4. Вода

К приходу немцев все коммуникации севастопольского водопровода были разрушены. На окраинах города, где бомбежка была меньше, кое-где сохранились единичные точки пожарных кранов, дававших воду. В окружении улицы Спортивной, куда мы были вынуждены переселиться, молчали все водопроводные краны. Колодцев во дворах в этом ареале никогда не рыли, водоносный слой находился на глубине более 15–20 метров.

Появились люди, несущие ведра с водой на коромыслах. Удивительно, как это древнее приспособление сохранилось до наших дней. Бабушка тоже нашла в сарае старое серое, все в трещинах коромысло, сделанное из очень крепкой породы дерева. Чтобы драгоценная вода не расплескивалась из ведра, на её поверхность клалась круглая дощечка или деревянный крестик. Ношение воды на коромысле – тяжелый труд, требующий навыков. Я пробовал поднимать по полведра, – было очень тяжело. Давление коромысла на холку причиняло боль. Пройти несколько метров и не раскачать ведра так, чтобы вода не начинала выплескиваться, мне не удавалось. Бабушка в дальних походах «по воду» отсутствовала порой более двух часов. «За водой» говорить не полагалось: «Пойдешь за водой – не вернешься». Пожалуй, эта примета в условиях войны имела смысл. Вообще, языческие верования в виде примет широко вошли в жизнь жителей города. Это вполне объяснялось тем, что предыдущие десятилетия православная вера была беспощадно вытравлена из сознания людей. Свято место не бывает пусто. Язычниками мы были – язычниками остались.

Два ведра в сутки на всю семью, конечно же, маловато. Папе удается отыскать двухсотлитровую бочку, укрепленную на ручную двухколесную тачку. Деревянные колеса с металлическими шинами были высотой в мой рост. Катить такую бочку, даже пустую, было тяжело, а с водой и подавно, не под силу одному человеку. И вот мы с отцом отправляемся по воду, он впереди тянет за дышла, я сзади толкаю, упираясь в дно бочки. Наш путь предстоит на край городской черты, через Пироговку, где в конце улицы Рябова, за сожженным четырехэтажным зданием ФЗУ, прямо в поле торчала из земли широкая водопроводная труба с винтелем. Очередь людей с ведрами была сравнительно не велика. Мы изрядно попили холодной чистой воды, что делать, ввиду предстоящей физической нагрузки нам не следовало. Бочку залили водой доверху. Забили чопик в наливное отверстие. С большим трудом сдвинули бочку с места, и начался наш крестный путь.

Жаркий август, солнце в зените. Дорога белая от пыли, изуродованная воронками бомб и снарядов, усеянная камнями. Для огромного колеса тачки каждый небольшой камень становится труднопреодолимым препятствием. Впереди в упряжке надсадно хрипит отец, сердечник, истощенный длительным недоеданием. Сзади в бочку упирается обеими ладонями девятилетний мальчик, в драных сандалиях и голубоватых трусах, перешитых из папиных трикотажных кальсон. Страдая от непомерного физического напряжения, я еще страдаю от жалости к отцу, от того, что он надорвется, от своей беспомощности. К горлу подступает комок, предвестник слез. Но я держусь, я ни за что не признаюсь, что у меня нет больше сил, что я сейчас упаду. Такие уж сложились отношения с папой. Бочка движется рывками, подпрыгивает на камнях и уступах дороги. Иногда она так резко устремляется вперед, что я теряю равновесие и падаю на колени. Отец, слава Богу, не видит. Я восстанавливаю свое утраченное положение. Мне неведомо, приносят ли помощь отцу мои физические усилия и страдания. Мы оба тяжело и часто дышим. Когда к дыханию присоединяется пилящий призвук из трахеи, мы делаем остановку. Мы даже улыбаемся друг другу, и отец говорит, что ничего, еще немного осталось.

Бочка-водовозка, окрашенная желтой охрой, еще долго служила нам. Мы окрепли, и когда стали строить новый дом, возили воду поодиночке, то я, то мама, только теперь совсем не издалека, а от уличного крана. Однажды, еще при немцах, я привез бочку к дому и долго стоял возле неё, задрав голову к небу, где шел воздушный бой и одновременно шлепались белые клубочки разрывов зенитных снарядов. Зрелище обыденное, и так как затекли мышцы шеи, что я прекратил наблюдение и пошел спросить, куда сливать воду. Через минуту я вернулся. На том месте, где я стоял, остались отпечатки в пыли моих ступней, а между ними лежал, сверкая на солнце, осколок снаряда длиной около 12 см, с рваными краями и с полосками нарезки на внешней выпуклой стороне. Он был так горяч, что пришлось перекидывать с ладони на ладонь, чтобы отнести и показать маме. Это свидетельство моего возможного перехода в небытие и как бы моего героического статуса не вызвал у мамы никаких эмоциональных проявлений. Она была занята кишечными проблемами моего младшего брата. Я положил осколок на комод. Там он пролежал некоторое время, потемнел, стал ржаветь и я его выбросил.