16. Записки путешественников

По мере того, как нацистский режим «закручивал гайки», усиливая контроль над всеми аспектами жизни людей, игнорировать негативное и концентрироваться на позитивном становилось все сложнее. Несмотря на это, в 1937-м и даже в 1938 г. страну посетило большое количество туристов (в основном британцев и американцев), которые хотели не только узнать, как живут в нацистской Германии, но и просто повеселиться. Одним из этих путешественников был двадцатилетний Рис Джонс[740], чей ранее неопубликованный дневник производит такое сильное впечатление, что стоит процитировать его подробно:

«Воскресенье, 8 августа 1937 г. Прибыл в Кобленц в 12:15 дня.

Первое впечатление – ощущение массивности и твердости.

Чисто физически люди подготовлены гораздо лучше, чем наши. Здоровое тело важнее красивого лица. Девушки зачастую слишком толстые по английским меркам.

Склоны холмов покрыты рядами капусты. Никаких изгородей.

Одежда: довольно скромная, за исключением черных шорт, странных широких брюк длиной чуть ниже колена и т. д. Белые туфли у них в диковину. Немцы не одеваются по погоде. Не носят открытые на груди рубашки поло. Береты не пользуются популярностью – слишком французские.

Разговор: напористый, почти военный.

Учитывая мой слегка орлиный нос, опасаюсь, чтобы меня не приняли за еврея.

Обнаружил здесь магазин Вулворта.

У каждой страны есть свой особенный запах (за исключением родины). В Германии пахнет ароматизированным табаком и рыбой.

Мужчины держатся прямо, по-военному, колени почти не сгибают. Такое ощущение, что ходят на каблуках. Почти все коротко стрижены или полностью лысые.

Очень большие семьи. Дети чистые и опрятные, немного старомодные (оборки, рюшки и т. д.). В витринах магазинов масса детских колясок.

Мало машин. Немцы слишком бедны, чтобы позволить себе купить что-то дороже велосипеда.

Женщины ужасно прозаичного вида. Таскают рюкзаки под испепеляющим солнцем. Такие, что и не всякий мужчина утащит! Корсеты здесь точно не пользуются популярностью.

Понять, насколько люди бедны, можно по кинотеатру. Здесь покупают билеты только на самые дешевые места. В кинозале строго, как у нас в церкви. Не курить! Не перешептываться! Никаких конфет! Не хлопать. Полная тишина. Люди, как устрицы. Не знают, чему радоваться, а чему – нет. Гитлеру не аплодировать! Никакого гимна в конце сеанса! Мало смеются. В «новостях» не говорят о том, что происходит в Англии и Франции! Любое музыкальное оформление – только классическая музыка.

Атмосфера, словно в тюрьме.

Вообще очень мало звуков. Не гудят лодки на реке, на улицах мало машин. Все настолько организовано, что ничего дополнительного не нужно, даже полицейские на улицах не нужны. Ощущение полнейшей безопасности.

Никаких трущоб и никаких дешевых и грязных магазинов.

В школе французский не изучают.

Проплыл мимо знаменитой Лорелеи. Никаких нимф, только наверху развевается нацистский флаг.

Встретил на лодке шотландцев. Они говорили, что немцы – друзья шотландцев и англичан, а вот с французами «пиф-паф» в ближайшие три года обеспечено. За все время здесь не слышал, чтобы хоть кто-нибудь произнес хотя бы одно французское слово!

Книги, плакаты и т. д. все исключительно высокоморальное. На улицах очень мало проституток.

Гармоники и аккордеоны – везде. Народную музыку здесь любят.

В сигаретах слишком много селитры. Турецкий табак.

Здесь можно просто загореть до черноты. В Англии такое нереально.

Никто на тебя здесь не пялится, как делают французы.

В кафе «Циммерсманн» заказал булочки. Масла, сказали, нет. Принесли пирог.

Ни единой корзины для мусора, но при этом на улицах ни соринки.

Купил «Майн кампф». Продавец смотрел на меня с подозрением, но я заплатил, и он ничего не сказал.

Слышал, как вчера вечером стреляли в крепости Эренбрайтштайн.

