«Дальневосточные гитлеровцы»: антияпонская пропаганда в СССР

Военно-политическое противостояние Советского государства и Японии началось фактически сразу после Октябрьской революции. Во время Гражданской войны Япония приняла участие в антисоветской военной интервенции, оккупировав часть территории Дальневосточной республики. Установление между СССР и Японией дипломатических отношений 20 января 1925 г. в определенной мере ослабило напряженность в регионе. Однако затем, в связи с взятым Японией агрессивным курсом, ее взаимоотношения с СССР существенно ухудшились. Советская печать открыто заявляла, что Япония не только «имеет непосредственной задачей дальнейшее укрепление своего положения в Маньчжурии и Монголии»[2103], но и «метит на… весь Дальний Восток вплоть до Байкала»[2104], а в Маньчжурии «создает плацдарм для войны против СССР»[2105].

Советское руководство встало перед необходимостью усиления военного и морально-политического отпора потенциальной японской агрессии. Поэтому в октябре 1933 г. И. В. Сталин дал сигнал к началу в Советском Союзе антияпонской идеологической кампании, которая имела своей целью обоснование усиления советского военного присутствия на Дальнем Востоке, строительства в этом регионе предприятий военного значения, укрепления границ и приграничного режима[2106]. Эта кампания получила новый импульс после того, как в ноябре 1936 г. Япония четко обозначила свои антисоветские настроения, заключив с нацистской Германией Антикоминтерновский пакт. В июле 1937 г. Япония вторглась в Китай, после чего в Азиатско-Тихоокеанском регионе стал разгораться пожар мировой войны. В Советском Союзе стал формироваться образ Японского государства как одного из основных мировых агрессоров. Средства массовой информации уделяли большое место освещению событий Японо-китайской войны, а также японских провокаций в отношении СССР, включая задержание советских грузовых кораблей «Кузнецкстрой» и «Рефрижератор № 1». Капитан судна «Рефрижератор № 1» В. С. Быковский, проведший 30 суток в японском плену, рассказывал на страницах «Правды» о том, что при обыске судна «японские самураи… вели себя особенно развязно», а также избивали членов команды на допросах[2107].

Отдельное место в советской пропаганде уделялось разоблачению японского шпионажа, в том числе в Китае и США[2108]. Подразумевалось, что японцы ведут шпионскую деятельность и в отношении Советского Союза. «Связь с Японией» была общим местом шпиономании, развернутой в СССР во время «Большого террора». В 1930-х гг. многие советские чиновники и военачальники были арестованы по сфабрикованным делам и расстреляны как «агенты японской разведки»[2109]. В их числе был председатель СНК Бурят-Монгольской АССР М. Н. Ербанов[2110]. «Разоблаченная» в 1938 г. органами НКВД «ламская диверсионная группа» была обвинена в том, что она планировала создать из Бурят-Монголии «протекторат Японии»[2111]. Один из духовных лидеров буддистов в СССР Хамбо-лама А. Л. Доржиев, арестованный НКВД и умерший в тюрьме в январе 1938 г., был объявлен «агентом японской разведки»[2112], который «своим авторитетом старшего ламы» вовлекал «в антисоветскую контрреволюционную организацию лам рангом пониже его»[2113]. Группа репрессированных в 1939 г. буддийских священнослужителей в Бурятии была объявлена «шпионами» и «вредителями», которые, якобы «пользуясь поддержкой правотроцкистских предателей и буржуазно-националистических вредителей», создали «разветвленную организацию, имевшую свой центр в Гусиноозерском дацане», и «составили план превращения Бурят-Монголии в японскую колонию»[2114]. Еще раньше, в августе и сентябре 1937 г., по решению политбюро ЦК ВКГ[(б) было депортировано все корейское население из Дальневосточного края. Оно было признано «нелояльным» в связи с тем, что Корея входила в состав Японской империи. В 1938 г. по аналогияным основаниям из Дальневосточного края было депортировано китайское население[2115].

Одной из проблем, связанной с враждебным воздействием Японии, были оставшиеся в «наследство» от японской оккупации нефтяные и угольные концессии на советском Северном Сахалине (были переданы Японии в 1925 г. на срок 45 лет). Власти отмечали, что на предприятиях в этом регионе «работают японцы, которые являются нашими врагами и которые хотят нам только одних гадостей»[2116]. В потворстве японцам было обвинено руководство Сахалинской области[2117], которое якобы «стремилось к тому, чтобы наибольшее количество нефти оставить невывезенным и продать ее японцам», а также «не принимать мер в борьбе с хищнической добычей нефти»[2118]. Тем не менее японские концессии оставались на Северном Сахалине до 1944 г., когда они были досрочно ликвидированы по соглашению между СССР и Японией.

