Корень государственности

«Государство — это я!» — отчеканил формулу государственности король Франции Людовик XIV. Сколько нелестных отзывов получил этот монарх от своих потомков, дегенерировавших в процессе смены одной кровавой республики на другую. Досталось ему и от русских, и не только от либералов. Нет, даже наши монархисты-народники усматривали в этой формуле квинтэссенцию никуда не годного абсолютизма. А ведь король был абсолютно прав, и это ясно для любого здравомыслящего европейца — католика, протестанта и тем более православного, если этот европеец не утратил те последние тонкие нити, что могут связывать его с подлинно традиционной точкой зрения на институт власти как таковой! Нет государя — нет и государства. Каролинг, объезжающий своих сеньоров, Рюрикович, идущий со своей дружиной в полюдье, Византийский император, стоящий лагерем вдали от блистательной столицы, — это и есть полноценное государство независимо от количества людей, сопровождающего своего монарха. Государство — это не территория, а личные отношения между Государем, его дружиной и подданными, отношения, которые прежде всего индивидуализированы и только потом — обобществлены. В силу этого даже стольные грады средневековых европейских государств часто менялись. Столицей автоматически становился тот город, в котором определенное время пребывал государь и двор.

Возьмем пример из русской истории. Гостомысл призывает на новгородский стол своего внука Рюрика, призывает из своего стольного града Новгорода, тогда еще Словенска. Гостомысл умирает, и Рюрик садится в Ладоге, укрепляя ее и борясь с новгородским боярством. Ладога становится столицей юной Русской государственности. Далее Рюрик селится в Новгороде, который заново отстраивает или расширяет, за что древний Словенск и получает во всех отношениях новое имя — Новгород. Его наследник и родич Олег объявляет уже Киев матерью городов русских, т. е. метрополией. Князья Мономахова дома переносят столицу во Владимир, хотя власть духовная в лице митрополита продолжает иметь свой стол в Киеве. Далее наступает черед Москвы, где власть светская и духовная вновь соединяются перед началом небывалого государственного подъема. Именно и только государь определяет место, где находится столица, а значит — и сосредоточение государственной власти!

Замечательной иллюстрацией к этой мысли служит то понимание Государя, которое сложилось под влиянием Православной веры в Византии.

Коренное убеждение Христианского Востока состояло в том, что духовная свобода, а равно и ответственность личной веры ни в коем случае не должны были быть подавляемы или опосредованы коллективным или сугубо юридическим началом. Духовная ответственность индивидуума становилась поистине всецелой. Отсюда и индивид, облаченный высшей императорской властью, в идеале переживал свое служение так, будто он действительно один стоит на ветру истории и от его решений зависит судьба Христианской ойкумены и Империи. В лице императора именно как Василевса фокусировалась вся полнота власти в силу его уникальной и абсолютной ответственности перед Всевышним за судьбы христиан мира. Только в глубинах Православия монархический идеал получал свою божественную санкцию. Однако нельзя сказать, что такая роль монарха, как человека, лично воплощающего собой делегированную свыше теократию, являлась вполне уникальной только для того периода, когда Римская империя приняла Христову веру.

Императоры позднего Рима именовались Rex Pontific, «царственный священник», и являлись главою государственного культа, а впоследствии — и объектом религиозного почитания. Каждый подданный империи был подчинен власти в двойном отношении: как гражданско-административном, так и священной иерархии. Важно подчеркнуть, что эту двоякую власть воплощал индивидуально императорский принцип правления поздней империей. Православная Церковь предоставляла Императору право быть помазанником на Царство, находясь в алтаре, наблюдать за богослужением и быть «внешним епископом» Церкви.

Отметим, что функции военного вождя и верховного жреца сочетали в себе и предводители германских и славянских дружин. По убеждению древних, истинная власть не может дробиться, как не может дробиться истинный источник власти — Бог. Власть — едина по своей сверхприродной сущности.

