Иван Медведев В СПИСКЕ ГЕРОЕВ НЕ ЗНАЧИЛСЯ...
Иван Медведев
В СПИСКЕ ГЕРОЕВ НЕ ЗНАЧИЛСЯ...
Летом прошлого года мне предложили поехать в Грузию, собрать там материал о героизме работников милиции и написать о них серию очерков. Мне вручили список героев моих будущих очерков, их адреса и краткое описание подвигов.
Имя Георгия Николаевича Шавлухашвили в списке не значилось. Впервые я услышал о нем в Министерстве охраны общественною порядка Грузии от Константина Варламовича Мелашвили — работника управления кадров. Константин Варламович — член Союза журналистов, автор многих очерков и рассказов о милиции.
Мы говорили о моем задании, о людях, с которыми мне предстояло встретиться, о том, где и как их легче разыскать.
В конце нашей беседы Константин Варламович задумался, что-то прикидывая в уме. А потом решительно открыл сейф, достал из него синюю папку с белыми тесемками. Долго в ней рылся и наконец протянул мне какие-то бумаги, схваченные обыкновенной канцелярской скрепкой.
— Вот, познакомьтесь, может, заинтересуетесь, — сказал он и вздохнул. — Сам хотел заняться, да, видно, не соберусь: времени не хватает.
Всего три листка. Читаю первый, исписанный ровным твердым почерком.
«Дорогие товарищи, вы просите меня приехать к вам в Тбилиси или прислать свою подробную биографию, в которой была бы изложена моя деятельность в органах милиции, в армии, и чем я занимаюсь теперь. К сожалению, я никак не могу удовлетворить вашу просьбу. Приехать в Тбилиси — такой возможности у меня сейчас нет. Что же касается моей биографии, то, если ее писать, может выйти целый роман. А романы я писать не умею по причине отсутствия писательского таланта. Так что если вы интересуетесь моей жизнью, то советую обратиться к моим старшим товарищам (перечисляются звания, имена и фамилии), с которыми я многие годы вместе служил в органах милиции, воевал на фронте, у которых учился преданно служить нашему народу. С приветом к вам, Шавлухашвили».
Два других листка — письма из Чехословакии.
«Дорогие Георгий Николаевич, Мария Александровна и маленький Николай! Разрешите пожелать вам всем здоровья и выразить большую благодарность за ваше гостеприимство и ваши письма.
Дорогой Георгий Николаевич, я уже сделал о вас большую передачу по радио, передал некоторые интересные данные коллективу авторов уже изданной на днях книги «За свободную Чехословакию» под редакцией маршала И. Конева. Это материалы, где речь идет о вас, о первом советском офицере-освободителе, вступившем в 1944 году на территорию Чехословакии. 9 мая, в День победы, в нашей газете о вас и генерале Лисинове будет помещена большая статья. Я вам пришлю эту газету...
С большим дружеским приветом от всей моей семьи. Ваш Богуслав Хнёупек».
Второе письмо — от председателя районного народного совета ЧССР Яна Пирчи.
«Для нас, — говорится в нем, — приятно и радостно, что герой-офицер Советской Армии, который первым вступил на землю нашей любимой Родины, чтобы освободить ее от ненавистных фашистов, жив и что мы можем встретиться с ним.
Разрешите, дорогой Георгий Николаевич, пригласить Вас к нам в Чехословацкую Социалистическую Республику».
— Перелистайте подшивку газеты «Заря Востока» за 1964 год, — посоветовал мне Константин Варламович, — помнится, там что-то было о Георгии Шавлухашвили. Чуть ли не статья этого самого Хнёупека.
И вот я в библиотеке. В номере за 9 мая я нашел то, что искал. На четвертой полосе газеты крупным шрифтом набрано: «Где вы, капитан Шавлухашвили?»
«До недавнего времени считалось, что днем вступления освободителей на территорию нашей страны является 6 октября, — писал Богуслав Хнёупек, московский корреспондент словацкой газеты «Правда». — Так указано во всех официальных документах. Однако выяснилось, что первые соединения армии-освободительницы достигли наших границ на целых две недели раньше этой даты. Первые части Советской Армии вступили на территорию Чехословакии 20 сентября 1944 года в районе восточнословацкого села Калинов».
В Москве Богуслав Хнёупек встречался с бывшим командиром 3-го горнострелкового корпуса генерал-лейтенантом А. Я. Ведениным, который рассказал следующее:
«Летом 1944 года наш корпус дислоцировался на побережье Крыма. Это соединение имело богатый опыт боев на Кавказе, при обороне Малой земли, а также в Крыму при взятии Сапун-горы.
