Власть и религия

В первый же день войны, 22 июня 1941 г., несмотря на открыто враждебное отношение к церкви со стороны Советского государства, глава РПЦ митрополит Сергий (Страгородский) издал патриотическое послание к православным верующим страны, в котором отметил, что «повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона». Митрополит Сергий призвал вспомнить «святых вождей русского народа… Александра Невского, Дмитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину» и благословил народ на «предстоящий всенародный подвиг». Священнослужителей он призвал не оставаться молчаливыми наблюдателями за ходом войны, а ободрять малодушных, утешать огорченных, напоминать о долге колеблющимся[863].

С аналогичным посланием к пастве обратился 26 июня 1941 г. митрополит Ленинградский Алексий (Симанский). По воспоминаниям очевидцев, эти послания церковных иерархов нашли отклик, «охватывая не только… священство, но и гораздо более широкие круги»[864]. Во всех церквах Советского Союза священники вдохновляли людей на борьбу с врагом, руководствуясь принципом: «Родина и Церковь, патриотизм и Православие — едины»[865]. Такая позиция церкви имела особую значимость для православных христиан нашей страны, сотни тысяч которых участвовали в боевых операциях на фронте и в партизанских отрядах, трудились в тылу. О воздействии на народ патриотических обращений РПЦ говорит тот факт, что оккупанты расстреливали священников за их чтение перед паствой[866].

Несмотря на то что оба церковных иерарха, не задумываясь о последствиях, фактически нарушили закон, который запрещал вмешательство церкви в дела государства[867], есть косвенные свидетельства позитивного отношения советского руководства к посланию патриаршего местоблюстителя от 22 июня 1941 г.[868] Можно согласиться с мнением ряда исследователей, что патриотическая позиция церкви могла быть также обусловлена пониманием сохранявшейся непрочности положения РПЦ, которое могло еще более пошатнуться, если бы кто-то из ее иерархов пошел на сотрудничество с врагом[869]. Возможно, патриарший местоблюститель понимал, что отступление Красной армии на фронте увеличивало опасность репрессий в отношении его и других иерархов — власти могли опасаться, что те могут последовать примеру экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского), вставшего на путь сотрудничества с оккупантами[870].

7 октября 1941 г. патриарший местоблюститель получил от властей указание эвакуироваться, но не подчинился этому приказу незамедлительно, а остался в Москве, одновременно составив завещание, в котором указал своим преемником митрополита Алексия[871]. 14 октября 1941 г., еще оставаясь в Москве, патриарший местоблюститель издал послание с резким осуждением в адрес коллаборационистов из числа священнослужителей, оставшихся на оккупированной территории. Это выступление могло оказать воздействие на решение властей действительно эвакуировать патриаршего местоблюстителя, вместо того чтобы найти другой путь для предотвращения угрозы его захвата оккупантами или добровольного перехода на их сторону. Патриарший местоблюститель был эвакуирован из Москвы в Ульяновск 14 октября 1941 г. в одном вагоне с главой Обновленческой церкви А. Введенским[872], архиепископом Русской православной старообрядческой церкви Иринархом и руководителями баптистской общины[873]. Этот факт говорит о том, что советское руководство все еще присматривалось к действиям патриаршего местоблюстителя и РПЦ, в целом не предоставляя им приоритета по отношению к другим религиозным учреждениям. В Ульяновске патриарший местоблюститель первое время находился фактически под домашним арестом[874].

Однако в связи с тем, что патриарший местоблюститель и церковь продолжали свою патриотическую деятельность, в дальнейшем наметилось потепление в отношениях государства и церкви, примером чего могут служить такие факты, как изданное ЦК ВКП(б) 7 октября 1941 г. указание о неправильности закрытия церквей в Свердловской области (в июле — августе 1941 г. было закрыто 9 церквей и 2 часовни, несмотря на возражения верующих)[875], а также разрешение вечернего благовеста и крестного хода в Москве на Пасху 1942 г., для чего был фактически отменен комендатский час[876]. Без официального роспуска перестали функционировать Союз воинствующих безбожников и выходить его издания «Безбожник» и «Антирелигиозник»[877]. Были закрыты некоторые антирелигиозные музеи[878]. В 1941–1947 гг. литература по антирелигиозной тематике в СССР практически не публиковалась, хотя до 1940 г. ежегодно выходило около 2 тыс. названий тиражом более 2,5 млн экземпляров. Исчезли из политического лексикона такие понятия, как «антирелигиозная борьба», «безбожники», «мракобесы-церковники»[879].

Изменения в политике по отношению к церкви были обусловлены также и тем, что война и связанные с ней невзгоды заметно усилили религиозность среди населения. Храмы вновь стали наполняться молящимися, увеличилось число обрядов[880]. О росте религиозности и соответствующих ожиданиях со стороны народа можно судить по тому факту, что Пензенскую область в июле 1942 г. всколыхнули слухи, что «26 государств якобы объявили Советскому Союзу ультиматум о роспуске колхозов и открытии церквей»[881]. В темные дни войны власть была крайне заинтересована в том, чтобы не антагонизировать массы верующих Советского Союза, но заручиться их поддержкой в защите страны и одержании победы над захватчиками[882]. Причину прекращения антирелигиозной пропаганды и разрешения большей веротерпимости следует искать также не только в негласном одобрении советским правительством патриотической позиции церкви, но и в необходимости противодействовать германской пропаганде, спекулировавшей на «безбожности» советской власти. Однако существенного облегчения участи Русской православной церкви в первый период войны не произошло[883].

Тем не менее патриотическую позицию в первый же период войны заняли также Русская православная старообрядческая церковь и Обновленческая церковь[884], которая к этому времени изрядно поредела и растеряла своих последователей (в 1932 г. у обновленцев было 14–15 % православных приходов)[885].

На 1 июня 1941 г. в СССР имелось 1312 мечетей[886] (до Октябрьской революции их было 14 тыс.)[887] и 8052 мусульманских священнослужителя[888] (в довоенное время было репрессировано от 30 до 50 тыс. исламских священнослужителей)[889]. Тем не менее ислам продолжал играть огромную роль в жизни народов, которые традиционно придерживались этой религии. С началом войны началась новая эра в отношениях между советской властью и исламом. Группа муфтиев во главе с Г. З. Расулевым возглавила движение в подержку советской власти и борьбы с фашистскими захватчиками[890]. 18 июля 1941 г. Г. З. Расулев обратился с первым воззванием к мусульманам Советского Союза, призывая их «подняться на защиту их родной земли, молиться в мечетях о победе Красной армии и благословить своих сыновей, сражающихся за правое дело». Затем последовали еще два воззвания, в том числе к мусульманам всего мира, в которых они призывались «во имя Ислама встать на защиту мусульман и народов России, их мирной жизни и религии»[891].

В сентябре 1941 г. советское руководство приняло решение поддержать деятельность Г. З. Расулева с целью «нейтрализации распространяемой… из Берлина и Рима антисоветской пропаганды среди мусульманского мира»[892] (эту деятельность у нацистов возглавлял бывший великий муфтий Иерусалима Хаджи Мухаммед Амин эль-Хусейни, бежавший в Германию после провала антибританских восстаний в Палестине и Ираке в 1940 г.)[893]. Советские органы приняли решение организовать радиомитинг «представителей восточных (мусульманских) народов СССР» и издать «Обращение к верующим мусульманам СССР и всего мира от религиозных мусульманских центров СССР»[894].

