Партия тори в оппозиции: идеология интеллектуалов середины XVIII века М. А. Ковалев

Воцарение династии Ганноверов на престоле в Великобритании в 1714 г. и падение торийского правительства графа Оксфорда и виконта Болингброка привело к установлению длительного господства вигов. На протяжении 1714–1720 гг. правящей партией был предпринят ряд административных мер, направленных на закрепление своего положения. Данный период характеризуется ослаблением королевской власти, возрастанием коррумпированности государственного аппарата, преобладанием «денежного интереса» над «земельным». Режим, принявший черты олигархического, ассоциировался современниками с именем премьер-министра Р. Уолпола[213].

Партия тори, к 1727 г. занимавшая лишь около четверти мест в парламенте, переживала период упадка[214]. Ряд бывших лидеров тори и связанные с ними деятели культуры все больше разочаровывались в традиционных методах политической борьбы. Сформировавшаяся первоначально вокруг Г. Сент-Джона, виконта Болингброка оппозиция носила внепарламентских характер и апеллировала к ущемленным политикой вигов представителям «земельного интереса». В дальнейшем круг оппозиции расширился за счет включения в него части вигов[215]. Именно в среде антивигской оппозиции будут выработаны идеи, опираясь на которые торийские силы в правление Георге III утвердятся у власти.

Историк Л. Колли отмечала, что негативное отношение к партиям в целом было присуще большинству политических деятелей и просветителей конца XVII – начала XVIII вв[216]. Поэтому позиция торийских интеллектуалов в данном случае не являлась чем-то особенным. «Рассуждение о партиях» Болингброка, где фракционные группы называются «убогими червями земли»[217], метафоры «высококаблучников» и «низкокаблучников», «остроконечников» и «тупоконечников» в «Путешествиях Гулливера» Дж. Свифта[218] вполне типичны в данном историческом контексте. Подобные тенденции сохранялись и в дальнейшем. Сатирик Г. Филдинг в романе об известном лондонском грабителе и убийце Джонатане Уайльде (1743 г.) высказывается о его подельниках следующим образом: «Среди них главенствовали две партии, а именно: тех, кто носил шляпы, лихо заломив их треуголкой, и тех, кто предпочитали носить «нашлепку» или «тренчер», спуская поля на глаза. Первых называли «кавалерами» или «торироры-горлодеры» и т. д.; вторые ходили под всяческими кличками – «круглоголовых», «фигов», «стариканов», «вытряхаймошну» и разными другими. Между ними постоянно возникали распри»[219].

В то же время, именно на период 30-50-х гг. приходится интенсивное осмысление партийности и создание первых концепций партии. А. А. Киселев приписывает основную заслугу в этом процессе Г. Болингброку и шотландскому философу Д. Юму[220]. Однако почва для их исследования была подготовлена творчеством Дж. Свифта. Его поэзия ирландского периода содержит достаточный объем материала, чтобы сделать вывод об отношении к партийности.

Партийная полемика в поэзии Свифта представлена грубой и примитивной: оппоненты склонны приписывать друг другу крайние, бескомпромиссные позиции. В одном из стихотворений сатирик осуждает приравнивание оппозиции к «папистам»[221]. Но более показательно другое произведение, связанное с заговором епископа Эттербери в 1722 г. Оно написано в форме диалога между вигом и тори, обсуждающих подарок епископу из Парижа – собаку по кличке Арлекин. Виг по сюжету утверждает, что собака сообщила государственному секретарю о заговоре и выдала его участников. В ответ на это тори просит уточнить, о какой собаке идет речь. Возможно, это пес-Уолпол, который «возвращается на свою блевотину?»[222] В данном случае имеет место аллюзия на библейский текст, в котором говорится о неисправимости нечестивцев. Текст высмеивает необоснованность подозрений тори в якобитских симпатиях.

Наиболее крупное произведение на эту тему – «Диалог между безумным Муллинексом и Тимоти». Дублинский нищий безумец Муллинекс оказывается более здравомыслящим человеком, чем вигский политик. Он задается вопросом: почему все ненавидят якобитов? Ведь их в Великобритании осталась лишь горстка, а все тори перебежали к Ганноверам. Их лидеры побросали оружие и занялись воровством. В сущности, «якобитский вопрос» – лишь кукольное представление, призванное разжигать политические страсти и отвлекать общество от реальных проблем. Если на политическую сцену взойдут Фауст с Мефистофелем, никто их не заметит, но появление Панча (под именем которого выведен Претендент) повергнет всех в панику[223]. Определить, где настоящая «мать», а где «претендент» – задача, достойная царя Соломона. Мы снова сталкиваемся с многослойным символическим языком Свифта, в основе которого лежат библейские мотивы. В данном случае речь идет о суде царя Соломона, решавшего спор между двумя женщинами, претендовавшими на одного младенца. То есть, по мысли автора, необходимо различать интересы нации («матери») и интересы свергнутых Стюартов («Претендента») [224].

