5. Петля затягивается
Зимой 1931 г. Рамболд докладывал в Министерство иностранных дел, что условия жизни в Германии ухудшились: «У населения нет денег, цены на хлеб не уменьшаются, уровень безработицы остается высоким… Люди не представляют, как переживут зиму. Такое ощущение, что немцам нечего терять и не на что надеяться… отсутствие надежды делает ситуацию настолько сложной и удручающей, что Брюнингу[206] будет сложно держать ее под контролем»[207].
В страну стало приезжать меньше туристов. Летом 1930 г. количество зарубежных гостей снизилось на 30 процентов. Кризис охватил всю Европу, но немцы считали, что пострадали больше остальных, поскольку вынуждены были платить репарации. Туристическая отрасль столкнулась с новой проблемой: увеличилось число частных автомобилей, поэтому путешественники проводили теперь всего несколько часов в тех местах, где раньше останавливались на неделю.
Стал развиваться организованный туризм. С одной стороны, новые шарабаны (от французского char ? bancs – «повозка с деревянными скамьями») позволили большему количеству людей посетить Германию. С другой стороны, такие туристы тратили в стране гораздо меньше денег, чем те, кто отправлялся в самостоятельное путешествие.
Южная Германия с ее многочисленными достопримечательностями, такими как театрально-концертный зал Фестшпильхаус в Байройте и баварская деревня Обераммергау, в которой уже много веков ставили грандиозный спектакль «Страсти Христовы», пострадала меньше северной части страны. В британской газете «Observer» писали о южных краях: «В гостиницах, стены которых окрашены в яркие цвета, вас гарантированно ожидают прекрасная еда и доброжелательное отношение. Цены в них очень умеренные». А вот «так называемые «отели выходных дней» в районе Берлина, по мнению журналистов, «не смогли оправиться от неприятных последствий влияния разбогатевших спекулянтов в период сильной инфляции»[208].
Хотя поток иностранных туристов в начале 1930-х гг. уменьшился, в Германию все так же приезжали бизнесмены, ученые, интеллектуалы и просто эксцентричные личности, привлеченные культурной жизнью страны и достижениями немцев в области инноваций. Кесслер писал в своем дневнике: «В 4 часа прибыл Эрик Гилл[209] и тут же привлек к себе внимание своим экстравагантным гардеробом: гетрами до колен, черной курткой с капюшоном и кричаще ярким шарфом»[210].
Британские посольство в Германии принимало очень много посетителей. Одних встречали с бо?льшим радушием, других – с меньшим. По утверждению леди Рамболд, посольство «процветало»: «Очень довольны балом, который вчера прошел на «ура». Всего присутствовало более 600 гостей, и как приятно, что мы справились с этой толпой! По-своему это был исторический момент, так как впервые с 1914 г. на бал пришли морские и сухопутные офицеры… Одним из гостей был Эдгар Уоллес. Какой прозаичный человек, с неприятным лицом, но люди от него без ума»[211].
Издатель Уоллеса утверждал, что четверть всех покупаемых в Британии книг принадлежит перу именно этого писателя. Как бы то ни было, на леди Рамболд знаменитый автор «Кинг-Конга» не произвел ни малейшего впечатления. Зато жене посла очень понравилась двадцатисемилетний пилот Эми Джонсон. В 1930 году девушка совершила одиночный перелет из Англии в Австралию на биплане модели «Джипси Мот», которому Эми дала имя «Джейсон». Саму англичанку в Австралии назвали «маленькой женщиной, которой гордится вся империя», и она, без особого на то желания, стала знаменитостью.
Джонсон прилетела в Берлин из Кельна январской ночью 1931 г. и планировала далее отправиться в Варшаву, Москву и, если получится, в Пекин. В тяжелую зимнюю пору она хотела пролететь вдоль Транссибирской магистрали более 6 тысяч км и таким образом добраться до Китая. Леди Рамболд считала этот план самоубийством. Муж также разделял ее мнение, удивляясь безрассудству молодой англичанки. «Она стартовала совершенно неожиданно и ничего заранее не организовала, – писал пораженный сэр Хорас. – Говорит только на английском, взяла с собой только фунты, и у нее нет хороших и подробных карт»[212].
