Восприятие политическими партиями и правительством Великобритании Российской революции 1917 г. Е. Ю. Сергеев

Революционные события 1917 г. в России получили широкий отклик в политических кругах Соединенного Королевства различной идеологической окраски по целому ряду причин: во-первых, благодаря союзническому характеру российско-британских отношений в рамках Антанты; во-вторых, из-за высокой значимости военных усилий нашей страны для достижения победы над Центральными державами в ходе Первой мировой войны, наконец, в связи с серьезными опасениями, которые разделяли многие ведущие политики Туманного Альбиона относительно стремления прогерманских сил в окружении царской семьи к заключению сепаратного мира с Четверным союзом.

Кажется удивительным, но поднятая тема до настоящего времени остается нераскрытой как в отечественной, так и зарубежной историографии, хотя отдельные аспекты проблемы все же рассматривались российскими (советскими) и зарубежными, главным образом, англоязычными историками[640]. Некоторым особняком в этом ряду стоит труд известного деятеля компартии Великобритании Р. Арнота Пейджа, который по сравнению с другими специалистами уделил интересующему нас вопросу больше внимания, хотя и с ярко выраженных левых позиций [641].

К сожалению, за редким исключением авторы указанных работ опирались преимущественно на парламентские материалы и комментарии прессы. Однако сегодня ученые имеют в своем распоряжении не только публикации ранее малоизвестных мемуаров, дневников и записок, но относительно недавно открытые архивные документы, позволяющие реконструировать всю панораму восприятия российской революции 1917 г. основными политическими партиями Великобритании – юнионистами (консерваторами), либералами (сторонниками Д. Ллойд Джорджа и Г. Асквита), а также лейбористами.

Проведенное нами историко-компаративное исследование имело целью выявить общие черты и особенности откликов в Соединенном Королевстве на революционные события в России, поскольку именно эта реакция во многом определила дальнейшее развитие советско-британских отношений в первой половине XX столетия, которые, по свидетельству современников, носили характер «маятника»[642] или, используя более сильное выражение одного из публицистов того времени, напоминали «изломанную линию температуры малярийного больного» [643].

Прежде всего, следует отметить абсолютную неожиданность для британцев Февральских событий в Петрограде, которые привели к почти бескровному падению самодержавия[644]. Ведь буквально накануне в столице Российской империи состоялась конференция Антанты с участием представительной английской делегации во главе с видным членом Сент-Джеймского Кабинета лордом А. Милнером. Как известно, она прошла в духе готовности ведущих держав Согласия развернуть решающее наступление на всех фронтах с целью завершить мировую войну в 1917 г. При этом именно Милнер по возвращению в Лондон убеждал коллег-министров, что ситуация в России, по его мнению, не предвещала каких-либо революционных потрясений[645].

В этой связи уместно констатировать, что сопоставительный анализ различных источников официального и личного происхождения (их детальное описание лежит за пределами настоящей статьи) убедительно свидетельствует о непричастности британской дипломатической миссии к подготовке революции в России. Это нашло подтверждение на страницах «Известий», после Февраля автор подчеркнул: «В первые дни революции великая перемена рассматривалась многими как победа партии войны. Придерживавшиеся этой точки зрения утверждали, что русская революция вызвана интригами Англии, и британский посол назывался как один из ее вдохновителей. Однако ни по своим взглядам, ни по намерениям сэр Д. Бьюкенен не повинен в победе свободы в России»[646]. Данный вывод подтверждается дневниковыми записями осведомленного участника событий – бывшего начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева: «Что касается участия в подготовке русской революции союзными державами, то я это тоже положительно отрицаю. Говорят, будто бы Англия помогала нашему революционному центру в государственном перевороте при посредстве своего посла Бьюкенена. Я утверждаю, что за все время войны ни Бьюкенен и никто из английских подданных никакого активного участия ни в нашем революционном движении, ни в самом перевороте не принимали. Возможно, что Бьюкенен и другие англичане лично сочувствовали революционным настроениям в России, полагая, что народная армия, созданная революцией, будет более патриотична и поможет скорее сокрушить Центральные державы, но не более того» [647].

