«Гитлеры приходят и уходят»: политика по отношению к Германии и немцам

Особенно актуальным представляется изучение политики Советского государства в отношении немецкой нации. Во-первых, немецкое национальное государство — Германия — в 1930-х гг. было одним из главных потенциальных противников СССР (включая период вынужденного советско-германского «партнерства» в 1939–1941 гг.), а в 1941–1945 гг. вело с Советским Союзом войну на уничтожение. Во-вторых, этнические немцы в СССР были достаточно многочисленным народом (около 1,5 млн. человек, что составляло до 0,8 % населения страны) и до августа 1941 г. имели свое национально-территориальное образование — АССР Немцев Поволжья (АССРНП), — находившееся на высоком уровне политического и социально-экономического развития.

Концепция немецкой диаспоры как «шпионской и диверсионной базы» была сформулирована в СССР задолго до прихода А. Гитлера к власти и появления проблемы военной опасности со стороны Германии. Материалы исследования, проведенного А. И. Савиным, показывают: уже с середины 1920-х гг. ОГПУ утвердилось во мнении, что «многомиллионное население немецкого происхождения» настроено «националистически и профашистски», является «врагами коммунизма и советского строя» и «почвой для германской разведки». Советские спецслужбы считали, что «особую опасность в случае войны» представляет «фактор компактного проживания немцев в пограничных зонах, крупных промышленных областях и „благотворных“ земледельческих районах»[1860].

Подозрительность по отношению к немецкому этносу усилилась после прихода НСДАП к власти в Германии в 1933 г. Советское руководство во главе с И. В. Сталиным, который, по некоторым данным, и без того «относился к немцам с определенной долей иронии и скептицизмом»[1861], стало все более склоняться к мысли, что советские немцы — это «пятая колонна», которая обязательно «проявит себя при начале военных действий»[1862].

27 июня 1934 г. на заседании бюро обкома ВКП(б) по АССРНП было объявлено, что «установление фашистской диктатуры в Германии, открытая и тайная подготовка войны против СССР, новая волна фашистской клеветы против трудящихся Немреспублики вызвали… активизацию контрреволюционных буржуазно-националистических элементов» в республике. Эти «элементы» якобы усилили «антисоветскую борьбу» в области идеологии, «маскируясь в национальный костюм»[1863]. В рамках начатой в том же году кампании «по борьбе с фашизмом» было развернуто мощное наступление на национальную культуру советских немцев — запрещались и преследовались многие национальные традиции и обычаи, вплоть до исполнения народных песен[1864]. Таким образом, советский режим безосновательно рассматривал этническую специфику советских немцев как «длинную руку» нацистской Германии.

Наряду с обвинением в «распространении фашистского влияния и культивировании националистических убеждений» советским немцам приписывались попытки организации диверсионных актов на железной дороге в Ростове-на-Дону, Минеральных Водах и других городах, а также на промышленных предприятиях. В советской политике ярко проявилась «неприязнь по отношению к немецкому населению»[1865]. Таким образом, власть, под предлогом этнического родства немцев СССР и населения враждебного государства — Германии, избрала советских немцев в качестве удобного «внутреннего врага», на которого можно было списывать ошибки и неудачи самой власти.

Устойчивая карательная традиция в отношении советских немцев, которая сложилась к началу «Большого террора»[1866], в период пика массовых репрессий обрела новое содержание. В 1937 г. было сфабриковано дело о разоблачении якобы действовавшей в АССРНП «подпольной националистическо-фашистской организации». По этому делу подверглось репрессиям практически все руководство республики — как немецкой, так и русской национальности. В том же году на обложках ученических тетрадей и в учебниках, выпущенных Государственным издательством АССРНП, была обнаружена якобы «искусно вкрапленная фашистская символика»[1867]. Руководство издательства подверглось репрессиям. Антинемецкие проявления были отмечены и в других регионах СССР — например, с трибуны XIII съезда КП(б) Украины прозвучало заявление, что в республике имеет место «вредительство разных наций», с намеком на украинских немцев[1868]. В 1936–1937 гг. с целью «очищения» приграничной полосы было проведено выселение немецких и польских хозяйств из западных районов Украины[1869].

Обвинение в «шпионаже в пользу Германии» было общим местом кампании массовых репрессий в СССР в 1930-х гг. Для «обоснования» репрессий в отношении «германских шпионов» в СССР распространялись сведения о разоблачении «германских шпионских центров» в США, Великобритании, Франции и Чехословакии[1870].

Уничтожение немецких кадров в АССРНП сопровождалось насаждением открытого недоверия к коммунистам-немцам как потенциальным «пособникам германского фашизма». В результате интенсивной чистки в составе секретарей парторганизаций практически не осталось немцев. Этим фактом заинтересовался сам И. В. Сталин, очевидно указав на допущенный «перегиб в национальном вопросе». К середине 1937 г. численность немцев — членов партии — увеличилась. Однако немцем по национальности был только 3-й секретарь обкома (Г. Г. Корбмахер), а среди заведующих отделами обкома немцев не было вообще. Можно согласиться с мнением, что с 1938 г. «дискриминация стала доминантой в национальной жизни АССРНП». На прошедшей в феврале 1939 г. XXII областной партконференции из 227 делегатов было только 69 немцев (30 %), хотя немцы составляли в республике 65 % населения[1871].

Дискриминация советских немцев проявилась и на общегосударственном уровне. В постановлении политбюро ЦК ВКП(б) от 23 марта 1938 г. признавалось «ненормальным, что на предприятиях, в главных управлениях и центральном аппарате Наркомата оборонной промышленности работает большое количество немцев, поляков, латышей, эстонцев», и было поручено «очистить оборонную промышленность от лиц указанных национальностей»[1872]. В том же году советские немцы были «вычищены» из военных училищ.

Эти антинемецкие акции были составными частями большой «немецкой операции» НКВД — кампании по выявлению немецкой «пятой колонны» в СССР, которая началась с ограничительных мер в отношении немцев-иностранцев — закрытия большинства германских консульств и концессий, высылки многих германских граждан из СССР. Таким образом, еще задолго до войны одной принадлежности к немецкой национальности оказалось достаточно, чтобы попасть под подозрение[1873]. Открыто стали звучать заявления о том, что «все немцы в СССР являются шпионами»[1874]. В 1937–1939 гг. было упразднено подавляющее большинство немецких национальных районов и сельсоветов (наряду с аналогичными национально-территориальными образованиями других этносов)[1875].

В предвоенное время в СССР пропагандировалось «исконное противостояние» русского и других соседних народов, с одной стороны, и германцев, с другой стороны. Профессор К. В. Базилевич в статье «„Псы-рыцари“[1876] и их фашистские потомки» (рецензия на изданное историческое сочинение Генриха Латвийского «Хроника Ливонии») писал, что во время приближения немцев к русским границам в Прибалтике в XIII в. «местные племена… охотно поддерживали в борьбе с рыцарями русских», а история взаимоотношений прибалтийских народов и германских рыцарей — это «летопись страданий народов Прибалтики». Пропагандисты Н. Кружков и Л. Ганичев публиковали в «Правде» материалы о «крахе германской интервенции на Украине» и освобождении Псковщины от германской оккупации в 1918 г., когда «захватчики дорого заплатили за свои попытки поработить русский народ»[1877].

Тем не менее антигерманская пропаганда в Советском Союзе в целом не переходила в антинемецкую. Наоборот, немецкий народ Германии был записан в союзники СССР как «жертва дикого фашистского изуверства»[1878]. К. Симонов в поэме «Ледовое побоище» пророчествовал: «Настанет день, когда свободу / Завоевавшему в бою, / Фашизм стряхнувшему народу / Мы руку подадим свою. / В тот день под радостные крики / Мы будем славить всей страной / Освобожденный и великий / Народ Германии родной»[1879]. В повести Н. Шпанова «Первый удар» с сочувствием говорилось о «великом народе трудовой Германии, истекающем кровью, вынужденном в рабском безмолвии, ценою собственной жизни, утверждать господство своих оголтелых хозяев-фашистов»[1880].

Первый секретарь ЦК ВЛКСМ А. В. Косарев писал в «Правде»: «Советская молодежь шлет пламенный привет революционным пролетариям Германии, ведущим в условиях жестокого террора борьбу против фашистской камарильи». Председатель ЦК Компартии Германии В. Пик, находившийся в эмиграции в СССР, заявлял, что «борьба трудящихся Германии против гитлеровского режима… усиливается». Советские пропагандисты и ученые утверждали, что нацистскому руководству приходится «скрывать от масс истинный характер новой войны, которую он навязывает германскому народу», «подавляющее большинство германского пролетариата с нетерпением ждет падения фашистского режима», «германский народ остается в стороне от свистопляски фашистской верхушки», «не поддерживает захватнической политики фашизма» и ведет «борьбу… против фашистских варваров». Со ссылкой на зарубежные источники (в том числе на британскую газету Manchester Guardian) утверждалось, что «отвращение к фашистской партии проявляется во всех воинских частях» Германии, «не приходится сомневаться в пораженческих настроениях армии», подчеркивалось «дезертирство из германской армии», упоминался «арест офицеров германского Генерального штаба», которые якобы протестовали против еврейских погромов[1881].

Хотя после подписания Пакта о ненападении между СССР и Германией в августе 1939 г. открытая антигерманская пропаганда в Советском Союзе была прекращена, на практике антинемецкие акции продолжались. В 1939–1940 гг. в Германию в «добровольно-принудительном порядке» была депортирована часть немецкого населения территорий, вошедших в состав СССР, в том числе 86 тыс. человек с Западной Украины и 124 тыс. человек из Молдавии[1882]. 23 июня 1940 г. был издан приказ НКВД «О переселении из г. Мурманска и Мурманской области граждан инонациональностей», в том числе немцев[1883]. 4 мая 1941 г. был упразднен Ванновский немецкий национальный район (Краснодарский край).