Леди Рамболд преисполнилась к Эми самыми нежными материнскими чувствами: «Такая милочка! С виду хрупкая, нежный голос и хорошие манеры. Она потерялась, полтора часа пролетела в темноте, необыкновенно устала и замерзла. Хочется защитить ее от самой себя, она кажется такой молодой и даже беспомощной, она ни капли не похожа на крепко сложенную девицу с железной волей. Она так прекрасно выглядела в своем зеленом летном комбинезоне, а из крошечного чемодана достала очаровательное темно-синее платье, которое было ее единственной сменной одеждой».
На следующее утро Эми вылетела в Варшаву, захватив с собой термос горячего чая и несколько бутербродов. На ней был русский летный шлем на меху, который ей подарил капеллан посольства. «Очень надеюсь, что она вернется», – писала леди Рамболд своей матери[213].
Через несколько недель, 9 марта 1931 г., в Берлин приехал Чарли Чаплин: в Германии выходил в прокат его самый успешный фильм «Огни большого города». Леди Рамболд очень ждала встречи с именитым актером. «Твоя мать не успокоится, пока его не заполучит, – писала жена британского посла своей дочери Констанции. – Он сегодня у нас ужинает и потом вместе с нами сыграет одну пьесу. Мы привлечем много внимания»[214].
Приезд Чаплина действительно вызвал в Германии небывалый ажиотаж. В эпизоде о прибытии актера в Берлин, подготовленном компанией «Пате», появлялся такой титр: «Короли могут позавидовать тому, как встретила обезумевшая толпа знаменитого комика». Тысячи людей стояли вдоль улиц от станции Фридрихштрассе до отеля «Адлон», в котором актеру бесплатно предоставили номер люкс. Однако далеко не все были рады его приезду. Нацисты решили, что Чаплин еврей, и собрались у «Адлона», чтобы орать ругательства. Коммунисты грозились разбить окна отеля, если актер не примет делегацию от их партии[215].
Газета национал-социалистов «Der Angriff», редактором[216] которой был Геббельс, писала, что «типичные киногерои» Чаплина «отдаляют германскую молодежь от героического идеала мужественного арийца Зигфрида», и таким образом Чаплин «подрывает будущее немецкой расы»[217]. Пропагандистская кампания нацистов была столь настойчивой, что актер покинул Берлин раньше, чем планировал, не дождавшись премьеры своего нового фильма.
Если во времена Веймарской республики британцы и американцы были желанными гостями в Германии, то французов немцы в своей стране видеть не хотели. Многие из них считали, что в бедах Германии наравне с евреями и собственным правительством виновата Франция. К счастью, новый французский посол Андре Франсуа-Понсе был человеком веселого нрава и не сильно огорчался по этому поводу.
Он прибыл в Берлин 21 сентября 1931 г., за неделю до приезда в немецкую столицу премьер-министра Пьера Лаваля и министра иностранных дел Аристида Бриана. Столь высокопоставленные французы должны были впервые со времен Наполеона нанести официальный визит в Германию. Все, по словам леди Рамболд, очень нервничали. Было ясно, что, несмотря на усилия политиков, франко-германские отношения оставались напряженными, и ни пресса, ни обычные немцы не стремились к их улучшению.
Ярким доказательством этого стал инцидент, произошедший после ужина во французском посольстве. Андре Франсуа-Понсе вспоминал: «Мы услышали приглушенный шум с улицы, вышли на балкон и увидели, что на площади стоит небольшая группка людей. Неожиданно они начали кричать по-французски. Нам показалось, что кричат «Спасите нас!», но Бриан, слух которого все еще был острым, а ум проницательным, поправил нас. «Нет, – объяснил он, – они скандируют «Убирайтесь отсюда!»[218].
На самом деле даже леди Рамболд не очень-то положительно относилась к французам: «После вчерашнего ужина в посольстве я немного устала. Было мало еды и много шампанского разных видов. Французский посол очень словоохотлив и не отличается большим тактом. Хорас был недоволен некоторыми его комментариями, учитывая то, что в зале сидели два немца. Что-то во французах мне очень не нравится. Мне кажется, что они слишком высокого мнения о себе, словно нагловатые маленькие дети»[219].
