ДОРОЖКА ДЕВОЧЕК
ДОРОЖКА ДЕВОЧЕК
Не знаю — почему я решила пойти в гости к Франсине Лаби? Когда нас на встрече в Союзе французских женщин представили друг другу, Франсина, глядя куда-то в сторону, сказала: — Приходите ко мне. Только не знаю — найдете ли вы. Это восемнадцатый район Парижа. Шмен де фийетт...
Шмен де фийетт в переводе — Дорожка девочек... Может быть, я и приняла приглашение потому, что меня привлек адрес? В самом деле, не Елисейские поля, не Монмартр, не Пляс д’Этуаль, не бульвар Вольтера, не площадь Конкорд, а Дорожка девочек!
Я отправилась по необычному адресу вдвоем с москвичкой Галей. Мы решили добираться на метро и пешком. Галя не создана для машин, ходить с ней легко. Ей очень под стать имя Галя: она похожа на решительного галчонка, вырвавшегося из гнезда.
Мы доехали на метро до станции «Ля Шапелль» и вышли в темно-серые сумерки. Они лежали на земле темно-серой широкой полосой шоссе. Они висели над шоссе темно-серой тяжелой «плетенкой» железнодорожного моста. Они стояли вокруг темно-серыми стенами домов. Мы были на окраине города, уже пустынной в этот предвечерний час.
Юноша и девушка самозабвенно обнимались на углу. В ярко освещенном многолюдном Париже подобные сценки меня уже не удивляли. Здесь же, среди каменной полутьмы, такое объятие казалось дерзким вызовом в адрес серой повседневности.
Навстречу шла женщина на громких каблучках. Она объяснила, что да, действительно есть такая Рю де фийетт — Улица девочек, — надо идти прямо, направо, потом налево.
И Рю де фийетт действительно была на указанном месте. И была она похожа не то на узкий тюремный коридор, не то на широкую канализационную трубу. Вместо воздуха — вонь. Окна домов наглухо закрыты серыми ставнями.
— Ну и Париж! Здесь убьют — никто не узнает! — бодро сказала Галя. — Я позвоню в этот подъезд.
«Подъезд» скорее был бы похож на заколоченный досками чулан, если бы не медная с белым зернышком луковичка звонка.
Мне было жутковато. И меня обрадовало то, что моя спутница — птенец, прямо-таки топорщащийся от напряжения, — сохраняет присущий ей задор.
Дверь на звонок не открылась, но ставни раздвинулись, и на нас уставились старик и старуха. В клетке суматошно металась ослепительно-желтая канарейка.
— Вам надо Шмен де фийетт, а это Рю де фийетт. Чтобы попасть на Шмен де фийетт, вам, наверно, нужно вернуться к метро и, может быть, даже поехать на автобусе! — объяснил старик.
К метро мы откровенно бежали, взявшись за руки.
Впервые в жизни я обрадовалась полицейскому.
— Месье, скажите, ради бога, где здесь Шмен де фийетт?
Полицейский, или, как говорят во Франции, ажан, удивленно присвистнул и подозвал другого. Оба стали оживленно обсуждать что-то, поглядывая на меня и на Галку, топтавшуюся на тротуаре.
— Там собрание какое-нибудь? — спросил первый полицейский.
— Откуда я знаю? Мы просто идем к знакомой в гости!
— В гости на Шмен де фийетт?! — присвистнул второй ажан, листая справочник Парижа. — Где-то она здесь запуталась! Никогда ее никто не спрашивает, а сегодня вот уже второй раз, а мы и сами толком не знаем, где она!.. Идите прямо, первая налево и еще раз налево!..
Мы торопливо зашагали дальше.
— Валя! — вдруг завопила Галка. — Ну, да! Это мой муж в такси. Я же ему сказала заехать за нами.
— Валя! — закричала я вслед человеку, существующему для меня лишь с именем, отчеством и фамилией.
Мы снова побежали.