15–17 мая 1942 г. в Уфе было созвано совещание, в котором приняли участие 85 духовных лидеров ислама в СССР. Совещание приняло «Обращение», в котором приводились ссылки на историческое противостояние мусульман и германцев, а также факты уничтожения мусульман нацистами и итальянскими фашистами в Абиссинии, Албании, Ливии, Крыму. В обращении содержался призыв «не жалея сил, сражаться на поле брани за освобождение великой Родины, всего человечества и мусульманского мира от ига фашистских злодеев», показать «перед всем миром верность своей Родине», молиться «в мечетях и молитвенных домах о победе Красной армии», а также помнить, «что победа врага принесет Родине большие бедствия, наука и культура погибнут, религия, язык и обычаи мусульман исчезнут». «Обращение» содержало некоторые перегибы, в частности сообщение о немецких зверствах над мусульманами в Крыму (оккупанты были обвинены в «разрушении мечетей», «удалении религиозных символов», «запрещении общих молитв» и «подавлении национальных и религиозных традиций любым вообразимым способом»)[895]. На самом деле такого не было. Мало того, по некоторым данным, крымско-татарское население получило от оккупантов разрешение на открытие около 40 мечетей[896]. «Обращение» было издано массовым тиражом на татарском, казахском, узбекском, таджикском, туркменском и киргизском языках и распространено среди верующих мусульман СССР[897] и зарубежных стран, наряду с интервью Г. З. Расулева, в котором он называл муфтия Х. А. эль-Хусейни человеком, который предал веру предков и добровольно молился «нацистскому „богу“ Вотану»[898].

Патриотическая деятельность мусульманских священнослужителей способствовала мобилизации мусульманских народов СССР на защиту Родины. В результате активизации работы мусульманского духовенства увеличилось число посещающих мечети, имело место привлечение к религии женщин и молодежи. В мечети Центрального духовного управления мусульман в Уфе число присутствовавших на праздничных молениях доходило до 3 тыс. человек[899].

9 июля 1941 г. Армянская апостольская церковь (ААЦ) выпустила воззвание к армянскому народу с целью «воспламенить сердца армянского народа патриотическими чувствами, поднять всех армян… на оборону отечества». Все зарубежные епархии ААЦ получили указание «совершить молебствия и возносить молитвы Всевышнему, благословить оружие Красной армии и пожелать ей успеха». В послании «К армянскому народу» от 31 июля 1941 г. глава ААЦ писал: «Армяне, кроме Советской Армении, не имеют другой Родины…Поддержка Советского Союза — есть поддержка Армянской страны. Победа Советского Союза — есть победа нашего народа». Эти слова были обращены не только к советским армянам, но и к армянской диаспоре за рубежом. В 1942–1943 гг. были изданы другие патриотические воззвания, в том числе «Ко всем армянам мира»[900]. Таким образом, патриотическая деятельность ААЦ была направлена на верующих армян, как в СССР, так и вне страны.

В первый период войны не произошло существенных изменений в отношении государства к буддизму. Буддийская конфессия была полностью разгромлена в конце 1930-х гг., что не делало возможным какую-либо деятельность буддийских иерархов в начале войны. Хотя преследований верующих буддистов не было, однако, по мнению ряда исследователей, в отношении их у советского руководства могли быть определенные подозрения в «нелояльности», так как союзник Германии и потенциальный агрессор Япония идентифицировалась как страна, эксплуатировавшая буддизм для своих собственных целей[901].

Московский раввин Ш. Шлифер возглавил патриотическую деятельность иудейских общин СССР. В августе 1941 г. он выступил на митинге еврейского народа, будучи там единственным религиозным представителем. В своем выступлении он привел пример «великого раввина Шнейр-Залмана, который во время войны с Наполеоном не жалел усилий, чтобы убедить евреев помочь русским любым возможным способом в борьбе против врага»[902]. Речи и послания раввина Ш. Шлифера были главным связующим звеном между религиозными евреями России и их собратьями в других странах. Послабления в отношении иудаизма были отмечены с самого начала войны. В частности, в Биробиджане стала открыто действовать синагога (до войны работала на нелегальном положении)[903].

В период коренного перелома в войне Русская православная церковь продолжала проявлять твердую патриотическую позицию, направив свои усилия в том числе на противодействие коллаборационизму. 22 сентября 1942 г. патриарший местоблюститель издал послание, в котором выразил категорический протест против сотрудничества прибалтийских епископов с оккупантами, а в принятом в тот же день «Определении» церковь потребовала от них дать объяснение «с опубликованием в печати» и «принять все меры к исправлению». Причиной таких действий РПЦ послужило то, что в августе 1942 г. в оккупированной Риге состоялся съезд православных епископов, оставшихся на оккупированной территории СССР, на котором иерархи во главе с митрополитом Сергием (Воскресенским), не порывая официально связи с РПЦ, выступили против патриотических обращений патриаршего местоблюстителя, а также послали приветственную телеграмму А. Гитлеру. В сентябре — октябре 1942 г. НКВД СССР негласно содействовал распространению послания патриаршего местоблюстителя и «Определения» РПЦ на оккупированной территории Прибалтики[904].

В марте 1943 г. РПЦ осудила украинских «раскольников» и коллаборационистов, выдвинув к их лидеру архиепископу Поликарпу (Сикорскому) требование «оправдаться»[905]. На оккупированной территории были распространены патриотические обращения патриаршего местоблюстителя («Рождественское» от 4 января 1943 г. и посвященное двухлетию Отечественной войны), а также послание лениградского митрополита Алексия к населению оккупированной территории Ленинградской области от 25 апреля 1943 г.[906] Через Всеславянский антифашистский комитет распространялись обращения иерархов РПЦ, в том числе под заголовками «Бог благословляет народную справедливую войну против гитлеровских захватчиков», «О свободе религии в СССР», «Немцы — злейшие враги христиан»[907].

2 ноября 1942 г. митрополит Киевский и Галицкий Николай был назначен членом Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам и общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (ЧГК)[908]. Несомненно, это решение было мотивировано прежде всего желанием усилить пропагандистский потенциал комиссии[909], однако оно же явилось одним из проявлений налаживания отношений с РПЦ. В дальнейшем митрополит Николай стал связующим звеном между церковью и государством и в других сферах деятельности. 10 мая 1943 г. он принял участие во Всеславянском митинге[910], а затем принимал участие и в других мероприятиях Всеславянского антифашистского комитета[911]. ЧГК привлекала священнослужителей РПЦ к работе своих комиссий на местах[912].

Новый период в отношениях между государством и конфессиями ознаменовался публикацией 10 ноября 1942 г. в центральной советской прессе телеграмм высших церковных иерархов РПЦ — патриаршего местоблюстителя и митрополита Николая, адресованных И. В. Сталину по случаю 25-летней годовщины советской власти. Патриарший местоблюститель приветствовал И. В. Сталина как «богоизбранного вождя наших воинских и культурных сил, ведущего нас к победе над варварским нашествием, к мирному процветанию нашей страны и светлому будущему ее народов». Митрополит Николай от имени верующих Украины передал И. В. Сталину «горячие молитвенные пожелания от Всевышнего здравия Вашего на долгие годы, а нашей дорогой родине скорейшего очищения под Вашим водительством от немецкой нечисти»[913]. Телеграммы церковных иерархов на имя И. В. Сталина свидетельствовали не только о продолжении патриотической политики церкви, но и о начале сближения политических позиций церкви и советского руководства, в том числе по ситуации на оккупированной территории Украины, где в это время ширились и церковный раскол, и антисоветское националистическое движение.

