Переход через ноль

Огромный контраст все-таки между тем, как в Самаре мне делали трансплантацию собственных клеток и теперь – в Нью-Йорке – трансплантацию от донора. Причем контраст неоднозначный, и я не до конца понимаю, что в нем плохо, а что хорошо. В Самаре перед тем, как поместить в чистый бокс, у меня изъяли все вещи и обработали их если не спиртом, то хотя бы ультрафиолетом. Самому мне дозволялось сидеть в боксе одетым только в трусы. Но мне заранее не сказали, сколько стерильных трусов потребуется на месяц. Узнал я об этом, когда уже был заперт в больнице. Их нельзя стирать, нельзя носить дольше суток. В общем, мне срочно требовалась оптовая партия, а никого вокруг нет – Маша была в Москве и работала. Я начал вспоминать телефонные контакты: мэр, вице-мэр, начальник департамента транспорта, министр транспорта области… В итоге трусами меня обеспечила корреспондент газеты “Комсомольская правда”. Мы с ней готовили материалы по транспорту и мило общались, так что, когда я рассказал ей о своей беде, она тут же вызвалась помочь.

В Нью-Йорке никто ничего не обрабатывал вообще. В чистый бокс тут родственникам дозволяется входить в любое время и даже ночевать в палате (для чего стоит отдельное раскладное кресло). Все требования – посетители надевают маски и стерилизуют руки. Уличную одежду надо снимать в “предбаннике”, а в уличной обуви можно входить – даже бахил нет (в США я вообще ни разу не видел бахил в медучреждениях). То есть тут упор делается на санитайзеры (специальные штуки со стерилизующей пеной), перчатки для медперсонала (за одну манипуляцию они могут сменить три пары перчаток), тщательную стерилизацию всех узлов капельниц и маски, которые носят все поголовно. Мой чистый бокс, несмотря на то что в нем окно было сломано и его ветер выбивал иногда, все же был и правда чистым. Тут расчет идет на какую-то иную тактику борьбы с инфекцией.

Еще контраст – потребности пациента. В США ненавидят боль. Принципиально и последовательно. В любом месте в любое время вы получите стакан воды, если он вам нужен, так же обстоит дело с обезболивающим. Стоит пациенту сказать: “Болит”, и пока не перестанет болеть, медперсонал не успокоится. В моей больнице есть Центр борьбы с болью, в котором сидят специалисты, способные при большом перечне противопоказаний или аллергий подыскать нужное обезболивающее. У меня сейчас очень болят горло и вся слизистая рта. Из-за отсутствия иммунитета там начали размножаться всевозможные бактерии и грибы. Я не могу есть твердую пищу, при каждом глотке жидкого – жуткая боль. Говорить из-за этого, к слову, я тоже уже не могу. Для борьбы с этой болью тут применяют наркотики. “Мы могли бы давать тебе парацетамол, но он маскирует высокую температуру, поэтому мы его не дадим”. И для того, чтобы я мог поесть, мне выдают коробку с наркотическим обезболивающим, подключенным к вене. А у меня кнопка – нажал, получил дозу. В Самаре было в некотором смысле проще: “Парацетамол мы тебе давать не можем, поскольку он маскирует температуру, так что терпи”. И ведь терпел.

Важная вещь – питание. В последних сериях “Во все тяжкие”, когда Уолтер Уайт прятался от всех, мне понравилось, что в его доме были коробки с Ensure. Это химическое соединение, которое содержит в небольшой коробочке семь граммов протеинов, 200 калорий и набор из 19 витаминов и микроэлементов. По виду напоминает сок. А если прочитать состав, то в первой строчке жирно: “Не содержит яблочного сока”. Зато много чего другого содержит (кислоты, какие-то соединения, микроэлементы), а в конце перечня опять жирно: “Содержит молочные продукты”. Ненатуральная пища, но единственная, которая может сейчас во мне поддерживать жизнедеятельность.

В Самаре было суровее. Ко мне пришла врач с флаконом для капельницы и сказала: “Это – четверть необходимых человеку для жизни белков. Ее мы будем вводить тебе капельницей. Остальных трех четвертей в больнице нет. И поэтому ты будешь есть суп из столовой или умрешь”. И самое удивительное – ел! Ну как ел – набирал в ложку, подносил ее к губам и высасывал бульон. И ничего, в общем-то справлялся.

