«Я БОРОЛСЯ ДО КОНЦА»

«Я БОРОЛСЯ ДО КОНЦА»

До 19 августа 1991 года судьба была более чем благосклонна к Сергею Федоровичу Ахромееву. Он остался жив, провоевав с 41-го по 45-й на самых смертоносных фронтах Великой Отечественной — Ленинградском, Сталинградском, Южном, 4-м Украинском. После войны уверенно одолел крутой подъем воинской карьеры до ее маршальского пика. И выйдя в отставку, не затерялся в пенсионерской тени — остался у дел и на виду, заняв по просьбе президента Горбачева пост его советника.

Судьбе было угодно, чтобы жизненный путь маршала Ахромеева пролегал только вперед и вверх и закончился бы с почетом, но 19 августа маршал воспротивился судьбе: узнав о создании ГКЧП, он прервал отпуск, который проводил с женой и внучкой в Сочи, и прилетел в Москву. Сменив цивильный костюм на маршальский мундир, он отправился на место своей службы, в Кремль. Встретившие его сотрудницы А. Гречанная, Т. Рыжова, Т. Шереметьева отметили, что Сергей Федорович в хорошем настроении, бодр, даже весел.

20 августа Рыжова по указанию Ахромеева печатала план мероприятий, связанных с введением чрезвычайного положения. В тот же день Ахромеев ездил в министерство обороны. Вечером на вопрос Рыжовой — «Как дела?» — Сергей Федорович ответил: «Плохо» и попросил принести ему раскладушку с бельем, поскольку хотел остаться ночевать в Кремле. На следующий день настроение его еще более ухудшилось. 22 августа Ахромеев направил личное письмо Горбачеву.

23 августа Сергей Федорович присутствовал на заседании Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и госбезопасности. Смирнова, стенографистка, рассказала следствию, что Ахромеев вел себя в этот день необычно: ранее он всегда выступал, был очень активен, а в этот раз все заседание просидел в одной позе, даже головы не повернул и не проронил ни единого слова.

Свидетель Загладин, советник президента СССР, чей кабинет в Кремле был рядом с кабинетом Ахромеева, показал, что в тот день видел Сергея Федоровича в последний раз. Ахромеев, по его словам, был в очень подавленном, нервном состоянии. Руки его дрожали, лицо было темное. На вопрос Загладина, как он себя чувствует, ответил, что «переживает, много думает, даже ночевал в кабинете». Сказал также, что «было трудное заседание Комитета по обороне» и что «не знает, как все будет дальше». В рабочей тетради Ахромеева среди записей, сделанных на том заседании, есть и такая: «Кто организовал этот заговор — тот должен будет ответить».

Гречанная и Шереметьева, по долгу службы наиболее тесно общавшиеся с Ахромеевым, показали, что 23 августа Сергей Федорович писал какие-то бумаги, снимал с них копии и старался делать это так, чтобы входившие в кабинет, не видели, что он пишет. Раньше такого с ним не было. Обе свидетельницы заявили следствию, что наблюдая необычно подавленное состояние Ахромеева, допускали мысль о его возможном самоубийстве.

А для родных смерть Ахромеева стала не только огромным, но и неожиданным горем. Жена и дочери знали его как очень волевого, жизнерадостного человека. Он никогда не выказывал перед ними ни страха, ни слабости. Таким и остался до конца.

Последнюю ночь он провел на даче с семьей дочери Натальи Сергеевны. Вот как она вспоминает об этом:

— …Четыре вечера подряд я не могла с ним поговорить, так как он возвращался усталый, очень поздно, пил чай и ложился. Кроме того, мой отец был таким человеком, которому невозможно было задавать вопросы без его согласия на то. В пятницу, 23 августа, накануне его смерти, я почувствовала, что он хочет поговорить.