В то же время в общественном сознании советских людей предвоенных лет отсутствовали явные антинемецкие настроения[1884]. В целом не повлияли на отношение к немцам и репрессии — если в 1937 г. родственников арестованных немцев в Москве соседи «поносили как фашистов и шпионов», то в 1938 г. делать это перестали[1885], очевидно на собственном опыте осознав, что от репрессий может пострадать и невиновный. Вплоть до 1941 г. люди в СССР выражали опасение, не заберет ли А. Гитлер к себе «немцев из нашей Республики немцев в Заволжье»[1886].

В первые два месяца Великой Отечественной войны в СССР не было отмечено открытых репрессивных акций в отношении советских немцев. В АССРНП немцам не чинилось каких-либо преград к участию в истребительных отрядах и ополчении, а также к занятию командных и политических должностей. В июле и августе 1941 г. почти все взрослое население республики было вовлечено в контрпропагандистскую кампанию, направленную прежде всего на вооруженные силы Германии. В этой кампании использовались материалы митингов, письма и обращения советских немцев к германскому народу, в том числе от имени лидеров АССРНП — председателя Верховного Совета К. Гофмана и председателя СНК А. Гекмана. 9 и 10 августа 1941 г. были опубликованы указы о награждении орденами советских немцев — воинов Красной армии — младшего лейтенента А. О. Шварца и полковника Н. А. Гагена. 28 августа 1941 г. в «Комсомольской правде» вышла статья «Разговор с красноармейцем Генрихом Нейманом». В статье подчеркивалось, что Г. Нейман — доблестный советский воин, сбивший четыре «юнкерса», — немец по национальности[1887].

Тем не менее, учитывая предвоенный опыт отношения власти к советским немцам, стоило ожидать, что в условиях войны с Германией немецкий народ окончательно станет в глазах руководства страны «неблагонадежным элементом»[1888].

Несмотря на то что от населения АССРНП поступило 2,5 тыс. заявлений с просьбой отправить добровольцами на фронт[1889], военкоматы под благовидными предлогами отказывали немцам Поволжья в призыве, что вызывало их открытое недовольство[1890].

В июле 1941 г. советское руководство тайно принимает решение о депортации советских немцев из АССРНП в Сибирь, Среднюю Азию и на Урал. Сама операция была отложена на конец лета, очевидно из-за необходимости дождаться уборки урожая[1891]. 28 августа 1941 г. был издан соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором говорилось, что среди немецкого населения Поволжья якобы «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселенных немцами Поволжья». Немецкое население было обвинено в том, что оно не сообщало «о наличии такого большого количества диверсантов и шпионов», и, следовательно, скрывало их в своей среде[1892]. (При этом наличие «диверсантов и шпионов» не подтверждалось никакими фактами.) Подобная установка стала одной из основ государственной политики по отношению к советским немцам. Например, в директивном письме ЦК КП(б) Казахстана от 4 октября 1941 г. говорилось: «Гестапо пытается широко использовать для диверсионной работы немцев, проживающих в СССР»[1893]. Отметим также особенность терминологии — советские немцы назывались не гражданами страны, а только лишь «проживающими» в ней.

Выселение этнических немцев производилось в уже существующие колхозы группами хозяйств, что, очевидно, преследовало цель распыления советских немцев среди других народов. 5 сентября 1941 г. было принято постановление политбюро ЦК ВКП(б) «Об административном устройстве территории бывшей Республики Немцев Поволжья», которая была поделена между Саратовской и Сталинградской областями[1894]. 8 сентября 1941 г. вышло распоряжение об «изъятии» немцев из Красной армии, на основании которого в 1942–1945 гг. была проведена демобилизация военнослужащих немецкой национальности (всего 33 516 человека)[1895].

В течение сентября и октября 1941 г. были приняты решения о депортации немцев из Москвы, Московской, Воронежской, Ростовской, Тульской, Запорожской, Сталинской, Ворошиловградской областей, Краснодарского и Орджоникидзевского краев, Кабардино-Балкарской, Северо-Осетинской, Дагестанской и Чечено-Ингушской АССР, Грузинской, Азербайджанской и Армянской ССР в отдаленные регионы страны[1896]. Были отмечены и локальные депортации — например, в декабре 1941 г. «в целях изоляции антисоветски настроенного немецкого населения… проживающего вблизи… шахт и промышленных предприятий», были переселены две немецкие сельхозартели из Тельманского района Карагандинской области в Ворошиловский район этого же региона[1897].

Всего за годы Великой Отечественной войны было насильственным образом переселено 949 829 советских немцев[1898]. Депортированные немцы получили статус спецпереселенцев, согласно которому они были обязаны строго соблюдать установленный для них режим и подчиняться распоряжениям спецкомендатуры НКВД, не имели права без разрешения органов отлучаться за пределы района расселения (самовольная отлучка рассматривалась как побег и влекла уголовную ответственность)[1899].

Находясь на спецпоселении, советские немцы подверглись вторичным репрессиям — принудительной отправке в так называемую трудармию, условия в которой практически не отличались от лагерных. В нее были мобилизованы советские немцы мужского пола в возрасте от 15 до 55 лет, годные к физическому труду, и женщины в возрасте от 16 до 45 лет, кроме беременных и имевших детей в возрасте до 3 лет[1900]. По некоторым данным, в конце войны выдвигалась, но не была осуществлена инициатива о создании подобной «трудармии» из немцев Германии в возрасте от 17 до 45 лет, годных к физическому труду[1901].

Кроме репрессий, удар по немецкому этносу нанесла советская пропаганда. Антигерманские мотивы, которые появились в закрытых пропагандистских материалах с осени 1940 г.[1902], с началом войны были многократно усилены. В июле 1941 г. ЦК ВКП(б) поставил задачу «воспитывать лютую ненависть к врагу»[1903], которым стали немцы — «захватчики», «разбойники», «насильники», «грабители», «изверги»[1904]. Выражалась уверенность, что достигнуть этой цели удастся при обращении к истории многовекового противоборства русских и немцев[1905]. И. В. Сталин в речи 6 ноября 1941 г. призвал «истребить всех немецких оккупантов до единого, пробравшихся на нашу Родину». Речь на параде 7 ноября 1941 г. он закончил словами «Смерть немецким оккупантам!»[1906]. По приказу

Главного политического управления РККА с 10 декабря 1941 г. лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был заменен на «Смерть немецким оккупантам!» на армейских печатных изданиях, с 20 декабря 1941 г. — на знаменах воинских частей[1907]. Характерно, что народы других стран, воевавших на стороне Германии (финны, румыны, итальянцы, венгры и др.), рассматривались в качестве «второстепенных оккупантов», к помощи которых нацисты прибегли с целью «разбавить» свою армию[1908].

Идеология ненависти по отношению к немцам распространялась средствами литературы и публицистики того периода: «Я призываю к ненависти!» (А. Толстой)[1909], «Убей его! / Если немца убил твой брат, / Если немца убил сосед, — / Это брат и сосед твой мстят, / А тебе оправданья нет» (К. Симонов)[1910]. На собраниях колхозников, проведенных в январе 1942 г. в Московской области, внушалось, что «немецкие фашисты — это звери, их нужно уничтожить всех», приводились факты того, как «немцы насиловали женщин, пытали детей, грабили мирное население»[1911]. Советские листовки утверждали: «Немец не человек, а зверь»; «Немцам недолго осталось жить. Красная армия всех их уничтожит, как бешеных собак». Лекции на тему «Русские писатели против немцев»[1912] имели своей целью подкрепить ненависть к немцам с помощью авторитета деятелей культуры разных эпох. В официальных выступлениях редко говорили, что войну против СССР развязала нацистская Германия, предпочитая фразу «На нас напали немцы»[1913]. Некоторые пропагандистские материалы указывали на поголовную виновность немецкого народа[1914]. Сентенции обратной направленности, когда утверждалось, что «война советского народа против фашистских захватчиков есть, вместе с тем, и война за лучшее будущее немецкого народа, за вновь обретенную честь, за свободную Германию»[1915], подвергались жесткой критике как «крупная политическая ошибка»[1916].

Пропаганда среди населения оккупированной территории СССР также была направлена на усиление ненависти по отношению к немцам как к вражеской нации: «Уничтожайте проклятых поработителей нашей родины — немцев! Добивайте их в лесу, на дороге, в сарае топором и дубиной, обрезом, колом!» Советскую женщину призывали помнить, что ее «немцы не считают за человека», что «немецкие захватчики — это дикие звери и насильники». Женщин призывали «беспощадно истреблять их, как истребляют бешеных собак», в том числе пассивными методами — сокрытием продовольствия и одежды: «Пусть они дохнут с голоду и гибнут от холода — туда им и дорога!» Листовка, обращенная к советским детям (ноябрь 1942 г.), гласила: «Много горя принес нам немец. Немец убил твоих товарищей, издевается над твоей матерью и отцом. Он погнал твоего старшего брата и сестру на страшную каторгу в Германию. Недавно немцы в Минске расстреляли 100 мальчиков и девочек в возрасте от 5 до 12 лет… Ты сам видишь — немец не человек, а зверь». Детей призывали верить в то, что «Красная армия освободит их от немцев» и что «немцам недолго осталось жить. Красная армия всех их уничтожит, как бешеных собак»[1917].

Советские листовки воспитывали ненависть к немцам — «собакам»[1918], «поганым тварям», которые «уже два года живут разбоем в русских деревнях», «вырывают у русских изо рта последний кусок хлеба, обрекая тем самым их на мучительную голодную смерть», «распоряжаются… землей», «гонят… на каторгу в Германию». Сельских учителей призывали «учить детей ненавидеть гитлеровских поработителей всеми силами души», разъяснять, что «немецкое иго хуже известного в истории татарского ига, что цель А. Гитлера — установить в нашей стране крепостной строй, заставить русских людей гнуть спину на немецких помещиков и капиталистов» (здесь использовалась понятная детям «советская» риторика). Многие советские пропагандистские материалы, направленные на население оккупированных территорий, в том числе широко распространявшийся листок «Вести с Советской Родины», вообще не содержали других национальных мотивов, кроме ненависти к немцам[1919].