Кратковременная эйфория во всех слоях британского общества, вызванная быстрой победой демократии в России, объяснялась отождествлением революционного переворота в Петрограде с аналогичными, как тогда многим казалось, событиями более чем вековой давности, а именно – ликвидацией старого порядка во время Великой Французской революции. «Все партии приветствовали Россию, которая присоединилась к сообществу свободных народов», – отмечал лейбористский историк[648].

Надо сказать, что временные параллели между двумя величайшими в истории революционными движениями особенно активно проводились представителями лево-либеральной интеллигенции: известными учеными, писателями и деятелями искусства вплоть до середины 1920-х гг. Так, к примеру, философ Б. Рассел, посетивший Советскую Россию вместе с делегацией Британского конгресса тред-юнионов весной-летом 1920 г., в предисловии к своей книге пришел к следующему парадоксальному выводу: «Большевизм соединяет характеристики Французской революции с теми, которые отличали подъем ислама, но результат при этом радикально иной, понять который можно только путем терпеливых и самоотверженных усилий воображения»[649].

Многие британские подданные – современники 1917 г. описывают то огромное сочувствие и прилив доброжелательности по отношению к России и ее народу, вызванные свержением авторитарного царского режима, воспринимавшегося либеральными и лейбористскими кругами Соединенного Королевства как пережиток давно ушедшей в прошлое феодальной эпохи. Свидетельством указанных настроений явилась приветственная телеграмма 20 руководителей крупнейших британских профсоюзов, направленная в адрес Временного правительства 16 (29) марта 1917 г. В ней выражалась надежда на то, что «совершившаяся революция приведет к миру без аннексий и контрибуций»[650]. Еще одним отражением этих настроений стали дневниковые заметки корреспондента «Манчестер Гардиан» М. Прайса, совершившего летом 1917 г. путешествие на пассажирском пароходе по Волге[651].

В то же время британская общественность развернула дискуссию о характере российского Февраля, участники которой выступали с различными оценками: одни сравнивали ее со Славной революцией 1688–1689 гг., совершившейся, как известно, без кровопролития. Другие говорили о сходстве революционных событий в Петрограде с началом антироялистских выступлений в Англии 1640 года. Но большинство наблюдателей разделяло точку зрения левых публицистов о ярко выраженной похожести свержения Николая II и освобождения Франции от абсолютистского правления Людовика XVI сто тридцать лет назад[652].

Скоротечное и безоговорочное признание Лондоном Временного правительства 11(24) марта, различные миссии и делегации, которые были направлены правительством Д. Ллойд Джорджа и британскими общественными организациями в революционную Россию весной – летом 1917 г., а также усиление активности дипломатической и военной миссий, свидетельствовали о наступлении подлинно «медового месяца» в отношениях двух стран, одна из которых уверенно, как одно время казалось многим, продвигалась по пути создания нового демократического строя[653]. Характерно, что еще 2(15) марта 1917 г. лидер юнионистов (консерваторов) Э. Бонар Лоу заявил в парламенте: «Информация, которой мы располагаем, позволяет с уверенностью говорить о том, что революционное движение не направлено против продолжения войны, а скорее наоборот призвано стимулировать ее продолжение с эффективностью и энергией, которые ожидает народ»[654].

Характерно, что такие «романтически настроенные» лейбористские лидеры, как пацифист Р. Макдональд – будущий премьер-министр Соединенного Королевства – наиболее восторженно приветствовали свержение царского режима, знаменовавшего собой, как отмечалось в его личном письме А. Ф. Керенскому, наступление эры глубоких социальных трансформаций всего мира[655].

Вместе с тем главным вопросом в отношении России для Лондона, как отмечают все современники, оставалась проблема укрепления рядов Антанты и стимулирование участия России в войне, хотя некоторые политики преисполнились пессимизма сразу же после падения царизма. В частности биограф Д. Ллойд Джорджа сообщал, что после получения телеграммы о свержении Николая II премьер с горечью обмолвился: «Отныне они для нас бесполезны в этой войне»[656].