Реакция советских людей на агрессивные действия Японии в Китае была однозначной — так, на Дальнем Востоке «в связи с выступлением японской военщины» отмечался «громаднейший [патриотический] подъем»[2119]. Граждане Советского Союза чувствовали, что назревает военное столкновение с Японией, чему способствовали действия правительства СССР по укреплению обороны. В июне 1937 г. на советском Дальнем Востоке вдоль границы с Маньчжоу-Го была установлена особо охраняемая приграничная зона шириной 300–400 км[2120]. 1 июля 1938 г. дислоцировавшаяся на Дальнем Востоке Отдельная краснознаменная армия была переименована в Дальневосточный Краснознаменный фронт. Партийные органы информировали население, что «Япония активно готовится к войне против СССР»[2121].

В период советско-японского военного противостояния на озере Хасан (июль — август 1938 г.) и у реки Халхин-Гол (май — сентябрь 1939 г.) советская пропаганда строилась на «классовых основах», призывая к ненависти не к японскому народу, а к японским эксплуататорам-милитаристам и феодалам-самураям[2122]. Позиция Японии во время столкновения у озера Хасан по мере нарастания событий была определена как «необоснованные требования», «провокации» и, наконец, «агрессивность», «дошедшая до крайних пределов наглости». Позиция советского народа, напротив, была обозначена как благородная — «защита своей родины», отпор самураям, которым «никогда не бывать… на советской земле». Выражалась уверенность в победе: «Трудящиеся СССР полны горячего чувства советского патриотизма и готовы дать сокрушительный отпор любому врагу, который посягнет на границы нашей родины», поэтому «кровь наших братьев не пройдет налетчикам даром» и «враг будет уничтожен». Подчеркивалась храбрость советских войск — пресса писала о том, как «400 японских солдат бежали от горсточки советских пограничников»[2123]. Мужеству советских воинов способствовала их внутренняя убежденность в правоте. По словам защитников сопки Безымянной (у озера Хасан), для них «этот уголок приморской земли был олицетворением всей советской земли», и поэтому, хотя на каждого из них «пришлось по двадцати озверелых японцев», они не дрогнули, ибо за их плечами была Родина[2124].

Годовщина победы на озере Хасан отмечалась в Советском Союзе в 1939 г. как «праздник победы». Было объявлено, что «могучая непобедимая Красная армия нанесла сокрушительный удар японским провокаторам войны», и «самураи, посмевшие вторгнуться на территорию страны социализма, были сметены с лица советской земли и рассеяны в прах». В Хабаровске был организован стотысячный митинг в ознаменование этой памятной даты[2125].

В период военного противостояния на реке Халхин-Гол советская пропаганда подчеркивала, что советские воины на границах Монголии защищают «свою Советскую Россию от Байкала до Владивостока»[2126]. Характеристика противника была аналогична данной японцам в период боев на озере Хасан — «японские провокаторы». Опубликованные в советских СМИ материалы рассказывали о лживости японской пропаганды, которая «сочиняла самые невероятные истории о своих победах» — в частности, что якобы один японский сержант сбил 21 советский самолет или как за 30 минут боя было сбито 97 советских самолетов. Был сделан вывод, что японцы «врут не от хорошей жизни», так как «ложь и хвастовство — оружие слабых». Советская пресса сообщала, что японское руководство само осознало, что перегнуло палку с такой пропагандой, вследствие чего за публикацию лживых сведений о мнимых успехах японской авиации начальник бюро печати Квантунской армии Кавахара был смещен со своего поста[2127].

События на Хасане и Халхин-Голе дали советским людям основание для гордости за победу Красной армии в противостоянии с Японией, которая испробовала на своей спине «грозную силу советского оружия»[2128]. Тема противостояния с Японией нашла свое отражение в кинематографе — в 1937 г. братья Васильевы сняли фильм «Волочаевские дни» (о японском десанте в 1918 г. во Владивостоке), в 1939 г. вышел фильм И. А. Пырьева «Трактористы», в котором упоминались события на озере Хасан. Агрессивный образ Японии, сложившийся в материалах советской пропаганды, был вполне обоснован. В японцах воспитывалось чувство национальной исключительности, подкрепляемое легендами о божественном происхождении японской нации, широко пропагандировалась «паназиатская доктрина» (то есть включение государств Азии в состав Японской империи). Милитаристская Япония и нацистская Германия стали союзниками не случайно — важными оказались не только близость геополитических и стратегических интересов, но и идеи исключительности и национального превосходства[2129].