Претендент, представленный в шутовском облике Панча, наделен крайне негативными чертами: постоянно выделывает трюки, всюду сует свой нос, дразнится, обезьянничает, перебивает, смущает, прерывает всякое серьезное дело. В то же время, тори остаются зрителями: ведь если они присоединятся к представлению, то обесчестят себя перед двором. Однако это не убеждает вигского оппонента. Он, по собственным словам, зовет тори молодцами, но за спиной – сукиными сынами («sons of whores»), оскорбляет, клевещет, доносит, обвиняет. Но делает это из соображений лояльности и общественного блага. Впрочем, Муллинекс не дорожит партийностью и в ответ посылает проклятия тори и вигам[225].

Возможно, столь жесткая критика сторонников Стюартов вызвана соображениями безопасности. Ведь Свифт, как известно, положительно относился к католикам Великобритании (о чем говорит, к примеру, его известный памфлет «Кризис»). В то же время его отношение к якобитам выражено в письмах вполне определенно: «Я всегда считал себя противником Претендента, поскольку рассматриваю его пришествие как наихудшее зло по сравнению с правлением вигов…»[226]. Очевидно, разгадка кроется в разделении автором «папистов» на религиозных и политических. Католические священники, по его мнению, отождествляют себя с интересами Великобритании и лояльны правительству[227], тогда как якобиты – мятежники и отщепенцы.

Позиция Свифта не сразу была поддержана Болингброком. Через много лет после своего перехода на сторону Претендента в 1714 г. виконт подвергает резкой критике движение якобитов. В сочинениях, написанных в 30-е гг. XVIII в., он исходит из концепции единства национальных интересов. «Письма об изучении и пользе истории» провозглашают этот принцип открыто[228]. В «Идее о Короле-Патриоте» он проявляется в признании результатов Славной революции и в ориентации на благо всего народа. Просветитель отвергает подход французского короля Людовика XIV, который относился к стране как к собственной вотчине и даже само слово «государство» (l’etat) считал оскорбительным. Согласно замыслу автора, Король-Патриот должен быть национальным лидером. Это подразумевает приоритет конкретных национальных интересов по отношению к абстрактным принципам, к примеру, таким как принцип легитимизма, которого придерживались якобиты[229]. Партия, претендующая на выражение интересов первых, должна руководствоваться конституцией данной страны, а не отвергать ее[230]. Поэтому якобиты понимаются как отщепенцы и предатели. Такая их позиция усугублялась связью с Францией – традиционным противником Англии. Негативное отношение переносится у мыслителя отчасти и на династию Стюартов в целом[231].

Поскольку каждое из звеньев британской политической системы играет свою роль (король, лорды, общины), выдвижение одного из них на первый план считается нарушением конституции. Болингброк разделяет взгляды нарождающейся в тот период политэкономии о соответствии баланса политических сил балансу собственности. В средние века основная собственность принадлежала церкви и лордам, поэтому сам характер владений позволял держать народ в повиновении. В дальнейшем, с развитием промышленности и торговли, общины избавляются от политической опеки. Такую метаморфозу торийиский интеллектуал, как ни странно, оценивает положительно: ведь нижняя палата образовала противовес клерикалам и светским феодалам, тем самым создав новую опору королевский власти. М. А. Барг полагал, что Болингброк ассоциировал баланс сил, сложившийся после 1688 г. с балансом, существовавшем в XVI в., т. е. до Стюартов[232]. Французский вариант баланса сил расценивается негативно: королевский абсолютизм, по его мнению, поглотил все сословия[233]. Таким образом, ни один из трех уровней политической системы не должен переступать положенных ему границ.

