Политические настроения спецпоселенцев

В период 1930–1950-х гг. одной из наиболее специфических для Советского государства социальных групп были люди, депортированные по национальному признаку из мест проживания в другие районы страны и получившие особый правовой статус «спецпоселенцы» (или «спецпереселенцы»). В эту социальную группу входили поляки и немцы, депортированные в 1936 г. из западных приграничных территорий СССР, поляки — осадники и «лесники» (1939–1940 гг.), немцы и финны из угрожаемых районов СССР (1941 г.), карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы с Северного Кавказа, крымские татары, болгары, греки и армяне из Крыма, турки-месхетинцы, курды и хемшины из Грузии (1943–1944 гг.), турки, греки, иранцы, армяне-дашнаки с Кавказа и Черноморского побережья (1944–1950 гг.), а также украинцы, литовцы, латыши, эстонцы, молдаване и представители других народов, депортированные из мест исконного проживания. К 1954 г. в СССР более 2,5 млн человек находились на спецпоселении по национальному признаку[1338], что означало их «закрепление» на новом месте жительства без права выезда, необходимость регулярно отмечаться в органах НКВД и ряд других правовых ограничений. Депортация народов была незаконным наказанием, примененным без суда и следствия, без выяснения вины каждого человека в совершении какого-либо преступления и в основном только лишь по причине принадлежности человека к определенной национальности.

В первый период жизни на спецпоселении положение депортированных людей было крайне тяжелым. Все недвижимое имущество, скот и значительная часть движимого имущества у них были изъяты государством при депортации. Жилье, в котором разместили спецпоселенцев на новых местах, часто не отвечало нормальным условиям. Многие из них были вселены в дома местных жителей в порядке «уплотнения». Как правило, каждой семье спецпоселенцев предоставлялась отдельная комната, однако далеко не всегда — так, в Казалинском районе Кзыл-Ординской области (колхоз имени Кагановича) «все спецпоселенцы были размещены в трех полуразваленных землянках»[1339]. Отметим, что в родных местах многие депортированные люди жили в собственных домах или квартирах.

Тяжелой была ситуация в сфере здравоохранения. Так, в 1940 г. в Казахстане многие спецпоселенцы «находились в антисанитарных условиях… часто заболевали», при этом медпомощь им не оказывалась. У размещенных в 1944 г. в Киргизии спецпоселенцев «наблюдались массовые заболевания малярией и желудочными заболеваниями». Оказание им медико-санитарной помощи было признано неудовлетворительным. Иногда в течение многих дней спецпереселенцам не выдавалось совершенно никаких продуктов. Сами они эти продукты в первое время получить или купить не могли, ввиду отсутствия работы, денег и карточек. Все это привело к резкому росту смертности среди репрессированных народов: в 1944–1946 гг. погибло 23,7 % чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев, 19,6 % крымских татар, греков, болгар и армян, 17,4 % калмыков[1340].

Аналогичным образом в первое время после депортации обстояла ситуация в сфере обучения детей спецпереселенцев. Например, в Тюменской области из 2019 детей калмыков к концу 1944 г. были охвачены школьным обучением только 219 человек (10,8 %). У большинства детей отсутствовали одежда и обувь. Отмечалось пренебрежительное отношение руководящих работников городских и районных отделов народного образования к обучению детей спецпоселенцев в школах[1341].

Слабой была политическая работа среди спецпереселенцев. Органы НКВД отмечали, что, например, калмыки «газет… не читают, что делается на фронтах, в стране, в области… не знают и питаются различными слухами, подчас исходящими от враждебных элементов». Не знали спецпоселенцы и свое правовое положение[1342].

Действительно, вначале отношение к депортированным людям было во многих местах бездушным и враждебным. В 1940 г. в Казахстане «со стороны ряда руководящих работников колхозов и совхозов имели место грубости, угрозы, а иногда и избиения спецпереселенцев». Директор Пресновского совхоза (Северо-Казахстанская область) Л. заявлял: «Все, что есть хуже в совхозе, даем полякам, и все им в последнюю очередь. Они враги, и пусть как хотят, так и устраиваются». За счет беззащитных спецпоселенцев некоторые «местные кадры» вымещали своих садистские и аморальные наклонности. Так, председатель колхоза «Новый быт» (Кокчетавская область) Д. «умышленно распространял слухи о воровстве, производимом якобы спецпоселенцами», при этом «сам, напиваясь пьяным, с группой приближенных к нему лиц, врывался в квартиры спецпоселенцев, производил обыски и избивал последних»[1343]. Некоторые председатели райсоветов и начальники органов НКВД выражали свое нежелание вообще принимать спецпоселенцев[1344], несмотря на указания из Москвы.

Виной этому была политическая обработка местных жителей — людям внушали, что к ним привезли «врагов народа» и бандитов. Так, секретарь Чулымского райкома ВКП(б) (Новосибирская область) Б. в октябре 1944 г. приказал: «Гоните калмыков к черту подальше от колхозов». Уполномоченный этого же райкома М. на общем собрании коммунистов в Филимоновском сельсовете заявил: «Калмыки — это враги народа, поэтому проявлять о них заботу и оказывать им помощь не следует». Такие же идеи оглашал первый секретарь Убинского райкома ВКП(б)К. Уполномоченный Ореховского райисполкома Костромской области Ш. называл спецпоселенцев «изменниками родины» и заявлял, что «если они все подохнут, то от этого будет только хорошо»[1345]. Такие установки со стороны партийных и советских руководителей вызывали ненависть местных жителей к спецпоселенцам. «Простые люди» верили в то, что «без причины не выселят с родных мест и не сошлют в чужие края целые народы — раз так, значит, они действительно совершили преступление»[1346]. Некоторые местные жители так и говорили: «Правительство правильно решило, что из окраин выслало вглубь страны враждебных нам людей. Многие из них в годы Отечественной войны наших русских воинов из-за угла убивали»[1347].

В нагнетании враждебности по отношению к спецпоселенцам власти явно «перестарались», и органы НКВД это быстро поняли, начав сигнализировать об этом в Москву. Из центра приходили указания «исправить ситуацию». Однако некоторые чиновники на местах сопротивлялись — так, когда работник райотдела НКВД поставил перед первым секретарем Убинского райкома ВКП(б) К. вопрос «о необходимости принятия мер к улучшению жилищно-бытовых условий калмыков», то К. «заявил, что работники НКВД защищают врагов народа калмыков и о таких работниках следует обсудить вопрос на бюро райкома ВКП(б)»[1348].

