Виктор Гришин. Где наступала наша рота

Виктор Гришин. Где наступала наша рота

«НУ, ПОШЛИ, СЫНКИ…» От Московской заставы, что еще не так давно была окраиной города на Неве, езды на автомобиле сюда не более получаса. Вот и дорожный указатель с запомнившимися на всю жизнь названиями: станция Саблино, поселок Ульяновка. Машина поставлена у обочины дороги, дальше — пешком. И тем самым маршрутом, каким наступала наша стрелковая рота в январе сорок четвертого.

Возле моста через Тосну спускаюсь вниз, к реке, неторопливо иду вдоль берега. На дворе — золотая осень. Тихо плывут по течению слетевшие с берез желтые листья. На пригорке пасется привязанный к колышку теленок. Вокруг — ни единой постройки. А тогда, хотя и пылал тут пожар, многие дома еще были целы.

После войны не раз снились мне и эта река, и огненные языки пожаров, и стоявший на берегу Тосны двухэтажный дом, в котором мы провели ночь перед боем. И вот я здесь не во сне, а наяву.

На том самом месте, где сейчас стою, на рассвете 23 января командир роты Андрей Тимофеевич Степкин по-отцовски напутствовал нас:

— Смелей, но поосторожней, сынки. Ну, пошли.

И первым перебежал через скованную льдом реку, ловко вскарабкался на пригорок. За ним, низко пригибаясь под огнем врага, то же самое проделали мы, бойцы 3-й роты 947-го стрелкового полка 268-й стрелковой дивизии.

Взгляд задержался на поросшем бурьяном овраге. Возле него, помнится, тогда был врыт в землю бревенчатый блиндаж. Никаких следов от него не осталось. А контуры старых траншей сохранились. Можно узнать ходы сообщений, заметны бугорки брустверов.

Долго еще я бродил по этим пригоркам, а затем и по поселку. Увидел зеленый домик с вывеской «Детский сад». На нем мемориальная доска; она гласит, что в 1905–1906 годах здесь, у проживавших на даче родственников, не раз бывал Владимир Ильич Ленин. Вот откуда, оказывается, название поселка — Ульяновка. В январе 44-го эта улица тоже пылала в огне. Вспомнил: где-то поблизости отсюда было здание аптеки, в котором я и Витя Долоцкий после непродолжительной перестрелки с немцами провели, может быть, четверть часа в ожидании, пока подтянутся остальные. Огляделся и вижу: тот же дом стоит, такая же вывеска на нем. Вдоль улицы посажены тополя, березки. Но это, подумал я, уже не те деревца, не мои ровесники, это — их внуки и внучки. Посадили и вырастили их, как потом узнал, ученики Саблинской железнодорожной и Ульяновской поселковой школ.

На окраине поселка, где раскинулся большой луг, приметил старый покосившийся от времени сарай. Он — тоже молчаливый свидетель событий полувековой давности. Для оставшихся в живых бойцов нашей роты этот сарай памятен горькими мгновениями нашего отступления и радостными минутами отдыха перед новой атакой.

Вот как все было.

На участке, где мы наступали, после сильного минометного обстрела враг перешел в контратаку. Ранены командир и начальник штаба батальона. У многих из нас кончились патроны, стрелять нечем. В такой обстановке мы на минуту-другую растерялись, а враг того и ожидал. Но тут раздался властный голос командира 1-й роты Михаила Константиновича Ковалева:

— Слушай мою команду! Ни шагу назад! Я — ваш комбат.

Сарай этот и стал тем рубежом, дальше которого мы не отступили.

Немцы остановились, разбежались по укрытиям. Стрельба прекратилась с обеих сторон, наступило затишье. Мы разбрелись по углам сарая, закурили. Кто-то на земляном полу разжег костерок, пытаясь наскоро просушить портянки. Откуда ни возьмись, появился почтальон, он принес газеты, письма. Сразу два письма подал мне, а затем и моему земляку Федотову. Николай вскрыл конверт и… побледнел. «Дорогой брат, — сообщала ему сестра Ольга, — получила на папу похоронную, убили его под Синявино…» Незадолго до этого Коля случайно встретил отца на фронтовой дороге, и вот его уже нет в живых.