Все сословия королевства имеют общие интересы, тем самым обуславливая целостность общества. Палата общин в случае нарушения ее законных прав должна непременно отстаивать свою долю в управлении государством[234]. Если в XVII в., по мнению автора, британскому политическому организму угрожали притязания прерогативы, то в XVIII в. – уже коррумпированность и безответственность парламента[235]. Характерно, что нарушение конституции именно со стороны общин Болингброк рисует в особенно мрачных тонах. Самый жестокий тиран в английской истории Генрих VIII правил «в сговоре» с парламентом. Подобные обвинения звучат также в адрес первых Стюартов. Яков I пытался использовать партийные противоречия в духе политики «разделяй и властвуй». Его преемник Карл I вообще называется «партийцем» («а partyman»). Именно его придворная партия спровоцировала возникновение оппозиции, что привело в дальнейшем к расколу страны на враждующие лагеря[236]. Чем объясняется столь негативная роль общин? Самой идеей прав человека, которая создает парламенту «громоотвод» от всяких обвинений в тирании. Монарх или лорды таковым не обладают, что делает их более открытыми для критики[237]. По-видимому, автор полагает партийность нехарактерной для нормального (т. е. «органического») состояния системы правления и выводит ее из кризиса власти.

Интересное дополнение к идеям виконта представляют рассуждения его друга и единомышленника Джорджа Литтлтона, ставшего в 1737 г. секретарем принца Уэльского (номинального главы оппозиции). Его отношение к партиям можно отыскать в художественном произведении «Письма персиянина» (1735 г.). Подражая «Персидским письмам» Ш. Монтескье, Литтлтон изобразил английское общество глазами перса Селима, который излагал свои наблюдения другу Мирзе, проживавшему в Исфахане.

Помимо традиционной для Просвещения критики избирательной системы, коррумпированности парламента фракционной борьбы[238], в сочинении имеется ряд оригинальных идей. Партии, полагает Литтлтон, провозглашают высокие принципы и заявляют о стремлении идти до конца ради их реализации: «…виггизм – это одно из тех явлений, которые менее чем за столетие ухитрились расколоть и спутать всю нацию. Противоположная фракция называется тори. Те и другие имею столь же сильную неприязнь друг к другу, как последователи Али и Усмана…»[239]. В то же время, стоит только партии оказаться у власти, как она отбрасывает свои принципы и занимается собственным обогащением. Различие тори и вигов – только словесное. В сущности же, резюмирует Литтлтон устами «персиянина», «вигами называются те, кто в данный момент занимают свои места у власти, а тори – те, которые таковых не имеют… так что если нынешние тори получают какие-либо назначения, они становятся вигами; в то же время, если происходит смещение вигов, они превращаются в тори»[240].

Автор нисколько не щадит самих тори. Выступая за укрепление королевской власти и позиций «высокой церкви», они цинично пользуются властью, стоит им только завладеть ею. Своими симпатиями к Франции тори ослабляют международное положение страны и роняют ее честь, предавая традиционных союзников. Кроме того, они наносят ущерб развитию торговли.

Подобные явления автор считает вовсе не случайными, а вполне характерными для британской монархии. Писателя не устраивает слабость центральной власти, ее неспособность консолидировать общественные силы и направить их в конструктивное русло. Корона, по его мнению, сама является инструментом денежной олигархии: «Это, вероятно, самая свободная из всех конституционных монархий, которые известны в мире. Знать и народ так поделили полномочия между собой и имеют такой вес в правительстве, что король не в состоянии ничего сделать ни решением, ни советом. Он не может подавить несогласных силой, поскольку те вооружены… Не может и купить их, поскольку все должности выборные, а владения короны окупают только затраты королевского дома»[241]. Подобные проблемы, по мнению автора, специфичны для «готического правления», ведущего свое происхождение от военной демократии. Единственным возможным решением ему представляется создание в государственном аппарате противовесов для осуществления «баланса сил»[242].

Однако размежевание с якобитскими мятежниками и декларирование единой «конституционной платформы» для всех политических фракций не исчерпывает концепцию партий Болингброка и его единомышленников. Ее главное звено – теория оппозиции. Поскольку данный вопрос относится к дискуссионным, следует остановиться на его освещении в историографии.

В зарубежной историографии проблематика, поднятая Болингброком, выводится из того факта, что парламент утратил свою традиционную функцию посредника между монархом и народом[243]. Поскольку виги перестали ассоциироваться с «национальной партией», Болингброк пытался сформировать таковую на базе осколков тори[244]. А. Хассал полагал, что резкие выпады против партийности в «Рассуждении о партиях» нужно понимать как попытку преодолеть противоречия в оппозиционном лагере[245]. У. Сичел обращал внимание на глубоко продуманную двухстороннюю стратегию борьбы: как литературно-публицистическую, так и собственно парламентскую[246]. С другой стороны, И. Крамник не видит ничего необычного для Августианского века в критике партий[247]. По накалу политической борьбы публицистика Болингброка сравнивалась Дж. Ч. Коллинзом с «Письмами Юниуса» – документом восходящего радикализма[248]. Дж. М. Робертсон, напротив, считал, что обострение литературной полемики обусловлено уходом республиканизма с политической арены[249]. Рядом исследователей отмечалась апелляция мыслителя не к общинам, а к королевской семье[250].