Каждого жителя оккупированной территории СССР призывали: «Всеми доступными способами вреди немцам», «бей проклятого немца, бей всех немецких пособников, бей до полного уничтожения!». Такие призывы имели национальные особенности. Латышам материалы пропаганды сообщали о фактах нацистских зверств и грабежей, а также напоминали об «антигерманских традициях» латышского народа[1920]. 21 июля 1943 г. советское радио передало на латышском языке статью первого секретаря ЦК КП(б) Латвии Я. Э. Калнберзина о борьбе латышского народа против немцев[1921]. К. М. Озолинь, начальник оперативной группы ЦК КП(б) и СНК Латвии, отмечал, что латышские партизаны рассказывали местному населению «о немецкой оккупации в истории Латвии, о том, как немцы с нами обращались», то есть «зажигали ненавистью». Латышский ученый-историк Я. П. Крастынь разрабатывал материалы по теме «Борьба Латвии против немецких поработителей в XX в.»[1922] Эстонцам советская пропаганда напоминала о том, что «немцы всегда были злейшими врагами нашего смелого и свободолюбивого народа»[1923], говорила об «исторических противоречиях между эстонцами и балтийскими немцами»[1924] и призывала к борьбе с немцами: «Если ты хочешь жить — то ты должен убить немца!»[1925] Советские листовки содержали материалы о «мероприятиях гитлеровцев по истреблению эстонского народа и его культуры», призывали эстонцев «помнить Юрьеву ночь[1926] и вдохновляться ее примером»[1927]. Материалы пропаганды, направленные на украинское население, напоминали об относительно недавнем опыте германской оккупации 1918 г.: «Целым пришествием привалил… к нам немец вместе со своими прихвостнями, гетманско-петлюровскими бандитами. Мучали они народ, жгли села, били нагайками и шомполами, расстреливали и вешали, издевались и пытали»[1928]. Белорусов призывали «бить немца-сатану», «убивать немца, где только встретишь», при этом убеждая, что «немца убить — не грех»[1929], что с религиозной точки зрения можно трактовать как фактическое исключение немцев из числа людей, которых убивать — грех. Листовки на молдавском языке имели девиз «Смерть немецко-румынским оккупантам!»[1930], хотя оккупированная территория Молдавии находилась только под румынским управлением.

Тем не менее, чтобы не допустить чрезмерного отхода от декларированных в СССР принципов интернационализма, в политике по отношению к немецкой нации советскому руководству приходилось балансировать. В речи 23 февраля 1942 г. И. В. Сталин уточнил, что у Красной армии «нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе и к немецкому народу», так как «гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается»[1931]. На основании этих указаний Отдел военной цензуры ГлавПУР 21 апреля 1942 г. дал указание: «В красноармейских газетах часто упоминается слово „немцы“ в смысле „немецких оккупантов“: „уничтожать немцев“, „бить немцев“ и т. д. Нельзя отождествлять гитлеровских разбойников с немецким народом. Поэтому гитлеровских оккупантов, действующих на нашей территории, следует называть „гитлеровцы“, „фашистские разбойники“, „немецкие оккупанты“ и т. д.»[1932] В речи 1 мая 1942 г. И. В. Сталин подчеркнул, что «для германского народа все яснее становится, что единственным выходом из создавшегося положения является освобождение Германии от авантюристической клики Гитлера — Геринга»[1933]. Отметим, что такие слова были произнесены после победы Красной армии в битве под Москвой и установления затишья на советско-германском фронте.

Однако с лета 1942 г., в связи с ухудшением военной ситуации, в СССР произошло усиление накала «узаконенной ненависти» по отношению к немцам как «вражеской нации». «Благодушное» отношение к немцам-захватчикам первых недель войны рассматривалось теперь как «наивность человека, разбуженного среди ночи бомбами»[1934]. Пропаганда делала упор на широкое распространение информации о «зверствах немцев над пленными и на оккупированной территории», воспитание «гнева… жажды мести и расплаты с врагом»[1935]. Публицистические материалы оперировали такими определениями немцев, как «скоты», «грязные животные», которых «нельзя переубедить, их можно только перебить»[1936].

Одним из главных апологетов антигерманской политики во время Великой Отечественной войны был автор слов, приведенных выше, — советский писатель И. Г. Оренбург, которого по праву называли «первым публицистом антигитлеровской коалиции»[1937]. Статья И. Г. Оренбурга «Убей!» вольно или невольно стала гимном ненависти к немецкой нации: «Немцы не люди. Отныне слово „немец“ для нас самое страшное проклятье. Отныне слово „немец“ разряжает ружье… Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы… Если ты убил одного немца, убей другого — нет для нас ничего веселее немецких трупов… Убей немца! — это просит старуха-мать. Убей немца! — это молит тебя дитя. Убей немца! — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[1938] Аналогичные призывы проходят красной нитью через другие публикации этого автора: «Плюнь, убей и снова плюнь!»; «Поклянемся: они не уйдут живыми — ни один, ни один!»; «Скота нет. Навоза тоже нет. Есть только немцы. Ими мы удобрим нашу многострадальную землю»; «Не медли, убей немца!»[1939]. В 1942 г. был выпущен плакат с призывом «Папа, убей немца!». Таким образом, после появления лозунга «Убей немца!», брошенного И. Г. Эренбургом, различия между «немцами» и «фашистами» стерлись окончательно[1940].

По нашему мнению, И. Г. Эренбург не призывал к убийству всех немцев по национальному признаку. Хотя советский немец Г. А. Вольтер, переживший депортацию и трудармию, отмечает, что в статьях И. Г. Эренбурга «рефреном звучит призыв к убийству», причем «убей не потому, что это вооруженный противник, враг», а «убей как немца, по одному лишь национальному признаку»[1941], следует согласиться с мнением историка А. Б. Цфасмана, что для И. Г. Эренбурга «немец выступал в качестве орудия человеконенавистнического гитлеризма; его руками творились чудовищные злодеяния. И чем больше будет убито немцев, тем меньше преступлений будет совершено, тем быстрее будет достигнуто освобождение от агрессоров»[1942].

Тем не менее лозунг «Убей немца!» больно ударил по этническим немцам СССР. Советские немцы были поголовно признаны «агентами Германии», «шпионами германской разведки». Утверждалось, что «заселение немцами русских земель происходило согласно указаниям, исходящим от германского главного штаба»[1943], «имения немецких помещиков в западных областях России заранее готовились, как опорные пункты немецкой армии», и немецкое население в целом «выполняло волю и планы немецких властей», осуществлявших политику «создания в России „внутренней Германии“». Пропаганда подчеркивала, что «в большинстве своем немцы в России рассматривали себя как участников завоевательного похода в чуждую страну»[1944].

Клеймо врага, фашиста, презренного «фрица» пало на головы депортированных немцев, не имевших ни малейшего отношения к «коричневой чуме». Узник труд армии Р. Дайнес вспоминал: «В обычное утро… 1942 года на арке ворот 14-го стройотряда Базстроя НКВД[1945] появился ошеломляющий лозунг „Убей немца!“. Колонны тощих оборванных трудяг побригадно двигались к воротам… Люди шли через ворота и не хотели верить глазам своим. Пройдя под „убийственным“ транспарантом, ещё раз оглядывались. Но и с фасадной стороны ворот на ткани цвета запекшейся крови красовались те же уничтожающие слова. На работе только и разговоров было, что об этом лозунге… Недоумевали, возмущались, строили различные предположения и догадки. Никто и понятия не имел о статье Эренбурга. Большинство „трудмобилизованных“ пришло к выводу, что неспроста вывесили такой транспарант, видно, скоро всем конец придёт… Но вечером, когда лагерники возвращались с работы, на воротах уже висел привычный лозунг „Всё для фронта, всё для победы!“. Видно, смекнуло лагерное начальство, что явно „перегнуло палку“, слишком далеко зашло в своей „воспитательной“ работе с „немецким контингентом“». Об аналогичном случае упоминает А. Мунтаниол, также узник трудармии: «Когда в „Известиях“ была напечатана статья, где известный литератор призывал убить не фашиста, а немца, в нашей столовой появилось огромное красное полотнище с лозунгом: „Хочешь жить — убей немца!“ Это была последняя капля, отнявшая у нас всякую надежду на выживание»[1946].

Геббельсовская пропаганда пыталась обратить антинемецкую риторику И. Г. Эренбурга в свою пользу, старательно лепя образ «кровожадного сталинского еврея». В ход шло всё — от сфальсифицированных призывов «насиловать немок» до плана уничтожения Европы в фантастическом романе Эренбурга «Трест Д. Е.»[1947] (написан в 1923 г.). В приказе А. Гитлера от 1 января 1945 г. говорилось: «Сталинский придворный лакей Илья Эренбург заявляет, что германский народ должен быть уничтожен»[1948]. Нацистские пропагандисты разжигали слухи, что «Красная армия будет всех поголовно истреблять», что инспирировало самоубийства среди мирного населения Германии, в том числе целыми семьями[1949]. В марте 1945 г. геббельсовская пропаганда утверждала, что советские руководители выдвинули «новейший лозунг: вперед в Германию, чтобы отомстить за злодеяния немецких солдат», и «этой изощренной дьявольской агитацией в красноармейце разжигают самые низменные инстинкты и ненависть ко всему немецкому». После капитуляции Германии в Берлине ходили слухи, что «на [Потсдамской] конференции решится вопрос об ответственности всех семей, у которых кто-либо служил в армии и принимал участие в походе на Россию», и, «когда будет решен вопрос о репарациях, русские потребуют еще более жестких и тяжелых мер по отношению к [немецкому] населению»[1950]. В ФРГ до сих пор есть деятели, преимущественно в среде праворадикальных и неонацистских сил, которые утверждают, что И. Г. Эренбург призывал «убивать всех немцев и насиловать немецких женщин». Представители таких кругов, в частности, выступают за переименование улицы в германском городе Росток, названной в честь И. Г. Эренбурга[1951].

