Первая реакция на убийство

Первое сообщение о сараевском убийстве, полученное в Белграде, вызвало крайнюю тревогу в правительственных кругах. Премьер-министр Пашич сказался больным для того, чтобы спокойно обдумать создавшееся положение. Первому явившемуся к нему посетителю он сказал: «Это очень скверно. Это означает войну». Министр народного просвещения Люба Иованович «сильно перепугался», и он ни минуты не сомневался в том, что Австро-Венгрия воспользуется этим случаем для того, чтобы объявить войну Сербии. О Гартвиге, русском посланнике в Белграде, рассказывают, что он воскликнул: «Боже мой! Будем надеяться, что это был не серб»[87].

Сербское правительство сразу поняло, что ввиду антиавстрийской пропаганды в прошлом и того обстоятельства, что заговор был подготовлен в Белграде, австрийское правительство склонно будет возложить ответственность за убийство если не на само сербское правительство, то на сербских агитаторов и воспользуется этим как предлогом для войны. Поэтому сербское правительство старалось держаться как можно корректнее. Оно отменило торжества, назначенные по случаю дня святого Витта, напечатало в официальном органе суровое осуждение преступления, выразило надлежащим образом соболезнование и изъявило готовность предать в руки правосудия всех, кто окажется виновным в соучастии.

Но само оно не предприняло никаких шагов для расследования происхождения заговора в Белграде. Наоборот, доктор Груич, главный секретарь сербского Министерства иностранных дел, сказал 1 июля австрийскому поверенному в делах, «что до настоящего времени ничего не было предпринято и что этот вопрос не касается сербского правительства».

Правительство выжидало, желая узнать, что сумеет обнаружить Австрия и какие обвинения она предъявит.

Сербское правительство не предприняло также никаких реальных шагов, чтобы обуздать резкие нападки белградской печати на Австрию. Рассуждения белградских газет по поводу сараевского убийства содержали, по заявлению британского посланника в Вене, «выражения, почти оправдывавшие и одобрявшие это печальное покушение»[88]. Пашич заявил, что он не в силах прекратить эту провокационную полемику ввиду того, что сербская конституция гарантирует полную свободу печати и не допускает цензуры или конфискации газет.

Правда, нападки со стороны сербской печати отчасти были провоцированы столь же резкими и оскорбительными нападками австрийской печати. Последняя вместе с тем старательно перепечатывала выдержки из наиболее оскорбительных статей сербских газет, для того чтобы познакомить с ними Европу и настроить общественное мнение против белградского правительства. Таким образом, в течение трех недель после убийства эрцгерцога между Австрией и Сербией велась ожесточенная газетная кампания, в которой обе страны поносили друг друга, взвинчивая тем самым воинственное настроение в массах по обе стороны границы; это было психологической подготовкой к войне.

Пропаганда, предпринятая австрийскими газетами, которые вообще имели более широкое распространение, сначала была успешнее, чем старания сербских газет воздействовать на общественное мнение в Европе и в особенности в Англии. 16 июля лондонский «Times» осуждал «невоздержанный и провокационный тон, который, как говорят, усвоили многие сербские газеты до и после преступления, возмутившего Европу». Газета предостерегающе заметила, что «Сербия должна сама, по собственной инициативе произвести расследование, которого, как она имеет основание предполагать, потребует от нее Австрия, и должна представить державам исчерпывающий отчет об этом расследовании». На следующий день влиятельная «Вестминстерская газета» оправдывала желание Австрии привести в ясность свои отношения с Сербией, поскольку предполагается, что преступление имеет свои корни в Белграде и связано с замыслом отторгнуть сербские провинции от двуединой монархии. От Австрии «нельзя требовать, чтобы она пребывала в бездействии. Сербия поступит умно, если признает основательность опасений своей великой соседки и сделает все, что в ее силах, чтобы устранить их, не дожидаясь, пока на нее окажут давление, способное повлечь за собой то, что граф Тисса называет “осложнениями военного характера”».

