4. Отход от Тюренчена и бои на перевалах

4. Отход от Тюренчена и бои на перевалах

С началом отхода наших войск от Тюренчена получил в 11.30 18 апреля приказ на отход и генерал Мищенко. В 16.00, собрав все свои заставы, посты и разъезды, отряд двинулся на Лидяпхудзу, Идяпудзы к Пьямыню.

Для установления связи с Восточным отрядом был послан разъезд хорунжего Петрункевича, а за ним и вся 2-я сотня 1 — го Читинского полка; 6-я сотня осталась для связи с 1-м Верхнеудинским полком.

Оставшийся на берегу Ялу один из разъездов обнаружил движение японской конницы от Шахедзы в Татунгоу, а другой разъезд наблюдал, как одна японская рота, переправившись у Амисана, утром 19-го числа атаковала ложную батарею.

19 апреля связь с Восточным отрядом установить не удалось. Был выслан еще один разъезд сотника Шильникова с тремя казаками. Пройдя ночью 60 верст, он нашел отряд на Пьямынской позиции и утром 20 апреля вернулся к своему отряду, который и вывел к Пьямыню ближайшей дорогой.

В 6 часов утра 21 апреля весь отряд генерала Мищенко отступил к Фынхуанчену, где получил новую задачу: идти на Шализай и охранять пути к Сюяну и Хайчену от Фынхуанчена, Пьямыня, Шахедзы, Татунгоу и Дагушаня. После Тюренченского боя Восточный отряд генерал-лейтенанта Засулича, в составе которого действовали забайкальцы, отошел на Фынхуанчен и далее, на перевалы Феньшуйлинский и Модулинский.

Выполняя новую задачу, отряд Мищенко совершал в сутки 2–3 версты, находясь постоянно в соприкосновении с противником. По оценкам участников тех событий, это были самые тяжелые дни жизни и службы отряда. Ежедневно высылаемые от полка по 4—5 офицерских и 3–4 уряднических разъездов вели перестрелки и схватки с японскими разъездами. По свидетельству полковника Данилова, офицера разведывательного отдела штаба армии, в этот период времени конница давала обстоятельные сведения о расположении японцев у Фынхуанчена и Сюяна. Однако, по сведениям военных агентов Гамильтона и барона Тетгау, разведывательные данные в этот период были недостаточно полны и точны. В официальном издании о войне указывалось, что «войсковая разведка по-прежнему нужных сведений не добывала и всей обстановки не разъясняла». Оставим на совести авторов эту оценку действий казаков, но и обратимся к воспоминаниям очевидцев тех событий.

С отходом русских войск на перевалы Феншуйлинского (Фыншуйлинского) хребта стратегическая инициатива оказалась в руках японцев, которые 22 апреля начали высадку 2-й армии генерала Оку в районе Бицзыво на Квантунском полуострове. За ней должна была высадиться 3-я армия генерала М. Ноги, нацеленная на захват Порт-Артура. Ее развертывание и действия обеспечивала с севера 2-я армия.

В районе Дагушаня вела подготовку к высадке 4-я армия М. Нодзу, которая вместе с 1 — й и 2-й армиями, действуя против главных сил русских, обеспечивала успех 3-й армии в борьбе за Порт-Артур.

Русская Маньчжурская армия, усиленная войсками Приамурского военного округа и Забайкальской области, ожидала прибытия из Сибири 4-го Сибирского и из европейской части России 10-го и 17-го армейских корпусов.

К 1 мая группировка Маньчжурской армии разделилась на Южный и Восточный отряды и общий резерв. На Ляодунском полуострове по линии Инкоу, Гайчжоу, Хайчен и на перевалах Далин и Пхалин находились войска 1-го Сибирского армейского корпуса, составляющие Южный отряд.

Восточный отряд, в который входили части 3-го Сибирского армейского корпуса, после поражения под Тюренченом прикрывал район сосредоточения главных сил от действий 1-й японской армии и находился на Феншуйлинском и Модулинском перевалах.

В его составе насчитывалось 18,5 батальона пехоты, 14,5 сотни и 32 орудия.

Правый фланг Восточного отряда прикрывался отрядом генерала П.И. Мищенко, имевшего в своем составе 11 сотен и 6 орудий.

После того как 23 апреля японцы заняли Фынхуанчен и вышли во фланг русской Маньчжурской армии, развернутой на линии Ляоян, Хайчен, в соответствии с приказом прикрывать правый фланг Восточного отряда на направлении Дагушань, Сюянь, Хайчен, — казаки были постоянно в бою, донесения в штаб отряда шли непрерывным потоком. 1 мая вернулся из разведки сотник 1 — го Читинского полка Сараев и доложил, что 29 и 30 апреля в Седзыхе японцев не обнаружено, а в Шализая стоят два эскадрона драгун.

На дороге из Дагушаня движение войск не обнаружено. Командир отряда решает идти вперед на Дагушань и искать встречи с японцами. Разъезды тем временем доносили о движении войск противника на Фынхуанчен.