Здесь мы сделаем небольшое отступление и поразмышляем над природой власти, вернее сказать — над манифестацией этой природы из мира Горнего в мир дольний. В свое время, в конце пятидесятых годов прошлого столетия, американский юрист и мыслитель Юлиус Паркер Йоки в своей интереснейшей книге «Империум», за которую он, собственно, и страдал до самой смерти от американского «правосудия», высказал парадоксальную и по виду — совершенно пантеистическую мысль о природе власти. Йоки считал, что в мире существует некая константа метафизической субстанции власти, всегда неизменная и всегда данная нам свыше. Он наделяет ее некоторыми личностными чертами, считая возможным рассматривать власть эманацией или даже полагая власть ипостасью некоего разумного и творящего космоса. Этот всегда равный одной сумме монолит власти и делят на земле люди и политические группы. Сумма власти остается неизменной, но ее количество, которое присваивается силой и волей политических игроков, может исторически меняться и географически перераспределяться. Сколь ни был бы для православного человека такой подход к природе власти сомнительным, отдадим должное интуиции автора. Власть действительно дана нам Свыше, и исторический опыт показывает нам, что мы вправе полагать в качестве некоторой рабочей гипотезы, что сумма власти на земле действительно не увеличивается, но только перераспределяется, отбирается у слабого в пользу сильного. Власть будто бы действительно субстанциональна. Условимся, что это только схема, макет реальности, возможно — далекий от сокровенной природы власти, но подобная схема позволяет нам понять и некоторые структурные изменения властных полномочий в границах одной социально-политической группы. Из учебников истории мы знаем, что большевики буквально взяли власть в России. У кого взяли, мы тоже представляем. Почему взяли, не секрет для всех, интересующихся отечественной историей. Вопрос же в другом.

Главная загадка, несмотря на всю глубину скрываемой ею проблемы, лежит на поверхности. Почему большевики, вроде бы чуждая исторической России сила, берут власть, а не созидают ее заново, исходя из своих философских представлений и политических задач? Почему они готовы разрушить все до основания, а затем… но структурные эманации власти, институты государственности сначала захватываются, затем используются и только затем преобразуются в советскую систему власти, которая шаблонно отражает структуру предшествующих ей имперских властных структур. Можно, конечно, спорить о частностях, но факт остается фактом — ничего принципиально нового в структурном плане государственного строительства большевики не принесли. И пресловутые Советы — лишь бледная тень бывших земских учреждений.

Вопрос о том, кто у кого взял власть и что стоит за этими словами, лежит не в плоскости филологических размышлений. Он действительно философский. Власть ведь действительно взяли, власть всю, целиком, и целенаправленно наполнили ее новым содержанием. Я, конечно, рискую быть обвиненным в пантеистическом видении природы власти в обществе, но ведь именно такое понимание власти как изначально данной, условно субстанциональной, неизменяемой суммы дает нам возможность правильно оценить, что же произошло в 1917 году с Россией. Если, как полагала Белая эмиграция, власть взяла в России международная интернациональная банда, то мы должны были бы быть свидетелями ее перераспределения по географическому признаку, распыления той ее части, которая была накоплена исторической Россией, по просторам иных континентов, заново концентрируясь в иных центрах политического притяжения. Но этого не случилось. Более того, был момент, когда часть общемировой власти (назовем ее, пользуясь понятийным аппаратом Йоки, мировой властью), и большая ее часть, сосредоточилась в СССР. Значит, не зря считал Иван Солоневич СССР не черным провалом в Русской истории, не Анти-Россией, но именно Россией. Тяжело, почти смертельно больной, сознательно лишенной своей национальной государственной элиты, но все-таки Россией, даже при тоталитарном антирусском режиме правления сохраняющей свою таинственную сущность страны с огромным властным капиталом. Тем, что большевики использовали по своему усмотрению для целей, далеких от насущных потребностей русского народа, его политических и культурных задач.