Следует отметить, что одним из аспектов советской пропаганды было подчеркивание тяжелого положения народа Японии под пятой милитаристской клики. В этом проявились «классовая солидарность» и интернационализм, свойственные советской идеологии тех лет. Пресса писала о манипуляции властями сознанием японцев — «в школах и университетах учащиеся воспитываются в духе ненависти и презрения ко всем другим народам и безропотного подчинения правящим классам», «японские власти принимают все меры, чтобы скрыть от населения… последствия войны». Аксиомой были антивоенные настроения «народных масс Японии», в том числе среди студентов и в армии, что проявилось в уклонении от военной службы, дезертирстве и самоубийствах. Советская пресса отмечала, что «не хотят войны» не только простые японцы, но и «те элементы правящего лагеря, которые трезво оценивают международное и внутреннее положение своей страны». Указывалось, что в Японии «поднимаются… голоса против гибельной авантюры военщины», что приводит к «возмущению народных масс» и «ненадежности тыла». Советские пропагандисты выражали надежды на положительные качества японского народа, которому «чужда ненависть к другим народам». В связи с этим упоминались репрессии со стороны японских властей в отношении недовольных, в том числе «массовые случаи арестов рабочих за малейшую критику военщины», убийство солдат за чтение просоветской литературы. Проявлялось сочувствие также к порабощенным Японией народам, которые пытаются сопротивляться оккупантам. В частности, указывалось, что в оккупированном Северном Китае «по ночам подлинными хозяевами… являются китайские партизаны»[2130]. В целом советская пресса делала вывод, что Япония переживает глубокий экономический и демографический кризис[2131].

После 1939 г. советско-японские отношения стали входить в стадию относительной нормализации, которая продолжалась до августа 1945 г. В этот период официальная антияпонская пропаганда в СССР была приглушена — как в связи со стремлением сохранить баланс в отношениях с Японией, так и по причине приоритетности антигерманской пропаганды во время Великой Отечественной войны. Тем не менее сама Япония продолжала предпринимать агрессивные действия в отношении СССР, в том числе в виде потопления советских гражданских судов. В июне 1942 г. оккупированную территорию Советского Союза в районе Воронежа посетили японские офицеры с целью изучения германского опыта войны против СССР[2132]. В свою очередь, советское руководство дало обещание западным союзникам вступить в войну с Японией после разгрома нацистской Германии.

По мере приближения конца Третьего рейха, власти СССР стали предпринимать шаги по подготовке общественного мнения к новому военному столкновению с Японией. 6 ноября 1944 г. И. В. Сталин в своей речи по случаю годовщины Октябрьской революции назвал Японию «агрессивной нацией». 5 апреля 1945 г. Советский Союз денонсировал Пакт о нейтралитете с Японией. Этим шагом правительство СССР показало стремление выполнить свои обязательства перед союзниками по антигитлеровской коалиции, а также продемонстрировало советскому народу, что рано или поздно придет час войны с Японией. Денонсация пакта была объяснена тем, что советско-японские отношения «на протяжении более чем двух десятков лет, начиная со времени Великой Октябрьской социалистической революции и образования советского государства, носили совершенно неудовлетворительный характер». Были опубликованы отклики из США и Великобритании на денонсацию пакта, в которых содержались сигналы о возможном обострении советско-японских отношений. В частности, высказывание американского сенатора Коннели, опубликованное в «Правде», гласило: «Поскольку Япония помогает Германии, которая совершила неоправданное нападение на Россию и ведет войну против Англии и Соединенных

Штатов, являющихся союзниками России, нельзя представить себе, чтобы пакт был возобновлен. Япония сделала невозможным продолжение соглашения»[2133].

С мая 1945 г. началась моральная мобилизация Красной армии к будущему военному столкновению с Японией. Этот процесс можно проследить по материалам красноармейской газеты «Тревога» (орган Дальневосточного фронта). Практически в каждом номере помещались материалы о тактике наступательного боя — преодоление заграждений, работа снайперов, переход через перевалы, ночная подготовка танкового экипажа, методика взятия языка, «стрельба через головы наступающих», отработка маневра в тыл противника. На учениях воины Дальневосточного фронта должны были «все делать так, как на войне». Как известно, почти вся граница между СССР и оккупированной японцами территорией Китая и Кореи проходила по водным пространствам — рекам Аргунь, Амур, Уссури, Тумыньцзян, озеру Ханка и др. Поэтому особое внимание посвящалось обучению красноармейцев тактике форсирования водных рубежей, «умению плавать и переправляться вплавь». Военная пропаганда призывала «в полной мере использовать это лето, чтобы практически освоить богатейший опыт, который накопила Красная армия, форсируя многочисленные водные преграды на пути своего великого наступления». Большая роль в пропаганде отводилась вопросу сохранения военной тайны и усиления бдительности. Политработники проводили занятия по теме «Высокая бдительность — необходимое условие победы» (очевидно, победы над Японией, так как Германия уже была разгромлена). В статье «Воспитание бдительности» говорилось: «Враг… хитер, так и старается напакостить нам, шпионов, диверсантов засылает, гадюк своих старается сохранить. Недавно в газете описывалось, как один фашист хотел взорвать склад»[2134]. Очевидно, «фашистом» являлся некий японский диверсант.