Различные оценки теории оппозиции присутствуют и в отечественной историографии. Т. Л. Лабутина утверждает, что критика коррумпированности политической системы со стороны «партии конституционалистов» носила тактический характер, поскольку с приходом отдельных оппозиционеров к власти ситуация не менялась[251]. Отмечая всплеск журналистики в данный период, Е. А. Доброва указывает на тесную связь политической борьбы с социально-экономическими вопросами, иную классовую ориентацию оппозиции и воинствующий характер полемики[252]. Д. В. Кутявин подходит к взглядам Болингброка с позиции эволюции. Первоначально мыслитель, работая над созданием легальной оппозиции на рубеже 20-30-х гг. XVIII в., развивал критику вигского правительства и формировал позитивную политическую программу. Позднее, в годы пребывания в эмиграции во Франции, создает умозрительную концепцию, которую многие исследователи определили как утопическую. Наконец, разочаровавшись в политике, автор приходит к отрицанию партий[253]. Как видно, оценка болингброковской теории оппозиции широко колеблется. Обе ее интерпретации – и как традиционная борьба фракций, и как столкновение принципов – имеют достаточные основания.

Выше мы пришли к выводу, что торийские идеологи, как правило, отвергали самостоятельность партий во имя общественной солидарности. Но каким же образом следует понимать массу материалов, которая говорит об оппозиции? Она должна быть интерпретирована в зависимости от контекста, для выяснения которого необходимо использовать соответствующую методологию. Поскольку в данном случае идеология анализируется в рамках политической борьбы, на первый план выступает ее функциональная сторона. Наиболее продуктивным, на наш взгляд, является сочетание двух подходов. Первый представляет собой теорию элит. Она рассматривает властные круги как целостную систему, обладающую набором специфических функций и стремящуюся к динамическому равновесию[254]. Другой подход связан с концепциями идеологии А. Грамши и Л. Альтюссера, сформулированными в рамках неомарксизма. Согласно А. Грамши, идеология является ключевым фактором осуществления и поддержания политического господства. Л. Альтюссер рассматривает конкретные «идеологические аппараты» государства и механизмы их функционирования[255].

Прежде чем подходить к вопросу о политической программе и методах борьбы торийской оппозиции, необходимо ознакомиться с ее взглядом на текущее положение государственного строя.

Главным критическим произведением Болингброка заслуженно считается «Рассуждение о партиях». Создавшаяся политическая система описывается им как «зловредно-загадочное хитросплетение биржевых махинаций»[256]. Автор наносит удар по коррупции государственного аппарата, в особенности, по системе подкупов[257]. Всеобщая продажность делает его неработоспособным. Билль о правах, призванный обеспечивать свободные выборы, свободу слова, частые созывы парламента, превратился в фикцию. Речь идет о фактической утрате британцами своей конституции при сохранности внешних форм[258]. У руля власти, продолжал Болингброк, находится узкая группа выскочек, не имеющих личных достоинств, но добившихся высокого положения исключительно благодаря общей испорченности нравов[259]. Их успех объясняется организованностью, включенностью в определенные фракции, каждая из которых поддерживает другую. Они подчинили своему влиянию парламент, так что теперь происхождение, образование, состояние его членов не препятствуют ограблению страны[260]. Сложившуюся ситуацию просветитель определяет как олигархию и тиранию партий[261]. Обличительный пафос особенно ярко отражает характерный для Болингброка этический акцент.

Развернутую критику партийно-политической системы дает также молодой Э. Берк в памфлете «Защита естественного общества», написанном под влиянием виконта. Однако в данном случае критика выражается абстрактно, по отношению к политическим моделям, а не к конкретной политической ситуации. Берковская глубина критики фактически доходит до отрицания политики, что заставляет его наделать негативными ассоциациями такие понятия как «политик» и «государственный человек»[262]. Расширение политической сферы нежелательно, поскольку препятствует каждому сословию заниматься деятельностью, свойственной ему от природы[263]. Это всецело соответствует общефилософской позиции Берка, понимающей человека как существо иррациональное.