Двумя месяцами ранее в Берлин приезжали Рамсей Макдональд, который стал премьер-министром Великобритании, и министр иностранных дел Артур Хендерсон. Их встречали совсем по-другому. «Премьер-министра приняли очень радушно, – с удовлетворением писал Рамболд. – Я обратил внимание на то, что в толпе было несколько нацистов, отдавших ему фашистское приветствие. Когда я подошел, один человек в толпе закричал: «Да здравствует британский посол! Ура!», после чего в толпе раздались одобрительные крики. Не ожидал, что меня будет приветствовать толпа немцев»[220].
Премьер-министры Франции и Великобритании посетили Германию в период глубокого экономического кризиса. В мае 1931 г. обанкротился крупнейший австрийский банк, что спровоцировало финансовый крах во всех европейских странах и еще больше усугубило и без того тяжелое положение Германии. Однако горе и страх играли на руку нацистам. Даже обеспеченные люди столкнулись с финансовыми проблемами. «Какие неприятные времена, – писала леди Рамболд. – Когда думаю о том, что 1 октября надо платить по счетам, а фунт вчера упал до 13/6, мое настроение сразу же портится»[221]. Как обычно, англичанка во всем винила французов.
Курсы валют сильно колебались, и поэтому многим путешественникам не хватало денег на поездку домой. Даже состоятельные молодые люди, такие как оксфордские друзья Тони Рамболда, появлялись у ворот британского посольства, потому что не могли позволить себе гостиницу.
Том Митфорд изучал немецкий язык в Берлинском университете. В ноябре он писал своему кузену Рэндольфу Черчиллю: «Люди в отчаянии и стараются не тратить деньги без нужды. Можешь, если есть возможность, отправить мне 10 фунтов, которые ты мне должен, а то жить при плохом обменном курсе очень дорого»[222].
Леди Астор, первая женщина, ставшая депутатом Палаты общин, и Бернард Шоу о деньгах не беспокоились. Несмотря на различия политических взглядов, они были близкими друзьями и по пути в Москву решили ненадолго задержаться в Берлине (так поступали многие путешественники). Леди Рамболд признала в Шоу «настоящего ирландца со странно притягательными манерами, сияющими голубыми глазами и мягким хриплым голосом». Позже она с интересом читала о том, что Шоу хорошо принимали в Москве его друзья-большевики. Несмотря на тающие финансы, сэр Хорас продолжал принимать гостей на широкую ногу, хотя, как писала леди Рамболд, жизнь за пределами посольства была парализована: «Люди не могут позволить себе путешествовать или что-либо покупать, все боятся того, что наступит дефицит продуктов. Все нервничают, потому что помнят времена инфляции. Все затихло, люди выглядят грустными и встревоженными, а небо депрессивно-серого цвета»[223].
В марте 1932 г. состоялись выборы президента. Они стали важным событием в жизни страны, потому что в условиях политической нестабильности права президента были значительно расширены[224]. Он мог по собственному желанию распускать и назначать правительство, а также издавать указы.
За несколько недель до выборов фельдмаршал Гинденбург, уже на протяжении семи лет занимавший пост президента республики, устроил ужин, на который в том числе были приглашены британский посол с супругой. «Я рада тому, что попала на ужин, который давал великий Гинденбург, – писала леди Рамболд. – Вполне возможно, что это его последний официальный ужин, ведь его могут и не переизбрать».
Помимо фельдмаршала на пост президента претендовали Адольф Гитлер и глава коммунистов Эрнст Тельман. В итоге Гинденбурга переизбрали, однако Гитлер также набрал немалое количество голосов, заняв уверенное второе место. Продолжительный политический хаос и нарастающее общественное недовольство свидетельствовали о том, что дни Веймарской республики сочтены. Спендер чуть позже назвал этот период «закатом Веймара»: «Разрываемое на части внутренними противоречиями, иностранными державами и кредиторами, промышленниками-заговорщиками, обедневшим дворянством, потенциальными диктаторами и беженцами из Восточной Европы правительство переживало один кризис за другим, и все это в рамках одного большого постоянного кризиса»[225].