Нам достался участок на стыке 1-го и 4-го Украинских фронтов. Немцы укрепились на вершинах гор. У них были отличные укрытия. Минные поля и три ряда заграждений позволяли гитлеровскому командованию рассчитывать на неприступность своих позиций. Немецкие артиллерийские части держали под обстрелом дороги и тропинки,пересекающие карпатские леса. 20 сентября около семи часов утра после нашего артналета поднялась в атаку 242-я горнострелковая Таманская дивизия, которой командовал генерал-майор В. Б. Лисинов. Наступление дивизии развивалось успешно. Особенно отважно сражались бойцы первого батальона 900-го горнострелкового полка, которым командовал капитан Шавлухашвили. По бездорожью, по скалистым лесным тропинкам они проникли к самой границе Чехословакии, к подножию горы Кичера. Фашисты, укрепившись на поросшей лесом вершине, упорно защищались. Капитан Шавлухашвили принял решение: не атаковать вершину, оставить у подножия горы одну роту, а с двумя другими зайти противнику в тыл. Немцы не ожидали удара с тыла. Появление советских воинов вызвало панику среди фашистов. В штыковом бою большинство гитлеровцев было уничтожено, остальные взяты в плен. Эта смелая операция открыла путь другим армейским соединениям. Спустя два часа — в восемь сорок пять утра — батальон 897-го горнострелкового Севастопольского полка вступил на землю Чехословакии».
Заканчивая свою статью в газете «Заря Востока», Богуслав Хнёупек писал, что установить историческую правду лучше других помогут сам капитан Шавлухашвили и бойцы его батальона, и призывал:
«Где вы, товарищ Шавлухашвили, откликнитесь на нашу просьбу!»
И он откликнулся, несмотря на свою скромность. Он написал в редакцию письмо, в котором было всего лишь несколько слов:
«Бывший командир первого батальона 900-го горнострелкового полка 242-й горнострелковой Таманской дивизии капитан Шавлухашвили — это я. В настоящее время живу в селении Лидзава, рядом с Пицундой».
В Лидзаву в тот же день выехали два корреспондента «Зари Востока». А 23 июня 1964 года в газете появился их большой материал: «Эхо горы Кичера», в котором подробно рассказывалось о вступлении батальона капитана Шавлухашвили на землю Чехословакии.
Два года, конечно, срок. Да и мало ли о ком пишут газеты, разве всех запомнишь! В Сухуми в Министерстве охраны общественного порядка Абхазии о Георгии Николаевиче Шавлухашвили мне никто ничего сказать не мог.
— Подполковник в отставке, герой войны, всю жизнь прослужил в милиции? Нет, такого не знаем.
Словом, в списках героев не числился.
В Пицунду я приехал в воскресенье. Дежурный по отделению милиции, проверив мое командировочное предписание, выданное в Москве Министерством охраны общественного порядка, нахмурился.
— Да, есть такой Шавлухашвили, живет в селении Лидзава. А что он натворил?
— Пока не знаю, — ответил я встревоженному дежурному. — Вот хочу выяснить.
Дом, каких здесь много, — большой, просторный, сложенный из камня, с верандой, но еще не достроенный. Во дворе фруктовые деревья, цветы.
У ворот меня встретил рыжий мальчишка лет семи-восьми, весь обсыпанный конопушками. Это, наверное, и есть «маленький Николай», подумал я.
— Вам папу? Сейчас!
Мальчик метнулся сначала в пристройку, где была летняя кухня, а оттуда — в дом.
Из пристройки вышла светловолосая, средних лет русская женщина и, заслонившись рукой от солнца, стала молча разглядывать приезжего.
«А это кто? — подумал я. — Жена Мария Александровна, гостящая родственница или одна из тех отдыхающих «дикарок», которыми здесь летом забиты все углы и веранды?»
— Папа, да скорей же, тебя ведь ждут! — выпорхнул на недостроенное крыльцо Коля.
Я не сразу сообразил, что идущий к воротам человек в легких домашних брюках, без рубашки — это и есть капитан Шавлухашвили.
Он шел неторопливо, легкой, пружинящей походкой спортсмена или охотника. На вид ему можно дать сорок пять — пятьдесят, не больше — так он молодо выглядит для своих шестидесяти пяти лет. Крепкое, загорелое тело, свежее, чисто выбритое лицо, лишь слегка тронутое морщинками. И только глаза свидетельствуют о том, что человек этот уже немолод.
Сдержанно поздоровался, разглядывая меня пристально и внимательно. Выслушав меня — кто я, откуда и зачем приехал, — сухо сказал:
— Боюсь, что зря утруждали себя. Про меня вы все могли узнать и в Тбилиси. Я вряд ли могу быть вам полезен: не умею да и не хочу рассказывать о себе.
Мой журналистский опыт подсказал, что настаивать в таких случаях нельзя, но и отступать сразу тоже не следует.
— Тогда позвольте мне, Георгий Николаевич, — сказал я, — быть вашим гостем. По крайней мере хоть сегодня.
— О, это другой разговор! — сразу же переменился Шавлухашвили. — Заходи, кацо. Мария, Коля, принимайте гостя. Знакомьтесь: жена Мария Александровна, а это мой наследник. Вот только конопатый он чересчур.
Коля с укором посмотрел на отца и в одно мгновение из рыжего превратился в ярко-красного.
— Но это не беда, — поспешил успокоить сына Георгий Николаевич. — Это пройдет. Я в детстве тоже был конопатым.
Коля облегченно вздохнул.
Обедали мы на веранде. День был жаркий, и Георгий Николаевич сидел за столом в легких домашних брюках и без рубашки. На замечание Марии Александровны, что это неприлично и что ему следовало бы одеться, он сказал:
— Да, в самом деле! Как же это я? А может, сойдет? Не идти же мне сейчас одеваться! Борщ остынет и вино выдохнется.
— Ладно уж, что с тобой сделаешь, — ласково улыбнулась Мария Александровна мужу. — У тебя на все причины.
