V. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ОРГАНОВ ОГПУ-НКВД ДЛЯ КОМПРОМЕТАЦИИ ТУХАЧЕВСКОГО И ДРУГИХ ВОЕНАЧАЛЬНИКОВ
Неприязненные отношения Сталина и Ворошилова к Тухачевскому не только лишили его поддержки в выдвигаемых им вопросах военного строительства, но и явились основанием для создания вокруг него отрицательного общественного мнения. Это сказалось и на отношении к Тухачевскому со стороны органов ОГПУ-НКВД, которые на протяжении ряда лет крайне необъективно оценивали поступавшие к ним материалы о Тухачевском.
Агентура ОГПУ-НКВД распространяла внутри страны и за рубежом слухи о якобы несоветских, бонапартистских настроениях Тухачевского, о группировании вокруг него различных антисоветски настроенных элементов из числа бывших царских офицеров и генералов. Распространялись также за границей и в СССР ложные слухи о существовании в РККА антисоветской организации и принадлежности к ней Тухачевского.
Создание версии о политической неблагонадежности Тухачевского М.Н., Каменева С.С. и других военачальников и использование этой версии для дезинформации иностранных разведок и белоэмигрантских центров
С ноября 1921 по апрель 1927 г. органами ОГПУ велось агентурное дело под названием «Трест», основным назначением которого являлась разработка зарубежной белоэмигрантской военной организации, носившей название «Российский общевоинский Союз» (РОВС). В целях обеспечения агентурного проникновения в монархические эмигрантские круги за границей и в разведки буржуазных государств органами ОГПУ было слегендировано существование на территории СССР нелегальной контрреволюционной организации под названием «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР).
Советской разведкой принимались меры к тому, чтобы представить МОЦР за границей как мощную заговорщическую шпионскую организацию, охватывающую значительную часть командного состава РККА и способную возглавить контрреволюционные силы и свергнуть советскую власть. В самом же деле «создание» такой организации имело целью способствовать получению данных о белоэмигрантских воинских формированиях, их планах, а также для дезинформации иностранных разведок и пресечения деятельности их агентуры на территории СССР.
Представителями мнимой монархической организации выступали различные агенты ОГПУ, которые еще в 1922 г. завязали контакты с разведорганами Эстонии и Польши, а позднее — с разведкой Латвии, Финляндии и Англии. С 1922 г. МОЦР установила регулярную связь с руководителями белоэмигрантских воинских формирований: великим князем Николаем Николаевичем, царскими генералами Врангелем, Кутеповым и Миллером, а также с Марковым, Тальбергом, Араповым, Артамоновым, Лампе и многими другими ярыми контрреволюционерами, проживавшими во Франции, Германии и других буржуазных государствах.
В феврале 1922 г. сотруднику эстонской миссии в Москве Роману Бирку была передана дезинформация о наличии МОЦР на территории Советского Союза с тем, чтобы он, не подозревая о фиктивном ее существовании, мог сообщить о ней белоэмигрантам и разведке буржуазной Эстонии. Позднее, 18 апреля 1922 г., Бирк был завербован советскими органами госбезопасности, после чего стал принимать активное участие в разработке легенды, которая и получила условное наименование «Трест».
Помимо Бирка, с эстонской разведкой и штабом поддерживали связь под видом шпионской деятельности и другие агенты ОГПУ. Так, в мае 1922 г. в Эстонию от имени МОЦР был направлен для установки «шпионской связи» агент Флейшер — быв. полковник царской армии. Для передачи белоэмигрантам и разведке Эстонии Флейшеру был вручен ряд документов, в том числе «наказ», в котором говорилось:
«… МОЦР может взять на себя обязательство информировать эти государства о положении в России и предоставить в их распоряжение разведывательные материалы своего Военного штаба в пределах потребности именно тех государств, с которыми настоящие условия будут заключены».
Сообщая о беседе с начальником контрразведки эстонского штаба Лаурицем, состоявшейся 11 мая 1922 г., Флейшер донес:
«В 4 часа мы были у Лаурица, не вдаваясь в подробности относительно оружия и связи, я обещал ему сведения о русской Красной Армии, взамен чего он выразил согласие нам содействовать. Сведения, данные мною, составляли организацию штаба РККА к новому году. Организация штаба округов, форма одежды и ГУВУЗ и протокол характеристики некоторых деятелей Троцкого, Каменева, Склянского. Очень интересуются они и Ткачевым, Каменевым, Слащевым и Лебедевым».
В октябре 1923 года агенты ОГПУ Якушев и Потапов также от имени МОЦР установили связь с польским генштабом и передали ему меморандум, в котором было указано:
«Организация существует уже почти три года, причем в стройной форме пребывает свыше полутора лет и имеет распространение по всей России.
Связь центра с местами поддерживается через местных уполномоченных по числу военных округов… Характер организации преимущественно военный, и членами ее состоят в большинстве военные, благодаря чему организация может проникать во все воинские части, из коих некоторые целиком принадлежат к ней. Кроме того, организация имеет своих людей почти во всех центральных правительственных учреждениях и в большинстве местных, чем объясняется ее большая осведомленность.
Целью организации является свержение большевиков путем производства военного переворота в России и восстановление в ней законности и порядка».
К этому же времени МОЦР под видом шпионских сведений направляло дезинформационные данные о Советской Армии и другим буржуазным разведкам.
Примерно в июне 1923 г. агент ОГПУ Роман Бирк с ведома ОГПУ установил связь с английским разведчиком в Ревеле Миклиджоном и его помощником — работником английского паспортного бюро эмигрантом Жидковым, который от имени английской разведки стал вести нелегальную переписку с «Трестом».
По этому вопросу сотрудник ОГПУ Стырне 9 декабря 1924 г. писал:
«Проводилась в этом отношении следующая дезин. работа: на средства от передачи сведений при разведотделе штаба РККА создано специальное отделение по работе Д. и по директивам Военного ведомства. Мы снабдили все штабы государств Центральной Европы (ибо хотя материалы фактически передавались только полякам, эстонцам, финнам и англичанам на основе взаимного обмена военными сведениями, документально установлено, что наши материалы имеются в латышском, французском, японском и немецком штабах); при этом мощь Красной Армии была показана значительно сильней фактической».
Из имеющихся в агентурном деле «Трест» документов видно, что органы ОГПУ с самого начала легендирования этой и других подобных организаций распространяли за границей и в СССР ложные мнения о том, что большинство бывших царских офицеров, служивших в то время в РККА, значительное число советских военнослужащих и даже воинских частей враждебно относится к Советской власти и ждут момента, чтобы принять участие в совершении контрреволюционного переворота в СССР.
Агенты с ведома ответственных сотрудников ОГПУ сообщали белоэмигрантам и иноразведкам заведомо ложные, порочащие сведения о Тухачевском, Каменеве С.С., Лебедеве и других видных военных деятелях как о лицах, якобы враждебно относящихся к советской власти.
Будучи в командировке, агент Якушев в декабре 1922 г. имел встречи в Берлине с рядом белоэмигрантов, в том числе с председателем так называемого Высшего Монархического Совета (ВМС) Марковым. Во время этих встреч были выработаны для МОЦР «программа» и «тактика» борьбы с Советской властью.
Так, в документе, озаглавленном «Тактика русской монархической партии», сказано, что ближайшей целью МОЦР является:
«… ниспровержение правительства коммунистической партии и захват от нее власти организованной силой, способной сразу установить порядок и приступить к государственному строительству… Все партии, группы, стоящие на антисоветской платформе, должны быть использованы для достижения ближайшей цели — ниспровержения большевиков… Очередной задачей в России является подготовка рабочих и армии…»
Информируя Маркова о проделанной уже работе в СССР, Якушев заявил, что на их стороне в западных районах СССР стоит до 25 % военнослужащих, в Москве и Ленинграде — от 15 до 18 проц., на Украине и в других районах СССР также много поддерживающих их лиц.
На вопрос Маркова, есть ли на Западном фронте старые генералы, Якушев ответил:
«… прежних генералов на Западном фронте почти нет вовсе, но на высших командных постах много бывших младших кадровых офицеров, которых и выдвигаем на ответственные посты по своей организации».
Далее Якушев сообщил Маркову:
«Вообще во всех крупных частях имеем своих людей или среди командного состава, или в штабах… Имеем очень сильные связи в центре. Можно сказать, что почти во всех центральных учреждениях, особенно в военных, имеются наши люди, вследствие чего всегда можно влиять на назначение и на отвод нежелательных лиц».
Из отчета Якушева видно, что из числа «руководителей» МОЦР он назвал Маркову служивших в РККА Зайончковского, Потапова и Саблева, которые в царской армии были крупными военачальниками.