Ведь только такое видение проблемы в целом и позволяло надеяться русским людям на воскрешение России, вернее, на ее выздоровление. Больной исполин обладает властью и может ей воспользоваться при своем выходе из недуга. Мертвое тело властью не обладает и обладать уже не будет. Власть мертвеца давно перераспределена — это универсальный закон для любой численности человеческого коллектива. Пользуясь схемой Йоки и отдавая себе отчет в том, что за видимыми пантеистическими формулировками стоит правильное видение проблемы власти с точки зрения человека Традиции, мы можем понять важную истину касательно последнего периода нашей истории. Периода трагической утраты национальных форм государственности и культуры, но сохранения самой властной матрицы, которая даже коммунистами воспринималась как матрица России, а не СССР, игравшего роль внешнего колпака (если не саркофага) над больным телом государствообразующего народа. Сохранение этой властной матрицы и сделало возможным начать выход из периода болезни и культурного упадка, выход через поиск новых форм традиционной, национальной и имперской государственности.

Не лишним будет сделать и такое замечание. Катакомбная Россия жила и сохраняла свой потаенный лик для грядущего проявления не в последнюю очередь и потому, что в СССР не дробили единую, доставшуюся в наследство от Империи властную матрицу государственности. «Власть», похищенная из живого тела национальной государственности и заключенная в новую форму полой сферы, под аббревиатурой СССР, разверзнувшейся темным небом над вечной Россией, как бы сохранялась, а иногда и преумножалась, для того чтобы в будущем у политически здорового и зрелого народа была возможность вновь вернуть ее в свое природное тело, отвоевав «животворящую энергию» власти, разбив стеклянную сферу, придавившую историческую Россию под своей тяжестью, но не убившую ее.

И вроде бы благодатная влага освобожденной «власти», пролившись над высохшей от большевистского безвременья Россией, должна дать всходы новой национальной жизни под новым небом. Но этого пока не происходит.

Современная болезнь России заключается в том, что, начав возрождение форм национального бытия в условиях новой государственной структуры, мы сталкиваемся с феноменом разделения властных полномочий демократического государства. А феномен этот разрушает исторически сложившуюся властную матрицу страны, сложившуюся издавна и пережившую не только крушение исторической государственности, но и долгий тоталитарный период национальной деградации, не давшую дойти этой деградации до критической отметки тепловой смерти национально-культурного организма государствообразующего народа.

Поставив такой неутешительный диагноз, вернемся, однако, на привычное православному и, шире, — русскому человеку поле рассуждений, свободное от искусственных схем и построений, без которых, однако, не всегда можно обойтись. Да и не всегда нужно непременно обходиться, особенно когда мысль отвлеченная нуждается в условно иллюстративном материале.

Государство пронизано сакральностью исторического бытия, священные институты пронизаны государственностью. Иными словами, истинное государство и истинная Церковь — это единый живой организм с разнящимися функциями, по природе своей неразделимыми. Правды ради отметим, что такое традиционное единение государства и религиозных институтов вообще было характерно для всех древних традиционных сообществ.

Истинная власть всегда обладает абсолютной силой и абсолютным авторитетом как делегированная теократия. В таком случае необходима ее преемственность, ответственность высшего порядка, о которой мы говорили выше, ее легитимность и священная санкционированность, которая достигается исключительно наследственной передачей всей полноты власти, что невозможно вне истинной монархической государственности вообще. Церковь всегда отдавала себе ясный отчет в этом и закрепила это понимание на Константинопольских Церковных Соборах. Монархическая власть стала неотъемлемой частью Церковного предания, которое верующие люди воспринимают всецело как Двуединый источник веры, наряду со Священным Писанием. Об этом сейчас не любят вспоминать церковные чиновники, готовые формулировать любые социальные доктрины под любую власть, иными словами — до сих пор молятся «за благословенное временное правительство…». Строчная буква в названии правительства, за которое возносятся молитвы современных пастырей, неслучайна, хотя начало такой духовной гуттаперчевости было положено именно тогда, когда это правительство писалось с заглавной буквы.