Следует отметить, что вся советская пропаганда военного времени, а не только И. Г. Эренбург, использовала антинемецкую риторику, построенную на призыве «Убей!». Например, лозунг «Хочешь победы — убей немца!» был лейтмотивом выступления секретаря ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлова на всесоюзном митинге молодежи 7 ноября 1942 г.[1952] На воспитание ненависти к немцам, которая оправдывалась как отмщение за их зверства на оккупированной территории, была нацелена публикация материалов об уничтожении нацистами мирного населения оккупированных советских областей[1953] и о «массовом насильственном уводе в немецко-фашистское рабство мирных советских граждан»[1954]. Согласно директиве Главного политуправления Красной армии, в апреле и мае 1943 г. в войсках были проведены «митинги о зверствах гитлеровских оккупантов» и аналогичные выставки. На этих митингах советские воины давали клятву «мстить». Пропаганда среди населения оккупированной территории СССР также была направлена на усиление ненависти по отношению к немцам: «Разве вы забыли, что немцы всегда были злейшими врагами нашего смелого и свободолюбивого народа?», «Эстонец, если ты хочешь жить — то ты должен убить немца!». Неприязнь к немцам и всему немецкому выразилась в переименовании ряда населенных пунктов с «немецкими» названиями (Шлиссельбург, Петергоф и Дудергоф в Ленинградской области[1955], а также многие города и села на территории бывшей АССРНП).

Ненависть к германским оккупантам вплоть до призыва «мстить» и «убивать», безусловно, была обоснованной после того, что они совершили на территории нашей страны. Если в начале войны нужно было только «дискредитировать, принизить немецкого солдата, который, как покоритель Европы, казался многим непобедимым»[1956], то затем ситуация изменилась. Советская пропаганда была перестроена с классовых на национальные рельсы, основываясь на принципе, что в условиях войны «советские люди не могут разделять немцев на классовые группы», так как «немец, выступающий на поле боя с оружием в руках, является смертным врагом, и его надо уничтожать во имя будущего своей Родины»[1957]. Максимализм призыва «Убей немца!» был обоснован целью победить врага любой ценой[1958]. На фронте ненависть к врагу являлась важнейшим условием боеспособности наших войск, мощной мотивацией их готовности к самопожертвованию, к битве не на жизнь, а на смерть[1959]. Без такой ненависти невозможно было сражаться и победить.

Однако в конце войны нагнетание ненависти и мстительности по отношению к вражеской нации становилось нецелесообразным, поскольку могло привести к усилению сопротивления наступающим советским войскам. К тому же у руководства СССР впереди была перспектива взаимодействия с немецким народом в Германии после войны. Поэтому важно было сохранить взвешенный и гуманный подход к немецкой нации с целью более гладкого вхождения восточной части Германии в советскую сферу влияния, для чего были приняты меры по охлаждению пыла антинемецкой пропаганды и переводу ее с национальных на классовые рельсы[1960]. В речи 6 ноября 1944 г. Сталин подчеркнул, что «советские люди ненавидят немецких захватчиков не потому, что они люди чужой нации, а потому, что они принесли нашему народу и всем свободолюбивым народам неисчислимые бедствия и страдания»[1961]. Еще ранее, на съезде Союза советских писателей, состоявшемся в феврале 1944 г., выступающие говорили о чрезмерном изобилии публикаций на темы «Герцен о немцах», «Белинский о немцах», «Толстой о немцах» и т. п. Был сделан вывод, что «эти статьи в свое время были своевременно написаны и сыграли свою роль, но нельзя же в течение двух с лишним лет писать об этом». Известный писатель К. Чуковский подчеркнул, что все советские детские книги, изданные во время войны, необоснованно изображают немцев «простофилями, дураками, недотепами»[1962].

Особенно ярко изменение политики по отношению к немецкой нации проявилось в «осаждении» И. Г. Оренбурга. В опубликованной 11 апреля 1945 г. статье «Хватит!» он написал о том, что «Германии нет: есть колоссальная шайка, которая разбегается, когда речь заходит об ответственности», а также фактически призвал к поголовной ответственности всех немцев за преступления нацистского режима[1963]. В ответ 14 апреля 1945 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александров опубликовал статью с красноречивым названием «Товарищ Эренбург упрощает», в которой подверг жесткой критике тезисы И. Г. Эренбурга о том, что «все немцы одинаковы», «все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев» и «все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики». Г. Ф. Александров подчеркнул, что «Красная армия… никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ»[1964]. На фронте статья Г. Ф. Александрова «вызвала оторопь», а И. Г. Эренбург получил массу писем и телеграмм в свою поддержку. В то же время нацистская пропаганда воспользовалась статьей Г. Ф. Александрова, чтобы 17 апреля 1945 г. заявить: «Илья Эренбург изолгался до того, что был изобличен во лжи своими же собственными руководителями»[1965].

Одной из причин поворота в политике по отношению к немецкой нации также было вступление советских войск на территорию Германии и начавшиеся акты мести, в том числе в отношении гражданского населения, особенно со стороны тех советских воинов, родные которых были убиты немецко-фашистскими оккупантами[1966]. О проявлениях «избыточной мести» и насилия со стороны советских войск открыто говорили посетившие в марте 1945 г. Восточную Пруссию И. Г. Эренбург и вице-президент комитета «Свободная Германия» Г. фон Айнзидель[1967].

Советскому руководству нужно было прилагать особые усилия, чтобы предотвратить распространение незаконных и разлагающих армию акций. Приказ И. В. Сталина от 19 января 1945 г. предписывал «не допускать грубого отношения к немецкому населению». Приказ по 2-му Белорусскому фронту гласил, что необходимо «направить чувство ненависти людей на истребление врага на поле боя» и карать за мародерство, насилие, грабежи, бессмысленные поджоги и разрушения[1968]. 20 апреля 1945 г. было издано распоряжение Ставки, требовавшее «изменить отношение к немцам, как к военнопленным, так и к гражданскому населению, и обращаться с ними лучше». Такая позиция была обоснована тем, что «жестокое обращение с немцами вызывает у них боязнь и заставляет их упорно сопротивляться, не сдаваясь в плен», а «гражданское население, опасаясь смерти, организуется в банды». Указывалось, что «более гуманное отношение к немцам облегчит… ведение боевых действий на их территории и… снизит упорство немцев в обороне»[1969]. Так как поворот в политике был достаточно крутым и противоречивым, политработникам пришлось немало потрудиться для изменения сформировавшейся ходом самой войны и предшествующей политической работы установки армии на месть Германии, чтобы вновь развести в сознании людей понятия «фашист» и «немец»[1970].

Приглушив антинемецкую пропаганду, советское руководство тем не менее не собиралось допускать уклона в обратную сторону. Постановление ГКО от 3 февраля 1945 г. предписывало «жестоко расправляться с немцами, уличенными в террористических актах». Распоряжение Ставки от 20 апреля 1945 г. предостерегало: «Улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и к панибратству с немцами»[1971]. Пресекалось излишнее «очеловечивание» немцев-оккупантов и в материалах пропаганды. В частности, военный отдел Совинформбюро не дозволил выход в газете «Красная звезда» статьи, которая якобы ставила под сомнение «вандализм немцев», — автор статьи писал, что «стоит немцам объяснить, что, например, Пушкин — русский, а не еврей, как немцы проникаются к нему почтением»[1972]. Не могло советское руководство допустить и никакого германофильства, которое немедленно осуждалось как «низкопоклонство». В 1944 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александров был подвергнут жесткой критике за чрезмерное восхищение немецкими философами, в том числе Г. Гегелем и И. Фихте, обнаруженное в подготовленном с участием Г. Ф. Александрова третьем томе «Истории философии»[1973].

Л. Леонов в своей статье «Русские в Берлине» фактически подвел итоги антигерманской политике, осуществленной в военный период: «Война, которую мы успешно заканчиваем, существенно отличалась от всех, что за тысячу лет изведала Россия. Эта — грозила всему Советскому Союзу уже не только мукой национального бесчестья, не одной неволей или вечным рабством, даже не смертью! Она грозила нам полным небытием», так как враг «собирался омертвить не только настоящее наше и будущее… он и славное прошлое наше намеревался истребить, обратить даже не в пепел, в ничто, сделать так, будто никогда и ничего после палеозоя и не было на громадной русской равнине». О Берлине Л. Леонов написал так: «Все вместе — русские, американцы и англичане — они удивятся многовековой гнусности этого города, которую так долго и совсем напрасно терпел мир… Бывший город Берлин, в полной мере заслуживший и наш огонь, и наше презрение»[1974].