Советская пропаганда давала понять, что разгром милитаристской Японии неминуем. В апреле 1945 г. в «Правде» была опубликована статья, в которой говорилось, что «за последние несколько месяцев японские вооруженные силы потерпели ряд серьезных поражений». Был сделан вывод, что «Япония вступила в наиболее трудный для нее период войны» в связи с «неизбежным и близким разгромом гитлеровской Германии». После победы над Германией были очевидны «неизбежность дальнейшего ухудшения военного положения Японии, перенесение военных действий на территорию собственно Японии и превращение Японских островов в арену жестоких боев»[2135].

Важной для моральной мобилизации советских воинов-дальневосточников была отсылка к опыту военного противоборства с Японией во время Русско-японской войны 1904–1905 гг., Гражданской войны 1918–1922 гг. и столкновений на Хасане и Халхин-Голе в 1938–1939 гг. Хотя Япония и японцы не назывались открыто (именовались «неприятель», «противник», «враги»), было понятно, о чем идет речь. Публиковались отчеты о «встречах воинов трех поколений». Так, ветеран Русско-японской войны А. Т. Гоменюк давал поучения советским воинам: «Для нашего русского солдата любая ноша по плечу. Это я еще со времен Порт-Артура знаю». В СМИ вышла серия очерков «Русский солдат — Игнат Шимков», в которых рассказывалось об одном из защитников Порт-Артура, который, «принимая на свой штык… наседавших врагов… повторял: Не ходи в Артур, не ходи в Артур!». В прессе описывались подвиги партизан в годы Гражданской войны, воинов Народно-революционной армии ДВР, советских воинов на озере Хасан и реке Халхин-Гол. Пропаганда делала закономерный вывод о том, что «на Дальний Восток не раз устремлялись алчные взоры иностранных захватчиков… но [они] всегда получали сокрушительный отпор». Залогом этого отпора было могущество советских войск, которое подчеркивали публикации о 25-летии Краснознаменной Амурской флотилии, буднях Тихоокеанского флота, «несущего неустанную вахту на родном Тихом океане» и обретающего «боевую зрелость»[2136].

Начало советско-японской войны (9 августа 1945 г.) материалы советских СМИ ознаменовали прежде всего призывом разгромить японскую армию: «Все силы на разгром врага!», «Смерть японским самураям!», «Ликвидируем очаг войны на Дальнем Востоке». Под этими лозунгами были проведены митинги и собрания на предприятиях и в колхозах, на которых было провозглашено, что «разгромить японского агрессора — единодушная воля советского народа». Пропаганда подчеркивала уверенность в том, что «могучие силы советского народа сокрушат подлого врага», используя известный лозунг Великой Отечественной войны — «Враг будет разбит, победа будет за нами!»[2137].

Япония характеризовалась как «единственная великая держава, которая после разгрома и капитуляции гитлеровской

Германии все еще стоит за продолжение войны». Подчеркивалось, что «политика японского империализма была рассчитана на то, что гитлеровская Германия одержит победу над Советским Союзом и его союзниками». Вскрывалась «разбойничья сущность» японских милитаристов, которые действовали так же, как нацисты, — «вероломно, коварно, по-волчьи». Пропаганда утверждала, что «японские самураи рано приобрели вкус к грабежу соседних народов», называла их «дальневосточные гитлеровцы», одним из «божеств» которых был А. Гитлер. Материалы митингов советских граждан приводили высказывания о японцах. Например, донской казак Окунцов сказал, что «японцы поступают так же, как действовали немцы», «у них те же кровожадные планы». Председатель колхоза Рустамов из Ферганской области отмечал, что «уроки разгрома Германии ничему не научили японских вояк»[2138].