За столом между родителями возник спор.
— А что, скажешь, мы учим ребят хуже, чем учили раньше? — спросила Мария Александровна.
— Конечно! Вот он сидит, твой ученик. Спроси его, что он знает? — Георгий Николаевич ободряюще подморгнул сыну: дескать, не принимай всерьез, я шучу.
— Да больше, чем ты в его годы! — вспыхнула Мария Александровна. Как завуча школы, ее, видимо, задели слова мужа.
Этот спор прекратил маленький Шавлухашвили.
— Я здесь, а вы про меня говорите, — заметил он родителям. — Это непедагогично.
— Коля! — рассмеялась Мария Александровна. — Не вмешивайся, когда говорят взрослые.
— Мама, но ты же сама об этом папе говорила. Скажешь, нет? Я играл в саду и все слышал. — И вдруг ни с того, ни с сего в мою сторону: — Дядя, а вы воевали на войне? И мой папа тоже. Знаете, сколько у него орденов? Восемь! И четыре медали.
Тут уж отец осуждающе поднял глаза на сына. Но Коля — молодец! Я немедленно воспользовался случаем и спросил Георгия Николаевича, на каких фронтах он воевал. Выяснилось, что в 1943 году мы вместе были под станицей Крымской. Часть, в которой служил Георгий Николаевич, была нашим соседом слева. Как водится, начались воспоминания, и лед тронулся. Мы проговорили три дня и три ночи. Вернее, Георгий Николаевич рассказывал, а я слушал.
На фронт он ушел добровольцем, хотя мог бы и не ходить: в горвоенкомате на него была бронь. Он рассудил так: «С бандами давно покончено, а с карманниками и ворами потом разберемся. Сейчас же мое место на фронте!»
Снял с себя милицейскую форму, оделся в штатское и — в райвоенкомат. Уже с вокзала позвонил начальству, сказал, что уезжает на фронт. Начальник в первую минуту вскипел, а потом вздохнул и сказал в трубку: «Гоги, береги себя. И... возвращайся с победой!»
Сначала Георгия направили на офицерские курсы, а затем в Иран. Побыл там месяц, второй, а потом начал строчить рапорты:
«Тут и старики могут с ружьем торчать, а меня прошу направить на фронт, в действующую армию...»
Гитлеровцы уже захватили Украину, рвались на Дон, бомбили Кубань и Северный Кавказ. И вот лейтенант Шавлухашвили снова в родном Тбилиси, в одном из штабов.
— Вы назначаетесь командиром роты в 900-й горнострелковый полк, — сказали ему.
...Перевалы. Горные перевалы Главного Кавказского хребта. Заоблачные выси, морозные дни и ночи. Свист ветра и пуль... За спиной внизу родная Грузия, а впереди, тоже внизу, клубится туман, и из этого тумана лезут и лезут враги. В рогатых касках, с посиневшими лицами, с автоматами в руках. Их бьют, бьют, бьют! А они лезут и лезут.
Шавлухашвили в горах свой человек. Походил он по ним за свою жизнь немало. И все с винтовкой и маузером. В 1921 году он вступил в Красную Армию, в 1-й Грузинский кавалерийский полк. В Закавказье в ту пору орудовали многочисленные банды эсеров, меньшевиков, дашнаков, мусаватистов, создаваемые и поддерживаемые иностранными разведками. Эти банды убивали коммунистов, советских служащих, терроризировали население, разжигали национальную рознь.
Для борьбы с бандитизмом из состава 1-го кавалерийского полка был сформирован специальный эскадрон и передан в подчинение органов ВЧК. В составе этого эскадрона где только не пришлось побывать Георгию Шавлухашвили! Он изъездил верхом всю Грузию, Армению и Азербайджан. Был даже в Средней Азии, на границе с Афганистаном, где принимал участие в ликвидации басмачества.
Так вплоть до 1930 года. В тридцатом году Шавлухашвили предложили работу в органах милиции. Сначала он был рядовым милиционером, а затем его направили в школу. По окончании школы он работал оперуполномоченным уголовного розыска в Тбилиси. Но и здесь ему мало приходилось заниматься непосредственно своим делом. Стоило где-нибудь на границе с Турцией появиться новой банде, как Георгий Шавлухашвили немедленно включался в оперативную группу и снова садился на коня. Он принимал участие в ликвидации закордонных банд Исо-хана, Аджихалила, братьев Топчиевых.
В 1936 году в Хашурском районе Грузии появилась банда Бестаева. Двадцать семь отчаянных головорезов, вооруженных и подстрекаемых иностранной разведкой, грабили колхозы, жгли села, убивали коммунистов и комсомольцев.
Шавлухашвили в то время снова находился на учебе. Однажды его вызвали прямо с занятий и сказали, что он включен в оперативную группу, которой поручена ликвидация банды Бестаева.
Готовились они к этой операции долго и тщательно. Всю банду захватили без единого выстрела. Но главарю удалось скрыться, и вскоре он снова дал о себе знать. И вот как-то в школу, куда опять вернулся Шавлухашвили, позвонил Михаил Александрович Григолия, начальник уголовного розыска республиканской милиции.
— Слушай, Гоги, тебя хочет видеть Клавдиоз Султаношвили.
— Когда?
— Немедленно! Давай приходи, я уже здесь.