Антинемецкая политика проявлялась и после войны, хотя и в несколько приглушенном варианте. 18 июля 1945 г. немцам было запрещено работать на шахтах на квалифицированных должностях[1975]. В 1945–1947 гг. руководство вновь присоединенной к СССР Кенигсбергской (с июля 1946 г. — Калининградской) области было чрезвычайно обеспокоено наличием в области свыше 100 тыс. немецких граждан, которые не успели или не захотели эвакуироваться на запад. Всех немцев калининградские руководители считали врагами, которые якобы «дурно воздействовали» на советских людей. Почти все пожары, аварии на производстве, падеж скота и прочие беды списывались на немцев. Несмотря на наличие фактов добрососедских отношений между русским и немецким населением области, обком характеризовал немцев как «крайне озлобленных людей, готовых на всё, чтобы подорвать, ослабить безопасность, задержать хозяйственное освоение и развитие области»[1976]. В итоге в сентябре 1947 г. было принято решение депортировать немецкое население с территории области в Восточную Германию. Очевидно, преследуя цель не обострять отношения с немцами, которые должны были «укрепить» советскую оккупационную зону в Германии, операция по переселению отличалась несколько лучшим отношением к немцам по сравнению с 1941 г.[1977]

Что касается отношения к немцам в советском обществе, то лишь в первые дни Великой Отечественной войны реакция населения на агрессию Германии базировалась на «пролетарском интернационализме». Хотя в фольклоре времен войны слово «немец» («фриц», «ганс») было синонимом фашистского агрессора и фольклор не оперировал отрицательными образами немецкого крестьянина и рабочего, не обвинял в злодеяниях нацистов весь немецкий народ[1978], образ «врага-фашиста» со временем все сильнее принимал национальную окраску, превращаясь в массовом сознании в образ «врата-немца»[1979]. Те люди, которые близко столкнулись с жестокостью немецких оккупантов, в частности партизаны, именовали их «животными», «шакалами», «сатаной», «вшами», «уродами»[1980]. Эпитеты, данные немцам во время Первой мировой войны (например, «Чингисхан с телеграфом»)[1981], по сравнению с тем, как врата-немца стали именовать в условиях войны Великой Отечественной, звучат весьма наивно.

Ненависть к немцам в народе особенно сильно возросла после Сталинградской битвы, когда были освобождены большие районы страны и воины Красной армии увидели ужасы оккупации[1982]. После этого слова «фриц», «ганс», «немец» в солдатской речи стали синонимами терминов «захватчик», «мародер», «фашист»[1983]. Слово «немец» получило ругательный, негативный оттенок. В качестве примера можно привести листовку, изданную в 1943 г. для граждан СССР на оккупированной территории, в которой негативный облик лидера коллаборационистов А. А. Власова подчеркивался такими эпитетами (первый их них явно абсурден): «Власов — немец. Власов — кровожадный гитлеровский бандит»[1984]. Большинство людей стало видеть войну как битву между русскими и немцами. В повседневной речи термины «фашист» и «гитлеровец» использовались реже, чем просто «немец»[1985].

В тылу отрицательное отношение к советским немцам со стороны чиновников отмечалось в течение всей войны. Даже органы НКВД подчеркивали, что отдельные руководители предприятий допускали «грубое обращение» по отношению к трудармейцам. На одном из предприятий вольнонаемным рабочим обеды отпускались «в первую очередь и обычно из двух блюд, а немкам… в последнюю очередь и без вторых блюд». Один из начальников талоны на дополнительное питание, выделенные немкам, раздавал другими рабочим и заключенным и заявлял: «Вам, немкам, дополнительное питание не полагается». Бригадир С., «не выяснив причины простоя, обрушился на мобилизованных с руганью: „Вы, фашисты, лодыри, не хотите работать, всех отдам под суд“»[1986]. 14-летней работнице-немке, систематически перевыполнявшей нормы, начальник цеха на ее просьбу помочь талонами на дополнительный хлеб ответил грубым окриком: «Ступай к своему Гитлеру за хлебом». Имели место факты избиений, сознательного занижения показателей выработки, отмечалось «хулигански грубое отношение к немцам». Начальник 3-го участка шахты имени Сталина (Кузбасс) обозвал откатчицу Губер «фрицовкой» и «толкнул ее так, что она вынуждена была пойти на бюллетень». Начальник отдела шахты «Северная» категорически отказался снабжать мобилизованных немцев, сказав: «Немцев обеспечивать не буду никакими товарами и буду к ним относиться бездушно». Начальник шахты Бутовка, проводя общее собрание рабочих, на котором присутствовали и немцы, в своем выступлении огульно ругал всех рабочих-немцев, говоря, что они «являются врагами русского народа» и что их нужно заставлять работать без наличия у них спецодежды: «Мы их и голыми заставим работать»[1987].

Руководитель Зыряновского райкома партии (Восточно-Казахстанская область), ссылаясь на «мнение» местного населения («Вот навезли к нам фашистов, мы боимся, чтобы они нас не перебили»), считал, что «много у нас к этой фашистской сволочи гуманизма»[1988]. В Алтайском крае председатель сельсовета говорил про депортированных немцев: «Зачем их прислали к нам сюда, они будут здесь шпионить и вредить». Там же местные дети жестоко избили камнями немецких детей, крича, что «бьют немцев, наступающих на

СССР»[1989]. В разгар войны были случаи, когда дети, женщины и старики ругались и плевали на немецких военнопленных, которые проходили мимо них в колонне. В пленных летели «камни, поленья и кипяток»[1990]. Своеобразным проявлением антинемецких настроений в советском тылу стал отказ учащихся изучать в школах немецкий язык — «язык врага»[1991].

Негативное отношение к советским немцам проявлялось даже среди представителей других депортированных народов. Например, со стороны калмыков звучала обида на то, что они «стоят на одинаковом положении с немцами и не пользуются доверием»[1992]. Ученый, бывший спецпоселенец И. И. Алиев вспоминал, что, играя «в войну», «дети репрессированных народов… делились на „русских“ или „советских“ и „немцев“ или „фашистов“. Тягостная, презренная роль „фашистов“, как правило, доставалась немецким мальчишкам. Чаще всего — по принуждению»[1993].

Даже после окончания войны немцев выталкивали из очередей в магазинах, называли «немчурой»[1994]. В народном сознании еще очень долго сохранялось тождество между «фашистами» и «немцами». Образ врага надолго стал той призмой, через которую в российском народном сознании воспринималась не только Германия, но и немецкая нация в целом[1995]. Как отмечает Е. С. Сенявская, «враждебные чувства, неприязнь к немцам во многом сохранились в сознании несколько поколений», и «прошел ряд десятилетий, прежде чем отношение к ним стало более или менее нейтральным»[1996]. Образ «немца-врага» стал настолько устойчивым, что даже в 1960-х гг. восклицание М. Ромма в фильме «Обыкновенный фашизм» «Но была и другая Германия!» звучало как откровение[1997].

Основной фактор, который определил негативное отношение к немцам СССР, — это отождествление их с немцами Германии. Даже в АССРНП разделялось подобное мнение. В день объявления указа о депортации в республике, по словам очевидцев, «весь день… всюду говорили о немцах. И хвалили этот народ, и ругали. Только потому ругали, что Германия напала на нашу страну»[1998]. По воспоминаниям выдающегося советского спортсмена, немца на национальности, Р. В. Плюкфельдера, когда осенью 1941 г. их везли в эшелоне на спецпоселение, на одной из станций рядом стоял поезд с ранеными советскими солдатами. Услышав немецкую речь, солдаты содрогнулись. Раздались крики: «Дайте мне автомат… я их всех перестреляю!», «Смотрите, что ваши сволочи сделали со мной! А вас увозят подальше от фронта, хотят сохранить — для чего?». (Очевидно, этот солдат думал, что немцев эвакуируют, а не депортируют.) Другие же были более прозорливыми, говоря: «Как заложников, в рабство везут», «Товарищ Сталин правильно делает, иначе кто на нас будет работать?». Третьи пророчили: «Немец прет со страшной силой. И если далеко зайдет, возьмет Москву, то мы вот эту сволочь всю уничтожим. Так что им все равно капут»[1999].

В Сибири, Казахстане и других местах, куда были депортированы советские немцы, многие местные жители говорили им, что это они «начали войну», относились к ним с пренебрежением, называли «фрицами» и «фашистами»[2000]. По воспоминаниям, немцев встретили «настороженно, даже с некоторой злостью», что было «понятно, ведь их мужчины воевали с немцами». Хотя врагами СССР были «другие немцы», это было трудно объяснить «колхознице, которая получила похоронку»[2001]. Когда Р. В. Плюкфельдер, находясь на спецпоселении в Сибири, во время голода ходил по деревням и собирал милостыню (ему было 14–15 лет), хозяйка в одной избе, накормив его, сказала: «Немцы Россию захватывают, а я немца кормлю». По его же воспоминаниям, когда уполномоченный из района говорил жителям их села, что «фашистскую сволочь надо изгонять из Страны Советов и что немцы хотят отнять наше светлое будущее», некоторые жители смотрели на него, а он в шутку, но с горечью кивал в отчет: «Да-да, все у вас отниму…»[2002]

В трудармии советских немцев также часто принимали за нацистов — «тех самых немцев, которые жгли русские города и сёла, убивали отцов, мужей, братьев и сыновей». За «своих» немцев даже не желали вначале принимать собратья по несчастью — трудпоселенцы, депортированные с Украины, — говоря, что немцы не могут быть «советскими»[2003]. Хотя со временем такое отношение менялось, тем не менее и в День Победы 9 мая 1945 г. десятник на шахте в Киселевске сумел испортить праздник немцам-трудармейцам, честно трудившимся всю войну, объявив: «Это не ваша победа, это поражение немцев». В ответ трудармейцы ему сказали, что «День Победы — для всех, независимо от национальности». Десятник извинился — «мол, это была шутка». Однако его «шутку» немцы справедливо «восприняли как плевок в лицо»[2004].

Советских немцев постоянно призывали искупить некую мифическую «вину»[2005]. Р. В. Плюкфельдер вспоминает, что на митинге перед отправкой женщин-немок в трудармию в январе 1943 г. военком сказал: «Вероломные убийства и разбой творят ваши сородичи, немцы с земли ваших предков. Но в Германии есть коммунисты, которые выступают против Гитлера. И мы считаем, что вы должны быть солидарны с ними!»[2006] Такие чиновники не понимали или не хотели понимать, что советские немцы были гражданами и коренными жителями СССР, не имевшими отношения к Германии.