Незаконное наказание, насильственное выселение из родных мест, враждебное отношение и тяжелейшие социально-бытовые условия, в которых оказались депортированные с исконных мест проживания люди, закономерным образом стали основными причинами категорического неприятия ими факта депортации. Наиболее распространенной и вполне закономерной реакцией были возмущение и обида на допущенную в отношении целых народов несправедливость. Спецпоселенка X. писала своим знакомым в Крым: «Я выслана и, спрашивается, за что? За то лишь, что мои предки — греки. Ведь это невыносимо — быть 27 лет в русском подданстве, работать на благо народа и вдруг…» Гречанка Д. писала: «За 2,5 года оккупации мы не имели никакой связи с немцами — ни папа, ни я, ни мама у немцев не работали… Как я их презирала и как я ждала своих родненьких, а теперь такое презрение. Не было бы обидно, если б заслужили». Спецпоселенцы-чеченцы в Луговском районе Джамбульской области выказывались: «Лучше бы Советская власть расстреляла нас на месте, чем издеваться над нами»[1349]. Некоторые спецпоселенцы проявляли в вопросе оценки депортации народов «государственное мышление» — так, член ВКП(б) немец Ш., проживавший в колхозе имени Фрунзе (Восточно-Казахстанская область), считал, что «этим переселением дали пищу Геббельсу, он прокричит на весь мир об издевательствах над немцами»[1350]. Действительно, А. Гитлер был разъярен, когда узнал о депортации советских немцев и об упразднении немецкой автономии в Поволжье, и обещал за это отомстить[1351].

Некоторые спецпоселенцы пытались обращаться к государству за восстановлением справедливости или с просьбой хотя бы разъяснить их права. В апреле 1944 г. группа в составе 40 спецпоселенцев-чеченцев подала заявление председателю Кировского райисполкома (Фрунзенская область): «Наш народ погибает [от голода]… Если Государство не окажет помощи, то мы уже пропащий народ, или нам дайте помощь, или отвезите назад, если не сделаете помощи, прошу всех вместе с семьями нас расстрелять». 20 июля 1944 г. группа из 17 спецпоселенцев-армян, депортированных из Крыма в Башкирию, направила обращение первому секретарю ЦК КП(б) Армении Г. А. Арутюняну: «Мы совершенно не подготовлены к суровой зиме, у нас нет соответствующей одежды, обуви и т. д… Наше положение безвыходное… Причина выселения и всех наших страданий нам неизвестна»[1352].

25 сентября 1946 г. спецпоселенец, член ВКП(б), фронтовик Д. (по национальности — карачаевец) писал члену политбюро ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову, что «среди… переселенцев очень большое количество людей, которые ни в чем не виновны… Попали туда семьи замученных немцами коммунистов, семьи погибших на фронте, семьи военнослужащих и ряд других, и вот эти люди сплошь и рядом спрашивают, когда их отделят от семей полицаев и старост и когда их перестанут называть бандитами». Д. отметил, что его знакомый Б. — спецпоселенец-карачаевец, по профессии учитель — был в Красной армии с 1940 г., затем прошел всю Великую Отечественную войну и был демобилизован из армии в мае 1946 г., откуда сразу был направлен в места спецпоселения. После прибытия он пошел в РОНО, где ему сказали, что так как он карачаевец, то для него «учителем работы нет». Б. высказался: «Мне обидно, не знаю, за что я воевал»[1353].

Смерть И. В. Сталина дала спецпоселенцам повод надеяться на улучшение ситуации. В мае 1953 г. неизвестный спецпоселенец, подписавшийся как «Молдаванин», отправил письмо на имя Л. П. Берии: «Как пишут газеты, комиссия, назначенная Вами, обнаружила в б[ывшем] МГБ беззакония. Тов. Министр, дайте приказ, чтобы была тщательно проверена деятельность МГБ Молдавской ССР, и, думаем, будет польза. Вы увидите, как министр МГБ [И. Л.] Мордовец в 1949 г. выслал в Сибирь на вечное поселение лиц, сосланных им же в 1941 г., отбывших срок и вернувшихся на родину. Вы увидите громадное число сосланных и переселенных. Неужели в этой маленькой республике столько врагов народа? Неужели не было и нет других средств перевоспитания, кроме… ссылок и переселений в область с климатом, быстро „действующим“ на южан?»[1354]

Распространенными среди спецпоселенцев были надежды на восстановление их национальных автономий — в частности, такие слухи ходили среди немцев и калмыков, проживавших в Новосибирской области. Спецпоселенцы-карачаевцы просили власть, «чтобы восстановили им обратно автономную область, хотя бы в составе одной из среднеазиатских республик, не возвращая на Кавказ, или чтобы сняли от них звание спецпереселенцев, отделив их от семей немецких наймитов». Среди спецпоселенцев-ингушей распускались слухи, что их «скоро… вернут на Кавказ». Эти слухи имели воздействие — так, в одном из колхозов «почти все ингуши, работавшие в поле на весеннем севе, услыхав об этом, бросили работу и сидели дома»[1355].

Спецпоселенцы — особенно те, кто честно работал и служил на благо своей страны, — долго не могли поверить, что руководство СССР действительно допустило такую несправедливость в отношении целых народов. Некоторые из них считали, что беззакония творились «не по указанию и директивам партии и правительства», а из-за «дел и недопонимания отдельных местных руководителей»[1356]. Тем не менее письма и обращения спецпоселенцев в руководство СССР об освобождении их народов из ссылки оставались без ответа (процесс облегчения режима и последующего освобождения народов из спецпоселения постепенно был начат только с 1955 г.).

Кроме «мирных» и вполне обоснованных требований, некоторые спецпоселенцы допускали выпады в сторону местного населения, особенно после возникновения конфликтных ситуаций. Так, в марте 1944 г. в колхозе «Жана-Эк» (Павлодарская область) группа спецпоселенцев — чеченцев и ингушей — вступила в драку с председателем колхоза и колхозниками после отказа в выдаче дополнительных продуктов. В колхозе «Энбек» той же области спецпоселенцы-ингуши избили зампредседателя колхоза Т. и одного из колхозников, которые пытались предупредить намерения спецпоселенцев выехать из мест вселения. В Затобольском районе Кустанайской области спецпоселенец Ш. пытался избить медсестру за отказ в выдаче медикаментов. В Калининском районе Акмолинской области были отмечены два случая драки спецпоселенцев с местным населением. В Джамбульской, Акмолинской и Актюбинской областях были зарегистрированы также несколько случаев кражи спецпоселенцами скота, строительных материалов и продуктов у местного населения[1357].