Мы купили огромный арбуз и собрались за столом всей семьей. Я спросила у него: «Ты всегда утверждал, что государственный переворот невозможен. И вот он произошел, и твой министр обороны Язов причастен к нему. Как ты это объясняешь?» Он задумался и ответил: «Я до сих пор не понимаю, как он мог…»

На следующий день перед уходом он пообещал моей дочке, что после обеда поведет ее на качели…

По словам Натальи Сергеевны, 24 августа Ахромеев уехал на работу около 9 часов утра. Примерно в 9.35 она звонила, чтобы сообщить о возвращении матери из Сочи. Он разговаривал бодро, весело. Ничто не свидетельствовало о его намерении уйти из жизни…

Из материалов следствия:

«…24 августа 1991 года в 21 час 50 мин. в служебном кабинете № 19 «а» в корпусе 1 Московского Кремля дежурным офицером охраны Коротеевым был обнаружен труп Маршала Советского Союза Ахромеева Сергея Федоровича (1923 года рождения), работавшего Советником Президента СССР.

Труп находился в сидячем положении под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенного вдвое, петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа «Скотч». Каких либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешением, не обнаружено.

Обстановка в кабинете на время осмотра нарушена не была, следов какой-либо борьбы не найдено.

На рабочем столе в кабинете обнаружены шесть записок, написанных от имени Ахромеева. Все записки рукописные.

В первой, от 24 августа, Ахромеев просит передать записки его семье, а также Маршалу Советского Союза С. Соколову. В письме на имя Соколова излагается просьба к нему и генералу армии Лобову помочь в похоронах и не оставить членов семьи в одиночестве в тяжкие для них дни. Письмо датировано 23 августа. В письме своей семье Ахромеев сообщает, что принял решение покончить жизнь самоубийством. Письмо написано 23 августа. В безадресной, датированной 24 августа, записке Ахромеев объясняет мотивы самоубийства: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь мне дают право из жизни уйти. Я боролся до конца».

Записка, в которой Ахромеев просит уплатить долг в столовой и к которой подколота денежная купюра в 50 рублей, также от 24 августа.

И последняя записка: «Я плохой мастер готовить орудие самоубийства. Первая попытка (в 9.40) не удалась — порвался тросик. Собираюсь с силами все повторить вновь».

В пластмассовой урне под столом обнаружены куски синтетического шпагата, схожего с материалом петли.

Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы от 25.08.91 г. признаков, которые могли бы свидетельствовать об убийстве Ахромеева путем удавления петлей при исследовании трупа не обнаружено, как не обнаружено каких-либо телесных повреждений, помимо странгуля-ционной борозды. Установлено, что Ахромеев незадолго до смерти алкоголь не принимал. Почерковедческая экспертиза от 13.09.91 г. подтвердила, что все шесть записок, обнаруженных на столе в кабинете, написаны Ахромеевым…»

Что и говорить, способ самоубийства маршал выбрал не маршальский. И, казалось, сама судьба воспротивилась этому выбору — первая попытка закончилась неудачей. Но маршал переупрямил судьбу, сладив себе петлю покрепче.

Вот вокруг злосчастной этой петли и заклубились сомнения да подозрения: маршалы, мол, в случае чего не вешаются, а стреляются. Но у Ахромеева пистолета не было. Бывший его адъютант Кузьмичев, допрошенный в качестве свидетеля, показал, что после ухода в отставку маршал сдал личное оружие и все пистолеты, полученные в подарок за время долгой воинской службы. Это показание документально подтверждено.

18 октября 1991 года следствием была получена из секретариата Президента СССР ксерокопия письма С. Ф. Ахромеева М. С. Горбачеву. Оно написано от руки, и четкость каллиграфии в нем под стать солдатской прямоте стиля.

«Президенту СССР

товарищу М. С. Горбачеву

Докладываю о степени моего участия в преступных действиях так называемого «Государственного Комитета по чрезвычайному положению» (Янаев Г. И., Язов Д. Т. и другие).

б августа с. г. по Вашему разрешению я убыл в очередной отпуск в военный санаторий г. Сочи, где находился до 19 августа. До отъезда в санаторий и в санатории до утра 19 августа мне ничего не было известно о подготовке заговора. Никто, даже намеком, мне не говорил о его организации и организаторах, то есть, в его подготовке и осуществлении я никак не участвовал.