Ныне понятие государства подверглось окончательному запутыванию. В силу этого обратимся к филологии и кратко проанализируем, а что же из себя представляет слово «государство», каков его изначальный семантический, смысловой корень.

Прежде всего, слово «государь» происходит от более древней славянской формы — господарь, которая и ныне фиксируется в славянских языках. Не будем бояться обвинений в привлечении сомнительного для научных выкладок подхода с позиций «народной этимологии» и скажем уверенно, что «господарь» есть в семантическом смысле тот, кто получил дар от Господа, и даром этим является всеобъемлющая власть. Безусловно, для христианских государей этот дар был еще и «ответственным заданием». Не лишним будет вспомнить и вежливую форму обращения к вышестоящему на социальной лестнице человеку в императорской России «господин». Не будем сейчас говорить о том, что из вежливости так называли и просто незнакомых людей, хотя и не только из вежливости. «Господин» — это в определенном смысле еще и некто Господень, Свыше поставленный над нами. И эта общественная иерархическая лестница господ имела в традиционном обществе самого последнего господина на вершине — государя. Далее был уже только Господь. В практическом смысле русское «государь» совпадает с греческим словом «монарх», т. е. самодержец. Если исходить из той простой мысли, что слова всегда и везде должны отражать реальность, навечно закрепленный за ними смысл, то государство есть прежде всего и только — самодержавная монархия. Или это не государство в самом точном и исчерпывающем смысле слова!

Современные монархии мира есть не что иное, как обычные республики. Власть в них принадлежит не государю, а узурпировавшим его монаршие полномочия ветвям власти — «исполнительной», «законодательной» и «судебной», чьим самым верным зримым воплощением был, есть и будет трехголовый Змей Горыныч русских былин — личность, далеко не случайно наделенная мудрыми предками всевозможными отрицательными чертами характера.

Важно учитывать и такой аспект проблемы. В силу беспрецедентно заниженного, а по сути — отмененного избирательного ценза (нынешние возрастные ограничения можно не считать) все современные республики, или, выражаясь на языке мудрых эллинов, демократии, имеют сильнейший охлократический оттенок (в современном российском варианте — охло-олигархический). Поэтому применение четкого термина «государство» к современным государственным образованиям с чисто юридической точки зрения также неправомерно.

Аристотель допускал три варианта управления полисом — монархия, аристократия и демократия. Отметим, однако, что полис древних греков нельзя приравнивать к полноценному государству. Это скорее всего высшее из возможных состояние общины, в данном случае — территориальной. Тот же Аристотель видел, что полисная монархия вырождается в тиранию, полисная аристократия быстро превращается в олигархию, ну а полисная демократия становится пошлой охлократией. Современные антитрадиционные государственные образования показали, что в них охлократия, олигархия и тирания идут рука об руку, будучи перемешаны в самых причудливых комбинациях. Пример послереволюционной России дает тому множество ярчайших, просто эталонных примеров.

Но форма правления — это еще далеко не все, чем исчерпывается само понятие государственности. Ныне произошла подмена важной сути государства как такового. Исторически и метафизически государство — есть политическая составляющая земной жизни человека. Не экономические, но исключительно политические предпосылки лежат в основании любого истинного государства. Homo politicus есть нормальное состояние человека и гражданина, реализовывающего себя в рамках государства. Homo economicus — чудовищный проект по отчуждению человека от самого института государственности. Человеку экономическому государство не нужно, ведь оно для него источник расходной части, но никак не доходной. Не случайно сейчас вся политика, в сущности, подменена экономикой. Точнее, исконное понятие политики сведено к экономике. Материалистически понимаемое благосостояние граждан ныне оказывается для властей предпочтительнее (по крайней мере, на словах), чем духовное, нравственное и политическое воспитание вверенных им людей.

И тут мы вправе задаться вопросом: а что, собственно, понимают под властью те, кому она вроде бы сейчас принадлежит, каковы их философские взгляды на государство?