Следом за почтальоном пришли солдаты с термосами за плечами. Послышался голос старшины роты Васютовича:

— Приготовить котелки!

Горячий обед — как он был кстати! Прошло трое суток, как мы снялись с обороны, и ни разу за это время не ели горячего.

ОТЦЫ И ДЕТИ. До начала операции по снятию блокады с Ленинграда наша дивизия держала оборону в районе деревни Гонтовая Липка — на самом стыке Ленинградского и Волховского фронтов. После того как под Ораниенбаумом и в районе Пулковских высот наши войска перешли в наступление, резко изменилась обстановка и на нашем, мгинском участке Ленфронта. Чтобы не попасть в окружение, немецким командованием было принято решение вывести свои дивизии из этого района и дать нам бой в ряде заранее подготовленных опорных пунктов. Одним из таких и был поселок Ульяновка. Через него и расположенную здесь станцию Саблино проходит Октябрьская железная дорога, автомагистраль Москва — Ленинград и железнодорожная ветка Мга-Гатчина. Вокруг поселка гитлеровцы вырыли траншеи, оборудовали скрытые огневые точки, расставили минные поля. Немцы упорно держались за Ульяновку еще и потому, что тут были у них большие склады, содержимое которых не успели вывезти.

«Личный состав дивизии при выполнении боевой задачи проявил исключительную решительность, выносливость, инициативу, отвагу», — докладывал в штаб корпуса наш комдив Николай Дмитриевич Соколов. Стрелковые роты в ту пору более чем наполовину были укомплектованы молодыми солдатами, только что прошедшими необходимую подготовку в запасной учебной бригаде. Для нас, восемнадцатилетних, Ульяновка и стала первым экзаменом на мужество.

Выдержать его нам помогали ветераны роты, не раз побывавшие в боях, в том числе и в летних сражениях 43-го года на Синявинских высотах. Мы, новобранцы, с первой встречи полюбили энергичного, всегда собранного командира пулеметного расчета старшину Укаса Бахтагалиева, в довоенном прошлом рабочего Агатинского совхоза Уральской области. Запомнилось его смуглое, слегка широкоскулое лицо, черные глаза и такие же черные, блестящие волосы, упрямо не поддающиеся расческе. Не раз любовался я, глядя, как быстро казах Бахтагалиев разбирает и столь же ловко собирает свой станковый пулемет. В то памятное утро он наставлял нас:

— В атаке самое главное — не отставать…

— И чтобы у каждого всегда было в порядке личное оружие, — не уставал требовать от молодых, необстрелянных еще солдат помощник командира взвода Петр Михайлович Кучин, у которого на гимнастерке справа, чуть ниже ордена Красной Звезды, было шесть нашивок за ранения. Грудь Бахтагалиева украшала медаль «За боевые заслуги». Он погиб в бою у меня на глазах, насмерть сраженный шальной разрывной пулей. В тот же день наша рота потеряла другого своего любимца — старшего сержанта Кучина. Временное удостоверение о награждении его орденом Красной Звезды вместе с извещением о гибели в бою ротный писарь Игорь Росселевич выслал по почте отцу погибшего Михаилу Степановичу Кучину в село Мишкино Кировского района Челябинской области.

В те дни тучи низко висели над землей. То и дело падал мокрый снег, переходивший в дождь. А мы — в валенках, теплых рукавицах. Ворваться в поселок было непросто: через реку броском перебежав, надо вскарабкаться на высокий берег, немцы с пулеметами сидят, в дотах и дзотах. Кроме того, у них тут оказались бронемашины, два танка… Только в первый день гитлеровцы 14 раз переходили в контратаки. Отбивали их исключительно силами пехоты. В критические минуты боев вместе с солдатами в атаку ходили даже командиры полков: 947-го — Александр Иванович Важенин, 952-го — Александр Иванович Клюканов, а командир 942-го полка Иван Иванович Лещев в Ульяновке получил пулевое ранение.