Пессимистические нотки в суждениях представителей властной элиты стали более отчетливыми через два месяца[657]. Так, один из видных консервативных деятелей С. Болдуин, возглавивший правительство осенью 1924 г., писал своей супруге 15 мая 1917 г.: «Россия, насколько можно судить, будет до конца этого года для нас бесполезна в военном плане. Если она только сможет собраться и самоорганизоваться (две невозможные вещи, как я опасаюсь), война будет закончена этим летом. Но революция исключает поддержание дисциплины по всей стране»[658].

Недостаточное знание реалий российской действительности в кругах политического истеблишмента Великобритании, о чем свидетельствуют источники и что подчеркивают многие исследователи[659], сыграло с общественным мнением Туманного Альбиона злую шутку. После провала июльского наступления на Восточном фронте и, особенно, вследствие неудачи выступления Л. Г. Корнилова в конце августа (начале сентября) 1917 г. восторженное отношение к процессам демократизации сменилось в Британии откровенной критикой политики Временного правительства и требованиями принятия более решительных мер по наведению порядка в Российской республике[660].

Важную роль в этом процессе также сыграл отказ Уайтхолла санкционировать участие лейбористов в международной социалистической конференции, которая должна была состояться в Стокгольме с 24 по 31 августа (5-12 сентября) 1917 г. Любопытно, что впоследствии некоторые британские политики признали ошибочность этой позиции и даже связали успех большевистского переворота с отсутствием поддержки умеренных российских социалистов со стороны Антанты[661].

Нарастание раздражения англичан неспособностью Временного правительства установить порядок в стране отразило заседание Имперского военного кабинета под председательством лидера юнионистов Э. Бонар Лоу, состоявшееся 4(17) сентября 1917 г. Основное внимание участники уделили ситуации в России, описанной в телеграмме Д. Бьюкенена на имя министра иностранных дел А. Бальфура. Реагируя на «неопределенность», как сказано в протоколе заседания, которая определяет положение Российской республики, члены Кабинета высказались за крайне осторожную политику в отношении союзника, чтобы избежать малейших обвинений о вмешательстве в ее внутренние дела. С другой стороны, они признали желательным установление тесного сотрудничества с генерал-майором Н. Н. Баратовым, войска которого в Месопотамии продвигались на соединение с частями англо-индийской армии под командованием генерал-лейтенанта Ф. Мода[662].

К середине октября 1917 г. внешнеполитическая ситуация для Британской империи еще более осложнилась. В метрополии и доминионах нарастала усталость от войны, достижение победы в которой, несмотря на присоединение к Антанте Соединенных Штатов Америки весной того же года, казалось многим довольно проблематичным. Даже в среде консерваторов все громче раздавались голоса сторонников поиска компромисса с Германией и ее союзниками[663]. Неслучайно 5(18) октября Д. Ллойд Джордж в письме к королю Георгу V указал на основные проблемы, с которыми столкнулся Кабинет в этот период: вероятный выход России и Италии из войны, нежелание французов наращивать усилия для достижения победы, а также перспектива появления американских войск на Западном фронте не ранее середины 1918 г. Все эти причины заставляли британцев продолжать боевые действия фактически в одиночку, принося в жертву на алтарь победы «цвет нации». Поэтому, делал вывод премьер-министр, в ближайшее время англичанам следует придерживаться оборонительной тактики, осуществляя морскую блокаду Центральных держав в войне на истощение[664].

Справедливости ради укажем, что как внутренний, так и внешнеполитический курс третьего коалиционного Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским осенью 1917 г. трудно было назвать последовательным, поскольку сам премьер и поддерживавший его министр иностранных дел М. И. Терещенко колебались между заверениями союзников в безусловном продолжении Россией войны в ответ на ноту Антанты от 27 сентября (9 октября) и такими недружественными по отношению к Лондону актами, как намерение послать приветственную телеграмму участникам конференции Шин Фейн или упреками в бездействии британских морских сил на Балтике[665].

