Сараево и война с Сербией

При этих обстоятельствах сараевские события были находкой или, скорее, подарком Марса. Они «…создали для нас морально удачную позицию», внушал Берхтольду посланник в Белграде Гизль в телеграмме от 21 июля 1914 года. Это был блестящий момент для начала войны, как сказал он Конраду в личной беседе 8 июля. Народы Австро-Венгрии остались безучастными к убийству нелюбимого наследника престола и его морганатической супруги. Никто в Вене, особенно среди влиятельных лиц, не пролил и слезы по ним.

Это можно было бысравнить с опереттой, превратившейся в мелодраму, если бы стоявшие у власти не были склонны к трагедии. Визнер, всокопоставленный следователь из Баальплаца телеграфировал с места происшествия, что «нет доказательств соучастия сербского правительства в… покушении или его подготовке…»[110]. В Вене никто не мог прямо обвинить соседа. Гойос впоследствии признал, что он «никогда не верил, что убийство… было подготовлено белградскими властями или даже что они хотели его».

Но было удобно проводить различие между юридической и политической ответственностью. Печать шумно требовала мести и расправы. Сербов обвиняли в том, что, помимо официального кабинета, у них существовало военное закулисное правительство. Утверждали, что якобы оба центра власти покровительствовали организации «Народна Обрана», которая была замешана в убийстве, и говорили, что к этому преступлению причастны сербские офицеры, находящиеся на действительной службе, которые проводили губительную пропаганду в Боснии.

Для Берхтольда это преступление было кульминационным моментом в процессе распада, происходившем в подчиненных провинциях. Конрад заявлял, что пистолетный выстрел был направлен не против отдельного лица, а в сердце Дунайской империи. Как он настаивал позднее, это было равносильно «объявлению Сербией войны Австро-Венгрии. Единственным возможным ответом была война».

На самом деле сформулировали это словами: карательная экспедиция. Она якобы должна была заставить замолчать «нарушителей порядка» за границей и отрезвить горячие головы внутри страны. На весь мир делались заверения, что не имеются в виду никакие завоевания. И в самом деле, ни у австрийских, ни у мадьярских правителей, по словам Чернина, «не было аппетита на пополнение монархии сербами». Но, по словам того же Чернина, нельзя было рассматривать этот вопрос «исключительно с точки зрения потребления… никто не разрешает удалять у себя аппендикс из гастрономических соображений»[111].

По мысли Тиссы,

«Сербию нужно будет уменьшить, уступив Болгарии, Греции и Албании те территории, которые она завоевала, а самое большее, что мы должны потребовать себе, – это некоторые стратегически важные исправления границы. Разумеется, нам следует потребовать возмещения военных расходов, что дало бы нам возможность надолго и крепко держать Сербию в своих руках»[112].

Премьер-министр Австрии Штюргк добавил, что, если даже территория не будет взята, «Сербию можно будет поставить в зависимое положение, свергнув династию, заключив военную конвенцию и другими надлежащими мерами». Берхтольд предвидел, «что в конце войны… будет невозможно для нас не присоединить что-либо». Конрад требовал «Белград и Шабац с прилегающими районами».

В первые дни войны председатель «Боденкредит-анштальта» в качестве представителя финансовых кругов посетил начальника штаба и «выразил свой взгляд в отношении того, что… следовало бы сделать с Сербией в экономическом отношении». Менее чем через две недели новый наследник престола и Конрад в вагоне-ресторане специального поезда, находившегося в распоряжении Верховного командования, обсуждали вопрос о Сербии. По словам Конрада:

«Я охарактеризовал ее как красивую и плодородную страну, которая под покровительством Австро-Венгрии может стать высокоразвитой и, следовательно, желанным приобретением».