5 января 1943 г. в телеграмме на имя И. В. Сталина патриарший местоблюститель сообщил, что РПЦ инициировала сбор пожертвований на постройку танковой колонны имени Дмитрия Донского[914] (с таким призывом к пастве церковь обратилась 30 декабря 1942 г.)[915]. Патриарший местоблюститель попросил разрешения открыть в Госбанке специальный счет для перечисления этих пожертвований[916]. До тех пор банковского счета у РПЦ не было, так как она, как и все религиозные организации, по Декрету об отделении церкви от государства 1918 г. и Закону от 8 апреля 1929 г. была лишена права иметь атрибуты юридического лица[917]. Получив лично от И. В. Сталина разрешение открыть банковский счет[918], церковь де-факто стала юридическим лицом.

Первое время видимые через призму официальной пропаганды отношения между государством и церковью базировались только на «материальной» основе. В центральной прессе публиковались новые «отчеты» иерархов перед И. В. Сталиным в том, как церковь помогает фронту, и выражения готовности помогать и далее[919]. Ответы И. В. Сталина иерархам не отличались разнообразием: «Прошу передать православному русскому духовенству и верующим мой привет и благодарность Красной армии за заботу о бронетанковых силах Красной армии» и т. и.[920] За короткое время на танковую колонну имени Дмитрия Донского было собрано более 8 млн рублей[921]. На местах материальную помощь властям оказывали монастыри[922].

Советское руководство не могло не учитывать религиозный подъем в народе. Оно решило больше не чинить препятствий этому подъему. В мае 1943 г. вновь были разрешены ночные пасхальные богослужения[923]. Послабления были даны и на территории, освобожденной от оккупации, где налицо было возрождение религии. Эта ситуация была проблематичной для советской власти[924]. Ответом на нее стало постановление СНК СССР «О порядке открытия церквей на территории, освобожденной от немецкой оккупации» от 1 декабря 1942 г., которое предписывало воздерживаться от огульного закрытия восстановленных при оккупантах церквей[925]. Так, в Курске почти все открытые при оккупации церкви продолжали работать и после освобождения[926].

Тем не менее власть установила жесткие пределы послаблений в сторону церкви. В частности, НКГБ пресекал попытки церкви входить в непосредственные сношения с командованием госпиталей и ранеными под видом шефства. Власти на местах ощущали беспокойство в связи с оживлением религиозных настроений — например, в июне 1943 г. Пензенский обком сообщил в ЦК ВКП(б) о своей озабоченности фактами «настроений за открытие церквей» и проведением религиозных шествий[927].

Всё расставили на места события сентября 1943 г., которые подвели официальную основу под изменение курса государственной политики по отношению к Русской православной церкви и, как следствие, к другим религиозным институтам в СССР. 4 сентября 1943 г. И. В. Сталин принял патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия, ленинградского митрополита Алексия и экзарха Украины митрополита Николая. Официально сообщалось, что «во время беседы Митрополит Сергий довел до сведения Председателя Совнаркома, что в руководящих кругах православной церкви имеется намерение в ближайшее время созвать Собор епископов для избрания Патриарха Московского и всея Руси и образовать при Патриархе Священный Синод. Глава Правительства И. В. Сталин сочувственно отнесся к этим предположениям и заявил, что со стороны Правительства не будет к этому препятствий. На беседе присутствовал Заместитель Председателя Совнаркома СССР тов. В. М. Молотов»[928]. За всю историю советской власти это был первый случай официальной встречи руководителей государства и иерархов церкви.

Причины принятия советским руководством окончательного решения о стратегическом союзе («конкордате») с Русской православной церковью были как внутриполитическими (моральная мобилизация населения, сбор средств, борьба с коллаборационизмом), так и внешнеполитическими. Причем последние, очевидно, оказались решающими. В 1943 г., после коренного перелома в войне, И. В. Сталин в качестве одного из инструментов послевоенной внешней политики выбрал разрушение «римско-католической империи» и превращение РПЦ в «Центр международного православия». Об этом он сообщил 4 сентября 1943 г. Г. М. Маленкову, Л. П. Берии и представителю НКГБ Г. Г. Карпову в беседе, которая состоялась до встречи с церковными иерархами. При этом И. В. Сталин дал понять, что его внешнеполитические устремления связаны только с РПЦ и не касаются других вероисповеданий в стране. Также в преддверии Тегеранской конференции И. В. Сталин, очевидно, рассчитывал на то, что возрождение патриаршества могло было быть позитивно воспринято союзниками[929].

Церковь стала использоваться государством во внешнеполитических целях еще в 1942 г., когда по решению политбюро ЦК ВКП(б)[930], но под эгидой Московской патриархии в великолепном для военных времен исполнении была издана книга «Правда о религии в России», которая в розовых красках рассказывала о том, что в СССР царит свобода совести[931]. В издании этой книги было прежде всего заинтересовано советское руководство, хотя и сама РПЦ получила некоторую пользу в области своих международных сношений[932], например в налаживании отношений с главой Англиканской церкви, архиепископом Кентерберийским X. Джонсоном, которому были отосланы 500 экземпляров этой книги[933]. Она была также распространена среди русских эмигрантов в США[934]. Среди других внешнеполитических шагов церкви, которые были осуществлены при поддержке государства, — обращения к румынским солдатам в ноябре 1942 г., румынским пастырям и пастве в декабре 1942 г., «ко всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и других странах»[935], к славянским народам от 23 апреля 1943 г.[936]

Таким образом, к середине 1943 г. церковь уже служила государству по части укрепления морального духа людей, сбора денежных пожертвований, предотвращения коллаборационизма на оккупированных территориях, поддержки антифашистского сопротивления в православных странах Европы. В дополнение, ее потенциальные возможности можно было использовать для агитации среди союзников к открытию Второго фронта и для поддержки антиватиканской пропаганды. Взамен Советское государство выразило готовность пойти на определенные уступки со своей стороны[937], но при этом было намерено поставить церковь под жесткий контроль, сделав ее послушно управляемой в своей политической игре[938].

Последствия встречи И. В. Сталина с иерархами РПЦ явились переломными для всей истории церкви в советское время. Уже 8 сентября 1943 г. состоялся собор, в котором приняли участие 19 высших иерархов церкви. На соборе были избраны патриарх Московский и всея Руси (им стал патриарший местоблюститель митрополит Сергий) и Священный синод. Советская пресса подчеркивала, что «собор единогласно принял оглашенное митрополитом Сергием обращение к правительству СССР с выражением благодарности за внимание к нуждам русской православной церкви»[939]. Собор принял антиколлаборационистское постановление, указывавшее, что «всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик — лишенным сана»[940].

Патриархат, с октября 1941 г. находившийся в эвакуации в Ульяновске, был возвращен в Москву. Ему был предоставлен особняк бывшего германского посольства. С 12 сентября 1943 г. был возобновлен выпуск «Журнала Московской патриархии»[941]. 28 ноября 1943 г. СНК СССР разрешил открыть в Москве Православный богословский институт и богословско-пастырские курсы[942]. С 1943 г. резко сократился размах репрессий в отношении клириков и верующих[943].

14 сентября 1943 г. при СНК СССР был создан Совет по делам Русской православной церкви, который возглавил Г. Г. Карпов. Были назначены уполномоченные Совета при СНК республик и облкрайисполкомах. В Положении о Совете по делам РПЦ, утвержденном постановлением СНК СССР 7 октября 1943 г., была установлена главная функция Совета — осуществление связи между правительством СССР и патриархом Московским и всея Руси по вопросам РПЦ, «требующим разрешения правительства СССР»[944]. На самом деле задача Совета по делам РПЦ заключалась в осуществлении контроля над тем, как церковь служит Советскому государству и его политике[945]. Об истинном отношении государства к церкви (утилитарное использование и полный контроль) говорит тот факт, что Г. Г. Карпов был кадровым сотрудником НКГБ, где вплоть до 1955 г. (уже в рамках МГБ — КГБ) возглавлял 4-й отдел III секретно-политического управления, ответственного в том числе за борьбу с «церковно-сектантской контрреволюцией»[946].