Ситуацию усугубляло то, что многие граждане Советского Союза часто не имели представления о том, что на территории страны издавна жили «свои» немцы[2007], и мало знали о немцах вообще. По воспоминаниям детей военного времени, они думали, что немцы — это вообще «не люди», так как «их… видели только в кино»[2008]. Р. В. Плюкфельдер вспоминает, как ему говорили местные жители: «Нет, не похож на немца. Русский ты»[2009]. Очевидно, они представляли немцев не иначе как чудищ с рогами. Это подтверждают воспоминания Г. А. Вольтера: «Кое-кого из нас на полном серьёзе просили снять шапку, дабы убедиться, что у него нет рогов, какие изображались на головах гитлеровцев в газетах и на плакатах того времени. Не обнаружив на стриженых головах ожидаемых бугорков, многие приходили к выводу, что мы, кажется, не настоящие фашисты… Было высказано и другое, не лишенное остроумия мнение: „Это фашисты, но без рогов. Другая порода“»[2010].

Отношение к советским немцам стало меняться, когда местные жители осознали, что немцы СССР и Германии — это разные люди[2011] и что «свои немцы» никакого отношения не имеют ни к нацистской агрессии, ни к немцам Германии. Люди стали говорить про германцев: «Это они напали на нас, а не наши немцы». Р. В. Плюкфельдер вспоминает, как на реплику милиционера про депортированных немцев: «Что вы этих фашистов защищаете, ведь они убивают ваших мужей и сыновей на нашей же земле, всю Европу утопили в крови!» — жительница деревни ответила: «Но это же наши, русские немцы!» Местные жители защищали советских немцев в разных ситуациях, утверждая, что те «ни в чем не виноваты»[2012]. Понимали это и фронтовики. Е. Граубергер вспоминает: «Когда… стали возвращаться фронтовики после госпиталей, отношение к нам изменилось. Не припомню случая, чтобы кто-нибудь из бывших солдат обронил в адрес советских немцев даже грубое слово»[2013].

Однако трудно в условиях военного времени было воспринимать советских немцев по-человечески, «увидеть за своими „похоронками“ и собственным горем чужое, да ещё „немецкое“ горе»[2014]. Намного проще для некоторых людей было иметь немцев под рукой в качестве «козлов отпущения». По воспоминаниям Р. В. Плюкфельдера, обстановка вокруг немцев была накаленной, «порой доходя до рукоприкладства», так как «похоронки все шли и шли». Когда хозяйка дома, где жила семья Плюкфельдер, получила похоронку на мужа, «она была вне себя», стала их избивать, выбросила из избы их вещи, затем бросилась за ними с топором, крича: «Зарублю проклятых фашистов, свалились тут на мою голову!.. Как же можно убивать людей, проклятые немцы!»[2015]

Советские немцы были легкой жертвой, причем не только для мести тех, кто потерял родных на фронте, но и для отдельных призывников, которые «хулиганили, искали, с кем бы подраться, получали минимальный срок, но избегали фронта», а также для тех чиновников, которые по разным причинам не были на фронте, но пытались сделать карьеру на страданиях депортированных немцев[2016]. У отдельных граждан порой вызывало непонимание гуманное отношение к немецким военнопленным. В их вопросах и высказываниях чувствовалось желание мстить на территории Германии, неприятие мира с противником до полнейшего его истребления: «Почему Красная армия не издевается так над немцами, как немцы издевались над нашим населением», «кто… будет отвечать за все злодеяния и зверства, совершенные гитлеровцами в СССР», «как будет наказана Германия после ее разгрома»[2017].

Сами советские немцы, естественно, тяжело воспринимали ненависть и вражду по отношению к ним, когда власть и народ в их собственной стране вели себя так, «будто не гитлеровцы», а советские немцы «были виновниками проигранных битв, бесчисленных жертв и чинимых оккупантами зверств на захваченной территории»[2018]. «Горечь и ярость» вызывало постоянное напоминание о национальном происхождении советских немцев[2019]. Распространены были настроения, что власти «просто издеваются над немцами» и их «за людей не считают»[2020].

Однако следует сказать о многочисленных проявлениях человеческого, доброжелательного отношения к немцам. При осуществлении депортации в сентябре 1941 г., по воспоминаниям Я. Галлера, местные жители бросали немцам «деньги, хлеб, булочки, огурцы». Позднее, уже в трудармии, он «остался жив только благодаря многим хорошим и сердечным людям» из числа местного населения[2021]. Русские соседи помогали укрываться тем немногим немцам, которые избежали депортации и прятались от НКВД[2022]. Во многих местах, где были размещены депортированные немцы, проявлений ненависти к ним не было[2023]. Наоборот, руководители, вольнонаемные рабочие, большинство местного населения не только относились к мобилизованным немцам доброжелательно, но нередко помогали им, делясь хлебом и другими продуктами[2024]. После Победы к депортированным немцам, по воспоминаниям Р. В. Плюкфельдера, «местное население относилось нормально», «никто не говорил: мол, мы вас победили»[2025].

В годы войны в СССР совершалось немало смешанных браков, в которых один из супругов был этнический немец[2026]. В тех лагерях трудармии, где режим был слабее, процветало свободное общение мобилизованных немцев с местным населением, имели место неофициальные браки, в том числе с вольнонаемными работниками предприятий[2027].

Отмечалось терпимое отношение к немецким военнопленным в тех городах, которые не знали оккупации, вплоть до того, что пленные могли без опасности для себя передвигаться по городу без конвоя[2028]. В СССР, в отличие от нацистской Германии, как справедливо отмечает В. Б. Конасов, «вместо геноцида против обезоруженных солдат и офицеров вермахта в ход было пущено гораздо более цивилизованное оружие: разоблачение бесчеловечной фашистской идеологии и практики, с одной стороны, и пропаганда гуманного отношения к поверженному противнику — с другой»[2029]. На тех советских заводах, где немецкие военнопленные и советские граждане работали вместе, они вступали в контакт друг с другом. Широкий характер приобрели «дружеские беседы, ухаживания, тайные встречи, совместные выпивки и прочие „интимные связи“». За подозрениями в «интимных связях» нередко скрывалась обычная жалость и стремление помочь военнопленным. Такие нежелательные с точки зрения государственной политики дружеские взаимоотношения приобрели «особый размах и политическое звучание». В июне 1944 г. была издана специальная директива НКВД о решительных мерах по пресечению этого явления. Однако вплоть до репатриации военнопленных эту «проблему» решить так и не смогли[2030].

Изменение в лучшую сторону в отношении населения СССР к немецкому народу произошло в заключительный период войны. Из-за особенностей национальной психологии нередким было проявление чувства жалости к поверженному врагу, которое вытесняло угнездившуюся ненависть. Во время шествия пленных немцев по улицам Москвы и Киева в июле 1944 г., в то время как одни граждане кричали: «Сволочи, чтобы они подохли» и «Расстрелять их всех надо»[2031], другие молча провожали взглядами темные, сгорбленные фигуры, а женщины и дети со слезами на глазах протягивали им хлеб[2032], кое-кто кидал в толпу пленных яблоки и табак[2033]. Во фронтовом фольклоре всё более ощущались нотки сочувствия к «обманутому немецкому солдату». В сатирических песнях последнего периода войны немецкий солдат изображался человеком, начавшим осознавать лживость фашистской пропаганды. Сама жизнь давала материал для такого толкования (переход на советскую сторону, сдача в плен германских военнослужащих)[2034].

Хотя после вступления советских войск на территорию Германии были отмечены различные эксцессы и акты мести, моральный облик Красной армии и народа-победителя определял природный гуманизм. По определению историка Н. Д. Козлова, «армия самозащиты и возмездия не стала армией лютой мести». На призывы к мести, которые вырывались у советских военнослужащих после того, как они увидели зверства нацистов и мучения советских людей, другие, более умудренные люди отвечали: «Нужно воевать с врагом, а если от нашей руки, пусть и невзначай, погибнет хоть один безвинный ребенок, не будет ни прощения, ни оправдания»[2035]. Характерным стало преодоление мстительных чувств, проявление «великодушия победителей». Гуманность по отношению к немцам была удивительна даже для самого населения Германии[2036], которое ожидало совсем другого.

В тылу СССР власть предпринимала усилия по пресечению доброжелательного, гуманного отношения к немцам. Одним из способов служила «маленькая хитрость» — перед прибытием депортированных немцев чиновники не уточняли, что это граждане СССР, не имевшие никакого отношения к Германии. Поэтому многие местные жители вначале думали про советских немцев, что это и есть «те самые» немцы — германские оккупанты[2037]. Среди населения проводилась работа, которая ставила своей целью пресечение всякого общения с трудмобилизованными немцами. Особое внимание обращалось на недопустимость обмена вещами и продуктами питания, оказания немцам какой-либо помощи. Людям пытались внушить, что советские немцы являются «немецкими (то есть нацистскими. — Ф. С.) пособниками» и любые контакты с ними означали «разглашение государственной тайны»[2038]. Всех, кто хоть раз замолвил за немцев слово или помог им в чем-либо, вызывали в парткомы и органы НКВД, где им втолковывали, что «они не патриоты своей Родины, так как связываются с врагами народа». Особенно сильное давление оказывалось на мужчин и женщин любой национальности, если они вступали в брак с немцем или немкой. Для таких людей движение по служебной лестнице было закрыто[2039].

Местные партийные органы стремились пресечь предоставление немцам любых «привилегий», даже обоснованных, таких как получение скота взамен сданного государству при депортации, а также трудоустройство немцев «на легкую или ответственную работу» (счетовод, бригадир, агроном)[2040]. Пресекалось и «очеловечивание» немцев-оккупантов в материалах пропаганды. В частности, военный отдел Совинформбюро не дозволил выход в газете «Красная звезда» статьи, которая якобы ставила под сомнение «вандализм немцев» — автор статьи писал, что «стоит немцам объяснить, что, например, Пушкин — русский, а не еврей, как немцы проникаются к нему почтением»[2041].