Маркова, как ярого контрреволюционера, естественно, интересовало, не принадлежит ли к МОЦР кто-либо из видных советских военнослужащих, занимающих высокое положение в РККА. Поэтому он спросил у Якушева: «… как Тухачевский, Каменев, Лебедев, Брусилов?» На это Якушев ответил: «Они не входят официально в организацию, но первые трое безусловно наши, а четвертый слишком состарился и не представляет ничего интересного».
Из этого донесения Якушева видно, что им уже в 1922 г. было создано за границей мнение о нелояльном отношении Тухачевского, Каменева С.С., Лебедева и других крупных военачальников к Советской власти, чего так желали и ждали белоэмигранты и буржуазия.
Естественно, что после этого белоэмигранты и представители зарубежной разведки, связанные с МОЦР, стали особенно пристально интересоваться Тухачевским, Каменевым С.С. и другими.
Так, в 1923 г. польская разведка ставила перед мнимыми участниками МОЦР следующие вопросы:
«1) Сведения Высшей Аттестационной Комиссии.
2) Круг знакомых Троцкого, Склянского, Каменева, Лебедева, Шапошникова и др.
3) Штаты Разведупра.
4) Сведения по Западному округу…»
«Точный маршрут поездки Главкома Каменева. 30 мая он выехал в Туркестан… Из Варшавы получены сведения, что Фрунзе и Тухачевский находятся в данное время в Штеттине. Просит срочно проверить…»
Эстонская разведка требует от МОЦР:
«Владимирову.
Тульский просит сообщить:
1. Верно ли, что Лебедев получил или получает новое назначение куда-то на Восток?
2. Верно ли, что уходит со своего поста Якир?
3. Какую должность сейчас занимает Левичев?».
На этом документе кем-то от руки написано: «Ввиду отъезда Тульского ответить прошу сегодня».
По мере разрастания сведений о «деятельности» так называемого Монархического объединения Центральной России из-за границы все чаще и чаще стали поступать требования к «руководителям» МОЦР о вовлечении Тухачевского в эту организацию. Желая придать МОЦР более «авторитетный» и «могущественный» характер, органы ОГПУ «выполнили» это требование белоэмигрантских кругов и, пойдя фактически на дальнейшую компрометацию Тухачевского, сообщили за границу о «вовлечении» его в МОЦР.
В обзоре «Трест», составленном 15 сентября 1931 года сотрудником особого отдела ОГПУ Стырне, по этому вопросу сказано:
«Затем на некоторое время Трест занял внимание зарубежных монархистов якобы происходящими внутри самого Треста недоразумениями на почве привлечения к работе М.Н. Тухачевского. Дело в том, что неоднократно нам из-за рубежа рекомендовали вовлечь в Трест Тухачевского. Особенно монархическая молодежь хотела видеть в нем русского Бонапарта, предполагая, что он только прикидывается коммунистом, в действительности же монархист. “Поддавшись” этим настроениям, за границу было написано, что Тухачевского удалось привлечь в Трест. Там это сообщение произвело эффект…»
Из этого же обзора видно, что нелегально прибывшие осенью 1923 г. в Советский Союз из Франции от генерала Кутепова его агенты Захарченко и Радкович, введенные в заблуждение агентами и сотрудниками ОГПУ, выдававшими себя за участников МОЦР, в письмах из СССР к Кутепову подтверждали участие Тухачевского в этой антисоветской организации.
В заграничных белоэмигрантских кругах на основе дезинформации из ОГПУ создалось твердое убеждение о заговорщической деятельности Тухачевского. Правда, при написании в 1931 г. обзора «Трест» Стырне, как лицо непосредственно ответственное за распространение компрометирующих данных в отношении Тухачевского, представляет дело таким образом, что будто бы инициатива «вовлечения» Тухачевского в МОЦР исходила из-за границы, ибо там предполагали о его нелояльности к Советской власти. Однако Стырне умалчивает, что об этой «нелояльности» Тухачевского сообщил еще ранее за границу агент ОГПУ Якушев и что в распространении этой версии участвовали и другие агенты ОГПУ.
В середине 1923 года Якушев снова выехал в командировку в Берлин и Париж, где встречался с белоэмигрантами Лампе, Климовичем, Миллером, Кольмсеном, великим князем Николаем Николаевичем и др., с которыми обсуждал вопросы подготовки переворота в СССР, говорил с ними о Советской Армии и личном составе МОЦР.
Перед отъездом Якушева в эту командировку 26 июня 1923 г. были подготовлены вопросы, которые он должен осветить при встречах с белоэмигрантами. В вопроснике сказано:
«Требуется:
1. Список генералов, находящихся в контакте с МОЦР и готовых выступить.
2. Список прежних крупных сановников, примыкающих к МОЦР.
3. Список воинских частей, в которых имеется организация, с указанием местонахождения части и по возможности разделение частей по степени готовности на несколько разрядов. (Указать %-ное отношение)…
5. Указать, не следует ли требовать скорейшего выступления.
6. Разрешить проводить мысль, что активная молодежь, томясь бездействием, все более начинает увлекаться фашизмом, почему, если пройдет еще некоторое время до решительных действий, все движение может принять иную форму и вылиться в фашизм…
8. Указать, на чье имя адресовать корреспонденцию.
9. Предупредить о приезде в Берлин и предложить ему принимать корреспонденцию для отправки по адресу».
Для информации (вернее — дезинформации) белоэмигрантских кругов Якушеву также были вручены «Резолюция по военному вопросу» и резолюция якобы собиравшегося съезда МОЦР.
В «Резолюции по военному вопросу», в частности, говорится:
«3. Считать, что основной задачей штаба и военной группы является упрочение монархических и национальных идей в Красной Армии, что должно привести к превращению последней в национальную русскую армию.
4. Основными моментами работы признаются:
а) Завоевание кадровым офицерством командных постов.
б) Борьба за единоначалие в Красной Армии с упразднением комиссарского состава, причем в части, где он упраздняется, кадровому офицерству предлагается для сохранения командных постов записываться в коммунистическую партию…
8. Направить все усилия к вхождению во все без исключения штабы и к созданию агитационных ячеек в частях…
9. Обратить самое серьезное внимание на насаждение наших людей во все арсеналы и склады боевых припасов и снаряжения…
13. Предложить штабу заняться изучением фашизма».
В этой резолюции указано также, что с ведома Совета и штаба МОЦР можно передать шпионские материалы о Красной Армии разведке иностранных государств.
Для придания за границей большей уверенности в «могуществе» МОЦР и в ее «прямых связях» с крупными должностными лицами Красной Армии органы ОГПУ и Разведупр РККА передавали агентам иностранных разведок различные «документы» о боевой и мобилизационной готовности Красной Армии, дислокации, численности, штатах и боевой оснащенности частей и соединений, фамилии командиров и начальников штабов корпусов и дивизий, провозной способности железных дорог, мощности военной промышленности и ряд других военных сведений, интересовавших разведки буржуазных государств, в частности Польши, Эстонии и др.
Однако, боясь, что передача заведомо ложных данных может расшифровать легенду «Трест», руководство ОГПУ, наряду с дезинформационными материалами по этим вопросам, передавало через своих агентов и действительные сведения о Красной Армии, причем был передан ряд документов за подлинными подписями ответственных военных работников.
В обзоре «Трест» Стырне указал, что иноразведкам направлялись:
«1) агентурные донесения по заданиям иноразведок;
2) донесения, составляемые по собственной инициативе источника;
3) подлинные приказы или копии с них, поскольку таковые уже имелись у противника, или подлинные, передача которых вызывалась “тактическими” соображениями;
4) “подлинные”, но переработанные приказы, документы или копии с них;
5) совершенно ложные приказы и другие равноценные документы;
6) официальные, неофициальные и секретные (устаревшие или потерявшие актуальное значение) военные издания;
7) инспирированные статьи и хроникерские заметки в печати».
Получение белоэмигрантами и иноразведками сведений за подлинными подписями должностных лиц РККА бесспорно убеждало их в том, что они имеют дело с антисоветской организацией, в состав которой входят видные военные руководители.
Так, в 1923 г. польской разведке был передан для фотографирования «доклад с подробными цифрами обеспечения техническим снабжением Красной Армии военного времени» от 15.X.1923 г. за № 2143/СС за подлинными подписями Каменева С.С., Уншлихта и Шапошникова.
