Что знала Германия об ультиматуме

Точно так же Берхтольд после 14 июля не обращал особого внимания на просьбы Германии информировать ее относительно окончательных намерений Австрии и относительно формулировки требований, которые она предполагает предъявить Сербии. Это обстоятельство вместе с утверждениями Ягова, последовавшими несколько дней спустя, что он «не знал заранее содержания австро-венгерской ноты», а также новые факты, которые вскрылись впоследствии благодаря опубликованию германских документов, породили большие споры по вопросу, в какой мере Германия была заранее осведомлена об австрийском ультиматуме.

Как уже было указано выше, в течение первых недель после потсдамских разговоров Берхтольд почти исчерпывающе информировал германского посла в Вене относительно своих планов и относительно того, какие приблизительно требования он собирается включить в ультиматум. Эти сообщения были переданы баварскому уполномоченному в Берлине, который резюмировал их в обстоятельной депеше от 18 июля:

«Как мне сообщил Циммерман, нота, поскольку уже определилось ее содержание, будет заключать в себе следующие требования.

1. Опубликование сербским королем прокламации, в которой должно быть заявлено, что сербское правительство совершенно отмежевывается от великосербского движения и осуждает его.

2. Возбуждение судебного следствия против лиц, виновных в соучастии в сараевском убийстве, с привлечением представителей Австрии к этому следствию.

3. Принятие мер против всех лиц, участвовавших в великосербском движении.

Для принятия этих требований будет предоставлен 48-часовой срок. Очевидно, что Сербия не может принять эти требования как несовместимые с достоинством независимого государства. Поэтому в результате должна возникнуть война.

Здесь [в Берлине] безусловно желают, чтобы Австрия воспользовалась этим благоприятным моментом, даже не останавливаясь перед возможными в будущем осложнениями. Но Ягов, точно так же как и Циммерман, сомневается, чтобы в Вене действительно воспользовались этим случаем. Циммерман высказал мнение, что Австро-Венгрия вследствие своей нерешительности и слабости стала теперь больным человеком Европы, каким была раньше Турция. Русские, итальянцы, румыны, сербы и черногорцы ожидают теперь ее раздела. Успешные действия против Сербии позволили бы австрийцам и венгерцам снова почувствовать себя мощной нацией, и это привело бы к возрождению народного хозяйства и на долгие годы положило бы конец всяким вожделениям других стран.

Какую позицию займут остальные державы в случае вооруженного конфликта между Австрией и Сербией, будет зависеть, как здесь полагают, главным образом от того, удовлетворится ли Австрия тем, чтобы наказать Сербию, или потребует для себя территориальных компенсаций. В первом случае можно будет локализовать войну, во втором случае, по всей вероятности, не обойдется без серьезных последствий.

Германское правительство немедленно по предъявлении австрийской ноты в Белграде предпримет дипломатические шаги перед державами в целях локализации войны. Оно будет утверждать, что для него выступление Австрии явилось такой же неожиданностью, как и для других держав, и в доказательство будет ссылаться на то, что император пребывает в северных водах, а начальник Генерального штаба, так же как и прусский военный министр, находится в отпуску… Германия будет подчеркивать, что все монархические правительства заинтересованы в том, чтобы белградское гнездо анархистов было очищено. Германия попытается убедить все державы стать на ту точку зрения, что сведение счетов между Австрией и Сербией касается исключительно этих двух государств. От мобилизации германской армии предполагается воздержаться; хотят также через посредство военных властей постараться удержать Австрию от мобилизации всей ее армии, а в особенности войск, расположенных в Галиции. Иначе в ответ автоматически последует мобилизация в России, что, в свою очередь, заставило бы нас, а затем Францию принять такие же меры и вызвало бы европейскую войну».

Первая часть этого замечательного донесения показывает, что Германия получила только краткие и отрывочные сведения относительно ультиматума; ей было сообщено о требовании опубликования сербским правительством официального обращения к населению, направленного против великосербской агитации, о 48-часовом сроке для ответа и еще о двух требованиях, которые, в общем, соответствуют четырем из десяти пунктов, содержавшихся в ультиматуме. Это были пункты 2, 4, 5 и 6, касавшиеся допущения Австрии к производству расследования относительно соучастников и принятия мер против лиц, замешанных в пропаганде. Кроме десяти пунктов, ультиматум в окончательной своей форме содержал еще большое введение, в котором говорилось о нарушении Сербией данных ею в 1909 году обещаний держать себя дружественно по отношению к Австрии.

Хотя Германия в течение первых недель или десяти дней после потсдамских разговоров имела об ультиматуме сведения, которые мы только что указали, но все же в Берлине считали эту информацию недостаточно определенной. Поэтому после 14 июля Германия снова неоднократно обращалась к Австрии с запросами относительно ультиматума, чтобы в точности узнать его условия и подготовить общественное мнение в пользу «локализации». 17 июля Ягов хотя и соглашался, что планы Берхтольда могут подвергнуться изменению в зависимости от хода событий, но указал, что «он имеет в виду общий характер требований, включая сюда и вопросы территории».

Поэтому Ягов поручил германскому послу в Вене получить информацию по этому вопросу, а также узнать, «куда нас это может завести». Наконец 20 июля он снова писал:

«Для подготовки общественного мнения нам чрезвычайно важно заблаговременно получить точные сведения не только о содержании ноты, но также о дне и часе ее опубликования. Ответьте по телеграфу».