Клавдиоз Султаношвили возглавлял тогда грузинских чекистов.
— Георгий, знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил Султаношвили. — Хочу поручить тебе разыскать этого мерзавца Бестаева и доставить его ко мне живым. Понимаешь, живым! Он многое знает и обязан нам все рассказать. В помощники бери себе любого, кого ты найдешь нужным. Ну как, согласен?
— Задача ясна, — ответил Шавлухашвили и, подумав, добавил: — Только одно условие: никаких помощников мне не надо, сам справлюсь.
— Ну что же, — тоже подумав, сказал Султаношвили. — Но смотри, Гоги, будь осторожен, Бестаев стреляет без промаха. Держи меня в курсе всех своих планов...
В тот вечер Георгий еще не знал, каким образом он будет брать Бестаева, каких-либо определенных планов у него тогда еще не было. Случайно, когда Султаношвили заговорил о помощниках, в голове мелькнуло: «А что, если для этого дела привлечь тех двух шалопаев — Антона и Дмитрия?..»
Антон и Дмитрий — молодые деревенские парни, работать в колхозе не захотели, решили уйти в горы и жить вольной жизнью. Но «вольная» жизнь без жратвы — не жизнь. Украли в колхозной отаре сначала одного барана, потом другого. Их поймали, хотели провести с ними «разъяснительную работу», но они не дождались этой «работы» и опять убежали в горы. Их снова поймали, и снова они убежали. Наконец, их изловили в третий раз. Теперь милиционер и два вооруженных комсомольца-активиста решили препроводить любителей вольной жизни в районное отделение милиции. Дорогой, улучив момент, Антон и Дмитрий напали на своих конвоиров и обезоружили их. Подвели к реке, посадили на паром и велели паромщику отчаливать. А сами скрылись, прихватив с собой оружие.
В милиции, конечно, переполошились, дали задание изловить преступников. Теперь Антон и Дмитрий стали именоваться бандой. Один из них, Дмитрий, оказался каким-то дальним родственником Шавлухашвили. Георгий узнал об этом случайно, от одного знакомого из того же Хашурского района. Вот он и решил теперь воспользоваться этим родством: с помощью Дмитрия выманить из гор Бестаева и задержать его.
Поехал в село, разыскал там мать Дмитрия.
— Как же так получилось, что твой сын стал бандитом?
— Молчи, Гоги, — сказала старая женщина, — я сгораю от позора. Скажи лучше, что мне теперь делать — утопиться?
— Зачем? Надо спасать сына.
— Как? Если бы я могла? Он же меня не слушается...
— Доверься мне, и я тебе помогу.
— Говори, Гоги, что я должна сделать?
— Он дома бывает?
Она молча кивнула.
— Устрой мне с ним встречу. Но только так, чтобы никто об этом не знал...
Георгий вернулся в Тбилиси и подробно изложил свой план начальству.
— Других возможностей заманить Бестаева у нас нет. Это должны будут сделать Антон и Дмитрий, — сказал он в заключение. — Но мне нужно ваше твердое обещание, письменная гарантия высших органов в том, что этим двум дуракам будет даровано прощение.
На другой день Георгию Шавлухашвили была вручена официальная бумага, в которой говорилось о том, что если Антон и Дмитрий помогут органам милиции изловить бандита Чако Бестаева, то тем самым они искупят свою вину и будут оставлены на свободе.
Ровно через три дня после первой встречи с матерью Дмитрия Шавлухашвили снова был в селении...
— А ночью я выехал на лошади в указанное мне место, — рассказывает Георгий Николаевич. — Ехать пришлось километров пятнадцать, не меньше. Один, сами понимаете, страшновато было. Вдруг тихий свист в темноте. Я ответил таким же свистом. Слышу голос:
— Стой, Гоги, слушай меня.
Вижу, под деревом силуэт человека в белой папахе. Лица, конечно, разглядеть невозможно.
— Привяжи лошадь, — говорит мой ночной собеседник, — сними с себя все оружие и пойдешь со мной.
— Зачем такой позор? Я же милиционер, как я могу снять с себя оружие! Вас ведь двое, неужели вы меня боитесь? И не затем я ехал сюда, чтобы стрелять в вас. Есть дело важнее.
— Нет, оружие оставь здесь.
— А если кто украдет и коня и оружие? Как я потом покажусь своему начальству?
— Головой клянусь: все будет на месте.
Я подумал: делать нечего, придется подчиниться. Снял винтовку, маузер, повесил на луку седла. Пистолет на всякий случай оставил в кармане. Привязал лошадь, подхожу. Повел меня человек в гору. Я подумал: хорошо, что он идет впереди, а не сзади меня.
Шли мы долго. Сначала поднялись в гору, потом спустились вниз и снова полезли вверх. Никакой тропинки не было, лезли прямо по склону. Наконец выбрались на вершину, и тут я увидел далеко внизу, на дне ущелья, костер. Мой провожатый словно забыл обо мне, шел впереди, не оглядываясь. В одном месте показалось, что еще кто-то идет за мной следом.
Костер уже близко. Вижу, рядом лежит зарезанный баран, на костре что-то варится. Людей нет.
— Можешь подойти к костру, — сказал человек в белой папахе, пропуская меня вперед.
Подошел, стою. У костра по-прежнему никого нет. И мой провожатый из темноты не выходит.