Уже в первые часы боя ефрейтор Иван Антонов, уроженец Окуловского района Новгородской области, огнем из автомата сразил 12 гитлеровцев. Одними из первых ворвались в траншеи противника такие же молодые, восемнадцатилетние, Петр Григорьев и Александр Ефимов, призванные в армию из Оятского района Ленинградской области. После войны они оба вернулись в родные края, первый работал в леспромхозе, второй — начальником участка электрических сетей. В городе Лодейное Поле живет Николай Васильевич Федотов, который после тяжелого ранения в Ульяновке стал инвалидом. Мастером каскада Свирских ГЭС до ухода на пенсию трудился Василий Федорович Шиегин, в обороне проявивший себя метким снайпером, а в наступлении — и смелым разведчиком.

Под стать пехотинцам дрались и воины других специальностей. Артиллерийский мастер Сергей Белоусов под огнем противника исправил покалеченную пушку да еще восстановил трофейную — из них тотчас открыли огонь. Ленинградец Иван Михайлович Артемьев обезвредил 33 вражеские мины. Не щадя сил выхаживала раненых щупленькая девчушка, которую бойцы ласково величали: «Наша Наташа». После войны ее, знатную ткачиху, Героя Социалистического Труда, Наталью Федоровну Лаптеву, узнал весь Ленинград. Мы, ныне здравствующие однополчане, избрали ее председателем совета ветеранов дивизии и с почтением зовем теперь не иначе как «наш начдив». Десяткам раненых — и тоже прямо на поле боя — оказала первую помощь санинструктор Нина Рыбакова. До войны она жила в шести километрах от Саблино, на станции Поповка. Нина, рассказывали, буквально рвалась в бой: ведь совсем рядом в фашистской неволе была ее родня.

Не могу не сказать и о моем друге Виталии Долоцком, с которым в бою работали на ротном 50-миллиметровом миномете: я — командиром расчета и наводчиком, а он — подносчиком мин. Родом он со станции Хвойная, что недалеко от тех мест, где мы воевали. Раненый Виталий отказался эвакуироваться в тыл. А когда ему приказали все же «сползать на перевязку», взвалил себе на спину меня, раненного в руку и ногу, и ползком потащил к медпункту. Родители Долоцкого умерли в начале войны. На попечении 16-летнего Вити осталась сестренка, которой еще и года не было.

— Всю войну братик писал мне письма, такие теплые, ласковые, — рассказывала мне впоследствии Нина Михайловна Долоцкая, лаборантка из Кутаиси. — Директор детдома хранил эти письма в моем личном деле, а когда я подросла, передал их мне. К сожалению, я их не сумела сохранить.

Скромный, мужественный и беспредельно честный, Витя Долоцкий так и не увидел больше любимую сестренку, он погиб в бою на подступах к Пскову через три недели после освобождения Ульяновки.

Ульяновка… Не найти ее на больших картах России. Но она в сердце каждого из нас, освобождавших ее от супостата. Перед отъездом из Ульяновки я снова посетил воинское кладбище.

— Под сенью этих дубрав, — тихо произнесла пришедшая сюда вместе со мною председатель тогдашнего поселкового Совета Нина Григорьевна Владимирова, — спят вечным сном 229 сыновей Родины.

В длинных списках захороненных прочел до боли знакомые имена своих товарищей по родной третьей роте: Бахтагалиев У. Б., Кабин Ф. В., Кисаев С. А., Кучин П. М., Матвеев В. М., Тарашин С. Ф., Филиппов З. Я., Яковлев М. Д. Как-то сама собою пришла мысль: а ведь тут мог лежать любой из нас, оставшихся тогда в живых.

