Октябрь 2002

МНЕНИЕ Стихотворения Инны Лиснянской

Второе стихотворение «Сосед» посвящено поэту Олегу Чухонцеву. Черты пейзажа служат портрету соседа. Дачка затворника. Первая зелень срослась в сияющий купол. Задником (так неожиданно!) становится беглая вязь облачной кириллицы. Эпитет вязи, и особенно кириллицы, точны при всей своей неожиданности. В этой картине внезапно возникает жаба. Хозяин обходит ее граблями, как рыбу в реке веслом. При этом он толкует с закадычными друзьями — скворцами и синицами, он напоминает им даже, о чем забывает апрель, но помнит художник — о слоге внутри словаря, о том, что гордое дерево в действительности полно тайной робости, и даже то, что весьма некрасивая жаба прекрасна, потому что несет на своем горбе жабенка. Хозяин не потому поэт, что пишет стихи, а потому, что видит красоту даже в жабе. Стихотворение редкой, огромной силы, в нем живут мысль, музыка и живопись.

Если вернуться к первому стихотворению «Мгновенное», то оно мне не кажется удачным. Автору нравится дыхание ветра, но чуждо дыханье молвы. Однако и молва бывает разная, бывает и необходимая, бывает и трагическая. Автору внушает радость — и это хорошо — ветер, как может ее внушать свежеиспеченный хлеб, но, нужный как хлеб, он одинаково равнодушен и к прошлому и к будущему.

Третье стихотворение одически воспевает поэтессу Беллу Ахмадулину, известную всему миру, увы, мне чуждую. Но сама ода прекрасна. Голос воспеваемой из пуха и выдоха летних деревьев, из галактических нитей и ангельских перьев, и само стихотворение просто, «как уличное просторечье». Как свежо и нежно сказано!

Вслед за одой возникает «Вербный день». Мы узнаем, что удивительная красавица Лилит создана Богом внутри адамовых вежд, и это сон, и он свеж, как измена супруге. Но любимый никогда не вспоминает Лилит, он любит ту, для которой сберег кусты прозорливой вербы, потому что говорит та, кто написала эти стихи: «Жена я твоя, Россия твоя». И не о Лилит поет на вербе маленькая птичка, а о том, что Христос воскреснет и к нам придет, и рассеянный народ соберет в одно целое. Я не помню, чтобы так просто и глубоко писали современники наши о любви. «Вербный день» будет жить долго, не один день. Вечная старая тема осталась вечной, но стала молодой.

В стихотворении «Гиацинт», которое начинается с неумелой, невозможной рифмы «везет — аэропорт», поэт говорит о важном и большом — о распаде советской империи. Казалось бы, случилось то, что давно должно было случиться в разноязычной стране, с большей близостью, скажем, с Турцией или Персией, чем с Россией, но можем ли мы забыть, что поэтесса там родилась, там в военные годы бинтовала раненых, там, где была кровь привычней школьных чернил и земля становилась красной, как гиацинт.

Я эту боль чувствую всем сердцем, русский труженик письма, я, оказалось, родился за границей, в Одессе, где родились многие знаменитые русские ученые, писатели, музыканты, актеры. Я понимаю боль Лиснянской, родившейся в заграничном ныне Баку, но она тоньше меня, не великих деятелей вспоминает, а просто гиацинт. Боже, как тяжело сложилась наша жизнь.

В стихотворении «Во чреве полночи» все обычно. Четыре строфы, в которых мужские окончания чередуются с женскими, глагольные, бедные рифмы (вопрошает-выбирает, держась-родясь), тема взята из Ветхого Завета, мне знакомого с детства. Начинаются стихи с известного, но уже волнующего факта: «Исав выбирает плоть, Иаков дух выбирает». Но вот фраза, которая никогда не приходила мне в голову: «Неужто уже во чреве, еще не родясь, / Праведник-брат слабее, чем брат-убийца». Эти две строки поразили меня: неужели всегда праведник слабее грешника? И все же поэт выбирает не плоть, а дух, хотя и ищет в утробе ночи телесную опору. В этом выборе — величье Божьего создания. Просто, без высоких фраз, без мнимого новаторства, поэт говорит то, что всегда будет жить, всегда будет ново.

Стихотворение «Четыре руки», к стыду моему, мне не всегда понятно. Мне неизвестен древний миф, в котором четыре руки протянуты через лето, а четыре реки протекают по саду Света (Свет с большой буквы). Автор, видимо, в этом не виноват, виноват я, читатель. И все же неизвестный мне миф прекрасно разворачивается. Оказывается, у четырех рек есть могучая стража — 300 ангелов, здесь для скромного есть приют «и нет лазейки проныре». Читаю дальше. Строфы хорошо написаны, но в них истины давно известные. Может быть, в самом начале, в первой строфе, должна была существовать ясность, доступная каждому.

Последнее стихотворение в журнальной публикации великолепно. Оно умно, музыкально и ясно. Остро и глубоко замечено: «Меж смертных не бывает равенств, / Но путь у всех один». Неожиданное (потому что талантливо) обращение к близкому другу: «И если сравнивать с монетой, /Я — решка, ты — орел». Хочется целиком (потому что великолепна) процитировать последнюю строфу:

Срок думать об иной монете…

Чет-нечет, нечет-чет…

Но если мы потонем в Лете,

То Лета петь начнет.

Какая смелая мысль: если поэт канет в Лету, то Лета запоет, как поэт. В коротких строках — огромная сила человека.

Публикуются впервые по рукописи из архива поэта. Запись, помеченная октябрем 2002 г., - отзыв на подборку Инны Лиснянской в журнале «Знамя» (2002. № 9), в которую вошли стихотворения: «Мгновенное», «Сосед», «Ода голосу», «Вербный день». «Во чреве полночи», «Гиацинт», «Четыре руки», «На берегу Леты». Публикация И. Л. Л иснянской, подготовка текста Д. В. Полищука.