— Ты куда меня привел? — говорю я ему. — Где Дмитрий? Ты?
— Не торопись, все в свое время.
Жду пять, десять минут. Снова спрашиваю темноту, где Дмитрий.
— Здесь я, Гоги, — услышал я новый голос за своей спиной.
Подумал: «Это, значит, он всю дорогу шел за мной следом».
— Ты хотел со мной поговорить, Гоги, я тебя слушаю.
— Выйди сюда! Как я могу с тобой говорить, если не вижу твоего лица?
— Ты сказал матери, что можешь нас спасти. Это правда? — продолжал из темноты голос.
— Ты знаешь, Георгий, что дела наши плохи. Мы никого не убили, но натворили много глупостей. Мы бы давно вышли и сдали оружие, если бы знали, что нас не убьют. Пусть тюрьма, Сибирь, только не смерть. Что ты молчишь, Георгий? Скажи, действительно ли ты можешь нам помочь, в силах ли ты обещать нам жизнь?
Георгий ответил не сразу. Из чисто, как он сказал, психологических соображений. Выдержав необходимую паузу, медленно начал:
— Видишь ли, Дмитрий, как я могу дать тебе такое обещание? Я не правительство, не суд, не прокурор. Не хочу тебя обнадеживать и обманывать тоже не хочу.
Тишина. Только слышно, как потрескивают сучья в костре да где-то журчит ручей.
— Зачем же ты тогда сюда пришел? — с досадой спросил Дмитрий.
— Но я твердо уверен в том, — продолжал Георгий, будто не расслышав вопроса, — что вы можете спасти себе жизнь, если поможете нам в одном деле.
— Говори, Георгий, я слушаю тебя, — в голосе Дмитрия снова появилась надежда.
— Помогите мне взять живым Чако.
— О-о-о! — в отчаянии простонал Дмитрий. — Это невозможно, он убил моего дядю и держится от нас на расстоянии. Мы видели его несколько раз, но при нашем приближении он уходит. Волк, а не человек! Нет, Гоги, что угодно, но не это, — упавшим голосом закончил Дмитрий.
— Я сделаю так, что он к вам придет, — сказал Георгий.
— Э-э-э, ни за что не придет!
— Нет придет, вот увидишь.
— Но как ты это сделаешь?
— Послушай, Дмитрий, мне надоел этот разговор с темнотой, — сказал Георгий, спокойно усаживаясь возле костра. — Выходи сюда, и все обсудим.
Из темноты появился огромный детина с карабином в руках и опустился на землю по другую сторону костра.
— Слушай внимательно, — начал Георгий, разглядывая Дмитрия, а сам подумал: «Ну и родственничка мне бог послал!» — Завтра я арестую твою мать и братьев, но сестру оставлю на свободе. Она будет два раза в день носить им передачи. Передачи эти у нее буду принимать я. Пусть носит все, что захочет. Кроме хачапури[8]. Но когда она принесет хачапури, я буду знать, что Чако у тебя лежит связанным. Понял?
— Э-э-э, Георгий, зачем так сложно? — покачал головой Дмитрий. — Пусть только этот Чако покажется мне на глаза, я его и так схвачу и приведу к тебе.
— Глупый ты человек, Дмитрий, — укоризненно сказал Георгий. — Ты что, забыл закон гор? Хочешь, чтобы потом родственники Бестаева вас обоих убили? Нет, сделаем так, как сказал я.
— А моя мама,братья?
— С них не упадет ни один волос.
— Но как ты сделаешь, чтобы Чако к нам пришел?
— А вот как. Завтра я в твоем селе соберу коммунистов и комсомольцев, приглашу из района двух милиционеров, и мы направимся в горы искать тебя с Антоном. Вы в полдень должны находиться на скале, что стоит у входа в ущелье. Знаешь эту скалу? Ну, вот. Как только мы войдем в ущелье, вы нас обстреляете. Сделаете по пяти выстрелов. Мы тоже откроем огонь, но вы должны тут же убежать обратно в горы. Мы вас, конечно, не найдем, я постараюсь, чтоб было так, и тогда вернемся в село и я арестую твою мать и братьев. Понял? Сам знаешь, что обо всем этом сразу же будет известно во всех селах, в том числе и в селе Бестаева. Чако, конечно, тоже сообщат. Он решит: раз вы обстреляли милицию, значит, вы стали настоящими бандитами. И он постарается с вами встретиться, чтобы привлечь вас на свою сторону. Он ведь теперь один и будет стремиться собрать себе новую банду. Теперь понял, Дмитрий?
— Да, Георгий. Только как я сообщу сестре, чтобы она положила в передачу хачапури?
— Это твоя забота. Пошлешь к ней ночью Антона, — сказал Георгий, собираясь в обратный путь. — А сейчас мне пора. До свидания, Дмитрий.
— До свидания, Георгий.
— Да, завтра будьте осторожней, не убейте кого-нибудь из наших. Стреляйте поверх голов. Понял?
— Все понял, Георгий.