Последним отчаянным дипломатическим ходом Керенского стало секретное предложение Ллойд Джорджу, которое должен был передать в Лондон находившийся в России еще с августа 1917 г. с секретной миссией известный впоследствии беллетрист С. Моэм. Суть инициативы заключалась в том, что британский премьер, по мысли Керенского, мог бы запросить Берлин о начале мирных переговоров, однако на условиях, которые Германия вряд ли бы приняла. Соответственно, отказ кайзера и правящей верхушки Второго рейха от британского предложения помог бы Временному правительству реанимировать военную машину России под предлогом того, что Центральные державы не хотят мира, и поэтому русским не остается ничего, кроме как сражаться до полной победы вместе с союзниками[666].

На этом неблагоприятном международном фоне известие о захвате власти большевиками, которых британская пресса на протяжении 1917 г. из-за некорректного перевода чаще всего именовала «максималистами», первоначально не вызвала какого-либо значительного отклика в общественном мнении Соединенного Королевства. Достаточно сказать, что буквально накануне падения Временного правительства Д. Бьюкенен и М. И. Терещенко планировали вместе отправиться на очередную конференцию Антанты, которая должна была состояться в Париже 7–8 ноября [667]. Характерно также, что на Даунинг-стрит, 10 в день Октябрьского переворота обсуждался вопрос о передаче права представлять Россию в Межсоюзническом совете бывшему министру труда меньшевику М. И. Скобелеву, а главную озабоченность членов Кабинета Ллойд Джорджа вызывало катастрофическое положение, в которое попала итальянская армия[668].

Относительно нейтральное восприятие англичанами большевистского переворота в самый начальный период объяснялось несколькими причинами. Прежде всего, как свидетельствуют дневниковые записи зарубежных дипломатических и военных представителей[669], авторитет Временного правительства внутри России и за ее пределами к концу октября 1917 г. снизился настолько, что по образному выражению последнего российского премьера, перспектива прихода к власти большевиков мало тревожила иностранные посольства: «Ленин сбросит Керенского, – так они рассуждали, – и тем самым невольно вымостит путь для «здорового правительства», которое неизбежно придет к власти 3–4 недели спустя»[670]. Далее, определенную роль играла надежда британских правящих кругов на выборы и созыв Всероссийского учредительного собрания, которое было призвано легитимировать республиканский строй в стране, сохранив ее в составе Антанты. Наконец, информация из столицы бывшей империи от дипломатов, агентов разведки и журналистов (которые нередко совмещали написание корреспонденций с негласным сбором секретных данных) носила противоречивый характер. Только 9 ноября утренние британские газеты сообщили читателям о драматических событиях в Петрограде. Передовая статья «Таймс» вышла под красноречивым заголовком: «Критический час России»[671]. В последующие дни страницы прессы Туманного Альбиона пестрели самыми разными сведениями о лидерах большевистского правительства, их целях и планах, перспективах продолжения вооруженной борьбы на Восточном фронте. При этом обозреватели консервативных и либеральных газет почти единогласно противопоставляли Февральскую антимонархическую революцию большинства узурпации государственной власти кучкой крайне левых социалистов в октябре-ноябре, подчеркивая ведущую роль Берлина и германской агентуры в России. Именно они, по мнению британских журналистов, финансировали большевиков для осуществления Октябрьского переворота, но, делали прогноз ведущие английские газеты, германофилы не смогут остановить распад Российской республики, если мировая война будет продолжена. Здесь уместно заметить, что отличительной чертой публикаций на эту же тему лейбористских или близких к ним изданий в первые дни существования Советской власти стало выражение надежды на переход к мирным переговорам воюющих держав под воздействием революционных событий в России [672].