Люди на все готовы, чтобы только угодить Англии.

Выражение лиц людей очень доброе, редко жестокое.

Люди потрясающе честные. Нет смысла пересчитывать сдачу. На чай оставлять не принято.

Видел протестантскую церковь. Закрыта и окружена заграждением из колючей проволоки, как крепость.

С момента приезда видел только один еврейский магазин. Не могу сказать, что видел на улицах хотя бы одного еврея.

Воскресенье 15 августа, уехал из Кельна в 10.02 утра»[741].

Пожалуй, самой яркой культурной достопримечательностью во время пребывания Джонса в Германии была выставка дегенеративного искусства в Мюнхене. «В Третьем рейхе, – говорил Гитлер в 1935 г. в Нюрнберге, – нет места кубистам, футуристам, импрессионистам и объективистским болтунам»[742]. Именно для того, чтобы показать ущербность этих направлений искусства, организовали выставку, которая открылась в июле 1937 г. На ней совершенно в произвольном порядке развесили работы таких художников, как Клее, Кокошка, Дикс, Гросс, Нольде, Бекман и Кирхнер, чтобы люди могли над ними посмеяться. Одновременно неподалеку от места проведения этой выставки, в «Доме немецкого искусства» (монументальном новом здании, построенном по проекту любимого архитектора Гитлера Пауля Трооста), проходила другая, одобренная нацистами выставка великого немецкого искусства. У публики был выбор – дегенеративное или целомудренное арийское искусство, и, судя по всему, люди в большей степени шли смотреть именно первую выставку.

В книге «Только что из Германии» (1938) английский писатель Джей Коул выразил общее мнение посетителей выставки: «Некоторые работы мне понравились, некоторые оставили совершенно безразличным, а некоторые я, честно говоря, совсем не понял». Англичанин отметил, что повсюду были развешены пояснительные таблички, а также вопросительные и восклицательные знаки, высмеивавшие экспонаты: «Нацисты как будто боялись, что посетители будут мало издеваться над работами». В зале находился мужчина средних лет (скорее всего, специально нанятый галереей актер), который подстрекал публику открыто издеваться над художественными работами, но, по наблюдению Коула, большинство людей вообще никак не реагировали на эти призывы: «Они с тупым видом ходили по залам, глядя на картины, как могли бы ходить в любой другой художественной галерее в дождливый воскресный день, после чего выходили на улицу». Несмотря на то, что сам Коул не был большим любителем авангардного искусства, посмотрев половину выставки, он вдруг ощутил неожиданный подъем чувств. «Смелость этих работ была заразительной, – писал англичанин. – Казалось, что ты вошел в здание сумасшедшего дома и понял, что уже в течение долгого времени ты сам хочешь стать сумасшедшим»[743].

Выставку дегенеративного искусства посетили Трумэн и Кей Смит вместе с Линдбергами. Кей была в ужасе от увиденного: «Вид уродливых и искаженных лиц со следами крови и блевотины, омерзительные и вульгарные сцены определенно вызывали физическую реакцию». После того, как друзья вышли на свежий воздух, Линдберг признался, что впервые в жизни хочет выпить. Кей, которая читала в американской прессе статьи, осуждавшие филистерство нацистов, почувствовала, что по крайней мере в вопросе оценки современного искусства полностью поддерживает Гитлера. «Я совершенно согласна с названием, которое фюрер дал этой выставке, – писала она, – и мне было приятно услышать его слова, что «эра пурпурной коровы закончилась»[744].

После посещения выставки дегенеративного искусства 12 октября 1937 г. Линдберги и Смиты обедали с генералом Вальтером фон Рейхенау[745]. Анна Линдберг осталась под впечатлением от общения с ним:

«Это человек с широким кругозором, очаровательный, образованный, с большим опытом, сильный, концентрированный, восприимчивый, чуткий и умеющий вести приятный разговор. Людей такого уровня, как он, за всю свою жизнь я встретила не больше двух или трех. Не то чтобы он сразу сражал тебя тем, какой он «великий», гениальный или сильный… понимание этого человека приходит постепенно. Ты понимаешь: «Вот это цивилизованный образованный человек, все в нем гармонично. Такие люди редко встречаются»[746].