* * *

После того, как в одной из газет поделился воспоминаниями о самом дорогом, выстраданном, объявились вдруг знакомые и незнакомые люди, с которыми в те памятные, трудные дни был вместе. Читая их отклики на мою публикацию, слушая потом, при встречах, их собственные воспоминания, я вновь и вновь испытывал глубокое волнение. Память о пережитом на войне крепко сидит в нас, фронтовиках. Мы можем забыть день рождения внука, пропустить дату получения пенсии, но помним, когда началась боевая операция, в которой участвовали, день своего ранения, помним бугорок окопа, березку, под которой похоронили убитого в бою друга… Поверьте, такое никогда забыть нельзя.

Итак, что же добавили к моему газетному рассказу друзья-однополчане?

ЧИТАЯ СПИСОК НАШЕЙ РОТЫ. В числе первых отозвался на публикацию Василий Иванович Калмыков из села Канашево Красноармейского района Челябинской области:

«Держу перед глазами газету, а у самого руки от волнения трясутся. Можно подумать, что не вы обо всем этом написали, а я.

В Ульяновке я был тяжело ранен. В 19 лет стал инвалидом. Для меня этот бой тоже был первым, и я с гордостью ношу медаль „За оборону Ленинграда“. Как вас, солдатиков 1925 года рождения, после тяжких синявинских боев к нам на пополнение дивизии прислали, хорошо помню. Виктор Григорьевич, как и вам, мне тоже не раз снились атаки, про которые вы правдиво написали. По прочтении статьи одного только понять не мог: как это вам удалось столько имен и фамилий однополчан запомнить?»

«Удалось запомнить…» Не совсем так, Василий Иванович. Конечно, многие фамилии сохранились в памяти, но чтобы каждого по имени, отчеству — такого быть не может. Прежде чем писать, я трижды побывал в Ульяновке. Первый раз один, потом всей семьей, затем снова один. Когда приехал туда впервые, была осень. Искал село Никольское. На окраине его, у самой речки, мы ждали сигнала о начале наступления. Там — это я хорошо запомнил — стоял двухэтажный дом, в котором наш взвод провел ночь перед боем. Сейчас на том месте никаких построек нет. На огороде копали картошку две старушки. Подошел к ним, разговорились.

— На том берегу, — говорю, — раньше была деревня, а вон возле того старого дерева стоял двухэтажный дом.

— Путаешь что-то. Никогда там не было двухэтажек, — возразила одна из собеседниц. Напарница же с нею не согласилась:

— Как не было? Вспомни, батюшка-то, что в церкви служил, в двухэтажном доме и проживал.

Так отыскал я еще одно памятное место. А вернувшись в Москву, решил я, Василий Иванович, побывать в Подольске, в Центральном архиве Министерства обороны. Листая ведомости денежно-вещевого довольствия, к большому своему удивлению вдруг увидел список нашей 3-й роты и даже наткнулся на собственную роспись в получении солдатского жалованья за декабрь 43-го года. Так в моем блокноте появился список родной роты.

ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ. В той газетной публикации был упомянут молодой солдат Иван Антонов. Я знал, что он погиб в первый день наступления на Ульяновку, но как, при каких обстоятельствах это произошло, не знал. И вдруг получаю письмо от москвича Медведева. «Антонов был моим другом, погиб он у меня на глазах, — сообщал адресат. — И последний долг ему отдал я, накрыв его лицо шапкой».

При встрече Борис Алексеевич рассказал обо всем подробно.