В Германии творилась полная политическая неразбериха. В парламенте было представлено двадцать девять партий, за год прошло пять выборов в Рейхстаг. После того, как член Палаты общин консерватор Боб Бутби прочитал в январе лекции в Гамбурге и Берлине, он заявил Уинстону Черчиллю, что «у немцев царит полный беспорядок. Они не умеют заниматься политикой, а их партии – это дикий замес противоречивых теорий и сил, среди которых не последнюю роль играют профсоюзы и католическая церковь, хотя им вообще не пристало заниматься политикой». Бутби, однако, отмечал, что немцы люди «очень сильные» и он не винит французов за то, что они боятся своих соседей. Парламентарий провел долгую беседу с Гитлером, которому, правда, не удалось убедить Бутби в своих взглядах. Консерватор подвел такой итог поездки в Германию: «Больше всего меня поразили две вещи: потрясающие дома рабочих, а также спокойное отчаяние немцев»[226].
Двадцатидвухлетний Джеффри Кокс во время очередных выборов в Рейхстаг в июле 1932 г. оказался в Берлине. Несмотря на то, что нацисты получили 230 мандатов и стали самой большой партией в парламенте, они все равно не имели большинства голосов. Вот как Кокс в письме матери описывал то, что происходило в столице непосредственно перед выборами:
«Митинги запретили, поэтому не было больших скоплений людей. Просто многие выходили на улицы, покупали газеты и ждали результатов. Около резиденции Гинденбурга выставили охрану. Изредка проезжала машина, в которой сидели полицейские с винтовками и штыками. Они настойчиво сигналили, прося их пропустить. Потом приехало множество мотоциклов, машин и велосипедов, все рассчитывали увидеть что-то интересное. Я думаю, что в ближайшие шесть месяцев Германия либо станет коммунистической, либо начнет войну с Польшей. Самая большая опасность, на мой взгляд, состоит в том, что партия диктатора развяжет войну и начнет бороться с коммунистами, как только будет приведена в порядок немецкая армия. Все это очень грустно, потому что немцы такие прекрасные люди. В среде молодежи наблюдается отчаяние, так как люди понимают, что их превратят в пушечное мясо. Недавно один немецкий студент сказал мне: «А что нам остается делать? Только вперед, на баррикады!»[227]
Остаток лета Кокс провел в Гейдельберге, изучая немецкий язык. Этот университетский городок, окруженный поросшими соснами холмами, напомнил ему город Данидин в его родной Новой Зеландии. Коксу очень нравились развалины замка из красного известняка, горбатый мост через реку Неккар и старинные университетские здания. Даже сами студенты выглядели колоритно: «Большинство из них носят форменные фуражки различных студенческих корпораций, и очень у многих на лице шрамы от сабель». Эти шрамы, полученные во время фехтовальных поединков, с начала XIX века считались в студенческой среде почетным знаком отличия.
Если мензурное фехтование было распространено среди молодежи, то музыку обожали все немцы, вне зависимости от возраста и рода занятий: «Домохозяйки поют по утрам, когда выносят на деревянные балконы матрасы, чтобы их проветрить. В лодках устанавливают граммофоны; группы пеших туристов, настроив гитары, двигаются в сторону холмов; в кафе в саду замка по вечерам выступает джаз-бэнд; нередко немцы гуляют по ночам и поют своими глубокими голосами. Вверх по течению реки на вершине зеленого холма стоит деревня Хайльбронн, дома в ней с красными крышами и белыми стенами. К деревне ведет пыльная дорога, вдоль которой под яблонями аккуратно сложены снопы. Небольшой оркестр в деревенском кафе играет популярный мотив»[228].
Не только благодаря окружающему пейзажу Кокс чувствовал себя как дома. Новозеландцу также импонировало то, что профессора в Гейдельберге вели себя по-простому, отбрасывая все формальности. Они гуляли по городу без пиджаков, купались, ели мороженое: «В этих людях нет никакой чопорности, никакого отношения «учитель – ученик».
В то последнее лето Веймарской республики Кокс вместе с приятелями по университету и милой внучкой своей хозяйки купались в реке, устраивали пикники, плавали на лодке и играли в теннис. Только далекие фабричные трубы в Мангейме напоминали им об окружающем мире, в котором «существовали фашизм, большевизм, войны, революции и горе»[229].