Практически ровно через четыре года, 10 октября 1941 г., когда Германия уже несколько месяцев воевала с СССР, этот «милейший» человек, ставший к тому моменту генералом-фельдмаршалом, подписал печально известный приказ о поведении войск в восточном пространстве. Подчиненные Рейхенау войска вермахта приняли непосредственное участие в уничтожении 33 тысячи евреев на Украине.

Когда Барбара Ранкл, которая все еще изучала музыку в Мюнхене, написала 16 марта 1937 г. письмо своей сестре о том, как увидела одного из главных антисемитов Германии Юлиуса Штрейхера, она уже не питала никаких иллюзий по поводу национал-социализма:

«Недавно произошло одно любопытное событие. Я узнала, что ненавистник евреев Юлиус Штрейхер будет выступать в пивном ресторане Хофбройхаус. Вместе с сыном хозяйки Клаусом Люттгенсом мы решили пойти послушать его. Когда мы туда пришли, то выяснилось, что по нашим билетам нельзя пройти в главный зал, в котором Штрейхер будет выступать, и нам придется слушать его речь через репродуктор в одной из комнат поменьше размером. Мы хотели увидеть его лично и решили всеми правдами и неправдами попасть в большой зал. Я подошла к амбалу на входе, показала ему американский паспорт и объяснила, что меня очень интересует еврейский вопрос. Тот не поверил, что я американка, но кто-то из стоявших рядом ему объяснил, что я действительно не немка, поэтому меня наконец впустили внутрь. Клаус остался в малом зале, но, когда все приветствовали Штрейхера, он незаметно забрался в большой зал через окно. Так вот, мы оба оказались в огромном прокуренном и шумном зале. Я никогда не слышала ничего подобного. Я подозревала, что выступление Штрейхера меня точно не обрадует, но не представляла насколько. Меня буквально трясло от ярости так, что я боялась, что не смогу встать со стула. Он, конечно, демагог высшего разряда, который прекрасно знает, как увлечь аудиторию. Он знает, когда надо заставить публику рассмеяться, а когда надо сказать что-то сентиментальное, знает, как раздуть огонь расовых предрассудков до такой степени, что слушатели будут буквально готовы бежать, чтобы устроить погром. Он рассказал массу просто невероятной лжи о евреях. Клаус хоть и национал-социалист, но он тоже счел эту речь омерзительной. Конечно, в этой толпе были самые простые и необразованные люди, уважаемые люди не ходят на выступления Штрейхера, потому что знают, что это за дьявол. Впрочем, если бы некоторые из них побывали в Хофбройхаусе в тот вечер, то смогли бы лучше понять, что из себя представляет этот режим. После речи Штрейхера Клаус стал уже не таким ярым нацистом.

Во время выступления Клаус записывал некоторые отдельные мысли, чтобы потом со мной их обсудить. Когда он уже был на выходе, его остановил штурмовик в форме и сказал, что должен отвести Клауса к начальству, так как его жена (то есть я) весь вечер не пела, не выкрикивала нацистских приветствий, а он сам что-то записывал в блокноте. Тут вся злость и волнение, которые я сдерживала, вырвались наружу в виде гневной тирады, обращенной к людям в униформе. На самом деле я очень боялась, так как Клаус делал записи в моем блокноте, в котором у меня был незаконченный текст о еврейском вопросе в Германии. Совершенно спокойный Клаус вернулся через несколько минут и сказал, что пообщался с умным руководителем, который, слава богу, даже не попросил взглянуть на мой блокнот. В общем, просто детективная история. Каждый, кто считает, что социальная система, в которой государство имеет полную власть, – это рай на земле, должен благодарить бога за то, что с нами еще ничего подобного не произошло. Такие люди просто ничего не понимают»[747].