Автор последовательно ниспровергает как аристократическое, так и демократическое правление. Вельможи, по его мнению, находятся в постоянном противоборстве, погружая страну в анархию. Их власть не только не мягче королевской, напротив – жестче, поскольку те ведут себя как временщики и мелкие тираны. В данном случае интересны указания в качестве негативных примеров Польши и Венеции[264].

Критика демократии носит в большей степени этический характер. Мыслитель обвиняет ее в пренебрежении к выдающимся достоинствам, в симпатиях к «ловкому человеку». Особого порицания удостоился раскол общественного единства, вносимый демагогами и заинтересованными лицами[265]. Берковский критицизм может быть емко выражен в единственной цитате: «История той знаменитой республики [Афины – М. К.] представляет собой сплошную смесь легкомыслия, безумства, неблагодарности, несправедливости, раздоров, насилия, тирании и, конечно же, всех видов злодеяний, какие только можно себе представить»[266].

По всей видимости, партийность как негативная черта приписывается обеим формам правления, но именно при демократии она принимает угрожающий характер. О проницательности молодого Берка Дж. Морли отзывается в следующем заключении: «…Что примечательно в первой работе Берка, так это понимание того факта, что за интеллектуальными схватками… незаметно прорастала сила, которая могла бы потрясти основы гражданского общества»[267].

Дэвид Юм в данном вопросе не столь многословен. Главное его критическое замечание состоит в том, что система правления превращается в массовую, что, согласно античным классикам, потенциально ведет к возрождению абсолютизма[268]. В целом Юм не принимал партий в том виде, в котором она сложилась к XVIII веку. Свое отношение он иллюстрирует цитатой из римского полководца I в. до н. э. Статилия: «Все люди глупцы или сумасшедшие и не заслуживают того, чтобы мудрец рисковал из-за них головой»[269]. Подобную позицию, почерпнутую во многом из стоических идеалов античности, можно охарактеризовать как «этический торизм». К примеру, поступок Сократа, во имя долга отказавшегося бежать из темницы пред казнью, расценивается как «торийский»[270].

Однако Юм не отказывается от анализа партий и приводит их классификацию. Деление на «земельный интерес» и «денежный интерес» он, снова сближаясь с Болингброком, отвергает как устаревшее[271]. Все партии он делит на личные и реальные. Первые основаны на дружбе или вражде отдельных индивидов и групп. Вторые – на различиях во взглядах и интересах. Реальные в свою очередь подразделяются на те, что основаны на интересе, на принципе, на привязанности. Появление «партий принципов» он относит к своей эпохе, указывая на особую роль религии в их формировании[272]. По всей видимости, учитывая контекст критики олигархического правления, а также неприятие им религиозного фанатизма[273], следует говорить об отрицательном отношении Юма к «партиям принципов».

Партии не должны находиться в остром столкновении, а составлять коалицию. Если мелочные интересы можно оставить за партиями, то основой союза должны быть принципы гражданской свободы в сочетании с уважением к традиционным учреждениям (включая монархию с ограниченными полномочиями)[274]. Парламент мыслится автором как учреждение в основном аристократическое, в котором сталкиваются интересы крупных дельцов[275].

В понимании Юма партии призваны создавать и поддерживать монополию аристократии на власть. Сама политическая система мыслится весьма демократично, но в очень узких сословно-классовых рамках. Многочисленные группировки в парламенте должны руководствоваться только материальными интересами, ни в коем случае не привнося борьбу принципов. Принципы, в данном случае понятые как синтез гражданских свобод и умеренного монархизма, – это прерогатива правящей элиты в целом, а не отдельных ее частей. В одном из писем Юм излагал свои принципы следующим образом: «Мой взгляд на вещи больше соотносится с вигскими принципами; мои представления о личности – с торийскими предрассудками»[276].

В поэтической форме свое негативное отношение к государственному строю Великобритании (к партиям, в частности) выразил также друг Свифта и Болингброка Александр Поуп. Она, по словам поэта, «то призовет монарха, то спровадит»[277]. По поводу этих кратких замечаний следует указать на то, что Юм высказался относительно текущей ситуации олигархии вигов, а Поуп – о системе, сложившейся после 1688 г. в целом.

Обобщая вышеизложенное, следует сказать, что критика политического устройства Великобритании 20-50-х гг. XVIII в. торийскими мыслителями носила двойственный характер. С одной стороны, скептическому пересмотру подлежит сам конституционный порядок, ставший итогом Славной революции. Роль аристократического и демократического элементов правления преуменьшается в пользу монархии. Такой подход демонстрируют А. Поуп и Э. Берк, занимавшие исторически крайние позиции в рамках торийской оппозиции. Поуп – католик, во многом принадлежал еще Августианскому веку (хотя исследователи и отмечают его склонность к деизму)[278]. Тогда как политические искания Берка неотделимы от предромантизма второй половины XVIII в[279].

