Из воспоминаний спасенных

Одними из немногих источников, дающими более полное представление о ситуациях, с которыми столкнулись спасенные Киселевым евреи в советском тылу, в эвакуации и позже, по возвращении в Белоруссию, являются их собственные воспоминания. Соответствующие фрагменты встречаются у двух долгиновцев – Эммы Меерсон (Дуберштейн), жены партизана Анцеля Меерсона, вернувшейся вместе с мужем в Плещеницы, и Шимона Хевлина, вернувшегося с семьей после войны в Долгиново.

Истории жизни этих еврейских семей типичны для того времени.

Особенно подробны воспоминания Шимона Хевлина, рассказывающего о непростом пути, который преодолела его семья и другие евреи из Западной Белоруссии, эмигрируя из Советского Союза в Польшу, а оттуда – в Израиль, США, Англию и другие страны.

В 1944–1967 годах евреи, бывшие до 1939-го польскими гражданами, имели возможность выехать из СССР в Польшу. В 1946 году из Белоруссии в Польшу выехали 231 152 человека. Большинство евреев не задерживались в Польше. В 1956–1959 годах около 25 тысяч евреев выехали в Польшу, а затем репатриировались в Израиль[240]. Из Восточной Белоруссии евреи смогли начать выезжать в другие страны лишь в конце 1980-х – начале 1990-х. После войны, вернувшись из эвакуации, из армии, концлагерей, они не могли жить в местах, где уничтожили их родных и близких, и старались уехать в большие города, где еще оставались евреи. Так постепенно в местечках и деревнях Белоруссии не осталось евреев – они или эмигрировали, или переехали в крупные города.

Из воспоминаний Эммы Меерсон (Дуберштейн)

Мы с Меерсоном после войны вернулись в Плещеницы.

Там было очень трудно. Я вязала веники и так зарабатывала, а Анцель уже когда стал в леспромхозе по снабжению работать, то стало легче. Он очень много сделал для односельчан, но никто его не вспомнил.

Киселев после войны представил его к награде за то, что он помогал в переходе, но он даже не поехал получать эту награду. Я не помню, какую именно награду ему давали.

В 1959 году мы переехали в Польшу, там пожили пять с половиной лет и в 1964 году поехали в Израиль. Я не хотела, и мы много лет из-за меня не выезжали. У нас двое детей. И в 1999 году Анцель умер[241].

Из воспоминаний Шимона Хевлина

Дорога в эвакуацию и жизнь там

Дальше мы дошли пешком, а на какой-то станции, я не помню ее названия, нам дали один вагон на всех. Поезд часто шел без остановок, и тут же, в вагоне, приходилось справлять нужду.

Однажды остановились, не знаю, на какой станции и где, но вдруг увидели, что лежат замерзшие бураки для скота, мы выскочили и стали есть их.

Подъехали к городу Чкалову, теперь называется Оренбург, поезд остановился. Вижу, на перроне трое солдат стоят и кушают, я сразу выскочил, подошел к ним, начал плакать и просить кусок хлеба. Один боец взял и половину булки хлеба дал мне, и я, как дикий, начал здесь же ее съедать и не заметил, как поезд отошел, а я стою и не понимаю, что делать дальше.

Я был в кожухе без воротника, простоял так часа три-четыре, плакал, но никто не мог помочь, так как не знали, куда пошел этот поезд. Потом вижу, что с другой стороны приходит поезд и выходят из него мой отец с мамой, сестрой и младшим братом. Они увидели, что меня нет, и вернулись за мной. Я чувствовал, что вначале отец хотел меня ударить, но потом был очень рад, что я нашелся.

Один местный человек, который был недалеко от нас, сказал: “Вы знаете, недалеко отсюда есть местечко Сорочинск, и там близко совхоз «Октябрь». Все мужчины на фронте, некому там работать, вас с удовольствием возьмут туда”.

Тут подошел другой поезд, и мы поехали в Сорочинск.

Там отец пошел к какому-то начальству, нас посадили в сани (было уже много снега) и привезли в этот совхоз. Отец начал работать по снабжению, а я и старшая сестра пошли учиться в школу в Сорочинске. Младший брат оставался с родителями в совхозе.

Я пошел в шестой класс. Пришлось жить в семье евреев из Барановичей. Они приехали сюда еще в 1941 году. Я спал на сене на маленькой кровати, но очень хотел учиться. Семья эта меня держала, потому что отец каждую неделю привозил продукты.

Наступил 1944 год, летом освободили Белоруссию. Мы читали каждый день в газете об освобождении разных белорусских городов и деревень. А когда освободили Долгиново, то назвали его просто “населенный пункт”. Я даже обиделся, потому что Долгиново, где было 7 тысяч жителей, было больше, чем какая-нибудь деревня.

Мама сразу послала письмо Анне Гараниной с вопросом о старшем брате. Может быть, что-то кто-то о нем знал, так как думали, что он остался с партизанами. Она даже не спрашивала о своей маме, которую раненую мы оставили в лесу, – было понятно, что ее уже давно нет в живых.

Из ответного письма, который писал сын Анны Федор, мы узнали, что о Нахмане никто ничего не знает, а вот бабушка Брайна, которая оставалась в лесу, сейчас в Долгинове живет.

Возвращение в Долгиново

Когда я узнал, что бабушка жива, то сразу задумал к ней поехать. Я был самый ее любимый внук. Ее дом стоял рядом с нашим в Долгинове, и я постоянно находился у нее, она всегда меня защищала, когда меня ругали.

Но как можно было уехать в Долгиново, когда еще шла война и нельзя было без специального разрешения ехать? Везде были проверки.