— Антонов был младше меня на семь лет, но мы сразу подружились. Он незадолго до нашей встречи окончил школу снайперов, я — курсы топографов. У Ванюши было белое, девичье лицо. Говорил он сильно на «о». Гордился своим истинно русским, новгородским происхождением. «Я — окуловский, — говорил Антонов, — а ты, Олексеич, — московец и тоже исконно русский…» Поздно вечером 22 января наш батальон стоял напротив Ульяновки. К тому часу, как сказал бы Константин Симонов, мы уже были поделены на живых и мертвых. Немцы нас сильно обстреляли, но пока обошлось без потерь. А вскоре разведка доложила, что во вражеских траншеях никого нет. Стрелковые взводы один за другим стали продвигаться вперед. Время шло, а вестей о себе они не присылали. Командир роты заволновался, приказал связному Кошелькову выяснить, в чем дело. Приближался час рассвета, а связной не возвращался. Ротный говорит: надо срочно послать еще кого-то. И в этот момент я почувствовал на себе его встревоженный взгляд. Сказал: «Разрешите, я пойду». «Одного не пошлю», — ответил командир. Антонов, вечный мой спутник, тут как тут: «Я пойду с Медведевым, товарищ старший лейтенант». Поставил Иван в углу землянки свою снайперскую винтовку, закинул на плечо автомат, и мы пошли. До рассвета успели пробраться на другой берег реки. Миновав несколько домов, встретили раненых, от которых узнали, что некоторое время назад наши ворвались в поселок, немцы попытались их окружить. Завязался бой… Мы решили: надо срочно возвращаться и доложить командиру роты обстановку. Уже рассвело. Немцы заметили нас. Как только мы попали в зону их видимости, так сразу же почувствовали вокруг себя брызги мокрых льдинок от пуль. Залегли, сделав вид, будто убиты. Договорились, что следующий бросок сделаем по отдельности друг от друга. Едва проскочили еще десяток метров, как вражеский автоматчик снова прижал нас к земле. Вот в этот момент и совершил Ванюша свой роковой поступок. Приметив, откуда стреляет автоматчик, он в азарте кричит мне: «Гляди, Олексеич, как я его сейчас с одного выстрела сниму. Вот только прицелюсь…» И встал во весь рост. «Не смей вставать, — заорал я что было сил, — ты же у него как на ладони». Ваня то ли не расслышал моих слов, то ли не пожелал с ними считаться, развернулся лицом к противнику и стал целиться. Но немец опередил… Пуля попала прямо в грудь, только успел крикнуть: «Ой, умираю».

Много раз после войны Борис Алексеевич пытался разыскать родных друга, чтобы рассказать о последних минутах его жизни. А несколько лет назад он побывал в Ульяновке. Нашел братскую могилу своих однополчан. Разыскал и то место под березкой, где, завернув в плащ-палатку, своими руками положил друга в наспех выкопанную могилу.

…Передо мною выписка из наградного листа, подписанного командиром 947-го стрелкового полка полковником Важениным 24 января 1944 года. В ней говорится: «От имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю: медалью „За отвагу“ ефрейтора Антонова Ивана Петровича. За то, что он 23.01.44 в бою за поселок Ульяновка огнем своего оружия отражал контратаку противника, зашедшего с фланга. Уничтожил 12 фашистов и продолжал преследовать врага. 1925 г. р., русский, рабочий, член ВЛКСМ, призван Окуловским РВК…»

ИЗ ПЛЕЯДЫ МАТРОСОВЫХ. «…Сыночек, меня не так давно ранило, оторвало кончик носа. Но ничего, врачи приклеили. Сообщаю также, что мне выдали медаль „За оборону Ленинграда“». Это строка из последнего письма, посланного с фронта рядовым Леонтием Тупицыным сыну Михаилу.

По свидетельству Михаила Леонтьевича, его отец не любил писать писем. Всего несколько раз получала семья от него весточки с фронта. Тихий, вроде бы незаметный человек, но отзывчив был на беду других. На неурядицы жизни не жаловался. Не увиливал от трудных поручений. Погиб Леонтий Яковлевич 23 января в Ульяновке.

…Огонь вражеского дзота прижал наступавшее подразделение к земле. Появилась угроза срыва атаки. Уничтожить особо опасную огневую точку врага выпало рядовому Тупицыну. Ему удалось незаметно подползти к дзоту, метнуть гранату. На какое-то время вражеский пулемет умолк. Наши бойцы поднялись и снова устремились вперед. Но неожиданно из амбразуры противника опять брызнула свинцовая струя. Находившийся уже возле самого дзота Тупицын поднялся и с гранатой в руке кинулся к бойнице. Тут раздался взрыв и упал наш герой, сраженный последней очередью пулемета.