Государственные органы, подгоняемые из Москвы, стремились решить социально-бытовые проблемы спецпоселенцев, чтобы, во-первых, обеспечить их нормальное «трудоиспользование» и, во-вторых, снизить градус недовольства у огромного контингента граждан СССР. К июлю 1946 г. для спецпоселенцев было построено 18 500 домов и выкуплено 51 100 пустующих домов. 168 000 человек было устроено в домах предприятий и учреждений по месту работы и в домах колхозников. Были приняты другие необходимые меры по материально-бытовому устройству спецпоселенцев, в том числе «все трудоспособные… мужчины устроены на работу в колхозах, совхозах и предприятиях». Обеспечение спецпоселенцев продуктами питания существенно улучшилось. Руководство регионов страны докладывало в Москву: «В результате проведенных нами ряда мероприятий в деле хозяйственно-бытового устройства спецпоселенцев… положение значительно изменилось в сторону улучшения» (Павлодарская область), «хозяйственное и трудовое устройство значит части спецпоселенцев… в целом, удовлетворительное. Подавляющее большинство осело на новых местах и в хозяйственном отношении благоустроено» (Красноярский край), спецпоселенцы имеют «нормальные жилищно-бытовые условия» (Омская область). Аналогичные меры были приняты в сфере здравоохранения, в результате чего после 1946 г. смертность среди спецпоселенцев существенно сократилась, а также в плане обеспечения доступа детей поселенцев к образованию[1358]. Постепенно жизнь спецпоселенцев на новых местах пришла в норму.

Со временем факты бездушного отношения к спецпоселенцам были в основном искоренены[1359]. Местное население поняло, что спецпоселенцы — такие же граждане страны. Вследствие этого «неприязненное отношение к спецпоселенцам… сменилось сочувствием и желанием облегчить [их] участь… помочь людям, незаслуженно высланным с родной земли и находившимся в бедственном положении»[1360]. Поэтому когда в отдаленные регионы СССР стали прибывать новые спецпоселенцы (волна депортаций конца 1940-х гг.), то отношение к ним сразу было нормальным — так, реакция населения Курганской области в 1949 г. на депортированных молдаван была в основном дружелюбной[1361].

Изменились настроения и самих спецпоселенцев, что было обусловлено и улучшением отношения к ним, и особенностями психологии человека, который в любой ситуации чаще всего стремится адаптироваться, применяя разные «стратегии выживания». На адаптацию уходило время примерно от 3–4 месяцев до одного года. Власти отмечали, что спецпоселенцы «постепенно начали приобщаться к местным условиям. Основная масса их работает и относится более сознательно к труду, наблюдается стремление обзавестись хозяйством, благоустроить свое жилое помещение своим собственным трудом, заметна значительная активизация в работе и общественной жизни колхоза, предприятия». Так, в Южно-Казахстанской области «здоровые чечено-ингуши стали работать все», «жалоб хозяйственников на плохую их работу поступает уже гораздо меньше», «карачаевцы и балкарцы полученные приусадебные участки и огороды освоили почти полностью». В Кокчетавской области «подавляющее большинство спецпоселенцев трудоустроено и принимает активное участие в колхозном производстве и [работает] в промышленных предприятиях», при этом «в своем большинстве к труду относятся добросовестно». В Акмолинской области «отношение спецпоселенцев к труду… характеризуется положительно, значительная часть… работает стахановскими и ударными темпами, перевыполняя производственное задание, а в ряде мест работая лучше, чем коренные жители». Аналогичные отчеты властей поступали из других регионов: «Подавляющее большинство калмыков трудится хорошо» (Новосибирская область), «нормы выработки выполняются в среднем на 100–120 %» (Тюменская область), «к работе выселенцы-латыши относятся хорошо» (Томская область), «переселенцы из Крыма в большинстве своем к работе относятся добросовестно», стахановцы составляют до 60 % (Узбекистан), спецпоселенцы из Грузии и Северного Кавказа «в своей массе относятся добросовестно и более этого, в большинстве колхозов, совхозов и промпредприятиях… являются основной рабочей силой, на которой последние основываются и выполняют производственные планы, а случаи нарушения трудовой дисциплины и режима — единичные. Ударники и стахановцы из числа спецпоселенцев были премированы правлениями колхозов и администрациями предприятий»[1362]. Впоследствии многие спецпоселенцы были удостоены звания Героя Социалистического Труда, награждены орденами и медалями за доблестный труд.

Тем не менее у некоторых спецпоселенцев оставалась обида на несправедливость, допущенную по отношению к ним государством. Эта обида выражалась в антагонизме по отношению к советской власти и в ярко выраженных ожиданиях помощи со стороны зарубежных стран. Сведения о таких настроениях содержатся в ряде исторических источников — в основном в докладных записках и сводках органов НКВД — МВД/НКГБ — МТБ. Эти документы имеют свои специфические стороны: учитывая лояльные, «просоветские» настроения среди спецпоселенцев, карательные органы наибольшее внимание уделяли выявлению и описанию антисоветских настроений, так как именно эта информация представляла для них первоочередной интерес. Разумеется, докладные записки и сводки НКВД — МВД/НКГБ — МТБ надо воспринимать критически, так как нет никаких оснований считать, что в доносах и другой информации, которая поступала в карательные органы, абсолютно все соответствовало истине. Тем не менее эти документы могут дать некий срез настроений спецпоселенцев, через анализ которого можно сделать определенные выводы об особенностях психологии людей, несправедливо поставленных государством в тяжелую с психологической точки зрения ситуацию. Сам факт выселения, перевозки в отдаленные регионы СССР и первое время жизни на новом месте являлись экстремальной ситуацией для людей, переживших депортацию. Эта ситуация выходила за пределы обычного, «нормального» человеческого опыта. Затем, после некоторой адаптации, эта ситуация перешла в кризисную, когда от депортированного человека требовалось значительное изменение представлений о мире и о себе. Несомненно, последствиями депортации для значительного числа спецпоселенцев стало посттравматическое стрессовое расстройство[1363].

В предвоенный период основную часть спецпоселенцев, подвергшихся депортации по национальному признаку, составляли поляки. Некоторые из них возлагали свои надежды на Германию, считая, что «Гитлер бывшую Польшу снова восстановит, какой она и была»[1364]. Очевидно, негативизм по отношению к нацистской Германии, которая в сентябре 1939 г. напала на Польшу, оккупировала исконно польскую этническую территорию и ликвидировала польскую государственность, отошел на второй план по сравнению с насилием, осуществленным в отношении осадников и «лесников» со стороны Советского государства. Некоторые поляки обращали свой взор также к союзнику нацистской Германии — Японии. Другие, напротив, тяготели к Великобритании — главному на тот момент врагу нацистской Германии. (На нее же надеялись еврейские беженцы из Польши, выселенные в отдаленные районы СССР[1365].)

В своих письмах поляки ободряли родных и знакомых, оставшихся на Западной Украине и в Западной Белоруссии, в том числе в «зашифрованной» форме: «Наша Поля (Польша) уснула летаргическим сном, и пробуждения не слышно, доктор Франк (Франция) тоже заболел, но Антик (Англия) говорит, что ее спасет, и мы в нем видим надежду». Надеялись они и на вмешательство США. Еврейские беженцы из Польши подавали в советские органы заявления о разрешении им выезда в Америку. Наконец, часть поляков готова была ждать помощи от любого государства, которое пошло бы войной против СССР, после чего они были готовы «здесь на месте организовать восстание и… громить большевиков». Депортированные поляки в своей массе не являлись гражданами СССР, и поэтому они писали письма в посольства зарубежных стран, взывая к помощи, что расценивалось советскими органами как «клевета»[1366].