С другой стороны, атаке подвергаются не принципы конституционализма, а их искажение «денежным интересом», в чем откровенно признавался Болингброк[280]. Здесь тори и виги меняются местами, в тирании и нарушении «обычаев страны» обвиняется уже парламент. Проблематика Болингброка и Юма, чьи сочинения отражали накал борьбы 30-40-х гг. XVIII в., более актуальна. Исходя из двойственности политической критики указанных авторов, следует поставить вопрос об идее законности. Можно ли утверждать, что оппозиция считала допустимым ниспровержение порядков, заложенных Славной революцией?

Итальянскому философу А. Грамши принадлежит понятие гегемонии – способности правящих кругов артикулировать интересы различных социальных групп в общепризнанных консенсусных рамках. Их единство обеспечивает идеология, выработкой которой занимается прослойка интеллектуалов. В обществах с развитым гражданским самосознанием степень интеграции социальных сил такова, что свергнуть власть силовыми средствами практически невозможно. Политическая борьба там представляет собой борьбу за интеллектуальный контроль, т. е. за установление заинтересованными кругами гегемонии в общественных институтах[281]. Поскольку в Великобритании XVIII в. конституционные порядки находились в процессе формирования, дилемма «революция или легальная оппозиция?» стояла весьма остро.

Данная проблематика разобрана Г. Болингброком довольно подробно и последовательно. Прежде всего он нивелирует различия между конфликтом, связанным с принятием Великой хартии вольностей XIII в., Войной Роз XV в. и революциями XVII в. По его мнению, значение революции состоит в обновлении конституции, возвращении ее к оригинальным принципам[282]. В силу законов политэкономии равновесие между элементами власти (король, лорды, общины) с течением времени нарушается. Только периодические революции обеспечивают их устойчивость[283]. Такая установка, по мнению автора, не противоречит гражданским свободам. Поскольку политическая система строится на договоре, расторгнуть его в одностороннем порядке нельзя. Если парламент попирает конституцию, то и народ не обязан ее соблюдать. Сама конституция становится источником зла, когда правительство коррумпировано. «Нет порока хуже совращенной добродетели» – иллюстрирует он свою мысль народной пословицей[284]. По всей видимости, революцию автор считает неизбежным следствием утраты правящим слоем гегемонии в обществе.

В каком случае революция становится необходима? Автор указывает на некую «наивысшую точку» растления власти, но не дает конкретного пояснения[285]. Судя по косвенным данным, речь идет об угрозе государственной независимости. Овладевший народом «дух продажности» способствует тому, что группа совершенно бездарных людей может привести к разрушению государственных устоев. Автор прочит Британии судьбу Рима, павшего из-за коррумпированности, роскоши, развращенности власть предержащих[286]. Трансформация общественно-политических отношений происходит поэтапно. Восшествие на трон «короля-патриота» означает возрождение «духа конституции». Реформирование его выдвиженцами государственной сферы является вторым шагом. Наконец, народ под влиянием политических институтов преобразует всю общественную жизнь[287]. Здесь следует обратить внимание на провозглашенную виконтом жесткую кадровую политику. Король инициирует борьбу в высших эшелонах власти, волевым решением должен низвергать и возвышать. Ранее мы уже останавливались на силовых методах кадровой политики «короля-патриота». Важно, что правовые аспекты данного процесса автор подменяет этическими понятиями покровительства и патриархальной справедливости[288]. Огромное значение моральных принципов свидетельствует об их системообразующей роли в установлении общественной гегемонии.

Вместе с тем революция середины XVII в. автором осуждается. Он возлагает вину за конфликт на пуританские секты и полагает, что истинные сторонники конституции оказались по разные стороны баррикад[289]. Очевидно, отвергая кровавый мятеж черни, Болингброк признает только управляемую «революцию сверху». Однако его инструментальный подход и преувеличение роли субъективного фактора, по-видимому, обусловлены недооценкой сложившихся гражданских институтов. Его попытка атаковать правительство «в лоб» как в политике (якобитский заговор), так и в воинствующей публицистике, потерпела закономерный крах.

В отличие от Болингброка Д. Юм, как отмечено исследователями[290], придавал большое значение вопросу легитимности власти. Однозначным сторонником «пассивного повиновения» философ позиционирует себя в одноименном эссе[291]. Данный факт, как правило, считается одним из ярчайших проявлений торийских взглядов автора[292].