Через пару месяцев после того, как Барбара послушала выступление Штрейхера, Уильям Бойл с супругой совершенно неожиданно столкнулись с реальным антисемитизмом. Незадолго до этого они поженились в Найроби, где Уильям работал врачом. Тесть Уильяма генерал-майор сэр Джозеф Берн был губернатором Кении. Молодожены съездили в Англию, чтобы навестить свои семьи, и решили провести медовый месяц в Германии, после чего доехать на автомобиле до Марселя, сесть на корабль и вернуться в Кению. Они не стали устанавливать на машину британский флаг (как советовали в издании Англо-германского содружества в рубрике «Практические советы для автопутешественников»[748]), подумав, что наклейки с буквами GB будет достаточно. Несмотря на ухудшение англо-германских отношений, эта наклейка оставались магнитом для простых немцев, которые, увидев англичан, старались изо всех сил им угодить.

Ничто не могло подготовить Энью и Уильяма к тому, что должно было случиться с ними в один солнечный день во Франкфурте. Молодожены припарковали машину и собирались осмотреть достопримечательности города, как вдруг к ним подошла еврейка с девочкой-подростком. Девочке было около пятнадцати лет. Она сильно хромала, поскольку у нее только на одной ноге был ботинок на высокой подошве. Женщина тут же перешла к делу. Он заметила на машине наклейку с буквами GB и умоляла супругов вывезти ее дочь в Англию. Окончательное решение приняла Энья. За время пребывания в нацистской Германии она уже успела понять, что молодую девочку еврейской национальности в этой стране не ждет ничего хорошего, поэтому согласилась без разговоров. Энья проявила потрясающую доброту и поверила матери ребенка. Узнав, что ее дочь отправится не в Англию, а в Африку, мать девочки не передумала. Для нее не имело большого значения, где окажется ее дочь, главное, чтобы она уехала из Германии. Молодожены получили все необходимые документы в британском консульстве и продолжили путешествие с девочкой на заднем сиденье. На фотографии, сделанной спустя несколько лет, изображена улыбающаяся Грета. Она стоит в саду семьи Бойл в Найроби и держит на руках родившегося у супругов ребенка[749].

* * *

Бойлы принадлежали к классу, который с презрением относился к набиравшему популярность групповому туризму. Однако Англо-германское содружество, осознавая потенциал этого нового вида туризма, опубликовало несколько статей, которые должны были побудить секретарей и продавцов покупать организованные туры в Германию.

В 1938 г. журнал содружества рекомендовал двухнедельные поездки (минимум на пятнадцать человек) с посещением таких мест, как Рейнская область, Мюнхен, Вена, Инсбрук, Зальцбург и Берхтесгаден. Такие двухнедельные туры по схеме «все включено» стоили 30 фунтов стерлингов (приблизительно 500 фунтов в пересчете на цены 2016 г.)[750]. В Германии поездками для рабочих занималась крайне успешная государственная организация «Сила через радость» («Kraft durch Freude»). Она предлагала рабочим недорогие туры, и с 1933 по 1939 г. ее услугами воспользовалось 25 миллионов немцев.

Арчибальд Кроуфорд показал себя ярым сторонником нацизма. Он стал одним из четырех британцев, которых в августе 1937 г. пригласили отправиться в круиз на корабле «Вильгельм Густлов[751]» в Португалию и на остров Мадейра. На борту корабля находилось 1500 немецких рабочих и членов их семей. Это судно, построенное специально для туристической организации «Сила через радость», спустили на воду за три месяца до круиза. Кроуфорд писал, что все занятия на борту – игры, обсуждения, прогулки, парады и песни – были коллективными: «Мы больше смахивали не на взрослых, а на большую группу учеников интерната. Отдавали общую команду, и все подчинялись ей с радостью и быстротой, которые меня всегда просто поражали». Многим англичанам такой тоталитарный подход вряд ли пришелся бы по вкусу, но Кроуфорд стремился обращать внимание только на позитивную сторону: «Я пришел к выводу, что немцы – прирожденные социалисты, вполне возможно, единственные в мире».