К реализации широких внешнеполитических функций церковь приступила немедленно. Уже в сентябре 1943 г. состоялся визит в Москву делегации Англиканской церкви во главе с архиепископом Йоркским X. Джонсоном. Делегация встретилась с патриархом Сергием и митрополитом Николаем и побывала на службе в патриаршем соборе, где была приглашена в алтарную часть. Архиепископ произнес в соборе короткую речь о единстве двух церквей против общего врага[947]. X. Джонсону советским руководством была отведена роль «проповедника хорошего отношения к СССР в Англии». За свою деятельность 20 июля 1945 г. он получил орден Трудового Красного Знамени[948].

Внешнеполитический аспект деятельности церкви был использован советской пропагандой для разъяснения населению перемен в религиозной политике: «Наши армии скоро вступят в славянские государства, которые не знали преимуществ коммунистического образования. Какой смысл тогда будет у Всеславянского комитета в Москве, если мы продолжим старую политику по отношению к церкви? Наша новая политика по отношению к религии будет ценна для подавления антисоветской пропаганды католиков, лютеран и других религиозных групп»[949].

26 ноября 1943 г. СНК СССР издал постановление «О порядке открытия церквей», согласно которому решение об открытии каждого конкретного храма должно было рассматриваться СНК республик и облкрайисполкомами, а затем направляться в Совет по делам РПЦ для окончательного решения вопроса. Отказ в открытии утверждался на месте, при этом в Совет по делам РПЦ направлялась копия этого решения[950]. Очевидно, уже сама процедура разрешения вопроса об открытии храма затрудняла получение положительного ответа. Поэтому разрешение на открытие храмов оказалось фикцией: за 1944–1945 гг. в Совет по делам РПЦ поступило 5770 ходатайств, но удовлетворено было только 414[951]. Совет по делам РПЦ руководствовался прямым указанием В. М. Молотова, данным осенью 1943 г.: «Пока не следует давать никаких разрешений на открытие церквей… Открыть церкви в некоторых местах придется, но нужно будет сдерживать решение этого вопроса правительством»[952].

Новая политика советского правительства принесла изменения в положение Грузинской православной церкви (ГПЦ), которая в 1917 г. в одностороннем порядке объявила о независимости от РПЦ (восстановила статус-кво 1811 г.). В 1943 г. И. В. Сталин, который с семинарских дней имел глубокие познания о грузино-русском церковном конфликте, взял на себя миссию «миротворца» в отношениях между двумя церквями[953]. 14 ноября 1943 г. Синод РПЦ принял постановление о признании автокефалии Грузинской церкви. Автокефалия была неубедительно обоснована тем, что Грузинская ССР «входит в Советский Союз как отдельная республика, имеет в известных границах свое государственное управление и точно определенную территорию»[954]. 19 ноября 1943 г. было провозглашено возобновление канонического общения РПЦ и ГПЦ[955]. Однако в отношении автокефалии грузинское православие, по замыслу властей, должно было оставаться исключением, а не прецедентом[956].

«Конкордат» между Советским государством и Русской православной церковью ознаменовал начало конца Обновленческой церкви. До этого советское руководство не отвергало сотрудничества с обновленцами по вопросам мобилизации патриотических сил внутри страны и на оккупированной территории. В частности, НКВД СССР способствовал распространению патриотических обращений главы Обновленческой церкви А. Введенского к верующим Кавказа в августе 1942 г. и по случаю Пасхи в апреле 1943 г. (причем тиражом, равным тиражу обращения патриаршего местоблюстителя РПЦ)[957]. Однако после заключения «конкордата» ситуация изменилась. 12 октября 1943 г. Г. Г. Карпов доложил И. В. Сталину о том, что «Совет по делам РПЦ считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого руководства в патриаршую сергиевскую церковь»[958]. Новая политика советского правительства внесла растерянность и панику в руководящие обновленческие круги[959].

Изменений в положении Русской православной старообрядческой церкви (РПСЦ) не произошло, хотя очевидно, что Советское государство с одобрением воспринимало патриотическую деятельность РСПЦ: при помощи органов НКВД СССР на оккупированной территории распространялись обращения главы РСПЦ архиепископа Московского и всея Руси Иринарха, в которых он призывал помогать партизанам и Красной армии. Впоследствии возможности РСПЦ стали использоваться во внешнеполитическом плане. В частности, в июле 1944 г. НКГБ СССР распространил два патриотических обращения РСПЦ «к старообрядцам освобожденных районов Бессарабии, Молдавии и Румынии»[960].

29 октября 1943 г. по решению СНК СССР при Совнаркоме Армянской ССР был создан Совет по делам Армяно-Григорианской церкви, в задачу которому было поставлено осуществление «связи между правительством Армянской ССР и католикосом всех армян по вопросам Эчмиадзина, требующим разрешения правительства Армянской ССР»[961]. Советское руководство использовало в своих целях внешнеполитические возможности Армянской апостольской церкви (ААЦ) по идеологической работе с армянской диаспорой за рубежом. В октябре 1943 г. НКГБ СССР оказал ААЦ помощь в издании церковного календаря на 1944 г., предназначенного для распространения за рубежом, с целью «укрепления [советского] влияния на заграничные епархии» ААЦ[962].

Аналогичным образом власти строили взаимоотношения с протестантскими общинами. В июле 1943 г., в связи с ожидавшимся приездом делегации Англиканской церкви, был разрешен переезд руководства Всесоюзного совета евангельских христиан (ВСЕХ) из Ульяновска в Москву. В январе 1943 г. НКВД распространил на оккупированной территории СССР патриотическое обращение ВСЕХ. Возможности протестантских религиозных центров были использованы и при борьбе с уклонением баптистов и евангелистов, проживавших на вновь на освобожденной территории, от военной службы. В декабре 1943 г. НКГБ СССР распространил среди протестантов патриотическое обращение «по военному вопросу» от имени Всесоюзного совета евангельских христиан и баптистов (ВСЕХБ)[963].

17 октября 1943 г. в Ташкенте состоялся съезд мусульманского духовенства и верующих Средней Азии и Казахстана, на котором было создано Духовное управление мусульман (ДУМ) Средней Азии и Казахстана[964]. Съезд принял обращения к верующим мусульманам Средней Азии и стран Востока и к верующим мусульманам Крыма, в которых говорилось о том, что нацисты поставили своей целью осквернить мусульманские святыни, «уничтожить национальную культуру народов Туркестана и Казахстана, предать огню костров сокровища [их] науки и знания». Указывалось, что нацисты считают «все народы мира низшей расой, а восточные — мусульманские народы обезьянами». Обращение вменяло в обязанность мусульманским священнослужителям призывать «правоверных отвагой и геройством на фронте, честным и самоотверженным трудом в тылу ускорить час победы». Обращение содержало некоторые преувеличения относительно ликвидации оккупантами «национальной самостоятельности крымских мусульман» и их издевательств над мусульманскими «бытовыми обычаями и религией». Оба обращения были инспирированы советским руководством, а их текст согласован с НКГБ Узбекской ССР и ЦК КП(б) Узбекистана. В декабре 1943 г. НКГБ СССР размножил и распространил 15 тыс. экземпляров обращения среди верующих мусульман Средней Азии и Казахстана, а также за рубежом[965].