Начало Великой Отечественной войны всколыхнуло поляков-спецпоселенцев, среди которых моментально распространились ожидания, что «скоро всех… будут возвращать на прежние места жительства». Среди поляков были распространены антифашистские настроения и готовность воевать с А. Гитлером. В то же время некоторые из них положительно оценили нападение Германии на СССР, высказывая надежды на военное поражение Советского Союза, восстановление Польского государства и свое возвращение домой[1367]. Действительно, некоторые надежды поляков сбылись — в августе 1941 г. осадники и «лесники» были освобождены в рамках объявленной в СССР амнистии польских граждан.

Прогерманские настроения в первые месяцы войны были распространены среди некоторых спецпоселенцев-немцев. 13 октября 1941 г. Зыряновский райком КП(б) Казахстана в своем докладе сообщал, что «ряд немцев развернул контрреволюционную пораженческую агитацию, восхваляет немецкую армию и обер-бандита Гитлера». Аналогичная информация содержалась в письме Карагандинского обкома КП(б) Казахстана от 20 ноября 1941 г.[1368] Эти заявления властей, конечно, имели определенные основания. Вряд ли можно было ожидать от советских немцев, подвергшихся депортации, исключительно выражений лояльности к советской власти. Однако в основном такие выводы являлись «перестраховкой» — с августа 1941 г. советские немцы были фактически официально признаны «нелояльной нацией», и поэтому местные власти спешили доложить «наверх» о том, что они «держат руку на пульсе» в отношении немецкого населения.

Прогерманские ожидания среди некоторых спецпоселенцев были распространены и значительно позднее, когда Германия терпела поражения — даже в 1944 г. такие идеи имели место среди новых контингентов спецпоселенцев. Сам факт выселения народов в конце 1943 г. и в 1944 г. обосновывался тем, что «немцы подходили к Кавказу и сейчас заняли его»[1369], что не соответствовало истине.

В военный период часть депортированного населения ждала вступления в войну Японии. В 1944 г. помощи от единоверной Японии ждали некоторые депортированные калмыки, «подчеркивая расовое и религиозное родство японцев с калмыками», хотя даже органы НКВД отмечали, что прояпонские настроения не носили среди калмыков «сколько-нибудь массового характера»[1370].

После выселения карачаевцев на Кавказе родились слухи, что за них якобы вступилась Турция. Утверждалось, что карачаевцев «начали выселять, потом приостановили», потому что среди них «есть делегаты от Турции, которые сообщили туда, и поэтому под давлением извне выселение приостановилось». Такие слухи оснований под собой не имели — выселение карачаевцев в ноябре 1943 г. было осуществлено войсками НКВД без заминок. Среди самих депортированных карачаевцев ходили слухи, что «правительство СССР переселило все (выделено мной. — Ф. С.) мусульманские народы Кавказа потому, что ожидается нападение Турции на СССР». В среде депортированных чеченцев, ингушей и балкарцев надежды связывались также с Турцией. После депортации в среде спецпоселенцев — в том числе греков — ходили разговоры, что выселение было вызвано «боязнью» руководства СССР перед нападением Турции, в котором мало кто сомневался[1371]. (Действительно, это было одной из причин осуществления депортаций народов Кавказа и Крыма.)

Среди депортированных крымских татар надежды на Турцию как наиболее этнически, культурно и географически близкую страну были также весьма сильны. Турки-месхетинцы, связанные с Турцией кровными узами, утверждали, что «скоро Турция начнет войну, и Советской власти будет конец, а Турция возьмет нас на те места, где мы были». Другие утверждали, что «турецкое правительство решило выслать из Турции грузин и армян, в протест против выселения нас из Грузии»[1372].

В надеждах ряда спецпоселенцев образ «освободителя» получили тандемы Турция — Германия и Турция — Великобритания. Ходили слухи, что «скоро придет Англия и будет управлять Россией, а Турция — Кавказом». Некоторые спецпоселенцы, депортированные из Грузии, утверждали, что их «скоро из Узбекистана снова выселят, так как Узбекистан будет являться военной зоной потому, что ожидается война Советского Союза с Англией и Турцией»[1373].

Великобритании и Соединенным Штатам в годы войны в ожиданиях депортированного населения СССР также отводились главные роли — среди прибалтов[1374], народов Северного Кавказа, калмыков, немцев. Так, некоторые спецпоселенцы выдвигали и политические прогнозы — что «Америка и Англия после окончания войны продиктуют советскому правительству, и тогда советской власти не будет, а будет капиталистическая власть». Интересным является обоснование такого поворота событий: «Советскому Союзу нечем будет платить за те полученные материалы, вооружение и продукты, которые сейчас берет советское правительство от Америки и Англии». Спецпоселенец Б. утверждал, что «Англия и Америка… руководят Советским Союзом», а СССР находится от них «в полной зависимости» и поэтому должен выполнить требование США и Великобритании о возвращении депортированных народов на Кавказ. Среди крымских татар ходили слухи: «Англия и Америка отказывают нам в помощи, и теперь они против Советского Союза. Крым сейчас пустой, войска только береговой охраны, скот остался без хозяина, а наше командование предполагает отдать Крым нашим союзникам за долги»[1375]. Такие настроения — неверие в экономические силы своей страны и убежденность в ее зависимости от западных «кредиторов» — можно квалифицировать как своеобразное «экономическое пораженчество».

Характерно, что оставшееся на месте население тех регионов СССР, откуда была проведена депортация, также допускало возможность передачи этих территорий западным союзникам. На Кавказе после выселения карачаевцев появились слухи, что он будет отдан Великобритании, поэтому «с Кавказа выселяют всех неблагонадежных, здесь остаются только коммунисты»[1376].

Среди спецпоселенцев-калмыков были распространены надежды на помощь стран Востока. Так, известный поэт Давид Кугультинов, выселенный в город Бийск (Алтайский край), по данным НКВД, говорил: «Мы — небольшая по количеству нация в России, но за нами многомиллионный восток: Индия, Монголия и Китай. Это буддисты, и, если они узнают, что происходит с их единоверцами, они всегда нам помогут»[1377].

Интересно, что некоторым спецпоселенцам было все равно, какая из сторон в войне (нацистская Германия или антигитлеровская коалиция) принесет им освобождение. Часть спецпоселенцев ждала помощи не от конкретных государств, а от «капиталистических стран» в целом. Так, бывший депутат Верховного Совета Калмыцкой АССР А. М. Чачабанова считала, что о депортации калмыков «должна знать заграничная пресса». Она надеялась, что тогда «заграничные руководители» сделают для себя «выводы»[1378].