Механика легитимности проанализирована в единственном на данную тему эссе «О первоначальных принципах правления». В основе идеи законности лежит определенное мнение народа о правительстве. Мнение может касаться, с одной стороны – интереса, с другой – права. В первом случае речь идет об осознании социальными группами и властными кругами общих интересов. Во втором случае мнение подразделяется в соответствии с классификацией права. Во-первых, существует право на власть (законное правительство). Во-вторых, право на собственность (власть как гарант собственности)[293]. Несмотря на то, что сам факт опоры государственной власти на мнение народа констатировался и ранее[294], его анализ представлен Юмом впервые.

Глубокий анализ общественных отношений, характеризующий философскую мысль Юма, позволил ему четко, емко и аргументировано изложить свой взгляд на проблему законности. Вопрос «революция или оппозиция?» никогда не стоял перед ним. Теоретик осознавал, что правящий режим связан не только с политической системой, но и с собственностью. «Общественное мнение» является для него не просто этической категорией, а динамическим отражением поступательного развития социальных сил.

Различия взглядов на способ достижения целей обуславливает и несходство в политической стратегии авторов. Поскольку речь идет о внепарламентской политической борьбе, следует разграничивать, с одной стороны, репрессивный аппарат государства (совокупность его органов), с другой стороны – многообразие идеологических аппаратов государства (совокупность общественных институтов), представляющих собой арену интеллектуальной борьбы. Правящим кругам сложнее установить свое господство в гражданских институтах, где имеются различные возможности для выражения альтернативных позиций[295]. Невозможность овладеть репрессивным аппаратом государства (в лице законодательного органа, парламента) посредством избирательных кампаний заставила тори отступить и закрепиться в общественных институтах. Социальная поддержка может быть обеспечена только в условиях господства торийских идеалов в науке и философии, литературе, этике и эстетике.

Своей главной стратегией Болингброк провозглашает союз партий. Однако он не указывает конкретных идейных оснований для такого союза. По его мнению, распад партийных коалиций в прошлом объяснить невозможно[296]. Этика «патриотизма» как совмещение уважения к традиционным учреждениям с гражданскими свободами оставалась слишком абстрактной. По признанию современников, сам он, будучи образцом интеллектуализма и красноречия, обращался к идеалу античного Рима, где знаменитые ораторы и государственные деятели были представлены одними и теми же лицами[297]. Он слишком тяготел к Августианскому веку с его характерной взаимосвязью государственной власти и культуры Просвещения. В его понимании общество ассоциировалось с государством. По всей видимости, Болингброк так и не смог до конца осознать потерю для своей партии репрессивного государственного аппарата и сосредоточиться на завоевании гегемонии в идеологических аппаратах.

Фактически вытесненная из парламента партия тори в лице своего неформального лидера Болингброка продолжала мыслить старыми, неактуальными в данных условиях категориями. Низверженный политик рассуждает так, будто бы его партия находится у власти. Она должна быть столь же сплоченной, развитие фракций недопустимо также, как и при хорошем монархическом правлении[298]. Борьбу с политическим противником теоретик рассматривает как столкновение двух армий, имеющих собственное командование и стратегию. Внепарламентские силы, полагает он, должны выдвинуть собственных лидеров, которые по масштабу не уступали бы официальным политикам[299]. Такое понимание политической борьбы не вписывалось в традиционные представления о фракционных противоречиях[300]. Собственную же «оппозицию» (которую в таком случае следует взять в кавычки) он рассматривает направленной не против плохого управления, а против разрушения государственности в целом[301]. Очевидно, болингброковский «конституционализм», объявленный монопольной собственностью оппозиционеров и не связывавший их едиными нормами закона с партией власти, рассматривался еще и как политическое оружие.

Из высказываний, которые можно отнести к предложениям по реформированию текущей политической системы, характерна одна. Это идея переизбрания парламента ежегодно, либо раз в три года[302], которое большинство исследователей склонно понимать буквально. Здесь, во-первых, бросается в глаза несоответствие реформаторской инициативы с общей направленностью мысли Болингброка на принципиальное противостояние противнику и разрушение его классовой и политической гегемонии. Во-вторых, трехгодичное функционирование парламента имело место в годы его политической карьеры (рубеж XVII–XVIII вв.), однако даже оно привело к политическому хаосу. О том, к чему могли привести подобные начинания, автор не мог не знать. Поэтому данное предложение следует рассматривать как тактический маневр, который мог облегчить приход тори к власти.