Отношения между государством и иудейской религиозной общиной базировались на использовании авторитета общины для мобилизации общественного мнения зарубежных евреев. В качестве примера можно привести обращение 13 раввинов Советского Союза (в том числе из Москвы, Риги, Одессы, Киева, Харькова, Ташкента, Пинска, Бреста, Житомира), которое в декабре 1943 г. было отослано советскими властями в Еврейское телеграфное агентство в Нью-Йорке. В обращении говорилось: «В этот священный час, когда для еврейства настал момент „быть или не быть“ — ни на минуту не забывать наш священный долг всячески помочь доблестной Красной армии и Советскому Союзу… Требуйте постоянно и неутомимо от стран и государства, гражданами которых вы являетесь, скорейшего принятия сверхчеловеческих мер для полнейшего разгрома»[966].

Пожалуй, единственным религиозным течением, которое не встало на патриотическую платформу и осознанно поддерживало курс на конфронтацию с советской властью, было православное сектантство. В конце войны приверженцы секты «Истинно-православные христиане» подверглись репрессиям[967].

В заключительный период войны положение Русской православной церкви существенно улучшилось: епископат церкви насчитывал 25 архиереев[968]. В 1944 г. было открыто 208, в 1945 г. — 510 храмов[969]. Если на 15 марта 1943 г. у РПЦ было 27 епархий (на неоккупированной территории), то на начало 1946 г. — 58 епархий, 10 547 церквей, 3 духовных учебных заведения, 1 церковное периодическое издание[970], 61 архиерей в СССР, 17 архиереев за границей, 9254 священника, 30 % из которых начали службу в годы войны[971]. Сотни священников были выпущены из тюрем и лагерей[972].

Соотношение числа ходатайств и открытых церквей по годам было таким: 1944 г. — 6402 и 207 (3,23 %), 1945 г. — 6025 и 509 (8,45 %), 1946 г. — 5105 и 369 (7,23 %), 1947 г. — 3087 и 185 (5,99 %)[973]. Таким образом, в период 1944–1947 гг. максимальное число открытых храмов, как в абсолютном, так и в процентном отношении к числу поданных ходатайств, пришлось на 1945 г. Объяснить это можно тем, что прихожане церквей, открытых во время оккупации, оказывали сопротивление против закрытия при возвращении советской власти[974]. 1 декабря 1944 г. было издано постановление СНК СССР «О порядке открытия церквей и молитвенных зданий на территории, освобожденной от немецкой оккупации», которое предписывало «не проводить кампании по огульному возврату зданий, переданных немцами под церкви», а делать это постепенно, изыскивая возможность предоставления верующим других зданий[975].

Кроме увеличения числа приходов, в заключительный период войны произошло существенное укрепление материально-технического положения РПЦ, в том числе в части обеспечения ее транспортом и горючим за счет Совета по делам РПЦ. 30 июня 1944 г. было принято постановление СНК СССР о передаче церкви «предметов культа» из числа национализированного, конфискованного и выморочного имущества. 24 августа 1944 г. СНК СССР дал Госбанку СССР разрешение открывать для Московской патриархии, епархиальных управлений и церковных приходов текущие счета для хранения церковных средств. Произошло укрепление образовательной базы церкви: 10 мая 1944 г. СНК СССР разрешил РПЦ открыть в Саратове Богословско-пастырские курсы[976], 14 июня 1944 г. — Богословский институт и Богословские курсы в Новодевичьем монастыре[977].

Активное участие в регулировании государственно-церковных отношений принимало руководство союзных республик. В частности, 22 февраля 1944 г. первый секретарь ЦК КП(б)У Н. С. Хрущев принял представителей православной общины Украины, где находилась большая часть вновь открытых в СССР храмов, в том числе возобновившая свою деятельность Киево-Печерская лавра[978].

Политическое упрочение «конкордата» между государством и церковью произошло в годы патриаршества Алексия I. После кончины патриарха Сергия 15 мая 1944 г.[979] ленинградский митрополит Алексий вступил в должность патриаршего местоблюстителя. Весь период блокады он безотлучно находился в Ленинграде, был награжден медалью «За оборону Ленинграда»[980]. По некоторым данным, митрополиту разрешили остаться в осажденном городе специально, чтобы поддержать моральный дух населения. По воспоминаниям блокадников, проповеди митрополита Алексия были полны патриотического подъема и давали много душевной силы ленинградцам, помогали им выжить[981]. На некоторых богослужениях в Никольском кафедральном соборе Ленинграда присутствовало командование Ленинградского фронта[982]. В изданных в 1944 г. патриотических посланиях по случаю Пасхи и освобождения Ленинградской области митрополит Алексий утверждал, что «советская власть» — это «наша власть», и призывал помогать Красной армии[983].

18 мая 1944 г. в кафедральном патриаршем Богоявленском соборе в Москве состоялось отпевание и погребение патриарха Сергия, на которое «собралась огромная масса верующих». На этом траурном мероприятии в качестве представителя СНК СССР присутствовал Г. Г. Карпов[984]. Совнарком выразил Священному синоду РПЦ официальное соболезнование[985]. В своем ответном послании митрополит Алексий высказал правительству «глубокую благодарность за его высокое внимание к нашей Православной церкви»[986].

В посланиях иерархов РПЦ и иных церковных материалах 1944–1945 гг. отношение к руководству страны выражали такие слова: «Чувство самой искренней любви», чувства «глубокой… любви и благодарности», «уверения в… искреннем и глубоком уважении», «искренние благодарные чувства». И. В. Сталин именовался «Богоданным Вождем», «дорогим», «мудрым», «Богопоставленным Вождем… народов нашего великого Союза», «глубокочтимым», «любимым… Верховным Вождем», «величайшим из людей современной нам эпохи», «гениальным вождем многомиллионного государства», «родным», «глубокоуважаемым», «нашим Великим Сталиным». Отношение государства к церкви характеризовалось как «любвеобильное», «высокое внимание», «отеческая забота»[987].

В обращениях церкви к советскому руководству присутствовали заверения в лояльности. Митрополит Алексий в своем послании И. В. Сталину от 19 мая 1944 г. писал, что позиция церкви — это «неизменная верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему», а также выразил уверенность, что, «действуя в полном единении с Советом по делам Русской Православной Церкви, я вместе с… Священным Синодом буду гарантирован от ошибок и неверных шагов»[988]. Свою лояльность церковь показывала продолжением материальной помощи государству. К 1 октября 1944 г. РПЦ пожертвовала 150 млн рублей[989], а всего за время войны — 300 млн рублей. В октябре 1944 г. митрополит Алексий сообщил И. В. Сталину о начале всецерковного сбора «пожертвований в фонд помощи детям и семьям бойцов доблестной Красной армии». В то же время государство предпринимало конкретные шаги по выражению благодарности церкви. В частности, в октябре 1944 г. группа священнослужителей Москвы и Тулы во главе с митрополитом Николаем была награждена медалями «За оборону Москвы»[990].

Размах нового Поместного собора, назначенного на 31 января — 2 февраля 1945 г., существенно отличался от предыдущего (сентябрь 1943 г.), и подготовка к нему началась заблаговременно. 12 сентября 1944 г. Совет по делам РПЦ утвердил «План мероприятий в связи с проведением предсоборного совещания епископов и поместного собора», согласно которому была поставлена задача оказать всемерную материально-техническую помощь патриархии в организации собора, а также осуществлять контроль над содержанием политических заявлений, которые должны были быть сделаны на соборе[991].

На соборе председатель Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпов произнес речь, в которой подчеркнул патриотическую роль РПЦ. Было отмечено, что церковь «в дни тяжелых испытаний, которым неоднократно подвергалась наша Родина в прошлом, не порывала своей связи с народом, жила его нуждами, чаяниями, надеждами и вносила свою лепту в общенародное дело», «с первого дня войны приняла самое горячее участие в защите Родины»[992]. Эти слова Г. Г. Карпова резко контрастировали с выражениями, употреблявшимися в советской довоенной пропаганде. Очевидно, как за годы войны кардинально изменилась трактовка роли Русской православной церкви в истории страны.