Некоторые из депортированных чеченцев, расселенных в Ошской области, весной 1944 г. предлагали бежать своим собратьям в Афганистан и Иран. Так как утверждалось, что «ехать туда отсюда лучше, чем из Дагестана», можно сделать вывод, что определенные планы ухода за границу вынашивались еще до депортации в Киргизию. Некоторые спецпоселенцы планировали бегство в Китай. Часть депортированных была готова бежать в любое сопредельное государство. 11 апреля 1944 г. на участке Бахтинского погранотряда (Алма-Атинская область) был задержан спецпоселенец М., который ранее «интересовался прохождением границы и расстоянием до нее»[1379].

Среди депортированных крымских татар, направленных на «Волгострой» (Ярославская область), бытовали настроения: «Если мы не нужны здесь, то пусть Сталин передаст нас другому государству»[1380]. В таких настроениях, на наш взгляд, скорее проявлялась обида на несправедливое выселение и тяжелейшие условия жизни на новом месте, чем действительное намерение эмигрировать в другую страну.

После окончания Великой Отечественной войны вспышки настроений, связанных с иностранным фактором, возникали в основном в виде реакции на отдельные шаги советского правительства и наиболее значимые происшествия в мире. Ожидания, связанные с поддержкой иностранных государств, сосредоточились на бывших союзниках СССР (так называемых «западных демократиях») — США, Великобритании и Франции (последняя упоминалась редко и только в совокупности с первыми двумя странами), а также Западной Германии как новом участнике «западной коалиции». При этом Соединенные Штаты рассматривались спецпоселенцами как лидер, «самая сильная страна»[1381].

Один из всплесков ожиданий был связан с проведением кампании по выборам в Верховный Совет СССР в конце 1945 г. — начале 1946 г. Органы НКВД сообщали, что часть «антисоветского элемента» среди депортированных стала распространять в различной форме «просоюзнические настроения», утверждая, что «спецпереселенцам не от выборов в Верховный Совет, а от союзников следует ожидать улучшения своего положения». Такие настроения были связаны с убеждением, что «американцы не даром кормили и одевали нас, они потребуют всё, а эта власть им тоже не по душе». Поэтому считалось, что США «предложат выборы в Верховный Совет СССР не проводить, а заставят старое правительство рассчитаться с долгами». Распространители слухов были уверены, что советское правительство «это сделать будет не в состоянии», и «тогда американцы и англичане захватят власть в свои руки»[1382].

Среди спецпоселенцев из Грузии, проживавших в Узбекской ССР, широко распространились слухи о том, что «во время выборов… на избирательном участке будут стоять три урны: одна из них для голосования за кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, две другие — для желающих выехать из СССР в Англию и Америку». Слухи даже описывали внешний вид этих урн: красного цвета — для тех, кто хочет остаться в СССР, зеленого цвета — выехать в Англию, белого цвета — выехать в США. Порой такие слухи распространяли назначенные советскими органами агитаторы из числа спецпоселенцев[1383].

Очередной всплеск «прозападных» настроений среди депортированного населения был связан с реакцией на Фултонскую речь У. Черчилля (март 1946 г.), информация о которой неоднократно публиковалась в центральной советской прессе[1384]. Некоторые спецпоселенцы поддержали антисоветскую направленность Фултонской речи. Они уверяли, что «избавление от коммунизма» нужно «не только Черчиллю, но и всему населению нашей страны», а также строили прогнозы, что просоветский «диктаторский» режим в Восточной Европе едва ли «удержится 3 года»[1385].

Общее обострение отношений между СССР и западным блоком подстегнуло надежды среди части депортированного населения на освобождение. В частности, в 1946 г. среди калмыков бытовали определенные ожидания скорого военного столкновения Советского Союза с США и Великобританией, поражение СССР в этой войне и улучшение в связи с этим положения калмыков. Один из чеченских священнослужителей, живший в Алма-Ате, утверждал, что близко наступление того момента, якобы предсказанного в Коране, «когда все мусульманские народы будут жить под благородной властью англичан»[1386]. В 1948 г. среди эстонцев ходили слухи о «неизбежности новой войны Советского Союза с Англией и Америкой и победы последних»[1387]. Летом 1949 г. некоторые депортированные с Кавказа армяне-дашнаки заявляли: «Если будет вспышка на границе, то мы себя и здесь сумеем показать»[1388].

В 1946 г. среди ингушей, расселенных в Кустанайской области, возникли слухи о передаче части территории и промышленных богатств СССР в пользу США и Великобритании — якобы «что Карагандинская железная дорога и нефтяные промыслы Кавказа уже принадлежат Англии и Америке, что Советской власти уже не существует, а поэтому трудоустраиваться не следует, т. к. в скором будущем мы возвратимся на родину»[1389].

Опубликование 26 июня 1946 г. Указа Верховного Совета РСФСР о ликвидации Чечено-Ингушской АССР и преобразовании Крымской АССР в Крымскую область[1390] вызвало в среде спецпоселенцев протест и ожидания помощи со стороны стран Запада[1391].

В послевоенные годы широко развернулась начатая еще в 1944 г. депортация семей украинских повстанцев из западных областей УССР (по классификации НКВД — спецконтингент оуновцы). В среде этого контингента депортированных «прозападные настроения» были изначально широко распространены. Некоторые оуновцы утверждали, что про их «жизнь здесь хорошо знают за границей» и поэтому «скоро они нам помогут, и тогда мы будем снова свободными»[1392].

В 1948 г. поляки, депортированные из УССР и БССР в 1936 г. и освобожденные из спецпоселений ранее, были вторично взяты на учет как спецпоселенцы. Такое решение советского правительства вызвало возмущение в их среде и породило новые надежды на помощь с Запада. Некоторые депортированные считали, что советское «правительство накладывает ограничения на поляков, потому что Америка уже предложила другим капиталистическим государствам выступить вместе с ней войной против СССР»[1393]. Очевидна уверенность поляков в том, что они рассматривались советским руководством как нелояльная часть населения.

Осуществленная в 1948–1949 гг. кампания по депортации «антисоветского элемента» из Прибалтики и Молдавии выявила, что в среде прибалтийских выселенцев «открыто ведется проамериканская и проанглийская агитация с ориентацией на войну США и Англии против СССР»[1394].

Депортированные в Среднюю Азию греки призывали собратьев «добиваться от греческого консульства, чтобы нас вывезли… пока мы здесь все не умерли». В Алма-Атинской области греки агитировали «жаловаться греческому консулу», посылали в консульство телеграммы такого содержания: «Спасите греков, высланных в далекие таборы». Когда 1 июля 1949 г. многочисленная группа греков-выселенцев подняла бунт на станции Тимур (Южно-Казахстанская область), один из участников протестных действий Ф. утверждал, что «многие греки… узнав о нашем бунте, уехали в Москву для того, чтобы поставить в известность греческое консульство об издевательствах над греческими подданными со стороны Советской власти»[1395].