По поводу передачи этого документа Стырне указал:
«Наши агентурные донесения по разным источникам в общем носили успокоительный характер, но в целом на этот вопрос был дан ответ польской разведке путем передачи на фотографирование «подлинного» документа за подлинными подписями Главнокомандующего всеми вооруженными силами тов. С.С. Каменева, члена РВС СССР тов. Уншлихта и зам. нач. штаба тов. Б.М. Шапошникова… Этот исключительно важный документ, содержащий цифровой материал технического снабжения Красной Армии военного времени и его заключительная военно-политическая часть… имел не только в данный тревожный политический момент весьма большое значение, но и во всей нашей дальнейшей работе, поскольку эти цифровые данные нашей материальной обеспеченности легли в основу последующих работ польского и французского генеральных штабов и специального совещания представителей французского и польского генеральных штабов осенью 1924 года».
29 января 1925 г. польской разведке были переданы списки командиров и начальников штабов корпусов и дивизий РККА, а также другие сведения о Советской Армии. В списках командиров и начальников штабов соединений значатся: «Дыбенко, Федько, Фельдман, Каширин, Кутяков» и многие другие.
В конце 1923 г. — начале 1924 года, когда выяснилось, что органы ОГПУ «переиграли» с именем Тухачевского, было дано указание (кем — не установлено) о «выводе» Тухачевского из разработки «Трест». По этому поводу Стырне писал:
«… Так как было признано неудобным “числить” Тухачевского в составе “Треста” и было получено распоряжение прекратить игру с его фамилией, — пришлось для заграницы вывести из состава “Треста”. Но это нужно было сделать постепенно. Мы писали, что руководитель “Треста” Заянчковский (который в то время еще и не знал о том, что он состоит в какой-то к.-р. организации), вопреки постановлению политического совета, не допускает к практической деятельности Тухачевского и что на этой почве возник серьезный конфликт между Заянчковским и другими руководителями “Треста”, которые вынуждены уйти в отставку и ждут замены. Этот маневр давал некоторую передышку, т. к. в роли ушедших, но еще не сдавших должности трестовские деятели могли некоторое время не проявлять особой деятельности. Работа организации якобы временно заглохла.
Кроме того, происшедший “конфликт” должен был поднять авторитет Заянчковского в глазах Парижа — ибо там его считали недостаточно авторитетным, недостаточно сильным для руководства монархической организацией, а на этом эпизоде, в результате которого, по нашим письмам и по разговорам с «племянниками”, он должен был остаться победителем, Заянчковский выигрывал в смысле и своего авторитета, и проявленной твердости и силы воли.
Написав по этому поводу с десяток писем и продержав “племянников” несколько недель в состоянии волнения за судьбы организации, было решено сообщить, что “конфликт” улажен и Тухачевского оставили в покое. Париж разразился рядом писем, в которых излагал свое удовольствие по поводу ликвидации всех недоразумений. “Племянники” тоже были довольны и тоже подробно писали за границу все те перипетии внутритрестовской склоки.
Надо сказать, что этот эпизод потребовал к себе большого внимания, приходилось совершенно точно распределять роли в разговорах с “племянниками”. Оперпут излагал свою точку зрения по поводу этих склок. Якушев по-своему оттенял и расценивал якобы происходящие отдельные эпизоды, наконец, Потапов, встречаясь с “племянниками”, иногда “считал” нужным бросить то или иное замечание, которое должно было характеризовать и его тревогу за судьбу “Треста”, и его взгляды на происходящее».
Однако, как это видно из архивных материалов, органы ОГПУ при «выводе» Тухачевского из МОЦР не преследовали цели рассеять за границей по их вине ложное представление о нем как о человеке, враждебно настроенном к советской власти.
Вместо того, чтобы, например, сообщить за границу, что Тухачевский отказался проводить какую-либо антисоветскую работу и порвал связь с МОЦР, органы ОГПУ представили дело так, будто Тухачевский готов и дальше проводить «практическую деятельность заговорщической и шпионской организации», но его не допускает к этой «деятельности» руководитель МОЦР — Зайончковский. Больше того, ОГПУ сообщало, что ряд руководящих работников МОЦР, солидаризируясь с Тухачевским, ушли из этой организации. Таким образом, «выход» Тухачевского и его сторонников из МОЦР в том виде, как он был представлен органами ОГПУ, фактически предполагал, что все эти лица будут продолжать антисоветскую работу, но вне МОЦР. Органы ОГПУ и дальше продолжали компрометацию Тухачевского, создавали за границей еще большую уверенность о его враждебном отношении к Советской власти.
Компрометирующие сведения о Тухачевском и других советских военных деятелях не оставались достоянием лишь белоэмигрантских организаций. Эти сведения от белоэмигрантов попадали иностранным разведкам разных стран, раздувались, искажались и распространялись ими в выгодных для разведок направлениях. Изобретенная ОГПУ легенда о Тухачевском, как об антисоветском человеке, в устах иноразведок приобретала уже характер «секретных сведений», которые подхватывались нашей агентурой за границей и возвращались в адрес авторов этой легенды. Так, проживавший в Эстонии английский разведчик Жидков в письме, адресованном МОЦР, 12 января 1925 года сообщил:
«По имеющимся у меня сведениям из солидного источника — вполне пригодны для обработки в желательном для Вас духе (партийном) Тухачевский и Вацетис. Особенно последний, к нему имеются даже ходы».
На этом письме имеется резолюция: «т. Артузову, Стырне. 24.1.25 г.».
Направлялись ли за границу от имени МОЦР какие-либо компрометирующие Вацетиса данные, пока не установлено, но они могли исходить и по собственной инициативе от агента ОГПУ Бирка — сотрудника эстонской миссии в Москве, который был знаком с Вацетисом.
После вербовки Бирка с ним состоялась беседа, которая была оформлена документом, озаглавленным «Разговор с Бирком 7 мая 1922 г.». В нем о Вацетисе сказано:
«Вацетиса Бирк знает еще с империалистической войны, когда он служил в латышском полку, командиром которого и был Вацетис. Связь между ними почти никогда не прекращалась. В 1921 году Вацетис заходил к Бирку довольно часто. Материалов в письменном виде разведывательного характера Бирк от Вацетиса не получал, кроме военных журналов и советской военной литературы. Связь с Вацетисом после переезда последнего на новую квартиру в конце 1921 года прекратилась и в этом году уже не возобновлялась».
Это признали достаточным «основанием» для органов ОГПУ, чтобы взять под подозрение Вацетиса и организовать за ним агентурное наблюдение с помощью Бирка.
В докладной записке от 2 мая 1922 г. на имя начальника ИНО ОГПУ Артузова сотрудник ОГПУ Кияковский писал:
«Относительно Академии Генштаба “Груша” дал следующие данные. До марта месяца он встречался с проф. Свечиным и Незнамовым, а раньше и со скрывшимся теперь в Эстонию б. генер. Лебедевым, через которого он с ним и познакомился. Фактически документальных данных он от них не получал и агентами их назвать не может, но из их разговора по военным вопросам он часто узнавал весьма ценные для Эстштаба сведения. В дальнейшем решено, что Груша вновь свяжется со Свечиным и сведет его с нашим № 202. Этим мы надеемся осветить Свечина и выяснить его поведение. Тем более что ближайший друг Свечина Лебедев давал материалы Груше. То же самое Груша говорит и относительно Генштаба Вацетиса. К нему тоже решено снова направить Грушу».
Лишь имея прямое указание Менжинского не связывать «Трест» с английской разведкой из-за боязни расконспирации, органы ОГПУ не сообщили представителю английской разведки Жидкову о «причастности» Тухачевского и Вацетиса к антисоветской организации, а написали 29 января 1925 г. уклончивый, двусмысленный ответ:
«Мы не сомневаемся в солидности источника, из которого Вы почерпнули данные относительно пригодности для обработки Т. и В., но оба эти лица — герои не нашего романа. Они достаточно обнюханы и обследованы нами, и мы не видим никакой пользы от того, чтобы привлекать их к себе».
Несмотря на то что Тухачевский был «отстранен» от участия в «деятельности» МОЦР, однако им усиленно продолжали интересоваться белоэмигранты. Они жаждали того, чтобы он и другие видные военачальники были на их стороне.
Об этом свидетельствует, например, донесение агента ОГПУ Власова, выезжавшего в октябре 1926 г. в Париж для встречи с Кутеповым и другими белоэмигрантами:
«В отношении Красной Армии Кутепов интерес проявлял только в области настроений — преимущественно у командного состава и взаимоотношений военнослужащих в служебное и внеслужебное время; отчасти также интересовался бытом армии.
Из отдельных лиц интересовался т. Ворошиловым, Тухачевским и крупными военспецами из числа бывших полковников, генералов. Особенный интерес проявлял почему-то к т. Тухачевскому, спрашивал, не может ли быть он привлечен в ряды сторонников национального движения».
