Любитель Диккенса

Любитель Диккенса

Он был тих, одет в темное, усами напоминал вояку, смущеньем и сонливостью — не напоминал. С мрачным интересом смотрел он из?под широких полей панамы на сутолоку, нет — на толкотню лодок, которых становилось все больше по мере того, как наше суденышко вползало в ярмутскую гавань. Все знают, что лодка или корабль подходит к Ярмуту не честно и прямо, как достойный гость, а сзади, как предатель. Река тесна для такого движения, и суда побольше кажутся просто огромными. Когда мы проходили мимо норвежской баржи с лесом и она закрыла небо, словно собор, человек в панаме показал на старинную фигурку, украшавшую нос баржи, и сказал, как будто бы продолжая беседу:

— Почему их больше не делают? Чем они плохи?

Я легкомысленно предположил, что жены капитанов ревнуют, но в сердце своем знал, насколько он прав. Наша цивилизация почему?то терпеть не может здоровых и поэтичных символов.

— Они ненавидят все человечное и красивое, — продолжал он, вторя моим мыслям. — Наверное, отбивают фигурки топором, да еще и радуются.

— Как мистер Квилп, — сказал я, — когда он бил кочергой деревянного адмирала.

Лицо его ожило, он выпрямился и посмотрел на меня.

— Вы едете в Ярмут за этим? — спросил он.

Я не понял.

— За Диккенсом, — объяснил он и постучал ногой по палубе.

— Нет, — ответил я. — Хочу развлечься. Собственно, это одно и то же…

— Я езжу сюда, — тихо признался он, — чтобы найти дом Пеготти. Его нет.

И когда он это сказал, я все про него понял.

Есть два Ярмута. Конечно, для тех, кто там живет, их гораздо больше — мне вот никак не удается составить перечень всех Баттерси. Но для туриста, для путника, Ярмута два — бедный (достойный) и богатый (вульгарный). Мой новый товарищ обрыскал первый, словно деятельное привидение. Второй он едва замечал.

— Испортили все, — говорил он. — Туристы, знаете ли… — И голос его звучал не презрительно, а печально. Ему мешал курорт, затмевающий солнце, заглушающий море. Но там, куда не долетал грохот, были улочки, узкие, словно тайный вход в обитель покоя, и садики, такие тихие, что в них окунаешься, как в пруд. По этим местам мы и бродили, толкуя о Диккенсе, вернее — пересказывая друг другу на память целые страницы. Мы попали в былую Англию. Мимо нас проходили рыбаки, похожие на мистера Пеготти; мы заглянули в лавку древностей и купили крышки для трубок, изображавшие героев Диккенса. Когда мы зашли в храм, вечер заливал улицы неярким всепроникающим золотом.

В храме темнело, но сквозь мглу я увидел витраж, сверкающий геральдическими красками пламенного христианского искусства. Помолчав, я сказал:

— Видите вон того ангела? Кажется, это ангел у гроба.

Заметив, как я разволновался, товарищ мой поднял брови.

— Вполне возможно, — ответил он. — А что тут странного?

Я снова помолчал и спросил:

— Помните, что сказал ангел?

— Не совсем, — признался он. — Эй, куда вы так спешите?

Пока я тащил его с тихой площади, мимо рыбацкой богадельни, к пляжу, он все допытывался, куда я спешу.

— Я спешу, — пояснил я наконец, — бросать монетки в автомат. Я спешу слушать негров. Я спешу пить пиво прямо из бутылки. Куплю я и открыток. Найму лодку. Чего там, послушаю концертино, а если б меня лучше учили, и сам сыграл бы! Я покатаюсь на осле, конечно, с его разрешения. Я стану ослом, ибо так велел мне ангел.

— Не вызвать ли ваших родных? — спросил любитель Диккенса.

— Дорогой мой, — отвечал я, — есть писатели, и очень хорошие, чей дар столь тонок, что мы вправе связывать их с определенным местом, с непрочной атмосферой. Мы вправе гоняться за тенью Уолпола по Строберри Хилл и даже за тенью Теккерея по Старому Кенсингтону. Но с Диккенсом искателю древностей делать нечего, поскольку Диккенс — не древность. Он смотрит не назад, а вперед. Да, он мог бы взглянуть на эту толпу с насмешкой или с яростью, но он был бы рад на нее взглянуть. Он мог бы разбранить нашу демократию, но лишь потому, что был демократом и требовал от нее большего. Все его книги — не «Лавка древностей», а «Большие надежды». Куда бы люди ни пошли, он хочет, чтобы мы были с ними, и приняли их, и переварили, словно святые людоеды. Отнесемся же к этим туристам так, как он бы отнесся, выведаем их беду, их нелепую радость! Ангел у гроба сказал: «Что ищите живого между мертвыми? Его нет здесь. Он воскрес».

Тут мы внезапно вышли на широкую полосу пляжа, и увидели наш смешной, безнадежный народ. Закат во всей своей славе заливал его червонным золотом, словно огромный костер, который зажег Диккенс. В странном вечернем свете каждый стал и чудовищным и прекрасным, как будто собирался рассказать невероятную быль. Девочка, которую дразнила другая девочка, побольше, говорила, отбиваясь:

— А у моей сестры четыре обручальных кольца.

Я стоял, и слушал, и ждал, а спутник мой исчез.