14 НОЧЬ ПЕРЕД ЭВАКУАЦИЕЙ

Воспоминание

Я в март вошел, в тот мир жестокий,

Где май зажегся на припеке,

А княжество зимы — в тени.

О, город-мальчик! Протяни

Татуированную руку,

Дай краскам — ночь, дай море — звуку,

Но вновь со мной соедини

Восторгов медленную муку.

И — вверх по лестницам бесплотным,

Вольнолюбивым, многосчетным, —

К судоремонтным мастерским!

И — вверх, вослед ночным прогулкам

К домам-ханжам, к домам-шкатулкам

По переулкам неземным.

Акации. Пучки сирени.

Дворы каретных заведений.

Где древний Рим деревней спит.

Все пышет: упряжь, кузов, части…

Но нет коня, нет конской масти,

Чтоб нас обдать огнем копыт!

Вот Путнынь — уроженец Жмуди,

Чей подоконник тонет в груде

Скрепленных клейстером значков,

Усыпан пестрядью петличек

Погон, сереброкрылых птичек —

Нездешним миром пустяков.

Здесь улицы дрожат, как сходни.

Я помню праздник ежегодний,

Закатных красок густоту,

И возле боен — запах крови,

И шлюх, одетых в траур вдовий,

И прапорщиков на мосту.

То были сыновья хористок

И дворничих, и вдов-модисток,

То были дети без отцов.

Их вспомнил вдруг в кровавый праздник

Отец — окраинный лабазник —

И полюбил в конце концов.

И в памяти встают ночами

Деревни с буйными бахчами, —

Там были наши братья. Там

Они печатали листовки,

И чистили свои винтовки

И ждали боя.

По утрам.

Речитативом старых арий

Врывался в город запах гари

И на заставе замирал

От робости, по-детски влажен,

Как бы на миг обескуражен

Тобою, биржевой хорал.

Как бы на миг. Но вскоре, вскоре

Триустую собаку — море

Дразня животной теплотой,

Мешался с запахом миндальным,

Кондитерским, колониальным,

Тавотным, серным…

В мастерской

У Путныня еще не гасло.

Утюжный дым и копоть масла

Колеблет суетня подков.

То — в мутных стеклах чей-то топот,

Невнятный счет и смутный шепот,

То — смута в бездне шепотков.

Два бешеных удара. Споря,

Два выстрела несутся с моря.

Две — в гавань — барышни летят,

Везет их офицер в черкеске,

И кони в раздвоенном треске

Подкову счастья золотят.

<1934>