Но теперь Берхтольд уже не обращал внимания на эти требования, и Германии не удалось ничего узнать, за исключением даты предъявления ультиматума и того, что Берхтольд упорно отвергает совет Германии относительно Италии.

Германское Министерство иностранных дел обратилось за информацией также к австрийскому послу в Берлине. Согласно инструкции, Сегени должен был показать ультиматум только 24 июля, то есть на другой день после того, как он будет предъявлен в Белграде. Но Сегени сам нашел нужным протелеграфировать Берхтольду, что он считает безусловно необходимым немедленно информировать германское правительство самым секретным образом, то есть еще до того, как будут поставлены в известность другие державы.

В письме, отправленном в тот же день, он писал:

«Ягов дал мне ясно понять, что Германия, разумеется, будет нас поддерживать безоговорочно и со всей своей мощью, но именно поэтому для нее чрезвычайно важно быть своевременно поставленной в известность относительно того, куда ведет наш путь».

Поэтому на следующий день, 22 июля, Берхтольд наконец дал согласие, и тогда Сегени показал Ягову текст ультиматума. Прочитав его в среду вечером 22 июля, Ягов сказал Сегени, что, по его мнению, ультиматум чрезвычайно резок и слишком далеко заходит в своих требованиях. Он упрекал австрийского посла за то, что он сделал свое сообщение лишь в последний момент. Сегени отвечал, что ничего уже предпринять нельзя, так как ультиматум отправлен в Белград, он будет там вручен на следующее утро и одновременно официально опубликован венским телеграфным агентством[85].

В то время как Ягов читал ультиматум, ему принесли другой экземпляр, только что присланный Чиршки. По курьезному стечению обстоятельств, Форгач, не зная о распоряжении Берхтольда, отданном Маккио, не показывать Чиршки текста ультиматума, «так как в него нужно еще внести некоторые поправки», передал его накануне германскому послу для пересылки в Берлин. Форгач «особо подчеркнул, что это предназначается исключительно для осведомления вашего превосходительства, так как еще не имеется одобрения императора, хотя и нет сомнения, что оно последует».

Чиршки послал ультиматум по почте, а не по телеграфу – должно быть, потому, что при последующем опубликовании мог вскрыться германский шифр. Таким образом, ультиматум был получен в Берлине только вечером 22 июля, когда Ягов уже мрачно сидел над экземпляром, только что переданным ему Сегени.

Бетману, находившемуся в то время в Гогенфинове, текст ноты, очевидно, оставался неизвестным до поздней ночи 22 июля или до утра 23 июля. Когда он его увидел, он тоже, как и Ягов, был того мнения, что нота слишком резка. Император Вильгельм находился в открытом море на яхте «Гогенцоллерн» и узнал о содержании ультиматума только позже из сообщения газетного агентства, а не официально, через Министерство иностранных дел. Это мы знаем из раздраженной телеграммы, которую он отправил своему «штатскому» канцлеру[86].

Таким образом, по существу, верно, что Германия знала в общих чертах содержание некоторых из условий ультиматума и уяснила себе, что они могут вызвать локализованную войну с Сербией. Но она не знала всего текста заранее, когда еще можно было изменить ультиматум или взять его обратно. Этому помешала тактика Берхтольда ставить Германию перед совершившимся фактом. Когда Ягов вечером 22 июля наконец-то увидел текст ультиматума, то оставалось всего 24 часа до вручения его австрийским посланником в Белграде. Текст уже находился у него в руках, и даже в наше время телефона и телеграфа германские и австрийские должностные лица в Берлине, Вене и Белграде не могли снестись друг с другом за столь короткое время и договориться об изменении ультиматума. Но если бы даже Бетман и Ягов получили текст ультиматума значительно раньше, то и тогда нет уверенности, что они изменили бы его содержание или задержали его вручение. По всей вероятности, они остались бы верными политике, усвоенной 5 июля, что австро-сербский вопрос «не входит в компетенцию Германии», но что Германия обязана поддерживать свою союзницу в тех действиях, которые та решит предпринять для защиты себя от великой сербской опасности.

Но, утверждая, что она совершенно не была осведомлена о шагах, предпринимаемых Австрией, и в то же время одобряя ультиматум, после того как он был предъявлен, германское Министерство иностранных дел нелепым образом ставило себя в ложное и противоречивое положение. Это, естественно, заставляло державы Антанты подозревать, что Германия действует недобросовестно, что германское правительство ответственно за действия Австрии в гораздо большей степени, чем это было на самом деле, и что оно скрывает свои подозрительные планы.

Впоследствии, когда Германия поняла, что нет никакой возможности локализовать австро-сербскую войну, и стала добросовестно прилагать усилия к тому, чтобы удержать Австрию и избегнуть общеевропейской войны, ее заявлениям не верили вследствие подозрений, вызванных ложным утверждением Ягова, будто Германия ничего не знала об ультиматуме. Подорванное доверие трудно восстановить, поэтому после первого промаха, выразившегося в предоставлении свободы действий Берхтольду 5 июля, такое серьезное значение имел второй ее промах – ложное утверждение, относительно своей неосведомленности об ультиматуме.