Пропаганда разоблачала «японские планы господства над миром», «бредовую теорию „высшей расы“». Подчеркивалось, что «японец, как губка, напитан идеями о своем безграничном превосходстве над китайцами и корейцами, англичанами и американцами и всеми другими народами» и даже что «некоторые японские профессора… утверждали, что настоящая высшая раса — только японцы, немцы же — эрзац-высшая раса». При этом «японцы, как и германские фашисты, прикрывали свои разнузданные аппетиты и разбойничьи дела демагогической доктриной „нации без земли“, „перенаселенностью“ японских островов». Однако по-прежнему проявлялось и сочувствие к простому японцу, волю которого власти Японии «пытались парализовать» и «превратить его в безропотное пушечное мясо», «обрекая страну на неисчислимые жертвы, готовя Японии участь гитлеровской Германии»[2139].

Советские СМИ публиковали материалы о злодениях Японии — «самого злобного и агрессивного нашего врага», совершенные в отношении России и СССР. От имени всего советского народа было сделано заявление о том, что «пришло время посчитаться с Японией, припомнить все черные дела самураев», которые «оскорбляли национальное достоинство и честь свободолюбивого русского народа», принесли «много бед и несчастий… на нашей дальневосточной земле», чего нельзя было простить. В дальневосточной прессе были опубликованы материалы о зверствах японцев во время Гражданской войны. Публицист Ю. Шестакова писала: «Оттого и крепнет сегодня счет нашей мести, что еще в детские годы в память нашу вошел желтолицый зверь с сигаретой в зубах и с резиновой плеткой в руке. Японцы! Слишком долго слово это отдавалось ужасом в сознании, чтобы забыть его. Слишком много несло оно горя и слез, чтобы и сейчас, через двадцать шесть лет, произнести его спокойно. Это слово свистело саблей, пулей разрывалось, вдовьими слезами текло, сиротством унылым шагало по таежным дорогам, пеплом сожженных деревень отдавалось в груди». Японцы получили эпитет «звери», «грабители и убийцы», «смертельные наши враги», которые принесли «кровь и пожары, виселицы и насилия»[2140]. Были напечатаны и разосланы в советские войска плакаты на тему «Зверства самураев»[2141].

В советской прессе подчеркивалась хитрость и лживость японцев, которые «не выполняли… договор о нейтралитете», публиковались материалы о «подлых уловках» японских солдат и офицеров, которые якобы сдаются в плен, но при приближении наших бойцов кидают в них гранаты, а летчики («японские стервятники») «вырываются внезапно из-за сопки, по-разбойничьи, дают короткую очередь и удирают». В репортаже о положении в китайском городе Чанчунь упоминалось, что услугами извозчиков-рикш «пользуются только японцы»[2142] (то есть подло «ездят на людях»).

Победа Советского Союза над Японией и безоговорочная капитуляция последней были обозначены как «поражение японского империализма», что было заслугой «нашего великого народа, народа-победителя»[2143]. Подчеркивалось, что Япония получила возмездие за ее агрессию против России и СССР в прошлом, в том числе за то, что в 1904–1905 гг. она захватила Южный Сахалин, крепости Порт-Артур и Дальний. Ныне советский Дальний Восток был «избавлен от угрозы японского нашествия», так как «Южный Сахалин и Курильские острова дадут Советскому Союзу прямой выход в Тихий океан и будут служить базой обороны нашей страны от японской агрессии». Возвращение этих территорий в состав страны было закономерным, ввиду того что именно «русские люди исследовали побережье Берингова и Охотского морей, Камчатку и Сахалин, основали первые поселения на Курильских островах». В статье известного писателя Н. Задорнова отмечалось, что «подвигами Невельского и его спутников были завершены стремления русских к Тихому океану». Курилы были названы исконным владением СССР, а не Японии, так как «русские путешественники появились на Курильских островах еще в начале XVIII века» и только «в XIX веке на острова начали проникать японские колонисты». По своему географическому положению острова «непосредственно примыкают к Камчатке и служат как бы ее продолжением на юг», «с запада… омываются водами Охотского моря и прикрывают побережье Сахалина», «образуя неразрывное целое с советскими владениями на Дальнем Востоке». Поэтому «государственные интересы СССР повелительно потребовали, чтобы японский плацдарм на Сахалине был ликвидирован и чтобы безопасность советских границ была прочно обеспечена». Газеты писали, что «одни за другим были освобождены (а не заняты. — Ф. С.)… все города и порты Южного Сахалина». В городе Маока[2144] в торжественной обстановке был поднят красный флаг[2145].

