3

В своей автобиографии он записал: «В 1967 году, когда мне исполнилось 56 лет, была издана первая книга моих стихов „Очевидец“, сочувственно встреченная критикой. Этот год для меня знаменателен и тем, что я встретил поэта Инну Лиснянскую, которая стала моей женой». В 1975 г. — в сильно искореженном виде — была издана вторая книга его стихов «Вечный день».

А уже в 1979–1980 гг. разыгралась поучительная история с альманахом «Метрополь». Из протеста против исключения из Союза писателей двух молодых участников альманаха — прозаиков Евгения Попова и Виктора Ерофеева — поэты Липкин и Лиснянская, как, впрочем, и прозаик Аксенов[8], сдержали свое слово и вышли из Союза. Ответ властей был хотя и вегетарианским, но весьма чувствительным: классическая травля, запрет на профессию, в том числе и на профессию переводчика[9], а также исключение из Литфонда (что означало отлучение от ведомственного медицинского обслуживания). Особенно огорчили братья-писатели: многие наложили в штаны и стали делать вид, что не знакомы.

Но именно в эти тяжелые шесть лет, свободные от переводческого ярма, особенно легко и хорошо писалось — стихи, проза, воспоминания. Тогда же он впервые по-человечески напечатал свои стихи (книги «Воля» и «Кочевой огонь») и даже прозу («Декада», воспоминания о Гроссмане), правда, не на родине, а за границей. В тамиздате издавалась и Инна Лиснянская.

Когда к С. И. приехал Лев Гинзбург — уговаривать его от имени руководства Союза писателей отречься от «Метрополя» (кто там тогда были в секретарях? — Карпов? Суровцев? Феликс Кузнецов?), С. И. его выслушал, покачал головой и ничего не сказал, а только воздел указательный палец кверху, как бы ссылаясь этим на «свое начальство».

В истории с «Метрополем» С. И. и И. Л. - ее единственные настоящие герои, ни в чем и ни на сантиметр не прогнувшиеся в поединке с уже дряхлеющим, но по-прежнему алчущим честной писательской крови драконом. И в высшей степени оправданным представляется присуждение Липкину в 1993 г. премии «За гражданское мужество писателя» им. А. Д. Сахарова. В своей речи по этому поводу он сказал: «Признаться, я чувствую себя неловко, принимая от близких мне по духу литераторов награду за мужество. Было бы более правильно, если бы награда была мне присуждена за нормальное поведение русского литератора».

Сам он себя к мужественным и храбрым не относил: «…Я не наступал. Я тихо сопротивлялся: полвека писал в стол. Мне было легче, чем другим, потому что с самого начала сознательной жизни я не был очарован режимом. Не будучи очарованным, я и не разочаровы вал ся».