На борту корабля «Вильгельм Густлов» действительно царили социалистические принципы. Нацисты стремились поддержать общение людей из разных социальных слоев, поэтому в список пассажиров включили также представителей среднего класса, которые, правда, не получили никаких льгот от своего статуса. Каюты, например, распределяли путем жеребьевки. Во время круиза у Кроуфорда было достаточно времени, чтобы пообщаться с пассажирами. Хотя немцы сетовали на негативное отношение британской прессы к национал-социализму, а также боялись, что некоторые английские коммунисты «создадут беспорядки», было ясно, что из всех стран мира жители Германии больше всего хотели посетить Великобританию. Кроуфорд признавал, что круиз на борту немецкого корабля вряд ли понравился британцам, но сам он находился под впечатлением:

«Это был двухнедельный круиз на роскошном лайнере с посещением Лиссабона и Мадейры. Кормили шесть раз в день, постоянно развлекали, были представления лучшего в мире театра марионеток, пели известные оперные певцы, играло несколько оркестров, во время стоянок в портах выдавали карманные деньги в португальской валюте, и стоил этот круиз очень мало по сравнению с тем, сколько мог бы стоить в нормальных условиях»[752].

Подавляющее большинство пассажиров корабля были рабочими в сфере сельского хозяйства и промышленности, для которых туры «Силы через радость» открыли новый и невиданный мир. Многие из них предвкушали, что поплывут на корабле «Вильгельм Густлов» в Токио в 1940 г.

Каждому скептику, посетившему Германию в конце 1930-х гг., должно было показаться, что национал-социализм проник в каждый закоулок жизни человека. Однако Сильвии Моррис, проживавшей в Дрездене (городе, известном своим неприятием Гитлера), удалось каким-то образом игнорировать нацистов и получать от Германии все самое лучшее:

«В 1937 г. я приехала в Дрезден, чтобы учиться игре на скрипке и пению. Я жила в женском общежитии. Каждый вечер я ходила в оперу. Помню, какую радость мне доставляло пение в хоре под управлением Рихарда Штрауса. Никто не говорил о Гитлере и политике. Раз в неделю я ходила обновить регистрацию в отделение полиции и раз в неделю – в Brautschule (школу невест), где меня научили шить и варить суп (эти умения мне очень пригодились, когда во время войны я работала в МИ5 и кормила супом немецких пленных в тюрьме Уандсворт). Если я хотела увидеть что-то новое, то выходила только в обществе служанки. Раз в месяц устраивали танцы, на которых все было очень официально. Танцевать с мужчиной можно было только после того, как вас представили. Сопровождавшие нас компаньонки сидели вдоль стен. Надо было делать книксен старшим и разговаривать только тогда, когда к нам обращались. Я познакомилась с музыкантом Фекко фон Омпетдой. Когда-то несколько раз в неделю он совершал бомбардировки над Испанией. Я два раза была на фестивале в Байройте. На дороге к Фестивальному театру стояли люди, ожидавшие Гитлера. Я до сих пор помню запах пота, ног и высоких кожаных сапог»[753].

А вот семнадцатилетней Урсуле Дункан-Джоунс, которую в феврале 1938 г. отправили изучать немецкий в Оснабрюк, никак не удавалось игнорировать нацистов. Она проживала в семье Хайслеров, которые поддерживали нацистов, «как, впрочем, и все остальные». Урсулу (как и многих других ее современниц) отправили в Германию сразу после окончания женского интерната. Однако это было крайне странно, поскольку отец девушки, настоятель Чичестера Артур Дункан-Джоунс, сам тремя годами ранее побывал в Германии, а в 1937 г. (в «год немецкого вторжения», как говорила Урсула) предоставил в своем приходе убежище бесчисленным беженцам. Кухарка и секретарь священника были жертвами нацизма.

Сложно сказать, чем руководствовались родители Урсулы, решившие, что Оснабрюк будет подходящим местом для обучения их дочери-подростка. Возможно, они очень любили Германию (которую регулярно посещали с тех пор, как провели в Мюнхене медовый месяц). Видимо, эта любовь была настолько сильной, что пережила Первую мировую войну и даже приход нацистов к власти.