Согласно воспоминаниям совмещавшего осенью 1917 г. должности министра блокады и заместителя министра иностранных дел лорда Р. Сесила, вскоре после прихода к власти большевиков он задал вопрос рабочим в своем поместье, испытывают ли они симпатии к российским социалистам. На что им был получен характерный ответ: «Пока не будут предприняты меры к тому, чтобы сделать войны подобно Первой мировой невозможными, большевистская система продолжит свое распространение». Именно это суждение, по убеждению Сесила, сделало его в дальнейшем горячим поборником создания Лиги Наций[673].

В этой связи несомненный интерес представляют оценки программы большевиков и характеристики их лидеров британскими спецслужбами. Так, например, материалы контрразведки МИ-5, касающиеся деятельности В. И. Ленина, проливают свет на причины оценки его британским истеблишментом как германского агента, получившего, согласно разведывательным данным, 4 млн руб. из секретных германских фондов для дезорганизации власти Временного правительства и развала русской армии[674]. По мнению аналитиков МИ-5, взгляды Ленина на международное положение в завершающие месяцы Первой мировой войны сводились к следующим основным моментам: во-первых, Советская Россия и Германия – естественные союзники, поскольку обе не заинтересованы в создании миропорядка по проектам западных демократий; во-вторых, внешнеполитические цели Москвы и Берлина совпадают тактически, но не стратегически, так как большевики стремятся к мировой коммунистической революции, а правящие круги Второго рейха к установлению его гегемонии на руинах старой Европы; однако, в-третьих, русские должны учиться у немцев государственному регулированию экономики в условиях боевых действий и блокады, особенно организации банковского и коммерческого дела [675].

Изучение архивных материалов показывает, что секретные службы Соединенного Королевства приступили к сбору информации о Ленине и других большевистских лидерах (Л. Д. Троцком, Г. И. Зиновьеве, Л. Б. Красине) еще в 1914 г[676]. В одном из обзоров сведений, собранных агентами МИ-5 за годы мировой войны, находим оценку программы большевиков как противоречащую целям внешней политики Лондона и там же рекомендации чиновникам Уайтхолла в отношении «экстремистского крыла российских социалистов»: «Помните, – гласит один из пунктов этой памятки, – что большевики ненавидят Англию и ее хорошо организованный демократический режим более всех других стран»[677].

Несколько любопытных нюансов оценки ситуации в только что провозглашенной Республике Советов содержал очередной еженедельный обзор, представленный экспертами Политического и разведывательного департамента Форин офис 30 октября (12 ноября) 1917 г. «Большевизм, – подчеркивали его авторы, – представляет собой толстовство, искаженное и доведенное до крайних пределов. Но в данном случае на него рассчитывают немцы, которые видоизменили его в своих целях. Пока невозможно сказать, кто именно из большевистских лидеров получил германские деньги: некоторые, без сомнения, это сделали, другие же являются «честными фанатиками»[678].

В этой связи уместно привести мнение капитана Д. Хилла – одного из наиболее информированных агентов МИ-6, который был направлен в Россию как пилот-инструктор летом 1917 г.[679] Посетив Смольный в первые дни после свержения Временного правительства, Хилл сделал однозначный вывод о намерении народных комиссаров прервать все связи с Антантой. Большевики, по его мнению, – «безжалостны, ограничены и привержены нескольким затасканным демагогическим лозунгам»[680].

Несмотря на оценки такого рода, стоит заметить, что, по мнению некоторых исследователей, хорошо известная декларация А. Бальфура от 20 октября (2 ноября) 1917 г. о возможности воссоздания очага государственности евреев в Палестине имела своей скрытой целью привлечь симпатии части большевистских вождей – представителей этого народа, которых в Лондоне ошибочно считали сторонниками сионизма[681].