Утром 19 августа, услышав по телевидению документы указанного «Комитета», я самостоятельно принял решение лететь в Москву, куда и прибыл примерно в 4 часа дня на рейсовом самолете. В 6 часов прибыл в Кремль на свое рабочее место. В 8 часов вечера я встретился с Янаевым Г. И. Сказал ему, что согласен с программой, изложенной «Комитетом» в его обращении к народу, и предложил ему начать работу с ним в качестве советника и. о.

Президента СССР. Янаев Г. И. согласился с этим, но сославшись на занятость, определил время следующей встречи примерно в 12 часов 20 августа. Он сказал, что у «Комитета» не организована информация об обстановке и хорошо если бы я занялся этим. Утром 20 августа я встретился с Баклановым О. Д., который получил такое же поручение. Решили работать по этому вопросу совместно.

В середине дня Бакланов О. Д. и я собрали рабочую группу из представителей ведомств и организовали сбор и анализ обстановки. Практически эта рабочая группа подготовила два доклада: к 9 вечера 20 августа и к утру

21 августа, которые были рассмотрены на заседании «Комитета».

Кроме того, 21 августа я работал над подготовкой доклада Янаеву Г. И. на Президиуме Верховного Совета СССР. Вечером 20 августа и утром 21 августа я участвовал в заседаниях «Комитета», точнее той его части, которая велась в присутствии приглашенных.

Такова работа, в которой я участвовал 20 и 21 августа с. г.

Кроме того, 20 августа, примерно в 3 часа дня, я встречался в министерстве обороны с Язовым Д. Т. по его просьбе. Он сказал, что обстановка осложняется и выразил сомнение в успехе задуманного. После беседы он попросил пройти с ним вместе к заместителю Министра обороны генералу Ачалову В. А., где шла работа над планом захвата здания Верховного Совета РСФСР. Он заслушал Ачалова В. А. в течение трех минут только о составе войск и сроках действий. Я никому никаких вопросов не задавал.

Почему я приехал в Москву по своей инициативе — никто меня из Сочи не вызывал — и начал работать в «Комитете»? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом.

Дело в том, что, начиная с 1990 года, я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы «Комитета» и последующее связанное с этим разбирательство, даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было.

Мне понятно, что как Маршал Советского Союза, я нарушил Военную Присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР.

Ничего другого, как нести ответственность за содеянное, мне теперь не осталось.

Маршал Советского Союза Ахромеев. 22 августа 1991 года».

Сергей Федорович признавался журналистам, что не собирался быть офицером. Коренной москвич, в школе он мечтал о поступлении в легендарный ныне ИФЛИ — институт истории, философии и литературы, но предвоенная обстановка заставила сделать иной выбор, и он стал курсантом военно-морского училища им. Фрунзе.

Однако любовь к слову, к литературе осталась у него на всю жизнь. Выйдя в отставку, он даже подумывал о мемуарах. И, вероятно, у него получилась бы интереснейшая книга, потому что и словом он владел, и вспомнить ему было о чем: пятнадцать лет Ахромеев проработал в Генштабе, четыре года возглавлял его, был одним из авторов советской военной доктрины, занимался проблемами переговоров по сокращению и ограничению ядерно-космических и обычных вооружений.

Он, один из немногих наших военачальников, возражал против ввода войск в Афганистан, а когда трагически нелепая эта война все же началась, отправился на нее и два с лишним года выполнял обязанности начальника штаба оперативной группы министерства обороны. Из Кабула он вернулся с маршальским жезлом.

Но Ахромеев не написал свою книгу. Последний литературный труд в его жизни — проект доклада для лже-президента.

Из допроса Г. И. Янаева от 12 сентября 1991 года:

…Вопрос:

— Вам представляется проект выступления на ВС СССР на шести листах, изъятый при обыске в Вашем кабинете. Что можете пояснить?