Пропаганда обосновывала права Советского Союза и на Порт-Артур — «дорогой русскому сердцу», «славный город, гордость русских моряков». Писатель А. Степанов (автор исторического романа «Порт-Артур») писал в «Правде»: «Прошло сорок лет, и снова в Порт-Артуре звучит русская речь, снова по улицам города с удалыми песнями проходят русские полки, которым отныне присвоено почетное звание „Порт-Артурских“. На рейде красуются корабли Тихоокеанской эскадры». С гордостью он указывал на то, что «на вершине Высокой горы чуть виднеется скромная часовенка — памятник русским воинам, павшим при обороне Порт-Артура», и призывал советских моряков «обнажить головы у места гибели скромного с виду и великого по своему духу русского человека, героя порт-артурской обороны Романа Исидоровича Кондратенко». Советская пресса подчеркивала, что «кончилось хозяйничанье японцев в Порт-Артуре», «на высоком шпиле морского штаба развевается советское боевое знамя», «русская военно-морская база Порт-Артур начала новую жизнь»[2146]. (С 1945 по 1954 г., согласно советско-китайскому договору, в Порт-Артуре с прилегающими территориями была размещена советская военно-морская база.)

В период военных действий и после разгрома Японии советские власти вели пропаганду среди населения занятых Красной армией Южного Сахалина, Курильских островов, Маньчжурии и Северной Кореи. К ведению такой пропаганды советские войска и гражданская администрация были готовы — еще в июле 1938 г. было принято решение об открытии отделения военных переводчиков при Восточном факультете

Дальневосточного университета «в целях удовлетворения нужд армии и пограничного управления кадрами, владеющими японскими и китайскими языками»[2147]. В августе и сентябре 1945 г. советские пропагандисты вели работу по разложению среди японских войск, выступая через громкоговорители и распространяя листовки. Японцев убеждали в том, что политика их правительства несправедлива, агрессивна, рискованна и бесперспективна[2148].

В свою очередь, советским властям приходилось противостоять японской пропаганде. Еще в августе 1941 г. японские власти Маньчжурии разработали секретную инструкцию по массовой пропаганде, в задачу которой было поставлено «уделять большое внимание подбору газетных сообщений из-за границы: победам Германии нужно уделять много места, победам России, наоборот, — мало». Японские пропагандисты также должны были развеивать «слухи», которые распространялись «со стороны Советского Союза». Характерно, что в мае 1945 г. власти Японии не известили своих солдат о поражении Германии, однако те «сами узнали об этом и много говорили между собой о победах Красной армии». После начала советско-японской войны японское командование призвало население Маньчжурии развертывать «партизанскую войну против русских». Среди японских солдат специально были распространены сведения, что «русские убивают пленных»[2149].

Такая пропаганда приносила свои плоды. При занятии советскими войсками города Маока[2150] на Южном Сахалине значительная часть японского населения бежала из города, однако, увидев гуманное отношение со стороны советских войск, успокоилась и вернулась[2151]. В Маньчжурии, с целью успокоить местных японских колонистов, советское командование издало обращение, в котором говорилось, что «Красная армия с мирным населением не воюет». Мало того, советские войска защищали японских колонистов от самих же японских войск, которые принуждали колонистов убивать своих детей и совершать самоубийства перед приходом Красной армии[2152].

Было издано обращение советского командования к китайскому и корейскому народу, в которых Япония именовалась «разбойничьим гнездом», а японцы — «захватчиками», «милитаристами», «поработителями»[2153]. Миллионными тиражами выпускались листовки, проводились звукопередачи. Советская пропаганда велась под лозунгом «Великий Сталин послал

Красную армию в Маньчжурию, чтобы спасти китайский народ от японских захватчиков». Было отмечено, что население Маньчжурии «безбоязненно поднимает листовки, читает их и машет ими над головами, приветствуя летчиков»[2154]. Советские газеты писали, что китайцы с радостью встречали советских воинов-освободителей. Жители Фуюаня говорили: «Спасибо русским! Спасибо Сталину!» В Харбине «царило небывалое ликование». Над главными зданиями города были подняты красные флаги, через многие улицы — протянуты транспаранты с приветствующими Красную армию лозунгами на русском и китайском языках, радио передавало гимны союзных держав, советские марши и веселую музыку[2155].