Такая позиция, занятая влиятельными английскими газетами, сильно поощрила надежды Австрии на то, что в случае «локализации» австро-сербского конфликта Англия будет держаться в стороне. Вместе с тем это вызывало большую тревогу в Сербии, со стороны которой последовал ряд дипломатических протестов и разного рода заявлений.

Под конец поведение австрийской, германской и английской прессы, а также подозрительное молчание Вены стали серьезно тревожить Пашича. Кроме того, возможно, что здесь подействовало сообщение о намерениях Берхтольда, которое через графа Люцова 16 июля дошло до сведения британского правительства. Сообщение это было немедленно передано британскому дипломатическому представителю в Белграде; по-видимому, некоторые намеки были сделаны и сербскому посланнику в Лондоне, ибо последний 17 июля телеграфировал Пашичу.

«Австрийское посольство прилагает большие усилия к тому, чтобы вооружить против нас английскую печать и склонить ее к мысли, что Австрия должна преподать Сербии хороший урок… Не следует полагаться на нарочито миролюбивые заявления австро-венгерских официальных кругов, так как происходит подготовка для дипломатического нажима на Сербию, который может перейти в вооруженное нападение».

Донесения, поступавшие от сербского посланника в Вене, тоже носили тревожный характер: они говорили о возбуждении общественного мнения австрийским бюро печати и о секретных шагах, которые, по всей вероятности, предпринимаются.

«Австрии, – писал он, – надо выбирать один из двух путей: или рассматривать сараевское убийство как главный вопрос и пригласить нас содействовать обнаружению и наказанию виновных, или построить на этом обвинение против сербов, Сербии и даже против югославян вообще. Принимая во внимание все, что до сих пор подготовлялось и делалось, мне кажется, что Австрия намерена избрать последний путь. Австро-Венгрия сделает так в расчете на то, что Европа одобрит ее… и что таким образом она усилит свой престиж как внутри страны, так и за границей».

Все это, по-видимому, заставило белградский кабинет насторожиться и задуматься, насколько благоразумна его политика выжидания и уклонения от расследования и ареста соучастников убийства, находившихся в Сербии.

18 июля, когда британский поверенный в делах в Белграде, сославшись на статью «Times», указал, что всего благоразумнее со стороны Сербии было бы произвести расследование о заговоре, организованном на сербской территории, доктор Груич ответил ему, что по окончании следствия в Сараеве Сербия готова будет удовлетворить любые требования относительно дальнейшего расследования – постольку-поскольку они допускаются международными обычаями. Но до этого времени ей нечего делать. Затем он пытался обмануть англичан относительно осведомленности сербского правительства. «О Принципе сербское правительство ничего не знает», – сказал он[89]. Это было, безусловно, неверно, так как сербский министр народного просвещения потом признал, что он был лично знаком с Принципом и дважды беседовал с ним. Это опровергается также и тем, что было сказано выше в главах, посвященных заговору и ответственности за него. К своим объяснениям Груич добавил, что если дело примет наихудший оборот и Австрия объявит войну, то Сербия не будет одинока. Россия не потерпит, чтобы Сербия подверглась беспричинному нападению, а Болгария будет иммобилизована (сдержана) Румынией.

На следующий день Пашич отправил выдержанную в таком же тоне пространную телеграмму сербским дипломатическим представителям за границей. Он жаловался на австрийскую печать, которая, как он говорил, виновата в эксцессах, допущенных в сербских газетах. Он поручил своим дипломатическим представителям заверить правительства, при которых они аккредитованы, о «желании Сербии поддерживать дружественные отношения с Австро-Венгрией» и о ее готовности в случае надобности «судить в наших независимых судах всех соучастников преступления, которые окажутся в Сербии, если, конечно, таковые существуют». «Но, – добавил он, – мы ни в какой мере не можем согласиться на требования, которые могли бы унизить достоинство Сербии и явились бы неприемлемыми для любой страны, уважающей себя и дорожащей своей независимостью»[90].

Вскоре после этого Пашич покинул Белград для участия в избирательной кампании. Последняя была вызвана роспуском скупщины вследствие конфликта с «Черной рукой» по «вопросу о приоритете». Таким образом, когда австрийский посланник барон Гизль 23 июля днем предъявил ультиматум, Пашича не было в столице.