Важнейшим вопросом является выяснение объективных характеристик уровня лояльности этнических немцев СССР государству. Судя по статистике демобилизованных, во время Великой Отечественной войны, в Красной армии состояли на службе как минимум 33 516 советских граждан немецкой национальности, в том числе 1609 офицеров, 4292 сержанта и 27 724 рядовых[2042]. Несмотря на приказ об отзыве этнических немцев из армии, на фронте по разным причинам, в том числе путем сокрытия своей национальности, осталось немало советских немцев. Ратные подвиги многих из них удостоены высоких боевых наград. В их числе — Герои Советского Союза генерал-майор С. Волькенштейн, полковник Н. Охман, старший лейтенант Р. Клейн, лейтенант В. Венцель, старшие сержанты М. Гаккель и П. Миллер, командир партизанской бригады А. Герман, партизан-разведчик Э. Эрдман, Герой России старшина Ф. Ганус, а также полковник Е. Шредер, подполковник Н. Янцен, капитан К. Шлоссер, командир партизанского отряда Т. Альбрехт, военнослужащие Я. Фризен, Ф. Лейсле, К. Вирт, Я. Нойдорф, партизаны В. Штраухман, И. и Э. Лейзер, Ф. Триппель, Г. Кучер и Н. Гефт. От рук нацистских оккупантов в Киеве пали советские подпольщики Э. и М. Бремер, в Одессе — В. Мюллер и Р. Бахман[2043]. Известны случаи, когда некоторые немцы-спецпоселенцы меняли свои немецкие фамилии на русские и уходили на фронт. Так, Г. Рихтер, изменив свою фамилию на Смирнов, ушел в Красную армию и воевал с весны 1942 г. до Победы[2044].

Предательства, превышающего средние показатели по другим национальностям СССР, среди советских военнослужащих из числа этнических немцев не было. Анализ фильтрационных дел военнопленных из числа немцев Поволжья показал, что только в 2,5 % случаев сдача в плен была намеренной. Даже в условиях плена, несмотря на выделение этнических немцев в категорию привилегированных военнопленных, большинство советских немцев отказывалось от сотрудничества с нацистами и предпочитало оставаться в лагерях военнопленных, часто скрывая свою национальность[2045].

С самого начала Великой Отечественной войны была очевидной искренность патриотического порыва немецкого населения АССРНП. В республике царили организованность и надлежащий порядок[2046]. Обком В КП (б) проводил митинги, на которых представители советских немцев выступали с патриотическими обращениями[2047], и сообщал, что «с каждым днем растет патриотизм трудящихся масс»[2048]. 15 июля 1941 г. «Правда» писала: «В дни Отечественной войны трудящиеся республики Немцев Поволжья живут едиными чувствами со всем советским народом… Тысячи трудящихся республики с оружием в руках пошли бороться против бешеного германского фашизма»[2049]. В составе созданных в АССРНП истребительных отрядов было много немцев, в том числе в командном составе. В республиканское ополчение к 15 августа 1941 г. вступили 11 193 человек[2050].

Этнические немцы оставались в блокадном Ленинграде — несмотря на принятое 29 августа 1941 г. решение о депортации немецкого и финского населения в количестве 96 тыс. человек, эта акция по причине окружения города германскими и финскими войсками была осуществлена лишь в незначительном объеме[2051]. Однако даже в тяжелейших условиях блокады массового перехода ленинградских немцев на сторону врага не произошло. Напротив, и немцы, и финны вместе с остальными ленинградцами боролись с нацистами, переносили тяготы и ужасы блокады[2052].

По донесениям обкома ВКП(б), в первые месяцы войны в АССРНП наряду с высоким патриотизмом основной части населения, в том числе и немецкого, имели место отдельные факты «контрреволюционных профашистско-националистических проявлений», которые выражались главным образом в «соответствующих разговорах». С 22 июня по 10 августа 1941 г. в АССРНП по «политическим делам» было арестовано 145 человек[2053], что составляло мизерный процент от численности населения республики. Г. Д. Арнгольд считает, что и эти дела были в основном дутыми и ни одного доказанного случая паники, вредительства и государственной измены на самом деле не было[2054]. Даже у той части немецкого населения СССР, которая была наиболее «антисоветски настроена» (на Западной Украине и в Прибалтике), такие настроения не носили массового характера[2055]. Очевидно, что в Советском Союзе и до войны, и во время ее немецкой «пятой колонны» не было. Советская контрразведка не имела данных о каком-либо сотрудничестве немцев СССР с фашистской Германией[2056].

На оккупированной территории Советского Союза осталось около 350 тыс. советских граждан немецкой национальности[2057]. Деятели рейха, в том числе А. Розенберг, Г. Гиммлер и Г. Лейббрандт, еще до начала Великой Отечественной войны предлагали рассматривать немцев СССР как опору Германии в деле освоения новых территорий[2058]. В июле 1941 г. А. Гитлер приказал «принять срочные меры в целях учета лиц немецкой национальности в оккупированной части Советского Союза для последующего выдвижения… на руководящую работу»[2059]. Во исполнение этого приказа оккупационные власти активно пытались привлекать к сотрудничеству местных немцев, которые после регистрации получали статус фольксдойче. Было создано несколько ведомств для опеки над местными немцами, которым были предоставлены льготы — продуктовые пайки, питание в специальных столовых, дополнительные земельные участки, денежные пособия и т. д.[2060] Из числа фольксдойче оккупанты старались подбирать бургомистров, старост, других должностных лиц местного значения, вербовать переводчиков, агентов полиции и гестапо[2061].

Выполняя гитлеровский «заказ», оккупационные власти на практике часто «изобретали» фольксдойче. Например, в августе 1941 г. в Смоленске были обнаружены несколько этнических немцев, которые давно ассимилировались, однако в «этнополитических интересах» Германии они были признаны фольксдойче. Сам факт наличия фольксдойче на оккупированной территории СССР был политически более важен, чем их действительная этнокультурная принадлежность к немецкой нации. Поэтому на практике статус «фольксдойче» часто присваивали немцам, давно ассимилировавшимся и ничем не проявлявшим своей «немецкости»[2062], а также представителям небольшой шведской общины, проживавшей в Николаевской области[2063], и даже русским[2064]. Интересно, что аналогичную политику поиска «фольксрумын» осуществляли румынские власти в своей оккупационной зоне на территории СССР (Транснистрия)[2065]. При этом они добились такого же результата, как и германские власти, — так, многие жители Транснистрии, получившие статус «фольксрумын», вообще не были румынами (молдаванами) по национальности[2066].

Главной причиной принятия статуса фольксдойче для многих этнических немцев была возможность получения продуктового пайка, что в тяжелых условиях жизни под оккупацией имело первостепенное значение[2067]. Проявилось здесь и недовольство советской властью — особенно на западных территориях, вошедших в состав СССР только в 1939–1940 гг. Так, на Волыни и в Бессарабии некоторые местные немцы создали отряды самообороны против советских партизан и вывешивали национальные флаги[2068]. В то же время в Белоруссии часть местных немцев сразу же отмежевалась от политики А. Гитлера. Значительное число немцев, даже принявших статус фольксдойче, в этой республике активно выступило против оккупантов, принимало участие в партизанском движении и даже стояло у руководства партизанскими отрядами[2069]. Очевидно, сам факт принятия статуса фольксдойче еще не означал предательства.

Таким образом, не было массовой измены даже среди немцев, оказавшихся на оккупированной территории СССР. Германским властям так и не удалось обнаружить среди немецкого населения Советского Союза предполагаемую массу предателей, готовых перейти на службу Германии[2070]. Среди советских немцев изменников в процентном отношении было не больше, чем среди русских, украинцев или литовцев[2071]. При отступлении с территории СССР оккупантам удалось эвакуировать далеко не всех фольксдойче — очевидно, часть их добровольно осталась, — а некоторые эвакуированные впоследствии добровольно вернулись на территорию Советского Союза[2072].

Депортация этнических немцев СССР, которую следует рассматривать в качестве акта слепой ярости и мести за катастрофу на фронте в первые месяцы войны[2073], была бессмысленной и ущербной в политическом и экономическом отношении[2074]. Как отмечает И. И. Алиев, «все репрессированные народы испытали и доныне в известной мере испытывают угнетающее нормальную психику давление этого вида репрессий», «однако не вызывает сомнения, что труднее всех в этом плане приходилось советским немцам»[2075]. Немцы являются наиболее пострадавшим от репрессий во время Великой Отечественной войны народом — они были депортированы первыми, пережили вторичную депортацию (мобилизация в труд-армию), были реабилитированы в числе последних, а их национальная автономия так и не была восстановлена.

В политике СССР прослеживались аналогии с антинемецкими акциями в странах Европы, которые являлись реакцией на страх перед немецкой «пятой колонной», порожденный агрессивной политикой нацистской Германии[2076]. В Польше в 1936–1939 гг. были инициированы «шпионские процессы» в отношении местных немцев, произведены аресты немецких общественных деятелей, закрыт ряд немецких школ, клубов, распущены немецкие сельхозкооперативы, введен запрет на деятельность немецких издательств и органов печати. В 1939–1940 гг. во Франции и Великобритании были осуществлены аресты и интернирование десятков тысяч немцев[2077]. Однако в Советском Союзе, ввиду «закрытости» страны для воздействия извне и тотального государственного контроля над всеми сферами жизни, никакая работа нацистских агентов по созданию «немецкой пятой колонны» попросту была невозможна.