На другой день Шавлухашвили устроил стрельбу в ущелье, вечером арестовал родственников Дмитрия и увез их в район, а через неделю в узелке сестры Дмитрия обнаружил хачапури. Позвонил в Тбилиси Михаилу Александровичу Григолия и сказал, чтобы он приезжал за Бестаевым. Главарь банды лежал связанный под охраной Дмитрия и Антона. Ну, а остальное все было просто: милиционеры окружили их стоянку, для отвода глаз постреляли немного в воздух и привели всех троих в районное отделение милиции. Бестаева потом судили, а Антон и Дмитрий вернулись в колхоз и стали честно работать. Много лет спустя Дмитрий был избран председателем этого колхоза...
А сколько таких или еще более сложных, более опасных случаев на счету Георгия Шавлухашвили! Не было такой банды на территории Закавказья, в ликвидации которой он не принимал бы участия. К Шавлухашвили обращались всегда, когда требовался человек хладнокровный и решительный, хорошо знающий оперативную работу, мастерски владеющий оружием, способный на любой риск.
Так еще задолго до войны Георгий Шавлухашвили знал, что значит незаметно подобраться к противнику, обрушиться на него внезапным, ошеломляющим ударом. И когда летом 1942 года лейтенант Шавлухашвили оборонял со своей ротой Твиберский перевал, он сначала на свой страх и риск, или, как он потом писал в объяснительной записке командиру полка, «по собственной инициативе», а затем по заданию командира дивизии устраивал дерзкие вылазки в тыл противника.
На Твиберском перевале рота лейтенанта Шавлухашвили уничтожила около сотни гитлеровцев, не потеряв ни одного своего солдата. Здесь грудь Георгия украсила первая награда — медаль «За боевые заслуги».
Осенью 1942 года дивизия снялась с перевала и прибыла под Туапсе. Здесь Шавлухашвили вызвал командир полка и сказал:
— Готовь свою роту для десанта в Новороссийск. Сменишь подразделение, обороняющее цементный завод. Там их осталось два человека. Вот люди!
— Кого только не было в моей роте, — рассказывает Георгий Николаевич. — Грузины, армяне, казахи, туркмены, азербайджанцы. Были, конечно, и русские, и украинцы. Но больше юлдаши[9], как нас тогда называли. Ребята хорошо показали себя в горах, но моря боялись. Я, как мог, старался, их успокоить. Ничего, говорю, ребята, все будет хорошо. Так мы бодрились, а на душе было неспокойно. Каждый из нас понимал, что пришла пора серьезного испытания...
Ночью их посадили на катер и повезли в Новороссийск. Катер шел с потушенными огнями, стараясь держаться как можно ближе к берегу. За Кабардинкой открылась Цемесская бухта. Что там творилось! Немецкие и наши прожекторы резали бухту на куски. Ослепительные лучи метались, высвечивая чуть ли не каждую волну.
Стало ясно, что высадиться незаметно им не удастся. И тогда на мостике прозвучала команда: «Полный вперед!» Катер помчался прямо в центр бухты. Ослепленные прожекторами солдаты, уцепившись друг за друга, стояли на палубе и с ужасом думали: «С ума он сошел, этот моряк, что он делает? Ведь немцы сейчас разнесут нас в пух и прах».
И точно: впереди поднялся белый столб воды. Это разорвался первый снаряд. Второй вздыбил море за кормой. «Ну, а третий — наш!» Едва Шавлухашвили так подумал, как катер, сбавив ход, круто повернул направо. И тут же чуть левее и сзади — бах! Бах, бах, ба-бах! Пять или шесть снарядов...
Моряк тот — жаль, Георгий Николаевич забыл его фамилию, — знал свое дело неплохо. Теперь катер несся прямо к берегу, где находился цементный завод. Моторы затихли.
— Приготовиться, — послышалось с мостика. — Пошел!
Первым спрыгнул в воду Шавлухашвили. За ним начали прыгать остальные.
На берегу их встретил солдат и повел к своему сержанту, который лежал за пулеметом и строчил куда-то в темноту. Потом за пулемет лег солдат, а сержант начал рассказывать прибывшему старшему лейтенанту, где тут враги и откуда удобнее их бить.
Два моряка, прибывшие на цементный вместе с ротой, начали торопить сержанта:
— Слышь, друг, кончай, старший лейтенант тут теперь сам разберется, а нам надо уходить, пока темно.
Четыре дня обороняла цементный завод рота Шавлухашвили. На пятый день с юга через горы сюда пробился 898-й горнострелковый полк, и роту отвели на отдых.
...Дождливая осень сменилась снежной зимой. Особенно холодно было в горах юго-восточнее Новороссийска. Ожесточенные бои там не прекращались.
В конце января 1943 года завершалась подготовка операции по высадке морского десанта на полуостров Мысхако — северо-западную окраину Новороссийска, впоследствии получившую название Малая земля. Перед этой операцией наше командование активизировало действия войск на всех участках фронта. Перед 900-м горнострелковым полком была поставлена задача: наступать на главном направлении дивизии, выбить противника с высоты, которая господствовала над всеми нашими позициями, и в дальнейшем развивать наступление на хутор Нижнебаканский.
На исходный рубеж вышли еще затемно. Третьей роте достался самый трудный участок: надо было преодолеть открытую заснеженную лощину и атаковать гору, на которой укрепились немцы.
— Всем вам тут крышка, кацо, — глухо сообщил Шавлухашвили встретивший его комбат обороняющегося здесь батальона. — Под нами, — постучал он мерзлым валенком по оледенелому насту, — два полка мертвецов. Их даже похоронить не смогли. — И, помолчав, с горечью добавил: — От моего батальона тоже ничего не осталось. Вот я, телефонист да еще человек десять — пятнадцать наберется, и все...