О содержании политики государства в отношении церкви Г. Г. Карпов сказал на соборе, что «ни в какой мере не вмешиваясь во внутреннюю жизнь Церкви, Совет [по делам РПЦ] способствует дальнейшей нормализации отношений между Церковью и Государством, наблюдая за правильным и своевременным проведением в жизнь Законов и Постановлений Правительства, относящихся к Православной Русской Церкви». Эти положения нашли отражение в принятом Поместным собором 31 января 1945 г. обращении к правительству СССР: «Во всей своей жизнедеятельности наша церковь встречает полное содействие в своих нуждах со стороны Правительства». В принятом собором «Послании к преосвященным архипастырям, пастырям и всем верным чадам Русской Православной Церкви» предписывалось делать все, «чтобы наша… Церковь, как и древле, сияла верою и благочестием, и служила опорой могущества и процветания нашей Родины». Поместный собор избрал митрополита Алексия патриархом Московским и всея Руси. На интронизации нового патриарха присутствовал Г. Г. Карпов[993]. 28 января 1945 г. СНК СССР утвердил «Положение об управлении РПЦ», которое установило регламент административного управления Церковью, определив полномочия и функции Поместного собора, патриарха и Священного синода[994]. 10 апреля 1945 г. патриарха Алексия приняли И. В. Сталин и В. М. Молотов[995].

Внешнеполитическая деятельность церкви в заключительный период войны получила новое наполнение, особенно в плане укрепления лояльности к Советскому Союзу среди православных народов Европы[996], — 25 августа 1944 г. митрополит Алексий издал послание к румынскому народу, 7 сентября 1944 г. — к болгарскому народу. Через Всеславянский антифашистский комитет в славянских странах распространялись материалы РПЦ, утверждавшие, что в СССР царит свобода совести, а между государством и церковью — полное взаимопонимание[997].

В связи с тем, что руководство страны планировало вхождение стран Центральной Европы в орбиту своего влияния, церкви была отведена особая роль — получить главенство среди православных церквей этого региона. В «Обращении к христианам всего мира», принятом на Поместном соборе РПЦ, Русская православная церковь была названа «Церковью Великой Страны»[998]. В апреле 1945 г. состоялся церковный визит в Болгарию и Югославию, в мае 1945 г. — в Румынию[999]. Эти визиты принесли свои плоды. В апреле 1945 г. глава Болгарской православной церкви митрополит Стефан заявил: «Православная русская церковь заняла ведущее место в большом семействе славянских народов как старшая и передовая среди православных церквей»[1000]. Церковь достигла успеха и на Ближнем Востоке — в мае 1944 г. многие русские монахи и монахини в Иерусалиме перешли в лоно РПЦ[1001].

Среди других внешнеполитических акций РПЦ — обращение к православным верующим в Синьцзяне в феврале 1944 г.[1002] (советское руководство имело особые виды на эту территорию)[1003], заявление патриарха Алексия с приветствием и благословением решений Крымской конференции[1004], послание верующим Америки (апрель 1945 г.), а также участие в решении «закарпатского вопроса». 20 ноября 1944 г. в РПЦ поступила петиция от Мукачевско-Пряшовской (Закарпатской) епархии Сербской православной церкви о приеме ее в РПЦ[1005]. В декабре 1944 г. Москву посетила делегация православного духовенства Закарпатской Украины, которая была принята патриаршим местоблюстителем и в Совете по делам РПЦ. Цель приезда делегации заключалась в прошении не только о переходе Закарпатской епархии в лоно РПЦ, но и о присоединении Закарпатья к СССР[1006].

Особую роль РПЦ получила в программе противодействия мировому католицизму. В частности, церковь выступила с осуждением призыва папы Пия XII к милосердию по отношению к немцам, указывая на «лживость таких призывов», так как ранее папа не призывал итальянцев и немцев к «милосердию» по отношению к народам Эфиопии, Греции, Советского Союза и других стран, подвергшихся агрессии. Указывалось, что такими призывами папа ведет борьбу «против Советского Союза, против России». Оснований же для прощения фашистов церковь не находила. Также Ватикан и «воинствующий католицизм» обвинялись в «агрессии» против РПЦ[1007].

Одновременно с поддержкой отдельных сфер деятельности РПЦ руководство страны не допускало «чрезмерного» усиления роли церкви. 31 марта 1944 г. на совещании в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) его начальник Г. Ф. Александров сообщил, что «просматривая украинские газеты, мы в 7–8… газетах обнаружили попов, архиереев, монахов, священников». Об этом «негативном факте» было поставлено на вид первому секретарю ЦК КП(б)У Н. С. Хрущеву. В 1944 г. УПиА издало для партийных и советских органов директиву о борьбе «с теми церковниками, которые пытаются всячески расширить рамки своей деятельности». В апреле 1945 г. была подвергнута критике деятельность отдела пропаганды и агитации Дрогобычского обкома КП(б)У, издавшего тезисы «Об исторических особенностях Православной Российской и Западно-Украинской Греко-католической церквей». Были признаны «грубо ошибочными» выводы, что «православная церковь… в условиях советского строя обновила свое благородное лицо и репутацию и успешно ликвидирует наследие царизма в своей внутренней жизни, в канонах и обрядах», а также что «некоторые люди за границей неправильно считают, что советская власть отделила церковь от государства лишь потому, что большевики являются безбожниками и не желают иметь с церковью никаких отношений». Также подверглось жесткой критике стремление «приукрасить передовую роль церкви». В итоге было признано, что «составители этих тезисов… переоценивают роль церкви и занимают позицию, граничащую с заискиванием перед духовенством». Тезисы было указано изъять. В Дрогобыч для пресечения впредь подобной деятельности и наказания виновных были командированы представители ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У[1008].

Устранению возможного перекоса в сторону усиления религиозности служило принятое 27 сентября 1944 г. Постановление ЦК ВКП(б) «Об организации научно-просветительской пропаганды», которое предписывало, «с целью преодоления пережитков бескультурья, суеверий и предрассудков», укрепить пропаганду, направленную на «материалистическое объяснение явлений природы»[1009]. По мнению В. Н. Якунина, это постановление явилось следствием возобновления антирелигиозных усилий[1010]. По словам Т. А. Чумаченко, постановление не было антирелигиозным, так как руководство страны лишь хотело «подчеркнуть свою приверженность учению марксизма»[1011]. На наш взгляд, верно и то и другое. Хотя постановление не было открыто направлено на возобновление антирелигиозной пропаганды, последняя не была отброшена, а лишь замаскирована «научно-просветительской». Этот вывод подтверждается тем, что в тезисах УПиА, изданных в 1944 г., была признана необходимость «осторожного и вдумчивого подхода к делу антирелигиозной пропаганды» — в основном через распространение естественно-научных знаний[1012].

Усилению позиций РПЦ способствовало прекращение деятельности церковных сепаратистов на Украине и в Белоруссии, которая сошла на нет одновременно с уходом оккупантов. Была также официально прекращена «эстонская схизма» (раскол православной церкви), и все эстонские православные приходы и священники на территории СССР вернулись в лоно РПЦ[1013].