К 1927 г. работники ОГПУ, занимавшиеся разработкой «Трест», пришли к убеждению о необходимости свертывания этого дела. По их мнению, широкие связи, завязанные «участниками игры», все больше и больше вели к расшифровке «Треста». Предложение о ликвидации «Треста» было поддержано руководством ОГПУ. В связи с этим началась подготовка к «ликвидации» МОЦР.
Однако события развернулись по-другому. В апреле 1927 г. один из главных агентов «Треста» работник ОГПУ Оперпут вместе с агентом генерала Кутепова Марией Захарченко бежали за границу, и там Оперпут расшифровал легендированную организацию МОЦР. Оперпут, бывший сподвижник террориста Савинкова, был в 1921 г. арестован органами ВЧК и, находясь в заключении, в январе 1922 г. был привлечен к работе в качестве секретного сотрудника органов госбезопасности. В деле «Треста» он принимал очень активное участие. Оперпут — политически неустойчивая личность, карьерист и авантюрист, затаивший на время свою злобу к Советской власти. Вскоре после бегства из СССР в Финляндию он вместе с Захарченко нелегально возвратился в Москву для проведения диверсионной и террористической деятельности. Серьезного акта им осуществить не удалось. Однако Оперпут и Захарченко сумели в июне 1927 г. совершить поджог общежития работников ОГПУ на Малой Лубянке. После этого они пытались бежать за границу, но, будучи обнаруженными работниками ОГПУ в Смоленской области и находясь в безвыходном положении, застрелились.
В агентурном деле «Трест» имеется переведенный с польского языка документ, озаглавленный «Оценка доклада начальника штаба Красной армии за время с 9. XII.25 г.–19.III.27 г. на имя Председателя Ревсовета».
Из содержания этого документа видно, что польская разведка получила доклад начальника штаба РККА Тухачевского от «монархической организации». Доклад, как это видно из архивных материалов, содержал ряд дезинформационных сведений. Однако с точки зрения военных данных он раскрывал важные вопросы, касающиеся мобилизационной и боевой готовности РККА, железнодорожного транспорта и т. п. Был ли доклад передан полякам за подписью Тухачевского или в виде копии или фотокопии — неизвестно, но польская разведка отметила, что «в отношении формы подлинность документа не вызывает сомнения».
После измены Оперпута, расшифровавшего легендированную организацию МОЦР, польская разведка в конце 1928 г. провела обстоятельный анализ «доклада» Тухачевского путем сопоставления его содержания с различными данными, в том числе с официальными выступлениями в печати Ворошилова, Тухачевского, Каменева С.С., Пугачева и др. В этом анализе говорится:
«… Из вышеизложенного сопоставления вытекает совершенно ясно, что оперативная мысль, представленная в рапорте якобы Тухачевского, не имеет ничего общего с наблюдениями II отдела Генштаба».
В разделе «Общий итог анализа доклада Тухачевского» польская разведка указала:
«Таким образом, мы имеем дело с типичным фактом инспирации. Принимая во внимание сам характер инспирации, ранее уже сделанные наблюдения в отношении работы источника (монархическая организация) и в отношении метода ведения инспирации со стороны Советского штаба (преувеличенно представляет в хорошем освещении ценность Советской Армии) можно утверждать с полной уверенностью, что, несмотря на монархическое происхождение источника, откуда был получен документ, документ этот сфабрикован и доставлен Советским штабом и что весь источник является просто его органом… Монархическая организация в Москве, имеющая представителей у нас в Варшаве и в других заграничных центрах, является просто организацией советского шпионажа как по отношению к нам, так и в отношении ко всей русской эмиграции».
Еще до провала «Треста» органы ОГПУ слегендировали ряд других, подобных МОЦР, фиктивных антисоветских организаций, через агентуру которых направляли за границу дезинформационные материалы, а также компрометирующие Тухачевского сведения.
По этому поводу сотрудники ОГПУ в документе, озаглавленном «Цели легенды “Трест”», писали:
«Посредством проработанных материалов о Красной Армии (специально организованным для этой цели при Разведупре РВС отделением) дезориентировать разведку противника в желательном для Рев. Воен. Совета направлении. Эти материалы сперва распространялись нами через “Трест”, а затем стали передаваться по другим линиям».
Создание параллельных «нелегальных антисоветских организаций» необходимо было ОГПУ для того, чтобы, во-первых, организовать передачу иноразведке и белоэмигрантам сведений и документов якобы из различных источников, что должно полнее убедить их в «доброкачественности» получаемых материалов и, во-вторых, в случае провала «Трест» органы ОГПУ могли использовать для связи с иноразведками и белоэмигрантами эти параллельно «существующие» каналы.
Одним из таких каналов, например, являлась агентурная разработка, именовавшаяся «Синдикат-4», которая велась с 1924 по 1930 г.
По этой разработке органы ОГПУ легендировали перед белоэмигрантами и иностранными разведками существование на территории СССР нелегальной «Внутренней российской национальной организации» («ВРНО») с центром в Москве, которая ставит целью свержение Советской власти.
В период 1925 г. ОГПУ вело переписку через своего агента Ларсен-Пфейль с представителями берлинского объединения монархистов-кирилловцев (великий князь Кирилл Владимирович претендовал на царский престол и даже объявил себя за границей русским императором). В ноябре 1925 г. под видом представителя штаба «ВРНО» в Берлин был направлен Попов — агент ОГПУ, который там встретился с представителями кирилловцев Бельгардом и генералом Бискупским. В состоявшихся беседах Попов проинформировал их о состоянии «ВРНО» и договорился о проведении совместной антисоветской работы. Он также сообщал Бискупскому ложные компрометирующие данные на Тухачевского, якобы имеющего бонапартистские намерения.
По этому поводу Попов 24 декабря 1925 г. в своем докладе в ОГПУ писал:
«Бискупский очень интересовался, что из себя представляют Раттель, Савватеев, Тухачевский и новые командующие округами. А когда я ему несколькими мазками нарисовал Тухачевского как чистейшего бонапартиста, то он сказал, чтобы мы обещали ему, что государь его назначит флигель-адъютантом, если он перейдет на нашу сторону в нужный момент, и вообще бы не скупились всяких наград лицам, нам нужным, если этим можно перетянуть их на свою сторону».
При содействии Бельгарда Попов установил связь с членом межсоюзной контрольной комиссии в Германии флигель-адъютантом английского короля полковником Раддеем, которому нарисовал общую схему и цель организации «ВРНО» и договорился с ним о дальнейшем связи. Эта связь развития не получила, так как Раддей с указанной должности был отозван.
В дальнейшем выяснилась слабость кирилловского движения, в связи с чем усилия ОГПУ были направлены на установление связей «ВРНО» с английской и немецкой разведками.
Так, в июне 1926 г. агент ОГПУ Ларсен-Пфейль через немецкого барона Клейста вел переговоры о контакте с разведкой немецкого рейхсвера, но чины рейхсвера от прямой связи с «ВРНО» уклонились, а подставили для этой цели некоего Рау, являвшегося агентом немецкой полиции и разведки генштаба Германии.
В феврале 1927 г. агент Попов при содействии Бискупского связался с представителем немецкой фашистской организации «Стальной шлем» Энкелем и с некоей Ваттер, являвшейся уполномоченным лидера германской национальной партии, члена рейхстага графа Вестарпа. Однако Энкель и Ваттер отказались содействовать «ВРНО».
В августе 1926 г. была развернута и английская линия в разработке «Синдикат-4» через агента ОГПУ бывшего генерал-лейтенанта царской армии Дьяконова, имевшего обширные связи с русской белоэмиграцией. В 1926–1927 гг. Дьяконов провел переговоры о поддержке «антисоветской» деятельности «ВРНО» с английскими правыми консерваторами Локар-Лемпсоном, Биркенхедом, Детердингом и др. После этого ОГПУ направило за границу агента Попова, который встретился с англичанами Детердингом, Биркенхедом и др., а также вел переговоры от имени «ВРНО» с уполномоченным начальника русского отдела английского МИДа Моором в присутствии бывшего начальника английской разведки в России Торнхилла и руководителя английской разведки в Прибалтике Мак-Ферзона.
В своем докладе агент Попов 16 мая 1927 г. писал в ОГПУ:
«Интересуясь вопросом будущего переворота в России, Детердинг добивался от меня, чтобы я сказал, кто из лиц, пользующихся особой симпатией, будет во главе движения. Этот вопрос он задал мне три раза, добиваясь определенного ответа. Я ответил, что такого человека у нас нет и его невозможно отыскать в России, но есть человек, который очень популярен в армии, который и будет выдвинут у нас на роль высшего руководителя в нашем движении. Детердинг очень образовался этому и говорил, что вот о таком-то человеке он и спрашивал».