30 апреля 3-я, 4-я,5-я сотни 1-го Верхнеудинского полка были отправлены в набег на Дагушань. Выходили, точно на маневрах в мирное время, а не в ожидании скрытого боя, в котором кому-то придется погибнуть. Собирались, строились без всякой суеты, крика, степенно. Все знали, что и кому делать, и потому были спокойны.

Шли с соблюдением всех мер предосторожности: авангард, боковые пешие дозоры по хребтам.

В 10 утра произошла встреча с разъездом противника из 12 драгун, которые, увидев казаков, немедленно скрылись. Предполагая, что за разъездом следует японское боевое охранение, на равнине за Сюяном сотни развернулись в лаву и прошли 5 верст, ожидая встречи с противником.

1 мая удалось установить, что японцы занимают линию Шахедзы — Фынхуанчен, а их левофланговая застава находится в Ляоляо.

Достигнув Дагушаньских сопок, казаки осмотрели рейд и гавань, не обнаружив ни одного корабля, с которого бы высаживался десант.

Японские разъезды, время от времени появляющиеся перед фронтом отряда, быстро исчезали.

Установив, что у Дагушаня высадки десанта нет, отряд 2 мая вернулся на бивак в районе Сюяня.

В первый день разведки отряд прошел 55 верст, во второй — 70, а на третьи сутки — 30 верст, всего 155 верст. Кони под седлом пробыли 53 часа, одна треть пути пройдена казаками пешком по хребтам, сопкам, ущельям.

И это только одна рядовая разведка, одна из сотен, которые еще ждут казаков в течение войны, и проходила она без боя, маневра во фланг и тыл противнику, без преследования, атаки или отражения наступления, а сколько их будет потом со всем этим?

Через три-четыре месяца со дня начала войны от непрерывного лазания по юрам форменная одежда казаков пришла в негодность, Подкова еле выдерживала 5 недель, после чего надо было снова перековывать коней.

«Кроме внешнего вида казака резал глаза новому человеку не из казачьей среды, — напишет в воспоминаниях Рейтерфен, — вид казачьей лошади, за которой не было абсолютно никакого ухода, кроме как дать корм. Забайкальские казаки просто не привыкли заботиться о своей лошади, да и что заботиться о ней, если она и так чувствует себя неплохо. Ни одна лошадь в мире не вынесла бы такой адской работы при таком уходе. Благодаря ей, „забайкалке“, русская армия в Маньчжурии сохранила кавалерию».

Слова офицера-драгуна, привыкшего к седлу породистого боевого коня, — лучшее доказательство той роли, которую сыграла эта невзрачная, но сверхвыносливая порода лошади, на которой воевали забайкальские казаки. Этому удивительному существу воздадут должную похвалу все офицеры-кавалеристы, участники войны с Японией, менявшие своих чистокровных коней на косматую, невзрачную «забайкалку».

В первых числах мая полк получил задачу занять Ситхучензу, войти в соприкосновение с противником и наблюдать за его действиями.

Выполняя эту задачу, полк медленно отходил на Ляолинский перевал и к 5 мая вышел к деревне Седцхоте, восточнее Сюяна, где соединился с 1-м Читинским полком. В этом же месте 1-я и 2-я сотни 1-го Верхнеудинского полка присоединились к своим товарищам.

5 мая была получена телеграмма от командующего армией с предложением пробраться в тыл противника и дойти до Селюджана (Селинчжаня), Фынхуанчена, Пьямыня и Тонсанчендзы, чтобы определить силы противника, районы его сосредоточения и степень готовности к продолжению боевых действий. Были собраны все офицеры и вызваны добровольцы для выполнения этой рискованной задачи. Вызвались идти в разведку все находящиеся в строю офицеры 1-го Читинского полка: подъесаул Сарычев, сотники Шильников и Сараев, хорунжий Токмаков и прикомандированные к полку штабс-ротмистр Брауншвейг, штабс-капитан Потоцкий и поручик Святополк-Мирский; от Верхнеудинского полка был только хорунжий Фишев, который и вышел.

В разведку были назначены из добровольцев: штабс-ротмистр фон Брауншвейг, штабс-капитан Потоцкий, поручик Святополк-Мирский, хорунжие Токмаков и Фищев.

Потоцкий, Святополк-Мирский и Токмаков выступили вместе с 30 казаками. Однако с таким количеством людей пробраться через японское сторожевое охранение было невозможно, поэтому приняли решение отправить казаков обратно. Остались при Святополк-Мирском — урядник Старицын, а при Потоцком и Токмакове — урядник Мунгалов и приказный Пинигин.