Вопрос об обеспечении гегемонии разработан Юмом столь же полно, как и остальные. Он также провозглашает необходимость партийной коалиции, но в отличие от Болингброка приводит ее идейные основы. С точки зрения Юма, прежние фракционные союзы были непрочными из-за преобладания частных интересов и мелочных страстей[303]. Подлинное объединение строится на идейной основе, тогда как прежние Двор и Страна были партиями одновременно и интересов, и принципов[304]. Социолог К. Мангейм подразделял идеологии на частичные и тотальные. К первым он относил совокупность идей определенной общественной группы, а ко второй – мировоззрение всего общества, точнее, базовые ценностные принципы, обусловливающие структуру общественного сознания[305]. Можно сказать, что в данном случае аналог «социальной тотальности» в зачаточной форме присутствует у Юма.

Важно, что Юм не просто перечисляет набор торийских и вигских идеологем, которые следовало бы механически соединить. В специально посвященном данному вопросу эссе «О коалиции партий» он рассматривает их основы и, отсекая все лишнее, синтезирует британские ценности в виде следующей формулы: гражданские свободы без религиозного фанатизма, уважение к традиционным учреждениям без абсолютизма, относительная терпимость[306]. Идея разграничения гражданской и политической свободы была почерпнута им у Болингброка[307]. Чистый рационализм в отношении к общественным институтам, характерный для вигов, неконструктивен и в конечном итоге нерационален. Без авторитета и прецедентов, на которые ссылаются тори, все связи гражданского общества будут нарушены и не смогут функционировать. Гражданские свободы и собственность – главные понятия вигов – имеют торийские корни, поскольку собственность и права находились первоначально в руках баронов. И лишь экономические сдвиги позволили распространить их на средние слои. В историческом отношении предмет для споров также отсутствует: государственный строй Британии носит конституционный характер с восшествия на престол Якова I[308].

Политико-правовые аспекты коалиции партий Юм анализирует в эссе «О партиях в Великобритании». Мыслитель отказывается от старой концепции партий. Те имеют сложную исторически сформировавшуюся природу, к тому же ассоциируются с религиозным расколом, что, по мнению автора, недопустимо[309]. Современные тори в значительной степени признали ценности конституционализма, их роялизм трансформировался в относительный лоялизм[310]. Вместе с тем виги, отстаивая прерогативы парламента, ссылаются на традиционные свободы народа[311]. Задача Юма состояла в том, чтобы концептуализировать практические шаги и в отдельных случаях направить в нужное русло. Вероятно, роль «мыслящего класса» как связующего звена между различными политическими силами и стоящими за ними социальными группами в достаточной мере осознавалась Юмом.

Что касается собственно реформаторских предложений, их у Юма также немного, однако они имеют системный и обоснованный характер. Главная идея заключается в увеличении состава обеих палат парламента за счет богатых и влиятельных лиц. Лорды должны быть пожизненными, но ненаследственными[312]. Такая программа, очевидно, призвана, с одной стороны, превратить парламент в ассамблею крупнейших собственников, с другой – обеспечить внутри него политическую динамику. Она вполне отражает теоретическую установку автора на собственный идеал «аристократической республики».

Политическая стратегия виконта Г. Болингброка была негибкой, направленной только на осмысление ошибок торийской партии времен ее господства (1710–1714 гг.). Его сочинения содержат прежние схемы и понятия и все так же ориентированы на завоевание политической власти. Непонимание изменившегося характера политической системы, ее перехода от традиционного конституционализма к парламентскому режиму обусловило тщетность политической агитации Болингброка. В отличие от своего предшественника, философ Д. Юм осознавал, что гегемония вигов в государственном аппарате делает неизбежной смещение политической борьбы в сферу общественных институтов и ее трансформацию в борьбу интеллектуальную. Своей основной задачей просветитель считал выработку прочных теоретических основ для партийной коалиции, которая позволила бы интегрировать консервативные ценности в общественную жизнь, а торийские политические силы – в парламентскую политику.

Теории Юма, отчасти развивая идеи Болингброка, в другом отношении порывали с ними. С одной стороны, политические процессы в Великобритании второй половины XVIII в. все-таки привели к гегемонии тори, с чем связано, в частности, обращение Георга III к «Королю-Патриоту». С другой стороны, эта политическая гегемония стала следствием проанализированной Юмом перестановок внутри парламентских сил, а не государственного переворота, на который указывал автор идеи.