Несмотря на юные годы, Урсула была очень наблюдательной. Ей не нравилась семья, в которой она жила. Девушка быстро уставала от г-на Хайслера, «толстого и слишком активного существа» с идиотским чувством юмора, которое, «как всегда это бывает», поддерживали все члены его семьи. Урсуле не нравились дети Хайслеров, большую часть времени проводившие на парадах и митингах Гитлерюгенда. Правда, низкорослая, плотная и дружелюбная г-жа Хайслер делала все возможное, чтобы англичанка чувствовала себя как дома. Кроме этого, в семье была тетя Бертхен, которая постоянно вязала в углу кухни, слушая нацистскую пропаганду по радио. Несмотря на то, что Урсуле не нравился нацистский режим, она влилась в жизнь семьи и чувствовала себя неплохо. Неожиданно стало известно, что Гитлер сделает небольшую остановку в Оснабрюке:

«Все пребывали в возбуждении. Вся семья отправилась на железнодорожную станцию, на которой собралось, как мне кажется, все население городка. Люди долго ждали, когда к платформе подойдет известный всем поезд. Гитлер прошелся по вагонам внутри поезда, чтобы как можно больше людей смогли увидеть его вблизи. Крик стоял несусветный. Я просто не могла поверить своим ушам. Потом в течение всего дня, а возможно, и недели, все говорили только о том, как же им повезло, что они увидели фюрера, как хорошо, что он заехал и так далее. Я решила, что не стоит слишком горячо реагировать на это событие, и говорила, что это было интересно, но не более того»[754].

Пока Урсула ходила смотреть на Гитлера, Барбара Пембертон общалась со своей новой необычной знакомой. Отец Барбары был англичанином, а мать – наполовину немкой, наполовину бельгийкой. Девушка выросла в Гамбурге. По причинам здоровья она была вынуждена проводить зиму в Бад-Обердорфе в Баварии. Однажды, когда Барбара присматривала за группой детей, катавшихся на спусках для начинающих лыжников, к ней подошла женщина приятной наружности и вежливо спросила, не может ли Барбара присмотреть еще за одним ребенком – «кудрявым блондином». Потом девушка узнала, что женщину звали Ильза Гесс, и она была женой заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Мальчик, за которым Барбару попросили присмотреть, был, скорее всего, племянником Гесса. «Потом я довольно близко познакомилась с Ильзой, и она мне нравилась, несмотря на то, что была ярой нацисткой», – писала Барбара.

В феврале 1938 г. Ильза пригласила Барбару пожить у них дома во время проведения мюнхенского карнавала. Барбара была рада приглашению, а ее отец – не очень. После долгих обсуждений он разрешил дочери поехать, но сказал, что если она станет нацисткой, то он больше не пустит ее в дом. Памятуя о наставлении отца, Барбара приехала на мюнхенский вокзал, где ее встретили штурмовики и отвезли в дом Гесса, расположенный в большом парке, который патрулировали коричневорубашечники с собаками. Барбару тепло приветствовали. Ей предложили присесть на стул рядом с радио, вокруг которого слушать речь Гитлера собралась вся семья. Фюрер ежегодно выступал 30 января, в день, когда стал канцлером. «Как сейчас помню: они внимательно прислушивались к каждому его слову», – вспоминала Барбара. У Гессов гостили также дочери шведского посла и итальянская герцогиня. Однажды вся компания отправилась на прогулку, Гесс шел впереди: «Его залысина была хорошо видна, и кто-то предложил аккуратно закрыть ее кусочком меха, вырезанного из перчатки. Мы просто чуть со смеху не умерли»[755].

В Берлине пианистка из Южной Дакоты Эмили Беттхер боролась с бесконечными ограничениями, с которыми она сталкивалась на своем карьерном пути. С 1935 г. (тогда Эмили было 28 лет) она училась в Германии у таких известных музыкантов, как Вильгельм Кемпф, Артур Шнабель и Эдвин Фишер. Американка пыталась не обращать внимания на неприятные моменты, концентрироваться на музыке и по многу часов в день заниматься. Вот что Эмили рассказывала родителям о поиске комнаты для жилья:

«Я только что переехала, но не думаю, что останусь здесь надолго, потому что мои занятия уже доставили беспокойство одному из соседей. Мне очень не везет. Большинство людей, которые сдают комнаты, стараются скрыть их недостатки. Чаще всего эти недостатки касаются ванной или розеток. Когда я в первый раз пришла в эту комнату, мне показалось, что в ней все нормально. Но потом, когда подошло время обеда, я увидела, что у хозяйки много жильцов. Она скрыла от меня это. Оказалось, что в квартире живет еще три человека, каждому из которых больше 70 лет. Такое ощущение, что я попала в дом престарелых»[756].

