Страничка четвертая
Страничка четвертая
Бывают ли «легкие дела»? — Как это было в Лесозаводске. — Война продолжается!
Я у него спрашиваю: а бывают ли хотя бы сравнительно легкие дела? Спрашиваю потому, что накануне прочел в его наградных документах: «...за раскрытие особо сложных преступлений...» Он на минуту задумывается, потом говорит:
— Да ведь как судить: простое, сложное? Я же говорю, оно всякое становится простым, когда в нем разберешься...
Он рассказал о нескольких из последних дел, которые ему довелось распутывать. Признаться, я был даже несколько разочарован: до чего все оказывается простым и логически обоснованным. Ничего таинственного!
— Таинственного? — переспрашивает Шевченко. И смеется. Заразительно смеется. У него хороший, располагающий смех. — Чего-чего, а таинственного я могу вам три нормы выдать. Этого добра в нашей работе навалом. Да вот, далеко за примером не ходить...
И он рассказывает мне подробности лесозаводской истории, о которой я некогда уже слыхал, но в общих чертах. Она в свое время нашумела у нас в Приморье.
Вот какая это история.
...Лесозаводск — город на берегу стремительной Уссури. Одноэтажный, деревянный, разбросанный, он с первых дней своего существования отгородился от жизни заборами, закрылся ставнями, у каждых ворот выстроил штабеля аккуратно нарубленных поленьев, — тихий, далекий город. Правда, последние годы шумная разноголосица жизни вторглась и сюда: стали появляться новые предприятия, разросся Уссурийский деревообрабатывающий комбинат, возникли новые улицы, открыты новые школы, больницы.
И только в одном город поныне остался неизменным: в тихом, спокойном образе жизни. Здесь не любят чрезвычайных происшествий. Ни шумных драк, ни скандальных гулянок, ни тем более грабежей в Лесозаводске не знают.
И вот некоторое время назад город был взбудоражен целой серией бандитских налетов на магазины. Грабители казались неуязвимыми. Они появлялись обычно в конце рабочего дня, перед самым закрытием магазина. Запирали двери, один загонял в угол продавщиц и держал их там, угрожая оружием, второй в это время забирал выручку. Ничего из товаров они не трогали, брали только деньги, да и то крупную купюру. Оба орудовали в масках, в перчатках — никаких следов, никаких особых примет.
Была поднята на ноги вся окрестная милиция, на помощь ей пришли общественники-рабочие. Они патрулировали по улицам, дежурили у магазинов — никакого результата. Пройдет две-три недели, уляжется шум — смотришь, новый налет, да какой! Нахальнее прежних.
В Лесозаводск выехал сотрудник краевого управления. Однако, сколько он ни бился, ничего выяснить не смог и, возвратясь во Владивосток, вынужден был доложить: дело таинственное, ничего не получается.
На коллегии ему вежливо, но недвусмысленно дали понять, что для профессионального чекиста, разведчика ссылаться на таинственность — это уж самое последнее. И командировали в Лесозаводск Шевченко.
Забыв о том, что детективные истории меня интересовать не будут, я чувствую, что мне не терпится узнать: а как же ему-то, Шевченко, удалось развязать этот узелок? Он улыбается:
— А против любых узелков есть одно нехитрое средство: спокойное аналитическое мышление. Я рассуждал примерно так: чего не учел мой предшественник, какими средствами он не воспользовался? Он убедил себя, что примет грабителей действительно никто не знает.
И вот я проделываю заново работу, которую он уже сделал: встречаюсь и беседую с каждым, кто хоть что-нибудь может мне рассказать об этих «таинственных» бандитах. А люди уже напуганы, рассказывают неохотно, предпочитают отмалчиваться: дескать, ты поговоришь с нами да уедешь, а нам-то здесь жить...
Наконец из великого множества опросов выясняются две приметы: один из грабителей рыжий, и на рукаве у него заплата. Немного. Но лучше, чем ничего. По этой-то заплате да еще по характеру преступлений (такого в Лесозаводске отродясь не было) можно предположить, что действуют приезжие или хотя бы один из двоих приезжий, — я добрался до некоего Сидоренко. Работал он в пожарной команде, недавно приехал из Читы. Там был судим за грабежи, во многом сходные с лесозаводскими. Имеет в общей сложности сто лет судимости (четыре раза по двадцать пять), но каждый раз счастливо подпадал под амнистии. Сейчас, говорят, завязал, ведет тихую жизнь. Во всяком случае, ни жена, ни соседи, ни жена брата (а жили они вместе, два брата, оба женатые) ничего худого сказать о нем не могут.