Ответ:

— 19 августа, вернувшись из отпуска, ко мне зашел Ахромеев и спросил, «чем может служить». Я попросил его подготовить проект моего выступления на Президиуме ВС СССР, а затем на сессии ВС СССР. Тема ему была задана следующая: обоснование необходимости всех тех мер, которые были приняты ГКЧП. Он принес мне свой проект в таком виде, какой он имеет сейчас, т. е. машинописный текст и правка от руки. Правка эта самого же Ахромеева. Хочу заметить, что в таком виде я не стал бы использовать этот проект для своего выступления…

Чтобы понятно было, о чем речь, процитируем лишь самое начало представленного Ахромеевым проекта.

«Тяжело говорить о случившемся. Горько и больно сознавать ту правду сегодняшнего дня, от которой никому из нас уже не удастся спрятаться. В Москве танки. Уже погибли люди. Погибли в результате действий тех, которых уже нельзя назвать иначе как экстремисты. В городе и в стране крайне опасная обстановка. В Москве и некоторых других районах введено чрезвычайное положение. Смертельная угроза нависла над теми хрупкими ростками демократии, которые с таким трудом выращивались в эти последние тяжелые, но и счастливые годы.

И трудно вдвойне отдавать приказы, прерывающие демократические реформы. Прерывать все, чему служил, во что верил, в чем видел смысл своей политической, гражданской, человеческой жизни. И порою кажется, что все произошедшее за последние дни это дурной сон.

Проснешься — и нет ни танков, ни баррикад. Нет ни проклятий, ни призывов к кровавой расправе. И нет указов, тобою подписанных, с проходящими через их текст словами «запретить», «ограничить», «временно прекратить». Словами, которые так мучительно режут слух, особенно после пятилетия разрешений, освобождений, допущений и начинаний.

Но это не сон. Это реальность. И нам всем предстоит в ней жить, определяясь, где ты, с кем ты и против кого.

…Страна ввергнута в катастрофу. Развал государства, развал экономики, раскол и нравственное падение общества — это факты. Должных мер, адекватных ситуаций, не принималось. Думаю, для вас это тоже очевидно. Хотя все понимали, что нужно делать. Я подчеркиваю — все!

Рано или поздно кто-то должен был взять ответственность на себя. И это не логика путча, как это хотят преподать, это суровая необходимость…»

Из сделанных в тексте купюр особое внимание следствия привлекли относящиеся к М. С. Горбачеву. В результате внесенной правки в проекте не осталось ни одного упоминания о президенте или какой-либо ссылки на него. В частности зачеркнуто следующее:

«Сейчас все страшно возбуждены — не случилось ли чего плохого с Михаилом Сергеевичем. Хочу успокоить — с ним все в порядке».

«Еще раз подчеркиваю, это мой друг!»

«Задачи, стоящие перед страной, надо решить любыми, даже жесткими мерами. Как только эти задачи будут решены, я уступлю штурвал корабля любому, кого сочтет достойным страна. В том числе и, еще раз повторю, своему другу Михаилу Сергеевичу».

Маршал, видимо, уже и сам понял, насколько неуместны в данной ситуации декларации о дружбе и преданности.

В ноябре 1991 года российская прокуратура прекратила уголовное дело в отношении С. Ф. Ахромеева по факту его участия в деятельности ГКЧП ввиду отсутствия состава преступления. Следствие пришло к выводу, что хотя С. Ф. Ахромеев принял участие в работе ГКЧП и выполнил по заданию заговорщиков ряд конкретных действий, однако по содержанию этих действий нельзя судить о том, что умысел Ахромеева был направлен на участие в заговоре с целью захвата власти.

Однако маршал предпочел сам себе быть следователем и судьей. И суд его оказался беспощадным. Маршал, отказавшийся от своей Судьбы, обрек себя на страшную, особенно для военного человека, смерть — ведь издавна в армии петлей карали лишь изменников да шпионов…

А через несколько дней после скромных похорон могила его была осквернена. Какие-то мерзавцы вырыли гроб, сняли с покойного парадный мундир — и пришлось дважды вешавшегося маршала хоронить второй раз…