Однако даже в Гейдельберге ощущалась социальная напряженность. Хозяйка дома, в котором жил Кокс, всегда ходила в черном: на войне погибли ее муж и трое сыновей. Точно так же, как и соседи, она испытывала финансовые трудности, вызванные высокими налогами. Впрочем, надежда не покидала немцев. Один из профессоров Кокса, поддерживавший нацистов, постоянно повторял: «Когда Гитлер придет к власти, все изменится к лучшему».
Тем летом Тони Рамболд также учил немецкий язык, только в Мюнхене. Он жил в обедневшей семье своего учителя, который, напротив, не был сторонником нацистов. «Бедный учитель Тони три недели провел в нацистских застенках[230], – писала леди Рамболд своей матери. – Ему лили касторку в рот за то, что он социалист. Он умолял Тони заплатить ему сразу за десять уроков вперед, чтобы он мог помогать своей матери»[231].
Пожалуй, самым заметным иностранным студентом, который обучался в 1932 г. в Гейдельбергском университете, был афроамериканец Милтон Райт. Немцы, конечно, знали о существовании чернокожих боксеров, джазовых музыкантов и певцов, однако очень немногие жители Гейдельберга видели чернокожего человека в реальной жизни. Тот факт, что представители негроидной расы могут получать образование, вообще не укладывался в головах у людей.
Райт вспоминал, что прохожие останавливались и засматривались на него, словно ожидали, что он пустится в пляс. Иногда немцы думали, что он африканский принц. На самом деле Райт окончил Колумбийский университет в Нью-Йорке, а в Гейдельберге готовился к защите кандидатской по экономике. Через десять лет, сразу после нападения японцев на Перл-Харбор, он дал американской газете «Pittsburgh Courier» интервью, в котором рассказал, как познакомился с Гитлером.
Каждое лето в Гейдельберге устраивали световое шоу. Стоящий на высоком берегу Неккара замок подсвечивали красными огнями в память о его разрушении в XVII веке французами. Потом подсветку замка выключали и устраивали фейерверк.
В 1932 г. Милтон Райт вместе со знакомыми студентами смотрел салют из лодки, украшенной зажженными фонарями. После окончания салюта толпа спела гимн, и Гитлер произнес очередную, полную ненависти речь. Райт вместе с приятелями пошли на ужин в «Европейский отель», в котором как раз остановился фюрер. При входе в ресторан к афроамериканцу подошли два офицера СС и сообщили ему, что Гитлер желает его видеть. Перед тем, как отправиться к фюреру, Райт передал свой паспорт одному из друзей и попросил того связаться с американским консульством в случае, если он не вернется. Впрочем, Райт волновался напрасно. «Почти все проведенное вместе время Гитлер задавал мне вопросы о неграх в США, – вспоминал спустя годы афроамериканец. – Правда, он не давал мне возможности отвечать, так как делал это сам».
К удивлению Райта, Гитлер вел себя очень вежливо. Студент поразился тому, что фюрер многое знал о жизни негров в Америке. Правда, из всех чернокожих Гитлер упомянул только Букера Талиафера Вашингтона и Поля Робсона. Фюрер заявил Райту, что считает представителей негроидной рассы третьесортными людьми, которым суждено так или иначе всегда оставаться под чьим-либо управлением, поскольку у них отсутствует внутренняя сила – иначе они бы не позволили белым линчевать себя, бить и проводить политику сегрегации, а восстали бы против них. Гитлер поинтересовался, почему Райт хочет получить «европейское образование», зная, что никогда не сможет использовать его. Фюрер предположил, что приобретенный в Гейдельберге опыт не поможет Райту в Америке, а лишь сделает его несчастным.
Афроамериканец был польщен, когда Гитлер похвалил его язык, сказав, что Райт говорит по-немецки лучше, чем любой американец или англичанин, с которым ему приходилось общаться. Однако потом Гитлер заявил, что представители негроидной рассы – прирожденные имитаторы, и именно поэтому Райт так хорошо освоил «язык своих господ».