Эмили переехала, но 5 февраля 1938 г. вновь жаловалась на свое жилье: «Здесь есть клопы. Надо распылять яд. Если это не принесет результатов, то придется вызывать специалистов по борьбе с насекомыми или снова переезжать. Масла мало, яиц нет». Еще через два месяца пианистка писала о влиянии нацистской пропаганды:

«Впервые я осознала, как ужасно нацистская пропаганда действует на мои нервы. Точно так же, как и тысячи других людей, я стала всего бояться. Впрочем, до такого состояния меня довела не только пропаганда. Мой телефон прослушивают, когда я пришла в ресторан с другом из Португалии, нас отказались обслуживать, потому что португалец был немного похож на еврея, все письма, которые я получаю из-за границы, цензурируют»[757].

Если иностранцы знали об описанных выше аспектах жизни в Германии, почему же даже в 1938 г. они продолжали проводить отпуск в этой стране? Еще более удивительно, почему, побывав в Третьем рейхе и увидев, что в нем происходит, иностранцы по возвращении домой не осуждали нацистский режим во всеуслышание?

Возможно, что воспоминания Джил Полтрон, которая часто посещала в конце 1930-х гг. Германию со своими родителями, помогут найти ответ на эти вопросы. Для Джил и ее старшей сестры Германия казалась раем на земле. Им нравились средневековые деревни, свободные дороги, недорогие отели, в которых можно было остановиться, не бронируя номера заранее, и веселые пивные. В каждой деревне располагался бассейн, вокруг которого собирались «красивые подростки». В Англии ничего подобного Джил не видела. В стареньком автомобиле компании «Ровер» семья неспешно путешествовала по территории Германии и Австрии, проезжая в день не более 150 километров. В каждом городке можно было припарковаться на центральной площади. Местные жители, в том числе чиновники, были вежливыми и дружелюбными. Недалеко от Берхтесгадена англичане встретили группу молодых людей в дирндлях и кожаных штанах. Юные немцы шли в гору и распевали хором песни. В семье Джил никогда не обсуждали политику, и англичане ни разу не чувствовали, что им что-либо угрожает. Немцы в красивых униформах нравились девушкам и производили на них хорошее впечатление. Но больше всего Джил понравился Франкфурт. Семья наняла гида, который показал ей город, включая узкую, темную и вонючую блошиную улицу в еврейском квартале. Там мать Джил (считавшаяся немкой по происхождению) позволила себе несколько антисемитских комментариев, которые в принципе произносила довольно часто. Только спустя несколько лет Джил и ее сестра узнали, что их мать на самом деле была еврейкой[758].

Вот что Джей Коул (отнюдь не сторонник нацизма) писал после длительного пребывания в Германии в 1937–1939 гг.:

«Когда я впервые вижу любой немецкий город в лучах утреннего солнца, у меня всегда улучшается настроение, это место кажется мне удивительно чужим, но в то же время я чувствую, что в нем можно жить счастливо. Улицы Аахена широкие и усаженные деревьями. Кажется, что тротуары, дороги и дома недавно очень хорошо подмели и вымыли. Лица людей светятся чистотой, словно они только что умылись с мылом. Возницы радостно щелкают кнутами, нарушая местные предписания. Нигде нет по-настоящему бедных людей. Магазины красивые и аккуратные, и на улицах обнадеживающее количество кафе. В трущобах нет попрошаек и зазывал»[759].

Складывается ощущение, что даже те путешественники, которые негативно относились к нацизму, инстинктивно старались не думать о политическом режиме. В их сердце жила настоящая Германия, страна, которая, несмотря ни на что, продолжала удивлять и радовать.