«Прозападные настроения» порой принимали весьма специфичные формы. Во-первых, это было связано с представлением о депортации как методе скрыть действительное положение людей в СССР: «Немцев спрятали в Сибирь… затем, чтобы мы ни с кем не имели переписки, чтобы никто не знал, как немцы живут в Советском Союзе и как с ними обращаются. Если бы в Америке узнали, как немцы живут в Сибири, то американцы сразу же бы, и с суши, и с воздуха, кинулись нас освобождать». В «прозападных» ожиданиях проявились и «антиколхозные» настроения: «Советский Союз долго не просуществует. Скоро придет сюда Америка. Разорит весь колхозный строй, а хозяйство разделят между людьми, которые ненавидят СССР»[1396].

В марте 1950 г. в Стокгольме состоялся Всемирный конгресс сторонников мира, принявший «Стокгольмское воззвание» о запрещении атомного оружия и признании военным преступником того правительства, которое первым его применит. В СССР в «добровольно-принудительном порядке» начался сбор подписей советских граждан под этим воззванием. Часть спецпоселенцев отрицательно отреагировала на это начинание, высказывая ожидания войны и что США в этой войне «победит». Некоторые депортированные прибалты отказалась подписывать «Воззвание» с такими мотивировками: «Хоть бы скорее война!»; «Я желаю войны, а не мира!»; «Желаю, чтобы была война»; «Нам нужна война, которая поможет нам поехать на Родину»[1397].

Согласно постановлению Совета министров СССР от 6 апреля 1950 г., для спецконтингента оуновцы были отменены сроки поселения, и этот контингент был переведен на спецпоселение навечно. Такой шаг советского правительства разбил надежды людей на освобождение по истечении пяти лет ссылки и вызвал отрицательную реакцию. Спецпоселенцы считали, что советская власть их обманула, и высказывали надежды на помощь со стороны «западных демократий»: «Вечно здесь жить мы не будем. Скоро будет война с Америкой, и мы будем свободны». Оуновцы и другие спецпоселенцы давали «точные» прогнозы начала войны — весна 1950 г., 21 мая 1950 г., май или июнь 1950 г., 12 июня 1950 г., лето 1950 г., «в течение двух лет» (начиная с 1950 г.). Некоторые оуновцы выражали готовность помогать врагам СССР в будущей войне. Кроме того, среди оуновцев, расселенных в разных регионах страны, распространялись одинаковые слухи о том, что якобы президент США Г. Трумэн потребовал от советского правительства выпустить всех заключенных и спецпоселенцев, иначе «Америка объявит войну»[1398].

«Прозападные» настроения вызывала регулярно объявлявшаяся в СССР «добровольно-принудительная» подписка на государственные займы. В мае 1950 г., после объявления 5-го займа на восстановление и развитие народного хозяйства СССР, спецпереселенка-эстонка Э. высказалась: «Америка и Англия скоро нас освободят. Америка — богатая страна, она не выпускает займы, а, наоборот, помогает народу всех стран»[1399].

12 апреля 1950 г. в советской прессе появилась информация о нарушении американским самолетом советской границы в Прибалтике[1400]. Это известие вызвало оживление среди депортированных прибалтов и оуновцев. Эстонка С. утверждала: «Американский самолет уже прилетел на разведку к Эстонии». Другие спецпоселенцы-прибалты, считали, что Прибалтика скоро станет «очагом войны». Оуновец К. утверждал, что на Западной Украине «бандеровцы… получают поддержку от иностранных летчиков, которые сбрасывают с самолетов… оружие и провиант»[1401].

Война в Корее, которая началась 25 июня 1950 г., была воспринята определенными кругами депортированного населения как возможное начало войны между СССР и США, «в которой все увидят силу американцев». Немец Ф. связывал войну в Корее с грядущим конфликтом между СССР и США «из-за спецпоселенцев»: «После победы над Кореей… [Америка] будет воевать с Советским Союзом и победит его», так как СССР якобы отказался от предложения США «освободить всех выселенцев из ссылки и разрешить им вернуться на родину». С другой стороны, сама корейская война воспринималась уже как прямой конфликт между СССР и США[1402].

Германия в ожиданиях депортированных народов (в основном немцев и эстонцев) как отдельный субъект вновь появилась в начале 1950-х гг. Восприятие этой страны было различным. Во-первых, она рассматривалась как самостоятельный игрок на международной сцене. Во-вторых, Германия[1403] включалась в ряды «западных демократий». В-третьих, она (совершенно справедливо) воспринималась как некое зависимое от США государство. Образ послевоенной Германии в ментальности части спецпоселенцев был идеализирован[1404].

В некоторых случаях все «западные демократии» рассматривалась как члены некой международной антисоветской коалиции (возможно, имелось в виду НАТО), которые «обложили [СССР] со всех сторон»[1405].

В дальнейшем в среде депортированного населения произошло угасание ожиданий, связанных с помощью иностранных государств. По нашему мнению, такие изменения были обусловлены рядом факторов. Во-первых, это осознание тщетности надежд на начало войны, что ярко иллюстрировали высказывания антисоветски настроенных спецпоселенцев: «Почему-то долго не начинается война»; «Я все жил мечтой… что скоро будет война, и мы возвратимся обратно домой, а прошел год, второй, третий, а войны нет»; «Война, видимо, не скоро». Некоторые спецпереселенцы находили причину такого положения вещей в том, что «Советский Союз стал мощным государством, окружающие буржуазные государства боятся Советского Союза». Кроме того, значительная часть спецпоселенцев разделяла антивоенные позиции («Война — это бедствие. Мы войны не хотим»), высказывалась негативно по отношению к США («Проклятая Америка! Только стали жить хорошо, она опять затевает войну») и призывала «выгнать этих американцев» не только из Кореи, но и из Германии, «чтобы не сосали кровь других наций»[1406].

Во-вторых, угасанию антисоветских и прозападных настроений служило существенное улучшение материально-бытового положения спецпоселенцев. Многие из них постепенно привыкли жить на новом месте. У некоторых спецпоселенцев адаптация началась достаточно быстро — уже в первые месяцы, что подтверждает зависимость восприятия человеком событий от его индивидуального психологического настроя. Уже в декабре 1943 г. среди некоторых карачаевцев отмечалось положительное восприятие того, что их переселили именно в Казахстан (а не куда-нибудь на север): «Казахстан не отличается от Кавказа, так как имеется много хорошей земли, зелени, воды, солнца, гор». Некоторые спецпоселенцы даже стали считать, что их жизнь улучшилась. Так, чеченец П. (Семипалатинская область) говорил: «Многие живут здесь лучше, чем жили на Кавказе. Я сейчас с семьей живу зажиточно, имею много хлеба, снял хороший урожай с огорода и ни в чем не нуждаюсь»[1407].