Из архивных материалов «Синдикат-4» нельзя установить, называлось ли в 1927 г. имя Тухачевского как возможного руководителя антисоветского движения. Однако его имя как предполагаемого военного диктатора после свержения Советской власти уже упоминается в подписанном Поповым 17 апреля 1928 года плане командировки агентов ОГПУ Попова и Де-Роберти в Париж, Берлин и Лондон. В этом плане подробно изложена линия поведения агентов при переговорах по делу «ВРНО» с представителями различных белоэмигрантских центров, а также с руководителем английской парламентской фракции консерваторов Локар-Лемпсоном, его секретарем Смисом, Мак-Ферзоном, Детердингом и др.
На вопрос, кто будет в случае благополучного переворота в России поставлен во главе движения, агенты должны были ответить:
«Вероятнейшим спасителем России от возвращения комвласти и способом удержания благоприятных результатов предполагаемого переворота является диктатура лица, которое в момент переворота будет избрано поднявшими меч. На это лицо и будет возложено вывести Россию из хаоса, т. к., совершив переворот, невозможно удержать до бесконечности достигнутое только штыками. Конечно, нельзя вперед назначать такого диктатора, но подготовить обстановку к избранию именно данного лица, пользующегося популярностью, особенно в армии, которая будет играть в этом перевороте не последнюю роль, мы должны. Считаясь со свойствами характера, с популярностью как в обществе, так особенно в армии, и с жизненной подготовкой, организация наметила на эту роль Тухачевского, который, конечно, об этом не знает, но окружение его в этом случае настолько подготовлено в нужном направлении, что у нас нет никаких сомнений, что в решительную минуту он будет с нами и во главе нас».
О том, что указанный план с компрометацией Тухачевского был выполнен органами ОГПУ, видно из доклада агента Попова от 27 июля 1928 г. о поездке его в Париж, где он встречался с белоэмигрантами Мельгуновым, Кутеповым, Зайцевым и др.
«Во время второго свидания Кутепов поднял вопрос о переходном времени и необходимости на этот период установления твердой и сильной диктатуры. “Фотограф” ответил, что этот вопрос у нас разбирался и что мы именно решили, что первые 1? года… мы предполагали установить на этот срок диктатуру. Тогда Кутепов задал сразу вопрос, как мы в этом случае смотрим на Тухачевского. Таким образом, очевидно, Мельгунов передал Кутепову разговор с ним на эту тему, во время которой “Фотограф” указывал ему на Тухачевского как на предполагаемого нами в будущем диктатора. К этому времени Кутепов уже достаточно выпил, и “Фотограф”, отвечая ему, заявил, что нами был намечен этот кандидат только потому, что в своих рядах мы не находили человека, пользующегося в армии и у населения такой популярностью и симпатией, как Тухачевский».
В ноябре 1928 г. для перепроверки деятельности «ВРНО» в Москву нелегально прибыл представитель Кутепова — белоэмигрант Огарев, с которым имел неоднократные встречи агент ОГПУ Серебренников, представившийся как участник «ВРНО».
В своей сводке от 1 декабря 1928 г. Серебренников со слов Огарева сообщил, что руководитель белогвардейского эмигрантского «народно-революционного союза» в Париже Алексинский в 1928 г. в присутствии Огарева обращался к представителю французского генерального штаба с просьбой оказать финансовую помощь для развития антибольшевистского движения среди эмиграции. Как подчеркивает Серебренников, этот представитель генштаба указал:
«… денег дадут немедленно, если Алексинский будет доставлять материалы о вооруженных силах СССР. В частности, ему было указано, что генштаб интересуют сведения… о возможностях пропаганды в войсках идей бонапартизма путем выдвижения Тухачевского… о возможностях осуществления бонапартизма Огарев спрашивал М., который и указал, что касается Тухачевского, то последний имеет все данные для такой роли и пользуется большой популярностью среди комсостава, особенно из числа быв. офицеров».
В январе 1930 г. агенты ОГПУ Попов и Де-Роберти были направлены в Берлин, где встречались с Кутеповым и другими белоэмигрантами, а также членом германского рейхстага Бангом и берлинским уполномоченным «Стального шлема» майором Вагнером. Все эти лица обещали оказывать помощь мнимой «ВРНО».
Агентурная разработка «Синдикат-4» прекратила свое существование в 1930 году, так как агенты ОГПУ были заподозрены в причастности к исчезновению белого генерала Кутепова, являвшегося в то время председателем РОВС.
В архивах КГБ при Совете Министров СССР имеются и некоторые другие данные, говорящие о том, что органы ОГПУ, легендируя существование антисоветских организаций с различными наименованиями, вводили в игру имя Тухачевского и других руководящих работников Красной Армии и советских государственных учреждений, сообщали на них иноразведкам различные ложные компрометирующие сведения.
Агентурная разработка органами ОГПУ-ГКВД Тухачевского, Каменева С.С. и других советских военачальников
Имеется немало данных о том, что Тухачевский, Каменев С.С., Шапошников, Якир, Корк, Буденный и многие другие известные советские военачальники длительное время находились под агентурным наблюдением органов НКВД. В отношении них с помощью специально подосланной агентуры распространялись всяческие слухи, сплетни, дезинформационные материалы и другие компрометирующие данные.
Ознакомление с этими агентурными материалами свидетельствуют о том, что органы НКВД, наряду с искусственной компрометацией Тухачевского, старались держать его в поле своего зрения и предпринимали меры по освещению его взглядов и настроений. Тухачевский, как и другие военные специалисты, разрабатывались органами НКВД, причем в их разработке принимали участие сотрудники НКВД, которые участвовали и в легендированной разработке «Трест».
Выше подчеркивалось, что провокационные методы работы органов ОГПУ-НКВД приводили к тому, что распространяемые агентами «компрометирующие» сведения о Тухачевском становились достоянием третьих лиц и возвращались назад в эти органы уже по другим каналам как агентурные данные. Получаемые таким путем материалы, как правило, не проверялись, а до определенного времени накапливались в архивах НКВД СССР.
Деятельное участие в провокационной затее по компрометации Тухачевского и его окружения принимали агенты НКВД Зуев, Зайончковская, Овсянников и другие. Основным агентурным делом, по которому органы ОГПУ-НКВД вели разработку Тухачевского и других видных военных специалистов, является дело «Генштабисты». В нем сосредоточены материалы о военачальниках, начиная с 1924 г. По делу проходило свыше 350 человек. На оперативный учет органов НКВД как «неблагонадежные» были взяты Тухачевский, Каменев С.С., бывший главком Вацетис, Бонч-Бруевич, генералы Снесарев, Свечин и многие другие.
Впервые агентурные донесения о якобы имевшихся у Тухачевского бонапартистских настроениях стали поступать в органы НКВД в декабре 1925 г. от агента Овсянникова:
«В настоящее время, — сообщал он, — среди кадрового офицерства и генералитета наиболее выявилось 2 течения: монархическое… и бонапартистское, концентрация которого происходит вокруг М.Н. Тухачевского».
В связи с тем, что в последующих сообщениях Овсянников называл ряд военнослужащих Красной Армии из бывших офицеров царской армии, которые якобы входили в кружок Тухачевского, то органы НКВД привлекли к негласному сотрудничеству и некоторых сослуживцев Тухачевского и направили их на разработку этого кружка, называя его «бонапартистским».
Однако никто из них, в том числе и Овсянников, не сообщали о какой-либо антисоветской деятельности Тухачевского. Будучи арестованным в 1938 г., Овсянников показал, что органы ОГПУ давали ему задание по разработке Тухачевского, но никаких компрометирующих его материалов установить ему, Овсянникову, не удалось.
Среди агентов НКВД, разрабатывавших Тухачевского, были и такие, как Зуев и Зайончковская, которые действовали активно, проявляли инициативу в добывании любых слухов и сплетен о Тухачевском, обрабатывали эти сплетни, дополняли их своими домыслами и предположениями. Эти агенты, наряду с выполнением задания ОГПУ-НКВД по разработке и компрометации Тухачевского, участвовали в агентурных мероприятиях по упоминаемому выше делу «Трест». Будучи знакомыми между собой и не зная вначале о связи каждого из них с органами госбезопасности, агенты Зайончковская и Зуев передавали один другому различные слухи, порочащие Тухачевского. Впоследствии эти компрометирующие сведения стекались в НКВД СССР и становились достоянием многих работников НКВД.
Лица, использовавшиеся органами ОГПУ-НКВД в разработке Тухачевского и других, не внушают доверия.
