Яффа, южная часть Тель-Авива и еврейские кварталы рядом с ней, вполне понятна большинству горожан. Ница Смук, «Дома из песка» (Тель-Авив: Фонд развития Тель-Авива и издательство Министерства обороны, 1994).

Так получилось, что географические границы Белого города в точности совпали с другими экономическими, социальными и географическими границами, что неслучайно. На самом деле периметр Белого города – это границы Тель-Авива до 1948 года: тот же самый воображаемый железный занавес, разделивший город на север и юг еще с 1930-х. В наши дни эта разделительная линия подчеркивается самыми разными способами: от запрета на проезд в северном направлении с Яффской дороги в Неве-Цедек до размеченных коридоров полета воздушных судов, прибывающих в аэропорт имени Бен-Гуриона; от количества денег, вкладываемых муниципалитетом в инфраструктуру, благоустройство и санитарию с каждой стороны этой границы, до маршрутов доставки пиццы.

Ил. 30. Граница истории и памяти. План охраны памятников архитектуры в Тель-Авиве затрагивал только центр Тель-Авива. Хотя Яффа и еврейские кварталы десятилетиями находились под юрисдикцией Тель-Авива, до сих пор выпускаются карты города, где не обозначены его южные кварталы и Яффа.

Совпадение разных видов границ – свидетельство замкнутости и однородности Тель-Авива; здесь все призвано подчеркнуть идею, что он исторически, географически и этнически – особый. Как еврейский город, он не похож на арабскую Яффу; как израильский – отличается от еврейской диаспоры; как современный город, он спорит с имеющими древнюю историю городами Европы и Ближнего Востока. Точно так же Тель-Авив определяет все находящееся за пределами воображаемых стен Белого города как свою противоположность: что вне истории Белого города – идеально вписывается в то, что лежит за пределами географических границ Тель-Авива, а что вне «исторического города» – сразу и вне города Тель-Авива в целом, и вне его истории. Следовательно, улицы, площади, пешеходные дорожки и здания, которые не значатся в летописи, в конце концов неизбежно оказываются стерты и с городской карты. Все больше людей, живущих в районах с такой же, если не более богатой, историей, в сравнении с хроникой Белого города, обнаруживают, что их вычеркнули из анналов Тель-Авива. Иногда, как, например, в случае с Яффой, их лишают и собственных нарративов. Это, конечно, непростительно, но не так уж удивительно, если вспомнить первую заповедь историографии, а именно: когда мы вытесняем что-либо из своих границ, выталкиваем за пределы сообщества или вычеркиваем из школьных учебников, это означает, что этому вытесненному неизбежно придется придумывать новое определение – альтернативную оценку дают уже на основе новой истории.

Второе слабое звено в сюжете о Белом городе – это границы реальности, которую он в себя включает. Когда невозможно изменить существующую городскую реальность политическими методами и вместо них используются архитектурные, разговор о такой архитектуре и таком городе неизбежно переходит в плоскость политики. В случае с Белым городом этот нарратив, похоже, изо всех сил старается держаться в рамках архитектуры, в полном согласии с модернистской идеей о том, что независимый художественный дискурс способен нейтрализовать политический. И все же при ближайшем рассмотрении история Тель-Авива выдает себя тенденциозностью, с которой она подбирает одни факты и отбрасывает другие.

Прежде всего, этот сюжет складывался исключительно в контексте мировой и израильской архитектуры. Он пересыпан именами бесчисленных архитекторов, пронизан отсылками к архитектурным направлениям и архитектурным достопримечательностям, сдобрен архитектурными дискуссиями, которые веками ведут между собой западные и европейские критики. В целом архитекторы Тель-Авива 1930-х годов были скорее пассивными слушателями, нежели активными участниками идейных битв, в которых рождалась идеология модернизма, и, несмотря на это, вдруг – ни с того ни с сего – теоретические споры о независимости форм и функций, внешнего вида и содержания архитектуры стали главной темой в историческом нарративе Тель-Авива. Можно подумать, город возрастал не среди садов Яффы, а на мощеных улицах Веймарской республики. Никто не хватился, почему оказалась забыта важная информация о том, что происходило ближе к дому, под боком, в Ахузат-Байте, в самом Тель-Авиве. На самом деле, если не считать нескольких упоминаний о фактах европейской истории, таких как закрытие Баухауса и эмиграция евреев после Второй мировой войны, история Белого города не содержит отсылок к официальной истории, какой мы ее знаем, – Истории с большой буквы, с «большим топором»[95].

Эта нехватка исторической перспективы, возможно, объясняется тем, что большинство зданий, возведенных в 1930-е годы и относящихся к интернациональному стилю, построены в Яффе, которая некогда была значимым арабским городом, а не в Тель-Авиве. История Белого города, похоже, намеренно игнорирует этот факт. В самом деле, если не считать вызывающего отмежевания Дани Каравана от «ориентализма», во всей архитектурной истории города вообще нет упоминания об арабах (или, что было бы естественней, об арабских архитекторах). И это несмотря на то, что данная история предположительно прославляет интернациональный стиль. Оказывается, в нее включали не всех: архитекторы, которым посчастливилось попасть на ее страницы, либо европейские евреи, либо немцы.

Но вместо того чтобы подумать об этих упущениях, история Тель-Авива устремилась дальше по узким дорожкам академического и профессионального архитектурного дискурса, набирая обороты. В конце концов она добилась признания, вошла в список объектов Всемирного наследия и вернулась из парижского ЮНЕСКО к ближневосточной реальности, увенчанная лаврами. И вновь стала пробираться в музеи через черный ход, но на этот раз облекшись в формы национальной апологетики, заявляя: «Эти здания не просто красивы. Они правильные с точки зрении морали». Перефразируя знаменитое высказывание Людвига Витгенштейна, можно сказать, что Тель-Авив оправдывал себя и эстетически, и этически: потому что он белый, потому что построен на девственных дюнах.