И вот в один из дней, помню, что уже был конец учебного года, я бросил свои книги в доме, где жил. Взял (тогда я себе говорил, что одолжил) у хозяев булку хлеба и кусок сыра и пошел на железнодорожную станцию. В первом же поезде заскочил в товарный вагон и поехал. Я даже не знал, куда этот поезд едет – на север, юг, запад.

Через некоторое время, когда этот поезд остановился, я в другой заскочил. Сидел между вагонами или стоял там, где была возможность. Так и ехал в товарных вагонах. Было лето и не так холодно.

Не помню, сколько времени я так ехал. Наконец я добрался до Минска и начал узнавать, как доехать до Долгинова или до Вилейки, Куренца. Никто не мог мне этого сказать, и я решил идти пешком. Это километров 90–100 от Минска, но я пошел.

Когда я пришел в Долгиново, то нашего дома не было, он сгорел, а бабушка жила в доме ее дочери, моей тети. Там я с ней стал жить. Я сразу написал письмо родителям, чтобы они не волновались, но письмо шло тогда больше месяца.

Скоро закончилась война, и после 9 мая, где-то в июле, все мои родные вернулись в Долгиново. Еще несколько еврейских семей вернулись в наше местечко.

Я продолжил учебу в Вилейке.

Отец заведовал магазином в Долгинове. Люди привозили зерно, грибы, ягоды, яблоки, и отец все это собирал для государства, а людям платил деньги. Он работал в системе коопторга.

Потом пришло время, когда Сталин дал разрешение евреям, которые до войны жили в Польше, туда вернуться. Мы тоже захотели уехать. Нам, как и многим евреям, пережившим ужас фашистской оккупации, очень трудно было жить в этих местах, где все напоминало о страшном прошлом, о гибели многих наших родственников, друзей, знакомых.

Наш путь в США

Кроме нашей семьи и семей наших родственников с нами еще один молодой парень поехал в Польшу. У него родных не было, он оказался в Долгинове и подружился с нашей семьей.

Позже мы узнали, что его родители погибли в Новогрудке в 1941 году, и все годы после их гибели он поставил себе цель – дожить, чтобы вернуться в город и отомстить за них тем соседям, которые их убили. В тот день, когда немцы стали собирать всех евреев Новогрудки для уничтожения, родители успели детей втолкнуть в яму, которая была подготовлена ими раньше для спасения, закрыть ее, а сами не успели спрятаться.

Соседи, два брата, их схватили и били палками по голове отца и мать до тех пор, пока не убили. Дети это видели из своего укрытия через щель. Они досидели в яме до ночи, потом убежали в лес и попали в партизанский отряд братьев Бельских. После освобождения Белоруссии он пошел на фронт, затем вернулся и попал в Долгиново.

Родители подготовили документы для всех нас о том, что до 1939 года мы были польскими гражданами, и через некоторое время мы выехали в Польшу. Конечно, цель у нас была приехать в Израиль, тогда еще Палестину.

Нас привезли на юго-запад Польши в местечко Рикбах около Вроцлава, который был раньше немецким городом Бреслау. Мы сидели там как в лагере. Это уже был 1946 год. В конце года нелегально мы перешли границу с Чехословакией и жили в Братиславе. Там находилось много других евреев из разных мест.

Потом мы приехали в Австрию, которая тогда была разделена на четыре зоны, как Германия, – американскую, французскую, английскую и русскую. Мы должны были попасть в лагерь Веншайт, недалеко от Вены, но для этого нам нужно было пройти через советскую зону. Нам сказали, чтобы мы вели себя так, как будто не знаем ни еврейский язык, ни русский, а только греческий, потому, что у нас были документы, что мы греческие беженцы, коммунисты, были в партизанах, воевали против немцев и возвращаемся домой в Грецию. Нас научили нескольким греческим словам, которые знали и советские солдаты на границе.

Мы благополучно прошли границу, и тут я почувствовал, что не хочу оставлять Россию. Я все время думал о том, что Советский Союз, Сталин спас нас, а мы теперь уезжаем. Но отец мой сказал: “Сынок, подрастешь, ты поймешь, почему мы уезжаем отсюда”. Конечно, потом я многое узнал и понял.

Нам нужно было перейти Альпы и попасть в Италию, а оттуда нелегально в Израиль. Но так получилось, что мы оказались снова в Австрии, там немного побыли, а потом перешли в американскую зону в Германии. Там был лагерь для таких беженцев, как мы, и еврейские организации помогали уехать в США тем, у кого там были родственники.

Уже был 1947 год, и в ноябре было принято решение ООН о создании двух государств – еврейского и арабского. Все говорили о том, что будет война между евреями и арабами.

В это время отец нашел в США, в Нью-Йорке, своего брата. Я не хотел ехать в Америку, потому что для меня было только две страны, где я хотел жить, – Белоруссия и Израиль. Но мой дядя написал отцу: “Скажи твоему Шимону, чтобы он не был таким героем. Теперь в Израиле началась война. Десять лет – с 1939 по 1949 год – вы переносили невыносимые ужасы и мучения. Америка – свободная страна, захочет ехать в Израиль, купим билеты, и он поедет”.

В это время у меня появилась подруга, любимая девушка, которая потом стала моей женой, а тогда ей было 17 лет. Она со своей семьей позже нас приехала в Америку из Германии. Она из польских евреев, и в 1939 году они бежали в Белоруссию, затем их выслали в Сибирь. Так они выжили во время войны, а потом, как и мы, через Польшу хотели выехать в Израиль, но в Германии также попали в лагерь, где мы встретились. Через некоторое время она с родителями приехала в Америку.

Мы поженились, дети один за другим пошли, так и остались в США. А как только при Горбачеве появилась возможность свободно приезжать в СССР, я сразу приехал в Беларусь. Это было в 1991 году[242].