Так, Зайончковская — дочь бывшего генерала царской армии, работавшего в 1922–[19]26 гг. преподавателем военной академии. Сам Зайончковский с 1921 г. был агентом ВЧК-ОГПУ. Его дочь Зайончковская, не занимаясь общественно полезным трудом, снискала себе “славу” распространителя разного рода провокационных слухов. Агентом НКВД СССР она была с 1922 по 1937 г., затем некоторое время находилась под следствием по обвинению в шпионаже. После освобождения вплоть до 1954 года продолжала быть агентом органов НКВД. Стараясь обратить на себя внимание сотрудников органов НКВД, Зайончковская длительное время плела свои интриги вокруг имени Тухачевского и других видных военачальников, передавая в НКВД СССР много различных донесений о Тухачевском и других, всячески компрометировала их, что было выгодно карьеристским элементам из НКВД СССР.
Весной 1928 г., например, Зайончковская по заданию органов НКВД установила связь с немецким журналистом Гербингом, проживавшим до 1937 г. в Москве. Гербинг подозревался в связи с германскими разведывательными органами и характеризовался как лицо, враждебно настроенное к Советскому Союзу. Ссылаясь на сообщения Гербинга, Зайончковская поставляла в НКВД различные компрометирующие видных советских военачальников сведения. Она явилась автором измышлений и о существовании в Красной Армии военного заговора.
Германской разведке было известно о связи Зайончковской с органами НКВД. Бежавший в 1927 году за границу Оперпут, раскрывая агентуру, участвовавшую в разработке «Трест», в числе агентов ОГПУ-НКВД назвал и Зайончковскую. Не исключена поэтому и та возможность, что компрометирующие Тухачевского и других советских военачальников сведения передавались в НКВД через Гербинга по заданию германской разведки.
Вот одно из донесений Зайончковской о сведениях, полученных ею в июне 1929 г. от Гербинга:
«В 1929 году германский корреспондент Гербинг говорил нам, что Каменев С.С. и Тухачевский отдельно друг от друга работают в пользу Германии по заданиям германского генштаба. Гербинг говорил, что Каменев работает давно и активно, а Тухачевский очень вяло».
Зайончковская в настоящее время проживает в Москве. В своих объяснениях от 9 мая 1962 г. она по этому поводу отметила, что Гербингу не было известно о связи Тухачевского с германской разведкой, однако, со слов самого Гербинга, сведения, компрометирующие Тухачевского, он распространял по заданию «своих хозяев».
Несмотря на то что имевшиеся в органах НКВД «компрометирующие материалы» в отношении Тухачевского и других военнослужащих являлись, с одной стороны, следствием провокационных методов работы самих органов НКВД, а с другой стороны, представляли собой дезинформационный материал иностранных разведок или различного рода клеветнические измышления и домыслы, эти материалы систематически обобщались в НКВД и были затем положены в основу выводов о том, что все военные специалисты дореволюционного периода, находившись на службе в Красной Армии, в том числе Тухачевский и его окружение, были враждебно настроены по отношению к Советской власти.
В одном из таких обобщающих документов НКВД СССР указывалось:
«В РККА преимущественно в высших учреждениях на службе состоит значительное количество б. кадрового офицерства. Эта категория военспецов является по своему бывшему и социальному положению наиболее чуждой Советской власти… Все они ждут падения Советской власти».
Названные выше материалы явились в 1930–1932 гг. поводом для проведения массовых репрессий в отношении военачальников, и прежде всего бывших военных специалистов. Лишь по одному очень большому делу, получившему условное наименование «Весна», было арестовано более 3000 офицеров и генералов бывшей царской армии, служивших на различных должностях в Красной Армии в Москве, Ленинграде, на Украине, в Белоруссии. Все они голословно обвинялись в принадлежности к различного рода антисоветским офицерским организациям, в проведении вражеской деятельности. Колебания и неустойчивость некоторых из них по отдельным вопросам политики нашей партии квалифицировались как организованная деятельность против Советской власти.
Среди арестованных находились преподаватели Военной академии Какурин и Троицкий. Арестом этих лиц, как наиболее близко стоявших по совместной работе в Академии к Тухачевскому и поддерживавших его в военных взглядах, преследовалась цель получения компрометирующих показаний на Тухачевского.
Троицкий и Какурин дали много таких показаний, из которых при желании можно было сделать, например, вывод о симпатиях Тухачевского к правому уклону. Вначале эти показания были очень общими и расплывчатыми. В них высказывались лишь различные предположения и сомнения.
Однако на допросе 26 августа 1930 г. от Какурина были уже получены показания, которые прямо компрометировали Тухачевского:
«В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки. В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эйстрейхер, Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7–8 июля у Тухачевского последовали встречи и беседы вышеупомянутых лиц и сделаны последние решающие установки, то есть ждать, организуясь».
На последующих допросах Какурин пошел еще дальше и сообщил, что заговорщическая организация Тухачевского якобы зародилась еще до 1930 года. Какурин много рассказывал на допросах о взглядах Тухачевского, его окружения, методах привлечения людей на свою сторону, о популярности Тухачевского. Всему этому он придавал окраску тайного сговора об антиправительственных действиях, хотя каких-либо конкретных фактов такой деятельности Тухачевского в показаниях Какурина и Троицкого не содержится.
Всем этим показаниям против Тухачевского было придано исключительно важное значение. Они были доложены Менжинскому, который 10 сентября 1930 г. письменно сообщил Сталину следующее:
«Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох.
Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск».
К своему письму Менжинский приложил протоколы допросов Какурина и Троицкого. Получив эти документы, Сталин воспринял их без должной критической оценки и 24 сентября 1930 г. в письме к Орджоникидзе высказал мысль о политической нелояльности Тухачевского. Он писал:
«Прочти-ка поскорее показания Какурина — Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тух[ачев]ский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте П.Б.) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Т[роцко]го) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым — Громенам — Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия, — таков баланс. Ну и дела…
Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе.
Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве».
В дальнейшем от Какурина были получены показания сначала о заговорщических, а затем и о террористических настроениях Тухачевского. Так, 5 октября 1930 г. Какурин заявил на следствии:
«Далее Михаил Николаевич говорил, что, наоборот, можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина… У Мих. Ник., возможно, есть какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией. Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности».
Аналогичные показания были получены и от арестованного Троицкого.
Сталин совместно с Орджоникидзе и Ворошиловым решили проверить показания Какурина и Троицкого в отношении Тухачевского. В этих целях Какурину и Троицкому была дана с Тухачевским очная ставка, на которой они подтвердили свои показания. Опрошены были также видные военные деятели Гамарник, Якир и Дубовой, хорошо знавшие Тухачевского по совместной работе в РККА. Решение об аресте Тухачевского тогда принято не было.
Протоколов очных ставок Тухачевского с Какуриным и Троицким не сохранилось, не обнаружено также каких-либо других документов, характеризующих эти очные ставки. Нет в архивах и записей бесед Сталина, Орджоникидзе и Ворошилова с Гамарников, Якиром и Дубовым. Однако обо всем этом можно судить по заявлениям Сталина и Ворошилова на заседании Военного Совета при НКО в июне 1937 г. Во время выступления на этом заседании Щаденко Сталин и Ворошилов прервали его следующими репликами:
«Сталин: Мы обратились к т.т. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, это, должно быть, какое-нибудь недоразумение, неправильно.
Ворошилов: Мы очную ставку сделали.
Сталин: Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показавших на Тухачевского, показывали правильно…».
Однако утверждение Сталина о правильности показаний Какурина и Троицкого никакими другими данными не подтверждается.
Какурин, участник гражданской войны, во внесудебном порядке в 1932 г. был осужден к расстрелу, с заменой в последующем 10 годами лишения свободы; содержался в строгой изоляции и умер в 1936 г. В настоящее время он реабилитирован.
Троицкий в 1930 г. был осужден к 3 годам ссылки и с того времени негласно сотрудничал с органами НКВД. В 1938 году по вновь сфальсифицированным материалам он был арестован как участник военного заговора, возглавляемого якобы Тухачевским. На следствии Троицкий подтвердил показания, данные им в 1930 году, об антисоветских настроениях Тухачевского и заявил:
«… Вернувшись из Турции, я восстановил связи с Тухачевским и Какуриным. У Тухачевского я сделался частым гостем. У него собирались почти каждый день и хотя о какой-либо политической группировке не было и речи, но все члены компании молча соглашались друг с другом, что центром объединения является Тухачевский и его политическое будущее. За период 1926–1930 гг. я являлся агитатором достоинств Тухачевского. Восхвалял при всех удобных случаях его таланты, хотя и чувствовал его контрреволюционную сущность, говорю “чувствовал”, потому что он был слишком осторожен, да и нас считал, вероятно, недостаточно крупными величинами, чтобы высказываться о своих дальнейших планах. В 1930 году я был арестован. Длинные и тяжелые переживания и размышления привели меня к тому, что я решил раз и навсегда отмежеваться от всякой контрреволюции и разоружиться перед Совластью. Я дал показания о Тухачевском и его окружении и подтвердил их на очной ставке с Тухачевским в присутствии тт. Сталина, Ворошилова, Орджоникидзе и др. членов Политбюро…».
На заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 11 мая 1939 года Троицкий виновным себя не признал, от прежних показаний отказался, заявив, что вынужден был говорить неправду по принуждению. Будучи осужденным к расстрелу, Троицкий в кассационной жалобе от 12.V.1939 г. по этому поводу писал:
«Мои показания давались в суровой обстановке 5-месячного пребывания моего в Лефортовской тюрьме, которая ослабила во мне способность бороться за правду даваемых мною показаний и заставила во многих случаях подписывать в протоколах не те формулировки своих ответов, которые отвечали действительности, а те, которые предлагало следствие».
Как было отмечено выше, много видных военных специалистов в 1930 г. было арестовано по делу, именуемому «Весна». Обвинения, выдвинутые против этих лиц в антисоветской деятельности, были ложными, сфабрикованными. Это установлено в настоящее время по большому количеству дел, все осужденные по которым реабилитированы. Однако несостоятельность обвинений лиц, осужденных по делу «Весна», была известна и в 1930–1931 гг. Так, например, от арестованного по делу «Весна» преподавателя Военной академии Бежанова-Сакворелидзе в ОГПУ были получены показания, что в состав Московского контрреволюционного центра входили Пугачев С.А. и Шапошников Б.М. На очной ставке, проведенной 13 марта 1931 г. в присутствии Сталина, Молотова, Ворошилова и Орджоникидзе, Шапошников и Пугачев изобличили Бежанова в клевете. В связи с этим Пугачев в тот же день был освобожден из-под стражи. Ряд других военачальников, в том числе Шапошников, Каменев С.С. и некоторые другие бывшие офицеры старой армии, вообще не арестовывались, хотя на них тоже имелись показания арестованных.
Отдельные руководящие работники ОГПУ, в их числе Мессинг, Бельский и Евдокимов, еще в 1931 г. считали дела на военных специалистов «дутыми», искусственно созданными и выражали недоверие к показаниям арестованных. Однако эти сигналы не получили правильной оценки. Более того, в этом усматривали «групповую борьбу против руководства ОГПУ». В связи с такой обстановкой указанные лица были освобождены от занимаемых должностей. 6 августа 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление об изменениях в составе ОГПУ и перемещениях некоторых членов коллегии ОГПУ на другую работу.
В тот же день Сталиным было подписано директивное письмо, адресованное секретарям ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов партии, в котором указывалось:
«Поручить секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов дать разъяснение узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен в руководящем составе ОГПУ на следующих основаниях:
1. Тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника секретно-оперативного управления… на том основании, что…
б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является “дутым делом”;
в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ… ЦК отметает разговоры и шушуканья о “внутренней слабости” органов ОГПУ и “неправильности” линии их практической работы как слухи, идущие, без сомнения, из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-“коммунистами”».
Характерно, что тогда же решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1931 г. Реввоенсовет СССР лишался права давать особому отделу задания и осуществлять контроль за их выполнением, «с тем, чтобы особый отдел был непосредственно подчинен ОГПУ».
Один из руководящих советских военных работников, в прошлом офицер царской армии Верховский, арестованный еще в 1931 г., в письме на имя Ворошилова, пересланном 5 января 1935 г. Сталину, описывал факты нарушения законности, которыми сопровождались следствие и судебный процесс по его делу. Верховский указывал, что ему прямо было заявлено, что если не даст показаний о своей антисоветской деятельности и преступлениях его знакомых из числа военнослужащих, то его ждет неминуемый расстрел. Верховский в течение 11 месяцев подвергался изнурительным допросам, содержался в невыносимых тюремных условиях. В своем письме Верховский писал также:
«В камере три раза посещали представители прокуратуры, которым я делал заявление о том, что следствие ведется так, что правду выяснить оно не может. Прокуратура не находила нужным даже выслушать меня.
По всему ходу следствия становилось ясно, что никто совершенно не интересуется правдой, что меня хотят насильно заставить дать ложные показания.
Если к этому прибавить создание полной беззащитности и внушаемое следствием убеждение, что партия требует от меня дачи этих ложных показаний во имя каких-то неведомых целей, то станет ясно, что заставило целый ряд лиц, которых следствие связало в одно со мной дело, дать ложные показания и оговорить меня».
Таким образом, имевшиеся в отношении Тухачевского и других военачальников агентурные и следственные материалы об их якобы антисоветской деятельности в процессе следствия по делу ряда арестованных в 1930–1931 гг. бывших военных специалистов подтверждения не нашли. Тем не менее органы НКВД продолжали заниматься сбором различного рода агентурных и других материалов, компрометирующих Тухачевского. Его разработкой продолжала упорно заниматься платный агент НКВД СССР Зайончковская, которая умышленно распространяла клеветнические измышления. Руководствуясь низменными соображениями, Зайончковская начиная с 1931 г., вновь начала поставлять в органы НКВД различные клеветнические сведения, порочащие не только Тухачевского, но и многих других руководящих военных работников — Шапошникова, Якира, Путну, Уборевича, Ворошилова и Буденного.
По заданию НКВД СССР Зайончковская продолжает поддерживать связь с названным выше Гербингом. В марте 1934 г. она, например, доносила:
«Гербинг говорит, что ему известно, что существует заговор в армии, точнее среди высш. комсостава в Москве и еще точнее среди коммунистов высш. комсостава. Заговор имеет пока целью убийство Сталина, уничтожение существующего сейчас Политбюро и введение воен. диктатуры. Конкретная работа заговорщиков должна начаться в недалеком будущем. Происходящие в данное время аресты — последние конвульсии ГПУ не могут беспокоить армию, т. к. в ее среде безусловно не могут теперь иметь место аресты».
2 мая 1934 г. Зайончковская донесла, что 30 апреля 1934 г. она посетила Гербинга, который снова заявил ей о существовании заговора в РККА:
«В командном составе Красной Армии, по словам Гербинга, в самых верхах имеется уже реальная измена соввласти со смягчающими ее конкретность видоизменениями по нисходящей линии. Помимо этого, в командном составе Красной Армии идет совершенно самостоятельное, самобытное, так сказать, явление в виде скрытого кипения».
В этой же беседе Гербинг якобы еще сказал:
«Что такое большевики для русской армии? Это не враги, а тот, кто не враг, тот уже по существу и не большевик. Тухачевский — не большевик, им никогда и не был, Уборевич — тоже. Каменев тоже. Не большевик и Буденный. Но их выбор, ск[азал] как бы про себя Герб[инг] пал на Тухачевского».
Донесения о Тухачевском и других видных военных деятелях Зайончковская поставляла не только со слов иностранцев. Как отмечалось, она с 1933 г. активно собирала различные слухи о них от своих знакомых, писала в сводках свои личные домыслы, порочащие не только отдельных военных командиров, но и некоторые советские организации и учреждения.
Дело с подлинными донесениями Зайончковской в связи с истечением срока хранения уничтожено, но и из сохранившихся копий этих донесений установлено, что она на протяжении более чем 10 лет представила в ОГПУ-НКВД значительное количество сообщений, компрометировавших Тухачевского, Якира, Уборевича, Каменева С.С., Путну, Шапошникова, Буденного и многих других специалистов Советской Армии.
Будучи арестованной в 1937 г., она на допросах и в своих собственноручных показаниях выдавала в качестве своих заслуг тот факт, что систематически доносила в ОГПУ-НКВД о якобы имевшемся в РККА военном заговоре и сообщала порочащие сведения о Тухачевском и других. По этим вопросам Зайончковская, в частности, показывала:
«Приблизительно с 1933 г. сообщала о предательской работе Шапошникова (быв. нач. Академии им. Фрунзе в Москве, потом ком. войск Ленинграда)…
С 1932 г. со времени моей поездки с Гаем в Ленинград я по ленинградским материалам обращала внимание Гая на Корка, Путну, Криворучко и др. менее видных военных».