В СССР продолжался рост религиозности населения. Власти выявили, что «возросла посещаемость церквей, увеличилось выполнение религиозных обрядов», «в ряде мест церковники организуют запрещенные законом массовые шествия, молебствия и крестные ходы» (упоминались Пензенская, Рязанская и Сталинградская области)[1014]. В ночь с 15 на 16 апреля 1944 г. на пасхальных службах в Москве присутствовало 250 тыс. человек (в 1943 г. — 83 тыс.), в Московской области — 200 тыс. человек (в 1943 г. — 160 тыс.)[1015]. В Крыму отмечались религиозные настроения среди интеллигенции[1016]. В Белоруссии была выявлена высокая посещаемость храмов, в том числе молодежью[1017]. В Днепропетровской области среди населения — в колхозах, на промышленных предприятиях, а также в школах, кинотеатрах и на рынках — широко распространялись религиозные листовки, причем были «выявлены факты, когда разноской листовок занимались школьники». Жители освобожденной территории активно интересовались положением в религиозной сфере в СССР, задавая такие вопросы: «Правда ли, что комсомольцам разрешили венчаться в церкви?»[1018], «Кто разрешил открыть церкви и почему?»[1019], «Правда ли, что в Москве открыты церкви?»[1020]. Призывники, прибывшие в Красную армию с освобожденной в 1944 г. территории СССР, в большинстве своем были верующими. Многие из них взяли с собой в армию Евангелие и молитвенники. По прибытии в армию они открыто совершали молитвы. Был отмечен случай, когда бойцы, идя в строю, встретили крестный ход и «все, как один, сняли головные уборы». От группы призывников из Западной Украины сразу по прибытии поступили «заявления о разрешении им исполнять религиозные обряды и посещать церковь»[1021]. О роли мусульманской религиозности говорит тот факт, что в сентябре 1944 г. кадий Ботлихской мечети С. Мирзаев мобилизовал всех жителей аула и привлек учащихся школы для уборки урожая фруктов, чем оказал огромную услугу колхозу. Благодаря его религиозной деятельности прекратились хищения колхозной собственности и улучшилась посещаемость школы учащимися[1022].

Кроме того, были выявлены факты «потворства» местных властей религии, как на освобожденной, так и на тыловой территории СССР. Так, в Курской области секретарь Медвенско-го райкома ВКП(б) Менделевии «привлек священников для выполнения планов яйцепоставок». Власти Николаевского сельсовета Золотухинского района попросили местного священника помочь с распространением займа, что он и сделал за короткий промежуток времени, выполнив задание по сельсовету на 100 %. В этом районе комсомольцы посещали церковь, а также имели место факты крещения детей коммунистов. В Фатежском районе зампредседателя райсовета окрестил своего ребенка, а председатель райсовета Осоавиахима обвенчался в церкви. Некий работник Курского горвоенкомата написал письмо курскому епископу Питириму (Свиридову) с просьбой «выделить средства для организации детского дома», причем подписался: «Член партии с 1919 года». Правление колхоза имени Тельмана самостоятельно передало местному священнику для переоборудования под церковь здание колхозного клуба. Правление колхоза «Пролетарий» Дмитриевского района обратилось к священнику с просьбой «повлиять в своей проповеди на колхозников, чтобы последние лучше работали». В Ипатовском районе Ставропольского края некий комсомолец Старцев, «работая учителем, ходил в церковь и в своем классе отслужил молебен». Сам секретарь Ставропольского крайкома В. В. Воронцов на пленуме, когда один из выступавших употребил термин «антирелигиозная работа», бросил ему реплику: «Не антирелигиозная работа, а научно-просветительская пропаганда». В Грозненской области некоторые партийные и советские работники предоставляли священнослужителям возможность выступать с речами на собраниях колхозников и обращались к ним с просьбами об оказании помощи. В Киргизии зампредседателя Фрунзенского горисполкома Дубинин провел совещание руководителей религиозных общин по вопросу о сборе средств среди верующих в помощь семьям военнослужащих, а также направил с этой же целью в общины своих инспекторов[1023].

Поворот советского руководства в религиозной политике и заключение «конкордата» с РПЦ население оценивало в основном положительно, хотя были и отрицательные оценки происходящего. В частности, высказывались мнения, что правительство пошло навстречу церкви «под давлением Англии и США», что совершается ошибка, так как церковь теперь могла «сама начать влиять на государство». Некоторые люди совершенно не понимали, почему произошло изменение политики, и высказывали надежду, что союз государства с церковью будет только во время войны[1024].

Заключительный период войны стал временем заката Обновленческой церкви, которая, как уже отмечалось, была принесена в жертву «конкордату». Следует согласиться с мнением, что советскому руководству стало понятно, что Обновлеченская церковь имела незначительное число сторонников, материальный вклад обновленцев в победу был еще менее значительным в сравнении со вкладом РПЦ[1025]. В 1944–1945 гг. в РПЦ вернулись многие священники и церковные здания обновленцев[1026]. К августу 1944 г. в СССР осталось только 147 обновленческих храмов (большинство из них — в Краснодарском и Ставропольском краях). В Москве из шести храмов остался единственный, в котором служил сам глава обновленцев А. Введенский. После его смерти в 1946 г. Обновленческая церковь окончательно сошла на нет. Также после 1943 г. были ослаблены и со временем исчезли такие сектантские движения, как «Истинно-православные христиане», григориане, иосифляне[1027].

19 мая 1944 г. при СНК СССР был создан Совет по делам религиозных культов, в задачу которому было поставлено «осуществление связи между Правительством СССР и руководителями религиозных объединений: армяно-григорианской, старообрядческой, католической, греческо-католической, лютеранской церквей и мусульманского, иудейского, буддийского, сектантского вероисповеданий». Одним из важнейших шагов Совета по делам религиозных культов стало принятие 19 ноября 1944 г. постановления «О порядке открытия молитвенных зданий религиозных культов», согласно которому молитвенное здание могло было открыто по ходатайству в местные органы власти группы в составе не менее чем двадцати верующих. Местные власти должны были направлять ходатайство в Совет по делам религиозных культов[1028].

В то время как создание Совета по делам религиозных культов должно было служить урегулированию в конструктивном духе взаимоотношений между государством и конфессиями, положение Украинской греко-католической церкви (УГКЦ), после освобождения Красной армией территории Западной Украины, где проживало подавляющее большинство ее приверженцев, стало непрочным. Наличие на территории СССР Униатской церкви с ее 3,5 млн членов, без сомнения, оставалось проблемой для советского руководства потому, что униатство, во-первых, связывалось с проблемой украинского национализма, а во-вторых, рассматривалось как инструмент влияния Ватикана. В то же время ликвидация УГКЦ изначально не была единственным запланированным решением. Советское руководство рассчитывало на то, что удастся «советизировать» эту конфессию, так как к лету 1944 г. митрополит А. Шептицкий обозначил свою лояльность к советской власти. А. Шептицкий, получив чрезвычайные полномочия от папы Пия X, стал почти «патриархом униатов» и пользовался большим уважением среди населения Западной Украины. В сентябре 1944 г. он выступил на Соборе униатского духовенства с речью, в которой провозгласил, что не выступает против коммунизма, а также осудил УПА и ОУН-Б (в то же время это было его личным мнением, которое не разделяло большинство священнослужителей УГКЦ). Советское руководство приняло решение развить сотрудничество с А. Шептицким[1029], который пользовался большим авторитетом среди населения Западной Украины[1030]. Это начинание не удалось воплотить в жизнь, так как 1 ноября 1944 г. А. Шептицкий скончался.

После смерти главы УГКЦ советские органы власти продолжали действовать по отношению к этой конфессии осмотрительно. Немедленного отказа от диалога с ней не последовало. В декабре 1944 г. в Совете по делам религиозных культов был принят представитель УГКЦ архимандрит К. Шептицкий[1031]. Однако скоро стало очевидным, что «униатская проблема» не может игнорироваться в связи с ростом националистических проявлений на Западной Украине[1032] и взятого курса на борьбу с Ватиканом (были опасения, что УГКЦ может полностью перейти в католичество). Поэтому советское руководство приняло решение о ликвидации УГКЦ. В марте 1945 г. был арестован преемник А. Шептицкого митрополит И. Слипый, пять епископов и несколько священников УГКЦ. В апреле 1945 г. внутри УГКЦ была создана инициативная группа священнослужителей, заявивших о разрыве с Ватиканом[1033]. В 1946 г. эта группа осуществила ликвидацию УГКЦ и переход греко-католических приходов в РПЦ.