Реализации советской пропаганды помогало то, что японцы сами восстановили против себя китайское население, которое «желало поражения Японии в войне и изгнания японцев из Маньчжурии»[2156]. К 1945 г. в этом регионе был расселен 1 млн японских колонистов, для чего китайцы изгонялись из своих деревень или «уплотнялись»[2157]. Японцы унижали китайцев, издевались над ними, по некоторым сведениям вырезая целые деревни. Жестокость породила ответные действия: в одном из сел «китайцы, заслышав шаги Красной армии, перебили всех японцев, оставив пленными лишь главарей в „подарок“ освободителям». Советская пресса отмечала, что «нет здесь более ненавистного слова, чем слово „японец“», поэтому «колонны разоруженных японских солдат приходится оберегать от возмущенных горожан», а к Харбину, «спасаясь от ненависти коренного маньчжурского населения, со всех сторон бегут японские резервисты (то есть колонисты. — Ф. С.) со своими семьями»[2158]. Китайцы радовались тому, что «японцы, точно крысы, удирают из Маньчжурии»[2159].

Сложнее обстояло дело с корейским населением Маньчжурии, так как корейцы «находились при японцах в несколько привилегированном положении», считались подданными Японии и в целом были «настроены дружественно к японцам». Тем не менее отношение китайского населения к корейцам было лучшим, чем к японцам, тем более что наиболее прояпонски настроенные корейцы в большинстве своем бежали вместе с японцами, поэтому вражды между корейцами и китайцами, которая осложнила бы ситуацию, не отмечалось[2160].

Монгольское население Маньчжоу-Го, в том числе созданные японцами монгольские воинские части, проявляло «очень сильные антияпонские настроения». Отношение монголов к Красной армии было доброжелательным. Хотя вначале они «испытывали большой страх перед нашими частями и, напуганные… японской пропагандой, боязливо сторонились советских бойцов и офицеров», затем они «воочию убедились в лживости японской пропаганды» и «прислали в подарок нашим частям… различные съестные припасы»[2161].

Кроме издания бюллетеней и листовок для китайского, корейского и монгольского населения, которых только за первые четыре дня военных действий было распространено 9 млн экземпляров, советские органы пропаганды выпускали газеты, в том числе «Китайский вестник», «Корейскую газету» (Политуправление Приморского военного округа) и «Голос народа» (в городе Дальний). К ноябрю 1945 г. на территории Маньчжурии издавалось 18 газет, журнал и 2 ежедневных бюллетеня общим тиражом более 500 тыс. экземпляров. Местные общества советско-китайской дружбы издавали брошюры и книги о Советском Союзе и Красной армии. Политуправления Забайкальско-Амурского военного округа за время пребывания на территории Маньчжурии распространили 55 млн экземпляров различных изданий[2162].

Особой целевой группой для советской пропаганды стало японское население Южного Сахалина и Курильских островов. В декабре 1945 г. из 370 тыс. человек населения Южного Сахалина японцы составляли 358,5 тыс., корейцы — 23,5 тыс. человек. При этом если корейцы «требовали отправить их в Корею», то японцы были «внешне лояльны… но многие всячески избегали работы, или работали крайне плохо», поэтому «требовалась большая [политическая] работа среди них». В феврале 1946 г. на Южном Сахалине были введены советские законы, была образована Южно-Сахалинская область (включала также Курильские острова), в июле 1946 г. главный город региона (Тоёхара) был переименован в Южно-Сахалинск. К этому моменту население области составляло 376 тыс. человек (не считая военных), из них только 71 тыс. человек были советскими гражданами. Таким образом, в регионе осталось 305 тыс. подданных Японии. Для них издавалась газета «Новая жизнь», которая «пользовалась большим успехом», на японском языке ежедневно велось двухчасовое радиовещание, проводились сотни лекций и докладов на 25 разных тем, было издано 8 брошюр общим тиражом 76 тыс. экземпляров («Что такое советская власть», «Дружба народов СССР», «Советская Конституция — самая демократическая в мире», «Источники силы и могущества СССР»), а также листовки и лозунги. Для японского населения проводились киносеансы, и в газете «Новая жизнь» было опубликовано либретто 30 советских кинофильмов. При областном отделе культпросветучреждений постоянно работали хозрасчетные концертные бригады — пять японских и одна корейская[2163]. Советские органы власти старались учитывать религиозные нужды японского населения Южно-Сахалинской области. Буддийские священнослужители были освобождены от всех мобилизационных работ, обеспечивались продовольствием, буддийские храмы получили «неприкосновенный» статус[2164].

Советская пропаганда дала плоды — японцы хорошо работали, в том числе принимали участие в соцсоревнованиях, подавали заявления о принятии в советское гражданство, посещали первомайские демонстрации, где выступали с речами[2165], с большим интересом смотрели советские кинофильмы. В Южно-Сахалинской области проводилась работа по пересмотру учебников и программ для японских школ, переподготовке японских учителей. Однако к 1949 г. почти все японское население репатриировалось с Сахалина и Курильских остров в Японию. Южно-Сахалинская область была заселена советскими переселенцами, активно прибывавшими из разных регионов СССР[2166].