«В 1933 году меня посылал Сосновский в Ленинград под именем “Веры Павловны Николаевой” для того, чтобы я выяснила настроения среди командного состава РККА, а также и среди бывших офицеров царской армии… В Ленинграде я пробыла дней десять. О настроениях командного состава мною была написана сводка, принятая Гаем, где освещались разговоры о создавшейся организации, захватившей руководство в свои руки. Тогда же мне было известно, что в эту организацию входят ответственные работники парторганов — Шарангович, а из военных Путна, Корк, Эйдеман, Сергеев Е., Фельдман и др. Я Гаю писала, что проскальзывают слухи о якобы готовящемся террористическом акте. Тогда я не могла точно знать, над кем готовится теракт. Впоследствии мне из газет стало известно, что убит был Киров.
Для полного освещения этой группировки я Гая просила, чтобы еще побыть некоторое время в Ленинграде, но он не разрешил.
Тогда я там же связалась с женой Шаранговича, с которой встретилась я в Москве во время ее приезда из Ленинграда в Москву. Шарангович должна была меня связать с Корком, Путной, но связь не состоялась, так как Сосновский Шаранговича арестовал. После этого все нити к разработке Корка, Путны и др. порвались.
С Сосновским я разрабатывала Халепского — начальника мотомех. частей.
Сосновскому в своих сводках о Халепском я писала, что он создает группировку в частях Красной Армии, которая принадлежала к линии Тухачевского и была сторонниками немцев.
Сведения о такой группировке мною были получены от Готовского Александра Николаевича — полковника, преподавателя Военно-инженерной академии, от Матуля М.А. — помощника Халепского и от его жены».
Изучение в настоящее время донесений Зайончковской показывает их провокационный характер. Многие ее донесения были фантастическими, надуманными, совершенно неправдоподобными. Такого мнения об агентурных сообщениях Зайончковской придерживались многие работники НКВД СССР даже в те годы. Например, в одном из донесений от 9.XII.1934 г. Зайончковская сообщала, что контрреволюция внутри страны в армии опирается на бывших офицеров и что «из среды военной должен раздаться выстрел в Сталина… Выстрел этот должен быть сделан в Москве и лицом, имеющим возможность близко подойти к т. Сталину или находиться вблизи его по роду своих служебных обязанностей».
Прочитав это донесение, бывший начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Гай 13 декабря 1934 г. написал:
«Это сплошной бред глупой старухи, выжившей из ума. Вызвать ее ко мне».
Однако этот заведомо ложный агентурный материал продолжал концентрироваться в НКВД, а с агентами-провокаторами типа Зайончковской поддерживалась постоянная связь.
По своему содержанию сводки Зайончковской неконкретны и противоречивы. Сведения, сообщенные ею в этих донесениях, исходят не со слов Тухачевского, с которым она не встречалась с 1923–1924 гг., а со слов третьих лиц. Об этом Зайончковская писала еще в декабре 1928 года:
«Лично я, кроме самого Мих. Ник. Тухачевского, который был у нас лет пять тому назад, из его семьи никого не знаю».
Это она подтвердила и в своих объяснениях в ЦК КПСС от 27 апреля 1962 г.
«Фактически я лично ни одного раза с Тухачевским на политические темы не разговаривала и не сообщала ни одного слова, сказанного мне лично Тухачевским, так как такого случая не было.
Я сообщала о Тухачевском со слов моего отца, моего двоюродного брата Какурина Н.Е., матери и сестры Ивана Александровича Троицкого, Де-Лазари, Александра Николаевича, братьев Готовских… Возможно, что были еще другие, которых я сейчас вспомнить не могу.
Поскольку я помню, я обычно приводила подробно и точно слова того лица, которое высказывало свое мнение о Тухачевском. У меня с ним, за исключением одного Какурина, не было даже общих знакомых, то есть таких, у которых на дому бывал бы и Тухачевский и я».
Что касается содержания агентурных донесений, то по этому поводу Зайончковская в своих объяснениях от 10 мая 1962 г. написала:
«Как видно из предъявленных мне показаний и сводок, данных в 1937–1939 гг., я в период с 1923–1924 гг. по 1937 г. систематически собирала и передавала в ОГПУ-НКВД различные голословные противоречивые мнения, суждения, высказывания и разговоры, не подтвержденные фактами, а по некоторым вопросам и свои собственные выводы, обобщения и домыслы в отношении Тухачевского, Каменева С.С., Шапошникова, Путны, Якира, Примакова и других командиров Красной Армии. Все эти сведения я получила от Де-Лазари, Какурина, Зуева, Соллогуба, матери Троицкого, Малевского, Гербинга, Ренетто и некоторых других, большинство из которых у меня вызывали сомнения и в тот период. Никакими конкретными фактами, подтверждающими преступную работу Тухачевского, Каменева С.С., Шапошникова, Путны, Примакова и других и тем более об их организационной антисоветской работе, я не располагала. С Корком, Якиром, Шапошниковым, Каменевым С.С., Путной, Примаковым, Уборевичем я вообще знакома не была, а Тухачевского видела несколько раз до 1924 года, с семьей его знакома вообще не была».
Бывшая сотрудница ОГПУ-НКВД Тарловская на допросах в 1937 г. указывала, что она, работая с 1933 г. сначала секретарем начальника отдела НКВД СССР Сосновского, а затем оперуполномоченным, встречалась с агентом Зайончковской до декабря 1936 г. Давая оценку работы Зайончковской как агенту ОГПУ-НКВД, Тарловская на допросе 29.VIII.1937 г. показала:
«Она являлась агентом Сосновского. Он встречался с ней, принимал сводки, платил ей деньги. Еще до меня с ней встречался и относил ей деньги секретарь, который работал до меня, Феропонтов… Она имела кооперативную книжку и билет в санчасть. После отъезда Сосновского в Ленинград я по поручению Сосновского стала встречаться с нею, получала сводки и передавала их Гаю. По указанию Гая я передавала сводки по назначению, так, по военным вопросам — Добродицкому и Гарту, по немцам — Волынскому и Кононовичу. Все от ее сводок открещивались и не хотели их брать, считая их лживыми… Она много писала на руководящий армейский состав, на Якира, Тухачевского, Корка и др. Об этом же писал и ее муж, что мне известно со слов Гарта…
Над этими сводками смеялись, когда я приносила их Добродицкому и Гарту, и говорили, что она выдумывает…
Она особенно хорошо относилась к Сосновскому и Гаю. Однажды ей Гай дал 1000 рублей на дачу и, с ее слов, мне известно, что ей раньше Гай подарил золотые часы. Внешне к ней относились хорошо, рассказывали, что она в прошлом давала очень ценный материал, но в последнее время якобы “исписалась”, часто ее сводки называли бредом сумасшедшей и держали ее за прежние заслуги».
К 1937 г., когда репрессии против партийных, советских и других руководящих кадров стали принимать широкий размах, органы НКВД с большой активностью начали фабриковать компрометирующие материалы и в отношении военных, прежде всего против Тухачевского, Якира, Уборевича и других. Из архивов НКВД СССР был поднят имевшийся там лживый агентурный и следственный материал, вокруг имени Тухачевского стали быстро распространяться различного рода небылицы.
В январе 1937 г. на имя Ежова поступило письмо бывшего руководителя иностранного отдела НКВД СССР Артузова, в котором он, ссылаясь на имевшиеся в архивах сведения закордонных агентов о якобы вредительской деятельности Тухачевского, высказывал свое мнение о существовании в Красной Армии троцкистской организации.
Тогда же в плане работы по материалу иностранного отдела НКВД, составленном начальником Особого отдела Леплевским, предусматривались многочисленные мероприятия оперативного характера по активной разработке военных работников. В плане, в частности, намечалось:
«6. Собрать все имеющиеся материалы на Роговского, Орлова, Шапошникова и других крупных военных работников, проверить материалы, наметить конкретный план их разработки и взять эти разработки под повседневный непосредственный контроль начальника 5[-го] отдела…
8. Особое внимание обратить как в Москве, так и на периферии на выявление фашистских группировок среди военнослужащих».
13 мая 1937 г. работниками НКВД СССР была представлена Ежову справка по материалам, имеющимся в отношении Тухачевского. В справке вновь приводятся показания Какурина и Троицкого о заговорщической деятельности Тухачевского, ложность которых была установлена еще в 1930 г. В ней используются агентурные сообщения агента-провокатора Зайончковской от 28.I.1937 г. о том, что Тухачевский еще в 1931 г. «… больше мечтал быть маршалом по воле Германии, чем советского правительства…».
Все эти заведомо ложные агентурные и следственные материалы способствовали созданию мнения о политической неблагонадежности Тухачевского, Якира, Уборевича и других военачальников и послужили основанием, на котором были нагромождены в их адрес обвинения в тяжких государственных преступлениях.