Так или приблизительно так (ибо никого в ту минуту рядом с Леонтием Яковлевичем не было) погиб наш славный однополчанин. Об этом эпизоде в журнале боевых действий дивизии 24 января 1944 года сделана следующая запись: «Боец 947 сп Тупицын при форсировании р. Тосна своим телом закрыл амбразуру вражеского дзота и героической смертью обеспечил продвижение своего подразделения вперед».

Мы, однополчане Леонтия Яковлевича, долго не имели никаких сведений о его родственниках. Наконец поиск увенчался успехом. Теперь знаем, что родом он из деревни Тупичане Оричевского района Кировской области и что свой бессмертный подвиг он совершил на сорок девятом году жизни. Юные следопыты Ульяновской школы под руководством директора школьного народного музея 268-й Краснознаменной Мгинской стрелковой дивизии Анатолия Митрофановича Винницкого разыскали в городе Кирове вдову героя Степаниду Прокопьевну и ее сына Михаила Леонтьевича, электромонтера завода имени Лепсе.

Я ездил в Киров и виделся с ними. Степанида Прокопьевна от старости и нелегкой жизни стала совершенно глухая. После войны она мыкалась никому не нужная. Не то чтобы квартиры — комнатки своей, угла, где можно было бы кровать поставить, не имела, чужих детей нянчила, зарабатывая тем самым себе на пропитание. Со временем, когда про подвиг ее мужа в газете написали, старушку записали в очередь на комнату, которую она и получила через тридцать с лишним лет после смерти своего незабвенного Леонтия.

Из беседы с нею и с сыном я узнал, что Леонтий Яковлевич в семье был младшим из девяти братьев. В молодости семь лет служил в армии. До самой войны бессменно избирался депутатом сельсовета. В колхозе был и косцом, и пахарем, и председателем.

— Перед отправкой на войну, — рассказывал Михаил Леонтьевич, — приехал отец навестить меня в город Киров, я тогда там в школе ФЗО учился. Посидели мы, помолчали, чайку попили. На прощанье обнялись. Первое письмо от него пришло из Тихвина, потом еще записочка была: «Поставили меня помощником пулеметчика…»

Как известно, за четыре года войны героический подвиг рядового Александра Матросова повторили более 300 советских воинов. Многие из них посмертно удостоены звания Героя Советского Союза, других боевых наград. И только несколько смельчаков из плеяды матросовых до сих пор никак не отмечены. Среди них и Леонтий Яковлевич Тупицын — крестьянин из глухой вятской деревушки, храбрый солдат первой мировой войны и Великой Отечественной.

На ходатайство однополчан о награждении Тупицына посмертно из Министерства обороны прислали такой ответ: «Действующим в настоящее время наградным законодательством Российской Федерации награждение за боевые отличия, совершенные в период Великой Отечественной войны, не предусмотрено». Не верится мне, что такой закон есть. И вот ошибка исправлена. За мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Президент России Указом № 895 от 6 мая 1994 года присвоил посмертно рядовому Леонтию Яковлевичу Тупицыну звание Героя Российской Федерации.

В год 50-летия победы ему исполнилось бы ровно 100…

«…И ОРДЕНА ТОЖЕ НЕ БЫЛО». Когда враг оказался у стен Ленинграда, Арнольд Лазаревич Певзнер добровольно пошел в народное ополчение. Затем до самой Победы служил в нашей дивизии.