Я не торопился встречаться с ним — до тех пор, пока не составлю о нем возможно более полное представление. Но вот наконец пришел и его черед. Входит. Я гляжу и глазам своим не верю: рыжий! В ватнике, и на рукаве заплата...
Если даже одежду не счел нужным переменить, значит, спокоен. Думает, что мне ничего не известно.
Спрашиваю: где был в воскресенье 17 апреля? (А это был примечательный день: пасха. В этот день произошло последнее ограбление.)
— На охоте, — говорит. И смотрит на меня спокойно, невозмутимо.
— С кем ходил?
— С братом.
— Куда ходили?
Называет место. Спрашиваю: маршрут, по которому шли, можешь нарисовать?
— Ясное дело, могу, — отвечает. И все так же спокойно берет карандаш. Он рисует, а я думаю: неужели вся моя версия несостоятельна? Нет, что-то слишком спокоен этот Сидоренко!
А тот закончил рисовать, протягивает листок и с этакой хитрецой поглядывает на меня. Дескать, съел? Еще какие-нибудь вопросы будут?
— Я понимаю, гражданин начальник, — говорит, — ваше дело такое: держать меня под надзором. Веры-то мне быть не может...
— И на том спасибо, что понимаешь, — отвечаю. — Посиди, коли так, поскучай. Сейчас вернусь.
И ухожу в соседнюю комнату. А там допрашивают второго Сидоренко, брата.
— Где был в день пасхи?
— На охоте.
— С кем ходил?
— С братом.
— Маршрут, каким шли, можешь нарисовать?
— Пожалуйста.
Он рисует, а я гляжу из-за его плеча. И будто гора с плеч. Вот вам и вся таинственность! Маршрут-то к месту охоты он нарисовал другой! Выходит, обо всем они условились заранее, кроме этой мелочи.
Потом, когда мы их приперли к стенке этими схемками, они уже не отказывались. Сознались во всех девяти ограблениях. Мало того, сами, по доброй воле, рассказали, что выработали план «механизации» своего промысла: купят моторную лодку и по Уссури, от селения к селению, в глубь тайги. Быстрота и неуловимость!
Держали они себя скромно. Идут на преступление — возьмут сверточки с бельем, будто в баню собрались. Ограбят магазин, деньги спрячут и впрямь отправляются в баню.
Попарятся, помоются, на обратном пути поллитровочку купят, — сидят дома, женам на радость, выпивают помаленьку, неторопливый разговор о жизни ведут. Кому в голову придет, что это два оголтелых бандита?..
— Вот так, — заключает Николай Васильевич. — Пожалуйста, хоть сейчас готов поверить и в таинственность, и во всякую чертовщину, да, к сожалению, опыт не позволяет...
И в эту минуту мне приходит в голову дикая мысль. А что, если представить себе на мгновение, что преступники, участвовавшие во всех тридцати тяжких преступлениях, раскрытых майором Шевченко (он уже давно майор), все живы-здоровы, гуляют на свободе, где-то рядом с нами, в нашем городе? В переулке, но в котором? За стеной, но за какой? Мы снаряжаем детишек в школу и выбираем в магазине обновки, а они рядом. Мы прощаемся с любимыми и спешим на работу, а они рядом. Мы строим какие-то свои планы, о чем-то мечтаем, а они рядом, рядом, рядом...
Страшен был бы такой город!
Не сочтите за парадокс, но в чем-то солдату даже легче, чем работнику милиции. Это не моя мысль, это мысль полковника Ященко, Александра Анисимовича Ященко, нынешнего начальника отдела уголовного розыска. Бывший фронтовик, командир батареи, человек спокойного расчета и завидной собранности, уж он-то знает, что такое опасность. И для него, так же как для Шевченко, для Егорова, для десятков других, война за эти двадцать с лишним послевоенных лет не прекращалась ни на один день.
Во Владивостоке почти все они живут в одном доме, на улице Менжинского. Это большой, шумный и, по правде сказать, не очень уютный дом. Сейчас на окраинах строят лучше. Впрочем, им, солдатам невидимого фронта, в те короткие часы, когда удается приехать отдохнуть, он кажется почти раем — дом, полный гомона телевизоров, детского смеха, теплых домашних запахов. Он кажется им таким еще и потому, что ни один из них не знает, в какую минуту на лестнице рассыплется торопливый стук каблуков посыльного:
— Срочный вызов!..
Это значит, война продолжается.