На сцене и за кулисами “Современника”
Одно из самых ранних детских воспоминаний – поход с мамой в театр “Современник”, находившийся тогда еще на площади Маяковского, на спектакль “Белоснежка и семь гномов”. Мне было года два-три. Нас с мамой усадили в первом ряду. Сначала мы увидели злую королеву-мачеху, затем очаровательную Белоснежку в исполнении молоденькой Людмилы Крыловой – первой жены Олега Павловича Табакова. А потом случилось ужасное. На сцену вышли гномы. Но не крошечные гномики, которых я ожидал увидеть, а огромные дядьки – артисты театра “Современник”, чей рост вдвое превышал рост самой Белоснежки. Я тут же поднял дикий крик. Мама была страшно смущена и поспешила унести меня из зрительного зала в артистический буфет. В антракте эти огромные гномы, в своих колпачках, с бородами и в шортиках, по очереди подходили ко мне: сюсюкали, делали “козу”, брали на руки, трепали за щечки… А перед вторым актом нас с мамой пересадили в последний ряд. Тут уж я успокоился, потому что с последнего ряда гномы казались маленькими, какими и должны быть.
А в шестнадцать лет я поступил в театр “Современник” бутафором. Ведь для того, чтобы учиться в школе рабочей молодежи, требовался рабочий стаж. Туда мне помог устроиться директор театра, Леонид Иосифович Эрдман, большой друг мамы и Виталия Яковлевича Вульфа. Большинство моих одноклассников только числились где-то, а я в свободное от учебы время исправно ходил на службу и получал зарплату в 62 рубля. В мои обязанности входило подкрашивать декорации, как только их выносили на сцену. В основном это были двери, окна, стены, деревья, мебель – все в духе социалистического реализма.
При перевозке, монтировке и разборке декорации царапались, обкалывались и оббивались по углам. Перед спектаклем я выходил на сцену с большой деревянной коробкой, в которой стояли гуашевые краски, и подкрашивал каждый скол. Этот прием я до сих пор использую во время подготовки своих выставок. Чтобы старинные туфельки и сумочки смотрелись в витринах как новые, их нужно чуточку подкрасить акварелью.
Если я был свободен от учебы, то приходил в театр даже днем. Работы всегда хватало. Однажды дали задание изготовить бутафорских лягушек для спектакля “Принцесса и дровосек”. Я выреза?л их из поролона и выкрашивал в зеленый цвет. В другой раз крутил бумажные цветочки для распустившихся деревьев в постановке “Вишневый сад”, где Раневскую вдохновенно играла Татьяна Лаврова. Для спектакля “Большевики” сшивал какие-то брошюры, составленные из старинных рукописей Томского университета.
Всегда приходилось красной гуашью подкрашивать пол – половик красного цвета неизвестно почему не подходил по габаритам к декорации. А для одного из главных хитов “Современника”, спектакля “На дне”, раскрашивал глиняные крынки и другой нехитрый скарб горьковских персонажей. Все поручения заведующего бутафорским цехом выполнял с большим удовольствием. Руководителем бутафорского цеха в то время был художник-плакатист Иванов, а заведующей реквизиторским цехом – Лиза Ворона, дама очень полная и приземистая, с характером. До работы в “Современнике” она служила в ЦДТ, хорошо знала мою маму и мне симпатизировала. В самом начале спектакля “На дне” она, не выходя из-за кулис, истошно кричала “Полиция, полиция!”, потом била чем-то тяжелым стекло в цинковом ведре, изображая, как в старом МХТ, бьющееся окно, и имитировала гром с помощью подвешенного большого железного листа. В спектакле “На дне” особенно запомнился мне очень тонкий актер Валентин Никулин в роли Актера.
Из всех актрис “Современника” я выделял Тамару Дегтярёву. Она мне казалась самой талантливой и самой красивой. Помню ее в музыкальном спектакле “Вкус черешни”, в котором звучали песни Булата Окуджавы. Например, такая:
Ах, пане, панове, ах пане, панове,
Ах пане, панове, да тепла нет ни на грош.
Что было, было, что было, то сплыло, то сплыло,
Что было, то сплыло, того уж не вернешь.
Партнером Дегтяревой был знаменитый актер Юрий Богатырев. Они составили замечательный дуэт и прекрасно дополняли друг друга в этой польской мелодраме с нехитрым сюжетом о встрече бывших супругов в купе поезда. Декорация к этому спектаклю представляла собой громоздкую конструкцию из металлических труб в виде двух железнодорожных путей, сходящихся в одно купе. Наверху появлялись оба исполнителя и, напевая живым голосом в микрофон с длинным черным шнуром, как в “Голубом огоньке”, спускались вниз. Можно сказать, что этот спектакль в “Современнике” был прообразом западных мюзиклов, но только на двух актеров. Он был очень кассовым. Я помню две атласные блузочки Дегтяревой – персиковую и синюю – при юбке карандаш. Она дважды в спектакле переодевалась. Я любовался ею, а однажды ее шнур запутался в декорациях, и она знаком попросила меня помочь его освободить.
В театре “Современник” были свои иконы стиля. Самой модной актрисой считалась Мария Постникова. Будучи женой австрийца, она одевалась исключительно в вещи австрийского производства. И хотя в театре она ничего существенного не играла, вслед ей смотрели с обожанием и завистью, потому что на весь “Современник” она была практически единственной обладательницей замшевых сапог, вельветовых брюк и дубленки. Другой иконой стиля была актриса Наталья Каташева, которая одевалась очень модно: большие солнечные очки, на голове – шелковый платок-каре, она сама сидела за рулем своих новеньких “жигулей”, любила джинсы клеш и сабо на платформе из пробки. Это была реконструкция советского гламура! Она была дружна с моим кузеном, известным московским ловеласом и красавцем актером Володей Васильевым, потому была мила и со мной.