Аналогично с таблетками. В Нью-Йорке уже на второй день сильных болей в горле и ротовой полости мне сказали: “Похоже, глотать таблетки ты не сможешь, заменим на внутривенные препараты”. И заменили. Всем таблеткам нашлась альтернатива. В Самаре было иначе – я просил заменить, но мне говорили, что нечем. И я глотал – ведь глотал же! Даже в самые плохие дни, когда толком не мог открыть рта, я все равно проглатывал таблетки. Вот и выходит, что сейчас я вовсе не “не могу”, а “не хочу”.

В Самаре было несколько дней, когда я откровенно помирал, а врачи пытались нащупать, какая именно инфекция меня убивает, но никак не могли. Весь тот месяц я общался с семьей только по скайпу, каждый раз стараясь выбрать такой момент для звонка, чтобы их не сильно пугать. Потом, когда брат вез меня в Москву, я его спросил, как это выглядело со стороны. И он сказал, что весьма прилично – никто особенно не волновался. “Это хорошо, – подумал тогда я. – Значит, мне удалось всех перехитрить”. А вот в Нью-Йорке не удается хитрить, потому что ко мне каждый день приезжает Маша, а Машу перехитрить, если речь идет о моем самочувствии, невозможно.

24 января врачи ищут у меня на теле раздражения кожи. Причем с лицами заядлых грибников. Я настораживаюсь после их очередной дискуссии: “Ну вот же сыпь. Да не сыпь это”, – и уточняю, чего ради они ее так жаждут. Оказалось, сыпь – наиболее частный побочный эффект приживания донорских клеток. Так что они ищут ее в качестве благого знака. В качестве первого подобного знака они уже нашли рост лейкоцитов с о до 0,2. Параллельно поиску такого рода радостей идет борьба за общее состояние организма… Сегодня с 39,8 °C возили на компьютерную томографию грудной клетки. Врач глянула на снимки – вроде неплохо. Описания будут позже. За три дня прибавил три килограмма, при том что не ел вообще. И не пил. Так-то, худеющие, природа гораздо разнообразней, чем мы о ней думаем. Проще говоря, у меня начались отеки водой, поступающей из капельниц, которые мне ставят. Задумаете худеть – никаких капельниц! В общем, все не без приключений, но в пределах генерального плана!

На текущий момент врачи считают начало приживания стволовых клеток свершившимся фактом, что подтверждает “переход через ноль” на анализе крови. Мне начали делать стимулирующие уколы, чтобы активизировать процессы роста. Сегодня дошли до неприличного уровня 1,7, так что теперь у меня есть какой-то иммунитет. На этом остановились, чтобы не спровоцировать реакции нового иммунитета против организма. Почти каждый день переливают обычную кровь. За разные типы клеток костного мозга отвечают разные “корешки”. Самый нежный из них – тромбоцитовый. Он будет дольше всех восстанавливаться. То есть о выписке можно будет говорить, глядя на динамику роста тромбоцитов без учета перелитых.

Сейчас выпали волосы. Точнее, посыпались. Завтра попробую повыдергать оставшиеся и смыть. Бриться при низких тромбоцитах нельзя. Я по-прежнему на полной голодовке – не ем, не пью. Очень болят язвы, высыпавшие на слизистой рта и глотки. Из-за этого колют обезболивающее. Сна нормального тоже нет – постоянно меняются капельницы, надо полоскать полость рта, что-то еще делать. Получается набор рваных лоскутов дня и ночи. Из-за слабости это добивает окончательно. На монитор не могу долго смотреть, больно становится. А так как упало зрение, не могу толком читать текст.

И еще раз огромное спасибо всем, кто меня поддерживает! Для тех, кому предстоит трансплантация костного мозга, всякие штуки вроде депрессии очень характерны в силу сложности и изнашивающей монотонности процедуры, а мне достаточно комментарии почитать или в Твиттер зайти – сразу все становится и легче, и приятней.

20 января – 27 января 2014 года