Шмен де фийетт оказалась похожей не на улицу, а на тропинку, идущую вдоль длинного ряда низких, плохо различимых в темноте домишек. Такси «Вали» уже было здесь. Водитель, точно так же, как и мы, долго расспрашивал дорогу у ажанов. Понятно, что адрес их удивлял: трудно представить себе, что кто-то едет в гости в девять часов вечера на Шмен де фийетт. Когда мы вошли в домик Лаби, хозяева уже ложились спать. Два светлоголовых глазастых мальчонка вскочили с расстеленного на полу матраца слева от нас. Справа появился высокий плотный блондин в пиджаке, наброшенном на плечи. Прямо перед нами Франсина ставила на стол большое блюдо с салатом.
— Мы только что поужинали. Но этого не трогали. Думали, может, вы все-таки придете!
В одноэтажном домике Лаби — три комнаты: кухня (и одновременно столовая), в которую попадаешь сразу же, переступив порог жилища, детская и спальня. Но, войдя сюда, кажется, что вся квартира — не то амбар, не то сарай, перегороженный на три части.
— Нет, вы не совсем угадали! — воскликнула Франсина. — Не амбар и не сарай, а конюшня. Мы живем в бывшей конюшне. И главная беда здесь — не теснота, а сырость. Ничего, если бы ребята спали на деревянном полу. Но здесь пол каменный. Грибок ест стены. У всех тут ревматизм.
Глядя чуть-чуть в сторону, Франсина рассказывала о том, как трудно живется семье, как почти ежедневно дорожают продукты, одежда, как почти невозможно свести концы с концами. Но слова ее звучали не уныло, а резко, энергично и даже как бы торжествующе.
— Я очень рада, что вы пришли, — возбужденно засмеялась она, — я рада, что вы видите, как живет семья рабочего-железнодорожника. Все семьи здесь живут так... Я рада даже тому, что вы нас долго искали. Это Париж, в котором мы живем. Другого Парижа мы не знаем. Однажды поехали с детьми в зоологический сад — надо же как-то развивать мальчишек, — так нам это путешествие стоило семнадцать франков. Больше, чем зарабатывает мой муж за день! Нет, мы бываем очень редко в том, другом, Париже!
— Когда же вы были там последний раз?
Муж и жена переглянулись. Громкий, со звонкими всплесками шепот мальчишек вдруг затих.
— Она была последний раз в том Париже восьмого февраля! — сказал Жан-Клод Лаби.
Восьмое февраля... Станция метро «Шаронн»... Многотысячная демонстрация к площади Бастилии — демонстрация протеста против разбойничьих действий французских фашистов. Полицейские отряды заблокировали демонстрантам путь, а народный прилив нарастал. Началась давка. Полицейские стали сбрасывать людей с лестниц метро вниз. Били и топтали всех подряд — мужчин, женщин, стариков, подростков. Восемь человек были убиты. Многие тяжело ранены.
— Женщины и девушки со Шмен де фийетт были там. Мы шли, взявшись за руки. Пели. Потом я помню, что меня долго били по голове. Потом я несколько недель лежала в больнице... — сказала Франсина.
— Пока девочка лежала, я сводил концы с концами в доме. Я делал все, что обычно делает она: стирал, мыл пол, готовил для детей! — с достоинством и какой-то неумелой нежностью сказал Жан-Клод. И стройная высокая Франсина вдруг показалась мне действительно девочкой.
— Муж все делал! — гордо подтвердила она. — Может быть, ему снова придется делать это. У меня до сих пор очень болит голова. Трудно поворачивать голову.
Перед нами была героиня Шаронны. Я спросила:
— Франсин, почему вы не сказали раньше, что были там?
Глядя чуть-чуть в сторону, женщина буднично проговорила:
— Право, не знаю. Может быть, потому, что, хотя там было очень трудно, еще труднее... сводить каждый день концы с концами!
...Елисейские поля очень красивы поздно вечером. Здесь разрешены лишь белые огни реклам. Сияют огни кинотеатров, кафе, магазинов. И каждый раз кажется, будто вокруг ярко расцвели белые вишни.
Но в тот вечер нам представлялось другое: будто вся Шмен де фийетт, вся Дорожка девочек, израненная и избитая, глядит тихими темными глазами на Елисейские ноля и куда-то дальше, в сторону, поверх Елисейских полей.