В интервью афроамериканец отметил, что Гитлер выглядел очень спокойным и живо интересовался всем, что рассказывал ему Райт: «Несмотря на то, что он говорил громко, напористо и так, словно сообщал окончательное и неоспоримое решение, он ни разу не потерял самообладания и хладнокровия». Перед тем как расстаться, Гитлер приказал одному из своих людей принести Райту подарок: студент получил фотографию фюрера с автографом. Гитлер предложил афроамериканцу еще раз встретиться в Мюнхене.
У этой странной истории есть любопытное продолжение. Райт защитил кандидатскую по теме «Экономическое развитие и внутренняя политика бывших немецких колоний в 1884–1918 гг.». После возвращения афроамериканца в США его диссертацию, написанную на немецком языке, перевели на французский и английский и отправили обратно в Германию. Нацисты широко распространили этот труд по всей Европе в рамках своей кампании по возвращению потерянных немецких колоний в Африке. Интересно, знали ли те, кто этим занимался, что автор диссертации – чернокожий?[232]
В сентябре 1932 г. сэр Хорас решил заняться своим здоровьем и немного похудеть, поэтому вместе с женой последнее лето Веймарской республики провел на богемском курорте Мариенбад, целебные источники которого, как считалось, способствовали улучшению пищеварения и помогали больным ревматизмом. «Лечение Хораса идет очень хорошо, – писала леди Рамболд своей матери. – Он сбросил уже 12 фунтов». Вокруг минеральных источников во второй половине XIX века построили грандиозные отели. На этом курорте в свое время отдыхали такие знаменитости, как Гёте, Эдуард VII, Шопен, Вагнер и император Франц-Иосиф. Популярность этого курорта пережила Первую мировую войну. Британский посол с женой встретили здесь представителей английской аристократии, графа Меттерниха и короля Испании Альфонсо XIII. Лечащим врачом Рамболдтов был «великий доктор» Поргес. Леди Рамболдт восторгалась званым ужином, который он устроил:
«Вчера вечером Поргес давал ужин. Это было блестящее мероприятие. Пригласили и нас. За красиво сервированным столом сидел ряд пациентов. Доктор произнес короткую речь, после чего заявил, что на сегодня в лечении объявляется перерыв и все могут пить, есть и веселиться. Такой «разгрузочный» ужин он устраивает в середине лечебного курса для избранных пациентов. У доктора богатая и приятная жена-еврейка»[233].
На том ужине по неизвестным причинам отсутствовала Маргарет Сэнгер, основательница «Американской лиги контроля над рождаемостью». Она приехала в Мариенбад, потому что страдала от хронической усталости и быстрого утомления. Маргарет писала своей подруге: «Я остановилась в комнате, в которой жил Гёте. Здесь его плита, часы и над моей головой висит портрет поэта и его последней любви»[234]. Доктор Поргес делал ей уколы в яичники, а также назначил держать в районе печени узелок с целебной грязью. Как и все остальные пациенты, Маргарет должна была пить много очень неприятной на вкус лечебной воды. Сэнгер не понравились окружавшие ее люди: «Забавно смотреть на толпы взрослых толстых мужчин и женщин, которые бродят под музыку, держат в руках зеленые, синие или красные стаканы и посасывают воду из трубочек, словно грудные дети из бутылочек. Все они выглядят ужасно и страдают ожирением. Не представляю, как Господь создал таких чудовищ»[235].
Однажды леди Рамболд поехала на соседний курорт в Карлсбаде, чтобы навестить «грустных испанцев и точно таких же грустных немцев». Жена британского посла размышляла: «Удивительно, что культуры «наших» стран так низко пали в эту тяжелую пору! [До назначения в Берлин сэр Хорас был послом в Мадриде.] Приблизительно двадцать когда-то очень богатых испанцев живут в грязном маленьком отеле. Мы сидели в ужасном крошечном ресторане. У немцев в плане денег дела идут нормально, но они чувствуют себя несчастными и озлобленными. Немецкая супружеская пара раньше занималась политикой, и муж был известным и популярным человеком»[236].