— С одной строкой вашей публикации особенно связаны мои воспоминания, — говорил он при встрече. — Вы пишете: «У многих кончились патроны, стрелять нечем». Кончились не только патроны, а и снаряды, и мины, кончились продукты. Трудно было с эвакуацией раненых. Дело в том, что пехота наступала по бездорожью…

Командир полка приказал помначштаба Певзнеру сопровождать автомашины с боеприпасами, всего их было пять или шесть. Кратчайший путь в Ульяновку — по насыпи железной дороги Мга-Гатчина. Кругом болота. Добрались до участка, где сохранилось полотно. Но — что такое?.. Через каждые 10–20 метров рельсы изломаны, шпалы выворочены. Как выяснилось, гитлеровцы специально применили здесь паровоз с прицепом, ломающим шпалы. Пришлось рубить лес, чтобы залатать дорогу. Кто-то пошутил тогда: «Старшему лейтенанту за этот переход орден обеспечен».

В полдень боеприпасы доставили на передовую. Помначштаба доложил об этом командиру полка.

— Я вас должен под трибунал отдать за промедление, — резко отчитал его полковник Важенин. Не трудно было понять состояние этого человека, в обычной обстановке спокойного и тактичного: ведь к тому часу его солдаты из-за нехватки патронов на интенсивный огонь противника отвечали одиночными выстрелами.

— Конечно, до трибунала дело не дошло, — заключил рассказ собеседник, — но и ордена тоже не было.

НАС БЫЛО ЧЕТВЕРО. Получил как-то письмо от земляка Коли Федотова, о котором упоминал уже. «Дорогой друг, — пишет он, — поздравляю тебя с праздником Победы! Что же ты не шлешь писем? Нехорошо забывать фронтовых друзей. Вспомни, как мы вели тебя, слепого, на передовую. Если б не наша тогда поддержка и помощь, то, может, ты убит был бы…»

Нет, слепым в полном смысле этого слова я не был. В Ленинграде, где стоял наш запасной полк, я неожиданно заболел куриной слепотой. Странная эта болезнь: в городе чуть ли не белые ночи, а я после захода солнца ничего не вижу. Полковой врач, к которому обратился, сказал:

— Нужен рыбий жир, а его, брат, во всем городе нет. Так что потерпи маленько. Привезут — вылечим.

Вскоре к нам в Охтенские казармы прибыл «покупатель» из 268-й дивизии (так называли офицеров, приезжавших с передовой за пополнением). Вместе с ребятами из нашей роты отправился в действующую часть и я. Пешим ходом добирались до 947-го полка, скрытно. В такое время суток я, естественно, ничего не видел. Вели меня под руку по очереди Вася Конюков, Коля Федотов и Витя Долоцкий. На ночлег расположились в большой землянке. По случаю прибытия пополнения потребовалось срочно послать дополнительный наряд на кухню. На долю Конюкова там выпало нарезать рыбу. Вася незаметно от повара припрятал кусок трески и, улучив момент, примчался ко мне в землянку.

— Да очнись же ты, — шепнул он мне на ухо и сунул под шинель, которой я был укрыт, добротный кусок рыбы. — Ешь сейчас же! Говорят, от куриной слепоты сырая треска хорошо помогает.

Наутро выяснилось, что у ротного санинструктора есть полная фляжка рыбьего жира. Я пил его целую неделю по столовой ложке три раза в день — и слепоту как рукой сняло.

В Ульяновке мы все четверо оказались вместе. Первым из нас тяжелое ранение получил Федотов. На следующий день — Долоцкий и я. Мы с Виталием в паре работали на 50-миллиметровом ротном миномете. Часа полтора пролежали на снегу, пока не стемнело. Мои раны (в руку и ногу) отекли, передвигаться не могу. Легко раненный в голову Виталий говорит:

— Залезай ко мне на спину.

Но с таким грузом на спине далеко не уползешь. Едва уговорил я его «сползать на перевязку», а сам стал ждать санитара.

Погиб в одном из последующих боев и Вася Конюков, он был из села Колчаново Волховского района Ленинградской области. А Федотов Николай Васильевич живет у себя на родине, в Лодейном Поле. Каждое лето мы встречаемся. Спасибо тебе, Коля, за письмо, за добрую память. Только зря ты подумал, будто забываю я фронтовых друзей.