Период выжидания и неопределенности официального Лондона в отношении правительства В. И. Ленина подошел к концу 10 (23) ноября, когда Р. Сесил дал развернутое интервью британской прессе. Позицию Военного кабинета определяли, во-первых, громогласные внешнеполитические заявления большевиков о необходимости без промедлений перейти к мирным переговорам с Центральными державами; во-вторых, провал попыток А. Ф. Керенского и ограниченного круга его сторонников «революционной демократии» вернуться к власти с помощью вооруженной силы, символом чего стало отстранение от временного исполнения должности Верховного главнокомандующего и зверское убийство генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина[682]; в-третьих, неоправдавшиеся ожидания легитимации Учредительного собрания как высшего законодательного органа, который можно было бы противопоставить большевистской диктатуре; в-четвертых, ухудшение положения Антанты практически на всех фронтах мировой войны за исключением Палестинского.

Невзирая на различия в подходах членов Кабинета, высших чиновников силовых ведомств и ведущих дипломатов к политике на российском направлении, лорд Сесил в интервью попытался высказать обобщенное мнение о происходивших в России событиях не только Уайтхолла, но и всей властной элиты Британской империи. По его словам, действия большевистских вождей носят непродуманный, провокационный и предательский характер, а их призывы к союзникам вступить в мирные переговоры с Четверным союзом отвечают интересам Германии по расколу Антанты. Кроме того, правительство большевиков, захвативших власть в столице и еще нескольких крупных городах страны, не контролирует положение дел на остальной ее территории, к примеру, в области Войска Донского, атаман которого генерал от кавалерии А. М. Каледин одним из первых объявил народных комиссаров вне закона. В сложившихся условиях, заключал лорд Сесил, ожидать официального признания Советского правительства со стороны Лондона было бы довольно опрометчиво[683].

Первым практическим следствием антибольшевистской позиции, озвученной в интервью Сесила, стало прекращение приема, публикации и передачи телеграмм и радиосообщений из России 16 (29) ноября 1917 г. Даже посол Д. Бьюкенен, который в первые дни после Октябрьского переворота выступал за установление с большевистским правительством рабочих контактов для ведения текущих дел, к концу ноября пришел к выводу о невозможности удержать Россию в войне и реальной перспективе образования российско-германского союза в ближайшее время[684].

Заседание коалиционного Кабинета, состоявшееся 23 ноября (6 декабря) 1917 г. подвело черту под периодом неопределенности позиции Уайтхолла и большей части британской общественности к Совету народных комиссаров (СНК). «Русский вопрос» занял на заседании главное место, получив обсуждение в следующих аспектах: угроза захвата германскими войсками северных портов (Мурманск и Архангельск) вместе с находившимися там колоссальными запасами вооружения, боевой техники и обмундирования, отправленной Антантой союзнику; проект установления контроля ведущих держав Согласия над Владивостоком и Транссибирской железной дорогой; опасения захвата, приобретения немцами или добровольной передачи им большевиками кораблей Балтийского и Черноморского флотов; наконец, отказ от продолжения военно-технической помощи российской армии впредь до прояснения общего положения дел в России[685].

Чтобы довести мнение правящих кругов Соединенного Королевства до граждан России Д. Бьюкенен изложил позицию своего правительства на пресс-конференции, организованной им 25 ноября (8 декабря) 1917 г. в помещении британской дипломатической миссии на берегах Невы. Посол, который уже подал А. Бальфуру прошение об отставке и спустя месяц покинул Петроград, попытался сосредоточить внимание на ключевых проблемах теперь уже советско-британских отношений. Прежде всего, он высказал несколько дежурных фраз об огромной симпатии, которую испытывают британцы по отношению к русскому народу. Далее, прозвучали упреки в нарушении СНК союзнических обязательств и заверения в том, что союзники готовы признать только устойчивое правительство в России. В заключении дипломат осудил призыв большевистских лидеров к народам Востока поднимать восстание против «британских колонизаторов» и нападки на британцев, пребывавших на территории, контролировавшейся Советской властью[686].

Дальнейшие события зимы – весны 1918 г. в полной мере отразили противоречивый характер двусторонних отношений, окончательный разрыв которых произошел лишь в середине 1918 г., когда для правящих кругов Соединенного Королевства стала очевидной необходимость серьезной подготовки к свержению большевистского правительства, сумевшего устоять в ходе начального периода Гражданской войны.