— Где тут у вас энпе, товарищ капитан? — спросил Шавлухашвили. — Хочу на немцев посмотреть.
— Там, — махнул рукой комбат. — Иващенко, — обернулся он к телефонисту, — проведи старшего лейтенанта на энпе.
Прихватив с собой ординарца, Шавлухашвили в сопровождении телефониста отправился на НП батальона. Он располагался на склоне горы справа. Это была добротная землянка, теплая и хорошо замаскированная. Внутри землянку освещала настоящая стеариновая свеча. В углу рядом с уже погасшей, но еще не остывшей железной печуркой спал солдат. За столиком сидели два офицера и пили чай из алюминиевых кружек. Посреди землянки стояла тренога со стереотрубой, выкрашенной белой краской. В потолке над треногой — люк.
Шавлухашвили поздоровался с офицерами, представился и спросил, кто они. Лейтенант оказался адъютантом штаба батальона, а капитан — артиллерийским разведчиком, прибыл сюда еще вчера и завтра будет вести корректировку, как он выразился, главных стволов.
— А вы, стало быть, будете здесь наступать? — проговорил капитан и сочувственно вздохнул: — Н-да, участочек вам достался, прямо скажем, не из лучших. Но ничего, на этот раз мы вам поможем. Так стукнем по фрицам, что им и во сне не снилось.
— Какие препятствия у противника? — спросил Шавлухашвили адъютанта батальона.
— Два ряда проволоки и мины, — адъютант расстелил карту. — Вот здесь мины и здесь. А тут нету. Немцы сами их сняли, когда пытались наступать, а поставить обратно им наши снайперы не дают.
— Овраг этот глубокий?
— Не очень. Тут так было, — решил пояснить лейтенант, — поначалу каждый пытался воспользоваться этим оврагом — то мы, то немцы. Пристрелялись к нему до чертиков, вот и стал он оврагом смерти. Неделю уже никто сюда больше носа не сует.
Шавлухашвили взглянул на часы, а потом на лейтенанта:
— Пошли посмотрим?
— Овраг? — лейтенант равнодушно пожал плечами. — Пошли!
Они полезли по оврагу вверх. Белые маскхалаты скрывали их от глаз немецких наблюдателей, и они подобрались почти к самой траншее противника. Там что-то глухо звякнуло, кто-то, должно быть, выругался — слова прозвучали зло и резко, — и снова стало тихо.
Шавлухашвили еще раз внимательно оглядел все вокруг и пополз обратно. Лейтенант и ординарец — за ним.
На НП они вернулись, когда уже начало светать. Весь день старший лейтенант Шавлухашвили вел наблюдение за противником, а вечером, перед тем как вернуться в роту, сказал артиллеристу:
— Вот что, товарищ капитан, на моем участке по первой траншее огня не открывать. Бейте по второй и по флангам. Я ворвусь в первую внезапно, без единого выстрела.
— Похвально! Однако существуют правила, — начал было капитан, но Шавлухашвили его перебил:
— На моем участке у меня свои правила. Это мое решение, товарищ капитан, и я прошу его учесть.
— Хорошо. Раз пехота настаивает, наше дело поддержать пехоту, — не стал спорить капитан. Вытащил из сумки блокнот и сделал в нем какие-то пометки.
Открыть артиллерийский огонь было назначено в шесть ноль-ноль, а в пять тридцать третья рота уже ползла по «оврагу смерти». Как и рассчитывал Шавлухашвили, немцы за овраг не беспокоились, считая, что русские его боятся так же, как и они, — проклятое место! Таким образом, рота благополучно подобралась к самой траншее противника и замерла в ожидании. В траншее, как и вчерашней ночью, было тихо и спокойно.
Ровно в шесть ноль-ноль над головой просвистели первые наши снаряды. Они еще не успели разорваться, как рота Шавлухашвили кинулась на траншею.
— Mein Gott, wer ist das? Alarm![10] — заорал какой-то немец, увидя перед собой на бруствере белое привидение.
Земля дрогнула от разрывов снарядов. В траншее трещали короткие автоматные очереди, слышался лязг железа, взрывы гранат, крики, стоны. Буквально через несколько минут все было кончено. Рота Шавлухашвили устремилась дальше, ко второй траншее противника, которую усиленно обрабатывали наши артиллеристы.
И тут перед Георгием внезапно выросла фигура немца. Откуда он взялся, этот чертов фриц, кто его знает. Ведь все уже разбежались.
Под ногами у Шавлухашвили разорвалась граната. Георгий упал. Услышал крик:
— Командира роты убило!
Мимо проскочило несколько человек, на бегу стреляя из автоматов. Бой удалялся.
Выплюнув изо рта землю, смешанную со снегом, Георгий поднялся и тихо ойкнул: острая боль, возникшая где-то в пятке, прошла по всему телу.
Он осторожно сделал шаг, второй, третий... Все в порядке, кости целы, идти можно.
И пошел догонять свою роту.
Светало. Первым Шавлухашвили нагнал командира пулеметного взвода Пряникова.
— Товарищ старший лейтенант, вы живы?! — опешил тот. — А сказали...