Еще одной специфической группой, с которой работали советские пропагандисты, были японские военнопленные. В целом отношение к ним было гуманным, условия их пребывания в лагерях — сносными[2167], а отношения с местным населением — теплыми[2168]. Активная кампания по идеологической обработке пленных японцев началась в 1946 г. через использование СМИ, создание «антифашистских комитетов» и «демократических кружков». Методы пропаганды включали в себя «световые газеты» (писались тушью на кинопленке), концертные бригады, антифашистские конференции[2169]. Хотя активных демократов и антикоммунистов среди японцев было мало (2–3 %)[2170], отмечались успехи советской идеологической обработки, так как японцы оказались восприимчивы к коммунистическим идеям. В мае 1946 г. военнопленные, находившиеся в Семеновском лагере (Приморский край), обратились ко всем военнопленным японским солдатам и офицерам, находящимся в Советском Союзе, и к японскому народу с призывом «организованно требовать создания нового демократического правительства с включением всех демократических элементов, а также предания военному суду всех военных преступников, в том числе и императора, как основного виновника возникновения этой войны»[2171]. По возвращении в Японию многие бывшие пленные отказывались сотрудничать с американской оккупационной администрацией[2172]. Например, по прибытии в японский порт Майдзуру 30 июня 1949 г. они запели «Интернационал» и выкрикивали коммунистические лозунги[2173].

Отдельным вопросом является пропаганда в отношении русского населения Маньчжурии в 1945 г. Советские власти знали, что во время японской оккупации Маньчжурии белоэмигрантская колония «работала рука об руку со злейшими врагами Советского Союза»: «Японский захватчик вступил в Харбин [в 1931 г.] к большой радости белоэмигрантской колонии. Нигде больше они не встретили такого приема. В соборах были отслужены благодарственные молебны». Белогвардейцы, по мнению советских властей, были «верной опорой японцев»[2174].

После освобождения Маньчжурии Красной армией, как отмечали советские военные органы, русская эмигрантская масса, «боявшаяся возмездия со стороны Красной армии, к тому же фактически лишившаяся центрального аппарата, не знала, что ей делать». Часть эмигрантов проявляла лояльность по отношению к Красной армии, а отдельные их представители оказывали содействие советским воинским частям. В среде эмиграции, не без влияния маньчжурских структур Русской православной церкви, которые «приветствовали… победоносное русское воинство», ходили разговоры о возвращении в СССР, однако яро антисоветски настроенные эмигранты пытались не допустить этого, распространяя слухи, что всех возвратившихся эмигрантов «будут считать белогвардейцами» и «казнят». Советская пропаганда противостояла таким измышлениям, в том числе путем издания газет и других материалов. Этим усилиям способствовал начавшийся в ноябре 1945 г. прием в советское гражданство русских, проживавших в Маньчжурии[2175].

В заключение следует особо отметить отсутствие националистических и шовинистических нот в советской антияпонской пропаганде. Даже куплет песни «Варяг», где упоминаются «желтолицые черти», в советское время не исполнялся, так как идеология интернационализма «не позволяла использовать подобные „расистские“ характеристики даже по отношению к противнику»[2176]. Тем не менее содержание советской пропаганды получило спорные оценки со стороны некоторых зарубежных ученых. По мнению американской исследовательницы К. Петроне, пропаганда провозглашала «классовую войну советского пролетариата против японского дворянства» («самураев»), с чем можно согласиться. Однако К. Петроне считает, что пропаганда педалировала и расовые характеристики японцев, отмечая их «азиатскую хитрость», описывая лица японцев как «отвратительные рожи с узкими, злобными глазами». Находит она и отрицание мужественности японцев — в частности, в описании того, как японский офицер прыгнул на спину советского лейтенанта «как кошка»[2177]. Однако, как известно, «прыгнуть как кошка» — это известная идиома (обычно не говорят «прыгнуть как кот»). Что касается карикатуры, то, действительно, в ней сложился определенный образ «врата-японца» — в очках, с прищуренными глазами, разинутым ртом и большими, выступающими зубами. Однако, на наш взгляд, он не носил уничижительных характеристик по отношению ко всему японскому народу, а утрированным образом давал характерный образ «японского империалиста», «самурая». Для пропаганды тех лет это была нормальная ситуация — то же самое, и даже намного худшее мы можем наблюдать в американских карикатурах 1941–1945 гг., где японцы изображались не только как ярко выраженные «азиаты», но и в виде крыс и змей, не говоря уже о том, что в США японцев уничижительно именовали jap или jappy («япошка»).