Основные выводы, которые можно сделать на основе представленного в статье материала, сводятся к следующему.

Революционные события 1917 г. в России явились для абсолютного большинства британцев вне зависимости от их социального положения и партийных пристрастий довольно неожиданными, хотя, к примеру, еще 26 ноября 1915 г. (н. ст.) редактор известной либеральной газеты «Манчестер Гардинан» Ч. Скотт обсуждал эту возможность в беседе с тогдашним министром вооружений Д. Ллойд Джорджем[687]. Тем не менее, даже многие представители властной элиты были застигнуты врасплох скоротечным падением царского режима на исходе зимы 1917 г., что вызвало прилив воодушевления во всех слоях британского общества: от промышленных рабочих до титулованных аристократов. Многим, особенно либеральным и лейбористским лидерам, тогда казалось, что новая демократическая Россия, подобно революционной Франции столетие назад, не только не ослабит, но скорее удвоит свои военные усилия, обеспечив Антанте вкупе с США долгожданную победу над монархиями Центральных держав.

Только немногие реалисты в Уайтхолле, вроде прозорливого премьера Д. Ллойд Джорджа и занимавшего тогда скромную должность младшего министра С. Болдуина высказывали сомнения в способности Временного правительства продолжать военные действия, если уж не в наступательном, то хотя бы в оборонительном ключе. Дальнейшее развитие процесса распада институтов политической власти и дезорганизации многомиллионной российской армии полностью подтвердили мрачные прогнозы.

В этих условиях надежды широкой общественности Великобритании на позитивный характер перехода России от авторитаризма к демократии сначала под эгидой кадетов, а затем умеренных социалистов к осени 1917 г. полностью развеялись. Как справедливо отмечал в своих мемуарах А. Ф. Керенский, примерно с середины 1917 года «они [Антанта – Е. С.] были полны решимости не поддерживать с Россией связей, основанных на дружбе и доверии, пока власть не перейдет к сильному военному диктатору»[688].

Поэтому государственный переворот Октября 1917 г. не стал неожиданностью для столиц большинства европейских государств, включая Великобританию. Более того, после провала выступления Л. Г. Корнилова, как раз и стремившегося при косвенной поддержке англичан стать именно таким военным диктатором[689], Сент-Джеймский Кабинет занял позицию фактического невмешательства в русские дела, которая затем в устах А. Бальфура получила название «политики выжидания» (wait and see policy)[690].

Однако к концу ноября – началу декабря 1917 г., когда стали очевидными тщетные попытки небольшевистских сил России вернуть страну на путь демократического развития, а советское правительство вступило в сепаратные переговоры с противниками Антанты, восприятие большинством политических партий Великобритании своего пока еще союзника претерпело коренное изменение.

В общественном мнении Соединенного Королевства формировался образ большевистских лидеров как либо подкупленных немцами прямых агентов Берлина, либо идеалистов-фанатиков, для которых Британия – главный враг, поскольку возглавляет Антанту, руководители которой «намерены продолжать мировую бойню ради сверхприбылей международного капитала»[691]. Все это исключало признание большевиков со стороны британских правящих кругов не столько по политическим, сколько морально-этическим соображениям, продиктованным национальными интересами [692].

Проведенное исследование показывает, что в первые недели после Октябрьского переворота подавляющая часть политических сил на Британских островах, за исключением кучки левых лейбористов, разделяли это мнение, всемерно осуждая политический хаос в России и уже не рассчитывая на то, что правительству Д. Ллойд Джорджа удастся вернуть бывшего союзника в ряды коалиции держав, ведущих отчаянную борьбу против германского владычества.

Вполне понятно также, что указанные общественные настроения сделали возможным переход Британской империи вместе с другими членами Антанты и США к организации и проведению прямой вооруженной интервенции на территории России в 1918–1919 гг.