Через несколько дней леди Рамболд дала обед в честь короля Альфонсо, столь пышный, словно никаких экономических трудностей не существовало: «Обед прошел на «ура». Король Альфонсо был в прекрасном расположении духа и рассказывал нам анекдоты из жизни короля Эдуарда и других знаменитостей. Все его внимательно слушали. Еда была изумительной: truites au bleu[237], куропатки, холодная ветчина, персиковый компот и сыр. Стол был украшен красными и желтыми георгинами (в цветах Испании), король сразу заметил цветы и добавил, что «Verde» (зеленый цвет) для испанских роялистов означает «Viva el Rey de Espana!». [Да здравствует король Испании!] Все прошло отлично. После обеда мы пошли играть в гольф»[238].
Пока король Альфонсо пил целебные воды в Мариенбаде, Тельма Казалет посещала опустевшие фабрики и трудовые лагеря для безработной молодежи в Рейнской области. В трудовых лагерях предоставляли низкооплачиваемую работу для молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет. Тельма точно так же, как и ее брат Виктор, парламентарий от партии тори, находилась в Германии с парламентской делегацией. Вот как она описала свои впечатления от поездки:
«Немцы ненавидят поляков, потому что считают их азиатами. Они полагают, что мы за них и против французов, но думают, что нам стоит занять более жесткую позицию. Немцы понятия не имеют, как обстоят дела в самой Англии. Они уверены, что мы мало страдали во время войны и давно о ней позабыли. Очень нечуткая нация. Партия Гитлера расколола народ и спасла Германию от прихода к власти социалистов/коммунистов. Практически вся молодежь поддерживает Гитлера. Немцы предполагают, что в следующей войне мы будем на их стороне»[239].
В последние месяцы существования Веймарской республики Андре Жид не терял надежды на то, что франко-германские разногласия уладятся. Он видел, что Германия на тридцать лет опередила Францию. Его соотечественник Роже Мартен дю Гар[240], впервые посетивший Берлин в ноябре 1932 г., с большим оптимизмом отнесся к тому, что происходило в Германии. Понаблюдав за уличной жизнью Берлина, дю Гар пришел к выводу, что в Германии пропагандируется новый тип человека, в котором «соединится настоящее и прошлое, индивидуализм и социализм»[241].
Леди Рамболд не была столь оптимистично настроена. «Последние несколько дней в Берлине что-то происходит, кругом масса полиции, – писала она матери. – Кажется, что мы находимся на пороге революции. Два дня назад разгромили Лейпцигскую улицу – не осталось ни одной целой витрины в огромном магазине «Вертхайм», а также стекол в других магазинах, которыми владеют евреи». Все это вытворили «нацисты», добавила леди Рамболдт и объяснила матери, возможно, еще не знакомой с этим термином, что это «что-то типа фашистов».
Однажды в воскресенье леди Рамболд шла от посольства к замку и, повернув за угол, увидела большую группу нацистов, догонявших одного несчастного коммуниста. Нацисты настигли его и начали бить. Жена британского посла писала: «По Унтер-ден-Линден туда-сюда носятся грузовики с полицейскими. Пока не стреляют, и, кажется, людям нравится все происходящее. В такой обстановке гулять становится намного веселей»[242]. Однако после того, как Гитлера назначили канцлером, все «веселье» закончилось и начался ужас.
После успеха нацистов на июльских выборах фюреру не предложили пост канцлера. Тогда Гинденбург сказал: «Этого человека сделать канцлером? Я сделаю его почтмейстером, пусть лижет марки с изображением моей головы»[243][244]. Через шесть месяцев политических перипетий Гинденбург был вынужден изменить свое мнение. Вскоре после полудня 30 января 1933 г. новый канцлер Германии Адольф Гитлер и члены его кабинета собрались в покоях президента. Стоя перед Гинденбургом, Гитлер поклялся отстаивать Конституцию, уважать права президента и сохранять парламентарную форму правления. Спустя 52 дня, 23 марта, в Рейхстаге был одобрен Закон о чрезвычайных полномочиях, положивший конец Веймарской республике[245]. Он разрешал правительству во главе с рейхсканцлером издавать законы. Теперь Гитлер мог управлять страной без оглядки на Рейхстаг.
Если назначение Гитлера канцлером формально не положило конец Веймарской республике, то клятва, которую он дал в тот день, показала, что дни демократического правления были сочтены[246].