Очевидны в антинемецкой политике СССР и аналогии с политикой Российской империи во время Первой мировой войны. Тогда было вызвано к жизни, пожалуй, первое значимое проявление «немецкого вопроса» в нашей стране. Борьба с «германским засильем» в промышленности, сельском хозяйстве и других отраслях экономики должна была способствовать формированию у населения шовинистических, ура-патриотических настроений[2078]. Хотя в российской публицистике этого периода «не было однозначно заостренной ненависти», радикальная печать раздувала представление о немцах как носителях «грубой жестокости», отмечала «идущее из глубины веков „немецкое насилие“», подчеркивала немецкую «материальность» и «растлевающую меркантильность», оправдывала и утверждала исконную, «впитавшуюся в плоть и кровь… ненависть к немцу»[2079]. Под влиянием радикальных кругов в общественное сознание внедрялась установка, что все немцы в России были ее «скрытыми врагами», готовыми в любой момент нанести стране «удар в спину»[2080]. В отношении немецкого населения империи были предприняты репрессии, в том числе депортация 200 тыс. немцев из Царства Польского[2081]. В начале 1916 г. обсуждался вопрос об изъятии из действующей армии всех лиц немецкого происхождения и направлении их на «полевые работы в помощь населению империи»[2082]. (Хотя тогда эта идея воплощена в жизнь не была, во время Великой Отечественной войны советские власти реализовали ее в виде трудармии.)

Тезис «о войне народов, а не государств» появился еще во время Первой мировой войны[2083], однако только в период Великой Отечественной войны он был полноценно воплощен в «образе врага», который распространился «на весь германский народ и всё немецкое»[2084]. Во время же Первой мировой войны политика по отношению к немецкой нации была в большей степени «антигерманской», чем «антинемецкой». Хотя звучали призывы считать российских немцев виновными «во всех бедах страны», это касалось только подданных Германии и лиц, «употреблявших в домашнем быту немецкий язык и сохранивших свои национальные особенности, независимо от того, к какому вероисповеданию они принадлежат»[2085]. Таким образом, принималось во внимание не собственно этническое происхождение, а сохранность «немецкого» самосознания. «Обрусевшие» немцы врагами не считались. Но даже и такой подход был несправедливым по отношению к российским немцам, так как для подозрений по отношению к ним оснований не было. В частности, во время боев под Варшавой в октябре 1914 г. случаи действительного или мнимого содействия противнику со стороны местных немцев были единичными. В то же время многие немцы бежали в Варшаву от наступавших германских войск (официально распространялись слухи, что местных жителей германцы забирают в свою армию) и помогали русским войскам в период Варшавско-Ивангородской операции. Не удалось обнаружить в Российской империи и какой-либо германской шпионской сети[2086].

Главная ошибка советской политики по отношению к этническим немцам СССР во время Великой Отечественной войны заключалась в умышленном или ненарочном непонимании отсутствия значимой связи между ними и Германией. К моменту эмиграции немецких колонистов — предков большинства советских немцев — с «исторической родины» (XVIII в.) в Европе еще не сложилось ни единого германского государства, ни единой немецкой нации. Немецкие земли состояли из более 300 самостоятельных государств. Среди их населения преобладало «областное», а не «общегерманское» самосознание, особенно в среде крестьян и ремесленников, составлявших большинство тех, кто эмигрировал в Россию. Немецкая нация и германское государство сформировались только в конце XIX в., причем культурно-бытовое и языковое своеобразие населения отдельных земель, а также областное самосознание сохраняется до сих пор (швабы, баварцы, франконцы и др.)[2087]. Свое самосознание имеет германское по происхождению население Австрии и Швейцарии, которое именует себя «австрийцы» и «германошвейцарцы», а не «немцы». Немецкое меньшинство в Трансильвании именовало себя «саксы».

Никогда не имевшие отношения к единому Германскому государству российские немцы вряд ли могли отождествлять себя с ним. К началу Великой Отечественной войны немцы СССР более 150 лет почти не контактировали с немцами Германии и поэтому сильно отличались от них по самосознанию, языку, основным элементам материальной и духовной культуры. Немцы, живущие в России, себя называют Deutschen («немцы»), а жителей Германии — Deutschlander («германцы»). При этом для российских немцев характерна иерархичность национального самосознания — себя они часто называют швабами, австрийцами, баварцами, ципсерами, меннонитами и др. Отдельно выделяют себя поволжские немцы (Wolgadeutschen). Вдобавок с немецким населением России смешались колонисты из других европейских стран — голландцы, швейцарцы, французские гугеноты и др.[2088], что также оказало влияние на формирование особого менталитета российских немцев.

Диалектная разобщенность, характерная для немецкого языка (три основных диалекта, которые делятся на более чем тридцать меньших), была ярко представлена среди советских немцев, которые сохраняли свои диалекты в отрыве от Германии — исходного языкового ареала. С «засильем» диалектов властям приходилось бороться путем внедрения немецкого литературного языка — в июне 1937 г. на XX областной партконференции АССРНП прозвучало обвинение, что в республике пропагандируется в качестве официального языка не литературный немецкий язык, а «диалект», и было дано указание противостоять этому, культивируя «чистый немецкий язык Гейне, Шиллера, Маркса и Энгельса»[2089].

Оторванность российских немцев от Германии проявлялась уже до Октябрьской революции, хотя тогда препятствий к связям с заграницей никто не чинил. Дореволюционная публицистика подчеркивала, что российские немцы не являли собой «тип германской нации», а «представление о тесных связях колонистов со своими соплеменниками в Германии было мифом». Отмечалось, что «если колониста-немца снова отправить в Германию, то он окажется в чужой, непонятной ему среде и рано или поздно вернется в Россию»[2090]. Во время Русско-японской войны никогда ранее не интересовавшаяся вопросами своего гражданства некоторая часть немецких колонистов из-за нежелания идти на войну стала заявлять о своем германском подданстве, добиваясь возвращения на «историческую родину». Однако, как отмечает И. И. Шульга, внезапно вспыхнувший у них «германский патриотизм» был лишь трюком. Пересекая границу Российской империи, немцы в подавляющем своем большинстве ехали не в Германию, а в Америку, подыскивая для себя более благоприятные места для проживания[2091]. Таким образом, привязанности к Германии не отмечалось даже у того меньшинства немцев, которое покинуло Россию. Очевидно, еще меньше ее было у большинства, которое осталось.

В 1920-х гг. и вплоть до прихода к власти А. Гитлера руководство СССР поощряло культурный обмен между АССРНП и Германией, в том числе взаимные визиты, контакты с общественными организациями, получение издававшихся в Германии литературы и периодических изданий[2092]. Как минимум до мая 1937 г. не было строгого запрета на переписку с гражданами Германии и получение оттуда посылок[2093]. Очевидно, это оказало некоторое влияние на повышение внимания советских немцев к своей «исторической родине». На XX областной партконференции АССРНП начальник политотдела 53-й дивизии РККА Кеслер указал на такой «недопустимый факт»: «Из Марксштадта[2094] нам прислали одного молодчика, который… на вопрос, что из себя представляет Нем[ецкая] республика, ответил, что это часть, кусочек Германии, и когда мы стали спрашивать, откуда у него такие сведения, он сказал, что так дома рассказывают»[2095]. Однако такие настроения были исключением, а не правилом. В своей массе советские немцы духовно так и не приблизились к Германии, и тем более не стали опорой Третьего рейха. Из высказываний немцев в тылу СССР можно сделать вывод, что они отделяли себя от немцев Германии даже в тяжелейших условиях ссылки и трудармии, высказываясь о том, что «скорее бы разбить этого проклятого немца, и будем свободно жить»[2096].

Германские оккупанты в целом не смогли опереться на помощь немецкого национального меньшинства в Советском Союзе, а мероприятия по выдвижению массы «надежных» местных немцев на руководящую работу на оккупированной территории СССР провалились — во-первых, по политическим причинам. В октябре 1941 г. в своем докладе оккупационные власти отмечали, что «местные немцы, даже если они не являются коммунистами, имеют совершенно неправильные представления о взаимоотношениях внутри рейха, а также о национал-социалистических лидерах», а «представителям интеллигенции не понятно чувство дискриминации». Нацисты считали неприемлемым, что советские немцы, в отличие от большинства немцев Германии, обработанных нацистской пропагандой, «к евреям… обычно относятся безразлично», считая их «безобидными людьми, не внушающими никаких опасений» [2097].

Во-вторых, преградой для привлечения советских немцев на службу рейху стали причины этнические. В частности, на оккупированной территории Украины было выявлено, что «национальные черты фольксдойче выражены слабо, зачастую мало кто может говорить на немецком языке»[2098]. Среди советских немцев, оказавшихся на оккупированной территории страны, не было обнаружено «никаких признаков оживления национальной деятельности»[2099]. В 1944 г. органы СС с горечью докладывали об отсутствии «германских качеств» среди 200 тыс. этнических немцев Советского Союза, эвакуированных в Фартеланд[2100], — многие из них говорили только на польском, русском или украинском языках и «забыли, как работать» (очевидно, это означало — «как хорошо, по-немецки, работать». — Ф. С.). Таким образом, вместо того чтобы, как ожидалось, найти очаги «истинной немецкости» на оккупированных Германией территориях, были обнаружены немцы, слившиеся с коренным населением, попавшие под влияние его культуры[2101]. Поэтому германские власти пытались возродить национальное самосознание этнических немцев на оккупированной территории СССР, в том числе путем издания и распространения среди них соответствующей литературы (например, букварей под названием «Будь немцем», изданных тиражом 31 500 экземпляров)[2102].

Представляется, что в советский период налицо были предпосылки для обособления российских немцев (или хотя бы компактно проживавших немцев Поволжья) в качестве самостоятельного этноса, на основе культурных, лингвистических и прочих особенностей, сложившихся за полтора столетия жизни вне Германии. Тем не менее советская власть выбрала в отношении немцев другой путь — необоснованное недоверие и репрессии.