Непосредственное участие в ликвидации УГКЦ и возвращении ее в лоно православия принимала РПЦ. 19 марта 1945 г. патриарх Алексий издал послание «Пастырям и верующим греко-католической церкви, проживающим на древле-галицкой земле, в западных областях Украинской ССР», в котором он апеллировал к тому, что «сейчас… воссоединена русская земля в древних своих границах» и теперь все православные могли бы «молиться совместно в наших святых храмах едиными устами и единым сердцем». Патриарх призвал униатов порвать «узы с Ватиканом, который ведет… к мраку и духовной гибели» и «вернуться в объятия… родной матери — Русской Православной Церкви». В такой редакции послание патриарха Алексия было санкционировано В. М. Молотовым[1034]. Необходимость борьбы с униатством понималась советскими и партийными органами на местах. В частности, в уже упоминавшихся тезисах отдела пропаганды и агитации Дрогобычского обкома КП(б)У от 15 апреля 1945 г. ставилась задача «вести разговор со священниками греко-католической церкви в направлении идейного и организационного разрыва с римским католицизмом, за очищение греко-католической церкви от католизации, за ее идейное и организационное объединение с православным Востоком»[1035]. Хотя авторы тезисов были наказаны за такие идеи, они всего лишь немного предвосхитили ход событий.

Патриотические усилия Армянской апостольской церкви (ААЦ) во время войны, в частности издание обращений к верующим и сбор средств на строительство танковой колонны, названной по имени армянского национального героя Давида Сасунского, также не остались незамеченными[1036]. 4 сентября 1944 г. политбюро ЦК ВКП(б) дало согласие на созыв Собора ААЦ[1037]. 3 апреля 1945 г. глава ААЦ архиепископ Г. Чорекчян обратился к И. В. Сталину с просьбой разрешить восстановление Эчмиадзина, создание Духовной академии и типографии, издание журнала, возвращение храмов, открытие счета в Госбанке[1038]. 19 апреля 1945 г. состоялась личная встреча И. В. Сталина, В. М. Молотова, И. Н. Полянского с архиепископом Г. Чорекчяном[1039], на которой И. В. Сталин, «выслушав… доклад о ряде нужд Св. Эчмиадзина… дал этим вопросам положительное разрешение»[1040].

В июне 1945 г. в Эчмиадзине состоялся Собор ААЦ. В докладе архиепископа Г. Чорекчяна о четырехлетней деятельности руководства ААЦ было отмечено, что «в политическом отношении Св. Эчмиадзин, а вместе с ним и Армянская церковь проявляли такое же теплое и доброжелательное отношение к нашему Государству, какое они видели с его стороны. И это вполне естественно, так как одна лишь только Советская власть оправдала исторические чаяния армянского народа». О патриотической деятельности ААЦ во время войны было сказано: «Воин-армянин с честью выполнил священный наказ родного народа… И зарубежные армяне приносили в жертву ради успеха Отечественной войны свои сбережения и плоды своего упорного труда». В качестве характерных моментов можно отметить именование в материалах ААЦ И. В. Сталина «Великим Человеком нашей страны и всего мира», а также акцентирование на том, что «Отечественная война… дала блестящую возможность доказать преданность армянского народа своей общей Родине и нерушимую дружбу его с великим русским народом»[1041]. Такие высказывания вполне укладывались в русло государственной политики. На Соборе ААЦ архиепископ Г. Чорекчян был избран католикосом всех армян. В обмен на шаги навстречу Армянской церкви, после войны советское руководство потребовало от ААЦ помощи в репатриации армян в СССР, а также в поддержке территориальных претензий на районы Карса и Ардагана[1042].

Аналогичным образом, с целью как внутригосударственного (патриотическая деятельность), так и внешнеполитического использования возможностей евангельских христиан и баптистов, в октябре 1944 г. им было позволено провести объединительную конференцию, на которой был официально создан Всесоюзный совет евангельских христиан и баптистов (ВСЕХБ). Этому органу было дано право представлять всех «сектантов» Советского Союза. Поддержка ВСЕХБ была нужна советскому руководству в идеологической работе с протестантскими общинами на западных территориях страны[1043]. Очевидно, с этой же целью евангельские христиане и баптисты получили разрешение на создание собственного центра на Украине[1044]. Характерно, что наименование «Всесоюзный совет евангельских христиан и баптистов» использовалось властями задолго до официального создания этого органа — в частности, в пропагандистских материалах «Всеобщий день молитвы о победе» от 6 февраля 1944 г. и «Пасхальное патриотическое письмо» от 11 апреля 1944 г.[1045]

Положение католической конфессии, которая вызывала особый интерес советского руководства (в мае 1944 г. для И. В. Сталина была подготовлена справка по этой теме), не претерпело изменений в годы войны. По состоянию на май 1944 г. на территории СССР она имела два храма (в Москве и Ленинграде)[1046], не считая храмов на традиционных территориях проживания католического населения (Прибалтика,

Западная Украина, Западная Белоруссия). Несмотря на начавшуюся борьбу с Ватиканом, меры по преследованию католиков в СССР в заключительный период войны не выявлены.

Советское руководство стало широко использовать возможности исламской конфессии во внутри- и внешнеполитическом аспекте. В СССР была проведена дальнейшая централизация мусульманских общин. В мае 1944 г. был созван съезд мусульманского духовенства и верующих в Баку, на котором присутствовало 60 делегатов из Закавказских республик. На съезде было объявлено о создании ДУМ Закавказья, который возглавил шейх-уль-ислам Ага Ализаде, чей авторитет советское правительство использовало для идеологической работы среди мусульман-шиитов Ирана и Ирака[1047]. Съезд мусульман Закавказья принял патриотическое обращение, которое было распространено среди верующих мусульман в Азербайджане, Армении, Грузии, Иране, Турции и арабских странах[1048].

16 мая 1944 г. Президиум ВС СССР принял решение «удовлетворить ходатайство группы мусульманского духовенства Северного Кавказа и разрешить организовать в г. Буйнакске Духовное Управление мусульман Северного Кавказа»[1049]. 20–23 июня 1944 г. в Буйнакске состоялся съезд представителей мусульманского духовенства и верующих Дагестанской, Кабардинской, Северо-Осетинской АССР, Краснодарского и Ставропольского краев. На этом съезде было принято обращение к мусульманам региона. С пропагандистской целью были выпущены книга «Сборник материалов съезда мусульманского духовенства и верующих Северного Кавказа» и два кинофильма о съездах мусульман Закавказья и Казахстана и Средней Азии, которые были распространены в зарубежных странах (Индии, Иране, Саудовской Аравии и др.) с целью «ознакомления зарубежных мусульман с действительным положением ислама в СССР»[1050]. Также НКГБ распространял обращение ДУМ Средней Азии и Казахстана от 21 января 1944 г. среди мусульман в Синьцзяне и обращение исмаилитских религиозных авторитетов от 4 марта 1944 г. среди верующих в Таджикской ССР, Афганистане, Иране, Китае, Сирии, Ираке[1051].

Возможности буддистской конфессии в конечном итоге в заключительный период войны также были использованы советским руководством — в пока не подключен микрофон частности, было распространено патриотическое обращение буддийского духовенства, изданное 21 марта 1944 г.[1052] Однако разрешение на создание буддийского религиозного органа было дано только в 1946 г., когда был открыт Иволгинский дацан в Бурятии[1053].