— Где пулеметы? — спросил его Георгий.
— Два расчета впереди, третий здесь. Вон там, в лощине. Оба пулеметчика ранены.
— Бери пулемет и за мной! — приказал Шавлухашвили и пошел вперед, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. В сапоге хлюпала кровь...
Потом... Потом была станица Крымская, «Голубая линия», Анапа. Три боя — три ордена: Красного Знамени, Александра Невского и Отечественной войны 1-й степени.
Потом десант в Керчь, сражения в катакомбах и Сапун-гора!
В «Истории Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.» об этом ничего не говорится, но подполковник в отставке Георгий Николаевич Шавлухашвили утверждает, что еще накануне генерального штурма Сапун-горы, которая, как известно, являлась ключом вражеской обороны Севастополя, он, тогда помощник начальника штаба 900-го горнострелкового полка, капитан Шавлухашвили, с группой своих разведчиков уже был на ее вершине. Он проник туда в ночь с 6 на 7 мая со стороны Балаклавы, то есть с тыла противника, и весь день 7 мая, пока 63-й и 11-й гвардейские стрелковые корпуса штурмовали гору, «потихоньку расстреливал фашистов».
За Сапун-гору на груди Георгия Шавлухашвили появился еще один орден Красного Знамени. Но орден этот он получил лишь через два месяца после штурма горы, когда вернулся из госпиталя в свой полк. Оперировавший его хирург сказал на прощание:
— Ну, товарищ Шавлухашвили, считайте, что вам повезло. То, что произошло с вами, возможно раз в сто лет.
А произошло вот что. 8 мая, преследуя отступающего противника, капитан Шавлухашвили лицом к лицу столкнулся с немецким офицером. Выстрелили они друг в друга одновременно. Сначала упал гитлеровец, Георгий хорошо это помнит, а потом уже он сам.
Пуля прошла через грудь в тот момент, когда сократилось сердце. Опоздай немец или выстрели на долю секунды раньше — все было бы кончено.
Но судьба спасла Георгия Шавлухашвили...
...Гора Кичера. Сколько взоров было устремлено на тебя осенью 1944 года! Предчувствуя близкий конец, гитлеровцы вымещали злобу на мирном населении Чехословакии. Люди с надеждой и мольбой смотрели на восток, на твою угрюмую вершину, Кичера.
Кичера... Вся в лесах — от подножия до вершины. Лишь в нескольких местах небольшие плешины, на которых чернеют амбразуры вражеских дотов. Но если бы только эти амбразуры! Весь лес нашпигован пушками и пулеметами, а сама гора опоясана минами и колючей проволокой.
Обойти тебя нельзя было, Кичера, а взять очень трудно. Трудно, но надо. Во что бы то ни стало.
Кичеру надо штурмовать, решил Военный совет.
— Кому поручим? — спросил командующий.
— Горным стрелкам, наверное, тем, кто воевал на Кавказе и в Крыму, — сказал член Военного совета и посмотрел на генерала Лисинова. — Пусть еще раз покажут свое искусство.
— Это сделает батальон капитана Шавлухашвили, — сказал Лисинов. — Шавлухашвили — офицер дерзкий и стремительный. Солдаты его любят, готовы за ним в огонь и в воду.
— Добро, Виктор Богданович, — удовлетворенно кивнул командующий. — Отдавай приказ.
Что было дальше, читатель знает. Остается добавить, что за взятие Кичеры капитан Георгий Шавлухашвили был награжден орденом Суворова 3-й степени. Обычно этим орденом награждали крупных военачальников, из командиров батальона редко кто удостаивался такой чести.
После Кичеры Георгий Николаевич снова отличился, за что получил второй орден Отечественной войны 1-й степени. Но в этом бою он был тяжело ранен и три месяца пролежал в госпитале. Вернулся в свой полк, который в то время стоял в Моравской Остраве. А вскоре война окончилась.
24 июня 1945 года Георгий Шавлухашвили в числе самых прославленных героев войны прошел церемониальным маршем по Красной площади в Москве во время парада Победы.
В 1946 году, демобилизовавшись из армии, Шавлухашвили вернулся в родной Тбилиси. Здесь его тепло встретили старые друзья.
— Ну что, Гоги, навоевался?
— Во-от так! — провел рукой по горлу Георгий. — Четверть века войны — вполне достаточно! Пора и о себе подумать. Получу пенсию, уеду в деревню, заведу сад и заживу в свое удовольствие.
— Нет, Георгий, рано тебе на пенсию, — вздохнул Михаил Александрович Григолия. — Война оставила на нашей земле немало всякой мрази. В горах опять появились банды, в городе развелись жулики, воры, спекулянты. Для кого война кончилась, а для нас с тобой, к сожалению, продолжается. Придется тебе сменить армейский мундир на милицейский.
И еще двенадцать лет на передовой, двенадцать лет борьбы с теми, кто мешает людям спокойно жить и работать. Из них девять лет — на далеком севере.
Но всему есть предел. Здоровье поизносилось, да и годы свое берут. В пятьдесят седьмом попросил отставки, вернулся в родную Грузию, построил себе в деревне дом, живет тихо, скромно, ни перед кем не кичась своими заслугами. Старые боевые друзья тоже ушли на покой. Вот и случилось так, что Георгий Николаевич Шавлухашвили в списках героев не значился.