Манера, в которой разворачивалась эта архитектурная история, тоже была сомнительной. В ЮНЕСКО обратился муниципалитет Тель-Авива – Яффы, подготовив и представив просьбу о включении города в список объектов Всемирного наследия. Надо ли говорить, что это не дело, когда кто-то сам себя хвалит, и не дело муниципалитета писать историю – будь то история города или история его архитектуры. Особенно если эта история идеально подходит к существующей государственной системе, в которой другие области истории, географии, археологии и архитектуры – всё подчинено задаче идеологического просвещения граждан и армии.

Смешение этих дисциплин создало прочный военно-образовательно-политический комплекс, действующий в разных формах: «Моледет» (родина) и уроки обществоведения в школе, «Знание о стране» (география) и «Боевое наследие» в армии, «Изучение Эрец-Исраэль» в университетах или просто «хасбара»[96] в политике.

Вне зависимости от контекста – просветительского, культурного, военного, политического или научного – все дисциплины, задействованные в этом комплексе, имеют общую идеологию, в которой превыше всего – сионизм и защита его интересов. В итоге в Израиле история и география отданы на откуп армии, правительственным органам, общественным организациям, научным и культурным учреждениям. Яркое проявление этого феномена – регулярное вмешательство военных руководителей (таких, например, как Игаэль Ядин, Моше Даян и Рехавам Зеэви) в вопросы краеведческой археологии и музееведения. Точно так же правительственным комиссиям поручали написание «официальной» истории Государства Израиль.

И наконец, совершенно очевидно, что обсуждение архитектуры не может сводиться единственно к разговорам о «великолепной игре объемов, собранных под светом неба», как назвал ее Корбюзье[97]. Поскольку строительство и снос в Израиле – прерогатива властей, мы вынуждены придавать политический смысл практически всем инициативам такого порядка, особенно в тех случаях, когда политическая выгода налицо, а политический мотив отрицается. Как ни странно, но если видно, что из идеи независимого искусства пытаются извлечь политическую выгоду, сама эта идея – один из основных принципов модернизма – полностью обессмысливается, как и следующий вопрос, имеют ли искусство и культура политический вес. В данном случае дискурс о Белом городе обладал, как мы уже убедились, очевидным политическим подтекстом. Желание свести разговор к чисто архитектурной дискуссии явно служило политическим интересам, причем этого особенно никто и не скрывал. Не случайно, к примеру, офисы Ассоциации архитекторов Израиля, горячо поддержавшей муниципальную кампанию «Белый город», располагались в старом палестинском здании в центре Яффы.

После праздничных торжеств по случаю решения ЮНЕСКО, на которых политиков и глав государств было не меньше, чем архитекторов и ученых, стало ясно, что история Белого города вышла за рамки обычного обсуждения современной архитектуры и архитектуры Тель-Авива в частности. И вскоре она оказалась частью официальной политической истории Тель-Авива и стала считаться ключевой для понимания места и задач города внутри более широкого сионистского нарратива. Это была легенда о воинах-мечтателях, одним махом перестроивших и Землю Израиля, и израильское самосознание. В итоге Белый город неудержимо облекался в апологетику сионистского рвения на более серьезном, государственном уровне.

Ил. 31. Аэрофотоснимок 1917 года. Черный город расположен там, где находится черное пятно – сады Яффы. Хотя сейчас участки используются иначе и цвета сменились, граница практически не сдвинулась с места. Там, где на снимке черное пятно, теперь кварталы 6, 7, 8 и 9 на карте Тель-Авива. Эта граница совпадает с другими, например с той, что разделяет два полицейских подрайона Тель-Авива. Естественно, с ней связано деление города на север и юг, а также характеристика некоторых мест и групп населения («опасный квартал», «опасные люди»). Из каталога выставки «Тель-Авив в фотографиях. Первое десятилетие».

Мы обязаны самым тщательным образом изучить историю Тель-Авива, заглянуть за предписанные границы Белого города и попытаться восстановить связанный с ним архитектурный дискурс. И тогда детали, которые прежде были стерты, внезапно проявятся снова и станет понятно, что в тель-авивском ящике Пандоры скрыто нечто большее, чем Белый город. Ибо там, рядом с утопическими проектами, восстановлением после бедствий и новой передовой моралью есть еще история войн, разрушений и угнетения. В то время как историческое и культурное строительство Тель-Авива было тесно связано с его физическим созиданием, возведением бетонных конструкций, зияющие пробелы в этом нарративе говорят о физическом уничтожении мест и пейзажей, некогда определявших географию региона. Стоит отметить, что эти процессы отнюдь не новы и начались не с Тель-Авива: строительство и разрушение всегда шли бок о бок, с незапамятных времен. Зная это, француз барон Осман^•, вероятно, первый современный градостроитель, не случайно называл себя artiste d?molisseur («художник сноса»).

Хотим мы того или нет, эти истории о войне, разрушениях и репрессиях в конце концов вернутся в тель-авивский нарратив. Кто окажется героем, а кто – злодеем в переписанной версии, еще предстоит решить, но бесспорно одно: в этой истории есть победители и побежденные. И если для истории победителей уже придумано название – «Белый город», то вполне логично будет назвать историю побежденных «Черным городом».