В 1950 г. истекал срок ссылки оуновцев. Тем не менее значительная часть оуновцев, работавших в Молотовской области, высказывала намерения остаться. Многие из них говорили, что на новом месте они живут лучше, чем на Украине («о такой зарплате дома я даже никогда и не думал»). После объявления о том, что освобождение отменено, большинство оуновцев, размещенных на спецпоселении в Красноярском крае, Амурской, Омской и Челябинской областях, высказали намерение обзавестись хозяйством, строить собственные дома, жениться или выйти замуж, вызвать к себе родственников. Причиной таких настроений был достаточно высокий уровень зарплат, уверенность в том, что «на Украине сейчас хуже», наличие работы на производстве, а не в колхозах (на Украине пришлось бы работать именно в колхозе). Спецпоселенец Т. высказался: «Я здесь уже привык, и уезжать отсюда не хочется. Здесь много живет людей, которых никто не высылал, и живут они в десять раз лучше, чем мы жили в Западной Украине». Спецпоселенец Б. говорил: «Я доволен, что нам объявлен этот закон, теперь отец разрешит мне жениться на русской девушке, я его заставлю строить дом, а то он все время твердит: „Вот вернемся на Украину, и там женишься“». Распространенными были надежды на то, чтобы власти СССР не предпринимали дальнейших переселений[1408], что дало бы спецпоселенцам уверенность в завтрашнем дне.

Аналогичные настроения стали бытовать и среди других «контингентов» спецпоселенцев. Так, спецпоселенец С. сказал: «В Сибири жить можно, правда, очень холодно, а так все равно, что в бывшей Калмыцкой АССР, что здесь». Спецпоселенец М. сделал вывод: «Разницы нет — выселенец ты или не выселенец. Честно трудишься, на тебя и обращают больше внимания и ценят твой труд, и живешь обеспеченным». У МТБ по Новосибирской области выяснило, что «увеличилось количество положительных высказываний и со стороны выселенцев-эстонцев». Спецпоселенец П. сказал: «Я из Сибири никуда не поеду. Климат здесь, пожалуй, даже лучше, чем в Эстонии, зарабатываю я прилично, имею свое хозяйство; что мне еще нужно?» Спецпоселенец М. считал так же: «Живем здесь в Сибири хорошо, зарабатываем прилично, отношение к нам хорошее, как и ко всем гражданам СССР»[1409].

В-третьих, антисоветские и прозападные настроения кардинально снизили шаги, предпринятые советским руководством в 1954–1955 гг. по снятию некоторых правовых ограничений со спецпоселенцев. Такие настроения перестали прослеживаться у спецпоселенцев к моменту окончательного освобождения их основных контингентов из ссылки. В декабре 1955 г. от режима спецпоселений были освобождены немцы, в марте 1956 г. — калмыки, крымские греки, крымские болгары и крымские армяне, в апреле 1956 г. — крымские татары, балкарцы, турки — граждане СССР, курды и хемшины, в июле 1956 г. — чеченцы, ингуши и карачаевцы[1410].

Конечно, ожидания отдельных спецпоселенцев помощи со стороны иностранных государств, в частности Германии и Японии — врагов СССР, в корне отличались от восприятия этих стран основной массой населения Советского Союза. Во время Великой Отечественной войны ожидания помощи от «западных демократий» в определенной мере стали близки к общему положительному восприятию этих стран со стороны советского населения. В послевоенные годы такие настроения вошли в противоречие с отрицательным образом США, Великобритании и других стран, сформированным советской пропагандой в рамках противостояния в «холодной войне»[1411].

В то же время антисоветские настроения отдельных спецпоселенцев были схожими с настроениями других репрессированных групп населения СССР. Так, часть трудпоселенцев[1412] перед войной поддерживала антикоммунистическую политику А. Гитлера и разделяла прояпонские настроения[1413].

Настрой антисоветской части отправленных после войны на спецпоселение власовцев[1414] характеризовался ожиданиями поражения СССР в грядущей войне, со специфическими аспектами, свойственными этой группе (в частности, монархическими настроениями): «Недалеко то время, когда выступят с востока и севера, и эти государства свергнут Советскую власть, и на престол будет посажен князь Михаил». В 1949 г. среди власовцев бытовали надежды, что их «освободят из ссылки только Англия и Америка, когда начнут войну с Советским Союзом, — тогда только будет праздник на нашей улице» [1415]. (Эти слова саркастически перекликались со словами приказа И. В. Сталина от 7 ноября 1942 г. по поводу грядущего разгрома нацистской Германии: «Будет и на нашей улице праздник!»[1416]) Власовцы, побывавшие во время войны в Европе, свои надежды строили на личном опыте. Некоторые власовцы сопрягали «прозападные» ожидания с антисемитскими настроениями (не без влияния нацистской пропаганды во время пребывания в германских частях)[1417].

Часть депортированных «указников»[1418] мечтала: «Вот потеплеет, Америка ударит по Советскому Союзу, а мы поддержим, стукнем с тыла». Среди «указников» ходили слухи, что «Америка и Англия в 1950 году разобьют Советский Союз». Некоторые были уверены, что «Америка хочет воевать с Россией для того, чтобы освободить от гнета крестьян». В то же время среди патриотически настроенных «указников», которые считали себя высланными «незаконно», ожидание войны было связано с возможным освобождением их от спецпоселения самой советской властью (видимо, с целью мобилизации в армию)[1419].

Важным является рассмотрение вопроса, насколько обоснованными были надежды, возлагавшиеся отдельными спецпоселенцами на освобождение со стороны иностранных государств. Ожидания помощи от Германии в период 1941–1942 гг. имели под собой определенную почву. Известны случаи освобождения нацистами трудпоселенцев, оказавшихся на оккупированной территории СССР. В Херсонской области двадцать шесть освобожденных нацистами трудпоселенцев — узбеков и таджиков — встали на путь сотрудничества с оккупантами, вступили в Херсонский филиал «Туркестанского национального комитета», где вели активную антисоветскую работу[1420].

Япония и Турция являлись потенциальными агрессорами в отношении СССР, однако по ряду причин они не вступили в войну против Советского Союза. Турция оставила свои военные намерения в период Сталинградской битвы[1421] и уже весной — летом 1944 г. всемерно пыталась демонстрировать лояльность в отношении СССР[1422]. Япония во время Великой Отечественной войны так и не решилась предпринять против СССР прямых военных действий[1423]. Поэтому ожидания, связанные с «освобождением» Японией и Турцией, проявлявшиеся среди спецпоселенцев после 1942 г., были не обоснованы.

Надежды депортированных калмыков на помощь «стран Востока» (Китая, Монголии, Индии) были далеки от реальности. Китай до 1945 г. вел изнурительную войну с Японией, затем пережил гражданскую войну, в результате которой в 1949 г. на основной территории Китая был установлен дружественный СССР режим. Для Монголии Советский Союз с 1921 г. был наиболее близким союзником. Индия до 1947 г. не играла самостоятельной роли на мировой арене, а после обретения независимости, во-первых, была поглощена внутренними проблемами, во-вторых, установила с СССР дружественные отношения.