В “Современнике” я пересмотрел все спектакли, и не по одному разу. Видел “Вечно живых” с гениальной Галиной Волчек в роли Нюрки-хлеборезки. Это было что-то потрясающее! Декорации этого спектакля, обшитые неотбеленной тканью, стояли на поворотном круге и представляли сегменты интерьеров военного времени, которые калейдоскопом на этой карусели менялись. Запомнилась выразительная игра Гарика Леонтьева. Прекрасно помню спектакли “Балаганчик”, “Обыкновенная история”, “Валентин и Валентина” и “Двенадцатую ночь” с великолепной Анастасией Вертинской, прекрасной Мариной Нееловой и сногсшибательным Олегом Табаковым. Декорации этого спектакля были сделаны талантливым грузинским художником Иосифом Сумбаташвили. Они представляли собой металлизированную башню с нишами и проходами, к которой были прикреплены металлические аркообразные мосты на роликах – они вращались и меняли таким образом возможности мизансцен. А вот танцы в этом спектакле репетировала бывшая солистка Большого театра и подруга моей мамы миниатюрная балерина Аллочка Щербинина. Мы встречались с ней на сцене “Современника”. Затем она эмигрировала в Канаду и долгие годы проработала репетитором в Виннипегском королевском балете в Калгари. Мы долго переписывались, но в Канаде, увы, так и не встретились.
Помню очень хорошо “мужской костюм” в серых тонах Марины Нееловой и ее прическу “паж”, очень подходившую ко времени пьесы и моде 1970-х годов. Зрители ждали момента, когда на сцену выйдет Настя Вертинская в образе Оливии в черном траурном платье, покрытая почти непроницаемой вуалью. Скидывая вуаль, она обнажала не только прекрасное лицо, но и глубокий шнурованный вырез своего платья, спускавшийся ниже пупка. Зрительный зал замирал в восхищении. Это было очень эротично и для СССР почти недопустимо. Помню и Дегтяреву в этой роли, но декольте было чуть пристойнее.
С божественной Настей Вертинской мы познакомились в столовой “Современника”, куда я часто заходил, чтобы выпить томатного сока и съесть горбушку черного хлеба с солью. На это я тратил 11 копеек. Нас представил друг другу Стасик Садальский, знавший меня по летнему отдыху в Паланге. Он подозвал меня к столику, за которым сидел с Настей, и спросил:
– Ты знаком с нашей ведущей актрисой Анастасией Вертинской?
Вертинская ответила за меня:
– Кто ж не знает букву “ять”, как и где ее писать.
Много лет спустя, на ужине у меня дома в Париже, я напомнил Насте о нашем знакомстве, и она призналась, что это была любимая поговорка ее папы.
Кстати, именно Анастасия Вертинская дала мне рекомендацию для вступления в комсомол. Ведь в ту пору без членства в рядах ВЛКСМ не принимали в институт, а я готовился поступать в Школу-студию МХАТ.
Стасик Садальский, который был комсоргом “Современника”, и Костя Райкин поручились за то, что я – рабочий класс. С этим я и отправился в райком ВЛКСМ, расположенный у Покровских ворот. Там сидела очень противная тетка.
– Васильев, вы ведь у нас пролетариат? – спросила она.
– Типичный! Бутафором работаю.
– Тогда ответьте на вопрос. Сколько орденов на знамени ВЛКСМ?
– Пять! – ляпнул я наугад.
– Неверно. Орденов семь. Но вы хорошо подготовились!
Тут же назначили собеседование с комитетом комсомола. И снова знакомый вопрос:
– Сколько орденов на знамени ВЛКСМ?
На этот раз я не растерялся и со знанием дела ответил:
– Семь!
– Блестящая подготовка! Поздравляем! Вы приняты!
И мне выдали комсомольский билет, в котором значилось: “Время вступления в ВЛКСМ – ноябрь 1958 года”. А я родился только в декабре 1958-го. Перепутали даты. Но получилось, что комсомольцем я стал еще в утробе матери. Так что стаж у меня огромный. Исключен я был из рядов ВЛКСМ за неуплату членских взносов. Правда, меня это уже мало интересовало: я к тому времени уехал во Францию.
В “Современнике” я очень подружился с прелестной Леной Кореневой, ведущей молодой актрисой, которая делила “Современник” с театром на Малой Бронной. Вместе с ней, Авангардом Леонтьевым и другими артистами, занятыми в спектакле “Валентин и Валентина”, мы ездили на гастроли в Раменское. Играли на сцене местного ДК.
Подкрасив перед началом спектакля незначительно пострадавшие при перевозке из Москвы декорации, я отправился в Раменский краеведческий музей. Там в музейном дворике обнаружил целую свалку списанной мебели XVIII века.
– Могу ли я что-то забрать? – поинтересовался я у одного из рабочих.
– Забирай, – равнодушно махнул он рукой. – Все равно все сожжем.
Немало прекрасных вещей из Раменского краеведческого музея я забросил тогда в наш театральный грузовик с декорациями. Спасенные мной усадебные полочки в стиле рококо до сих пор висят в московской квартире. Я их отреставрировал. Вообще это моя страсть – найти что-нибудь сломанное и отдать в починку. Мне кажется, таким образом я сохраняю артефакты прошлого и бережно передаю их в руки новому поколению.