Цель ожиданий спецпоселенцами помощи со стороны иностранных государств была проста и в то же время жизненно важна для депортированного населения — освобождение из спецпоселения и возвращение домой. Как минимум, спецпоселенцы надеялись на некоторое улучшение их положения в результате вмешательства иностранных государств или начала войны с ними. Предполагалось, что новая война так или иначе «разрядит обстановку» вокруг депортированных людей[1424]. Причины того, что помощь ожидалась именно от иностранных государств, а не изнутри страны, были различными — у некоторых спецпоселенцев ожидания были связаны с ярко выраженными антисоветскими настроениями (в том числе проявлявшимися до депортации), у других — были порождены обидой на несправедливое наказание. Представители этой части спецпоселенцев в целом продолжали ассоциировать себя с советским народом (говорили «наш Советский Союз», «наша страна», «наше командование», «наши войска», «наши солдаты», «наши союзники» и пр.).

Размах ожиданий помощи со стороны иностранных государств среди депортированного населения был весьма широким, что в полной мере осознавалось советскими органами. НКВД и НКГБ отслеживали соответствующие высказывания, брали спецпоселенцев, проявлявших такие настроения, на учет, производили их аресты и привлекали к уголовной ответственности. Например, спецпоселенец Б., высказывавший «прозападные ожидания», был репрессирован в 1944 г. за то, что «антисоветски настроен, встал на путь контрреволюционного саботажа»[1425].

Разнородность ожиданий спецпоселенцев демонстрировала расслоение и противоречия в их среде: разные группы внутри одного контингента ждали помощи от держав, враждебных друг другу, — в частности Германии и Великобритании в предвоенный период. Закономерным представляется тот факт, что в среде каждого контингента депортированных бытовали ожидания помощи от тех государств, которые были наиболее близки в этнокультурном плане (для народов Кавказа и Крыма — Турция, для калмыков — Япония, Монголия и другие «страны Востока»).

Непреходящими «освободителями» в ожиданиях депортированных народов всех контингентов и во все рассматриваемые периоды были только «западные демократии» — США и Великобритания (в послевоенный период к ним иногда добавлялись Франция и ФРГ). Помощь от этих государств ожидалась в нескольких аспектах: дипломатическом (призыв к руководству СССР об освобождении спецпоселенцев), «экспансионистском» (изменение общественно-политического строя в СССР, или, как минимум, требование передачи части территорий Советского Союза, в частности Крыма и Кавказа, в качестве уплаты долга по ленд-лизу), военном («победоносная война» против СССР).

В ожиданиях кавказских народов (особенно чеченцев) помощи со стороны Великобритании нашли свое отражение помощь этой державы, оказанная горцам во время Кавказской войны (1817–1864 гг.), и пропаганда, которую активно вели британские эмиссары на Кавказе в указанный период[1426]. На рубеже XIX и XX вв. чеченский ученый-богослов, шейх Сугаип-мулла Гайсумов пророчествовал о грядущем «спасении» со стороны Великобритании: «И когда придет отчаяние, то появится английская государственность, и окажется народ под ее защитой». Публицист М. Катышева, долго жившая и работавшая в Чечено-Ингушетии, утверждает, что и поныне «многие чеченцы не утратили убежденности в том, что приход „энглис пачхьалкх“ — английской (англоподобной) власти — неизбежен, хотя никто точно не знает, что под этим имеется в виду»[1427].

Ожидания помощи по стороны «западных демократий» становились более экстремальными с течением времени. Если до Великой Отечественной войны они ограничивались в основном возможным предъявлением требований разного рода к СССР, то в послевоенный период, в связи с обострением отношений между Советским Союзом и странами Запада, повсеместным стало ожидание войны между ними, ведущей к «разгрому СССР», в том числе с применением атомного оружия.

До сих пор в исторической науке до конца не разрешен вопрос об уровне знаний руководства «западных демократий» о депортациях народов СССР. Нидерландский историк Л. де Ионг утверждал, что на Западе имелись сведения о депортации немцев Поволжья, полученные от очевидцев этого события[1428]. По данным отечественного историка А. М. Некрича, руководство США из своих дипломатических источников знало о депортациях народов СССР, состоявшихся в 1943–1944 гг.[1429] Информация о депортации карачаевцев и калмыков была передана в начале 1944 г. по Би-би-си[1430]. В целом информация о депортациях в СССР была доступной: решение о депортации немцев и ликвидации АССР Немцев Поволжья было объявлено на пресс-конференции Совинформбюро для иностранных журналистов[1431], оно же было опубликовано 30 августа 1941 г.[1432] В июне 1946 г. было опубликовано решение о ликвидации Чечено-Ингушской АССР и преобразовании Крымской АССР в Крымскую область[1433]. Изменения в политико-административной структуре страны, происшедшие в результате депортаций народов[1434], были отражены на картах СССР, издававшихся в послевоенный период центральными издательствами[1435]. В то же время англо-американский историк Р. Конквест указывал, что о депортациях турок-месхетинцев на Западе не знали до 1968 г.[1436]

Итак, надежды отдельных спецпоселенцев на помощь со стороны «западных демократий» не оправдались. По мнению А. М. Некрича, во время войны главы стран-союзниц полагали, что «гораздо выгоднее сохранить дружеские отношения с сильным союзником, и не допустили осуждения каких бы то ни было его деяний»[1437]. Как справедливо отмечает российский историк Е. Ю. Зубкова, берлинский кризис 1948 г. продемонстрировал, что даже в условиях жесткой конфронтации западные державы и СССР предпочитали не доводить конфликт до критической черты[1438]. Соответственно, не оправдались антисоветские ожидания других репрессированных групп, а также бандповстанцев на западных территориях СССР.

«Западные демократии», в определенной мере, были лишены морального права требовать от советского руководства уступок в отношении депортированных народов СССР, так как правительства США и Великобритании во время Второй мировой войны сами осуществляли репрессии по национальному признаку: интернирование германских граждан (в основном беженцев из нацистской Германии), депортация 110 тыс. граждан японского происхождения из западных штатов США и 22 тыс. — с западного побережья Канады[1439]. Депортированные японцы вплоть до 1945–1946 гг. содержались в специальных лагерях, расположенных в центральной части континента, а в Канаде до 1949 г. они не имели права проживать в провинции, прилегающей к Тихому океану (Британская Колумбия)[1440].

Предпринятые советским руководством шаги по освобождению из спецпоселений людей, депортированных по национальному признаку, были осуществлены без давления со стороны иностранных государств. Освобождение «осадников» в августе 1941 г. (в рамках амнистии польских граждан) являлось одной из составляющих советского курса на нормализацию отношений с Польским эмигрантским правительством[1441]. Освобождение депортированного населения из ссылки в 1955–1956 гг. было предпринято в рамках политики десталинизации страны и реабилитации людей, репрессированных в период культа личности.