Пробравшись через густую цепь часовых, Потоцкий и Токмаков в течение 8 мая наблюдали движение обозов и тысячи кули (китайские носильщики) по дороге из Шахедзы в Фынхуанчен. Убедившись, что армия Куроки сосредоточивается в районе Фынхуанчена — Пьямыня, они ночью на 9 мая пошли обратно к месту, где их ожидали Мунгалов и Пинигин. На месте обусловленной встречи казаков не оказалось, так как, обнаруженные японцами, они вынуждены были уходить от преследователей. Но каждый раз, как только преследование прекращалось, верные казаки возвращались, рискуя жизнью, на указанное место для встречи офицеров. Убедившись, что соединиться с офицерами не удастся, Мунгалов и Пинигин 12 мая вышли к отряду.

Испытав массу опасностей в тылу японцев, 11 мая Потоцкий и Токмаков благополучно вернулись к отряду, доставив важные сведения об армии Куроки.

Неудача постигла двух офицеров: фон Брауншвейга и Святополк-Мирского. Первый не дошел до Селюджана, а второй около самого Фынхуанчена попал в плен. Пройдя через все злоключения плена, этот русский офицер из старинного княжеского рода России проявил величайшую верность своему воинскому долгу и присяге, его подвигами восхищались японцы, а пример поведения в плену достоин того, чтобы рассказать об этом подробно.

Вот краткая история его подвига: 7–9 мая вел разведку лагеря японцев, уходил от преследования, был ранен; 10 мая взят в плен солдатами 3-го японского полка; вечером этого же дня был доставлен в главную квартиру армии Куроки; 11 мая представлен генералу Куроки на допрос; 11 мая, ночью, совершил побег, но был пойман и 12 мая посажен в тюрьму города Шахедзы; 25 мая из тюрьмы через китайца послал в штаб армии донесение о результате разведки (донесение было получено); 2 июня отправлен в Японию и помещен в госпиталь; 28 июня переведен в помещение для военнопленных «Какайдо», откуда 6 июля с четырьмя товарищами бежал. Среди бежавших был и забайкалец, казак 2-го Аргунского полка Василий Полухин; 12 июля был пойман и отправлен в тюрьму города Мацуяма, где пробыл три месяца. На обещание администрации тюрьмы выпустить его, если даст слово не бежать, ответил, что такое слово будет противоречить присяге, где повелевается «переносить голод, и холод, и всякую нужду, и не щадить живота своего до последней капли крови».

Начальник над пленными в городе Мацуяма, полковник Кооно, похвалил его за твердое исполнение долга и написал об этом случае японскому военному министру, который потом сообщил о поведении русского офицера в плену в Россию; 21 декабря 1904 г. вновь бежал в группе из 6 человек, среди которых тоже были забайкальцы — казаки 1-го Читинского полка Михаил Жарков и Алексей Крикунов, попавшие в плен при попытке прорваться через японские заставы с целью разведки, и казак 4-й сотни 1 — го Верхнеудинского полка, защитник Порт-Артура, Михаил Измайлов, попавший в плен из-за предательства генералов Стесселя, Фока и других, сдавших преждевременно город-крепость; 26 декабря 1904 года в 6 верстах от берега и шхуны, на которой они хотели бежать, были схвачены; 21 января суд в городе Вентутзы приговорил Святополк-Мирского к повешению, замененное по ходатайству товарищей и французского консула 15 годами каторжных работ, замененных в свою очередь 15 годами тюрьмы. В тюрьме Святополк-Мирский отказался поменять офицерский мундир на одежду арестанта. Будучи переодет силой, разделся донага и отказался принимать пищу. Добившись возвращения мундира и узнав, что вновь готовится его переодевание в тюремную одежду, подал просьбу о замене тюремного заключения смертной казнью. После этого переведен в тюрьму города Токио, откуда был выпущен в октябре 1905 года.

Надо отметить, что положение русских военнопленных в Японии, можно смело сказать, было неплохим. Офицеры получали ежемесячно от русской казны 50 рублей жалованья, имели вестовых из числа пленных рядового состава, получали почту и книги, которые, правда, подолгу задерживались в японских канцеляриях в ожидании цензуры. Охотно давали читать японцы подпольное издание «Революционная Россия». Как бы то ни было, терпеть можно было, тем более что, кроме сказанного выше, в распоряжении пленных офицеров были бильярд и теннис, разрешалось пользоваться садом для прогулок, каждый имел отдельную комнату, иногда разрешали выходить в город, на работы никто не привлекался. Можно было спокойно дождаться окончания войны и уехать на родину. Однако побеги русских из плена были очень частым явлением. Не все решались на это, так как по японским законам за побег грозило тюремное заключение на длительные сроки, но смельчаки находились. Среди них почти в каждой бежавшей группе были казаки-забайкальцы.

Испытывая огромные трудности в чужой стране, бежавшие стремились к морю, чтобы, захватив шхуну или баркас, морем добраться до материка, а потом пешком выйти к своим.

Об одной из таких групп смельчаков пишет в своей книге мичман А. Толстопятое, сам участник побега. Из пяти человек бежавших — двое были забайкальские казаки, бывшие защитники Порт-Артура, хорунжий 4-й сотни 1 — го Верхнеудинского полка В.И. Носонов и казак этой сотни Фирсов. Побег не удался.

Пройдя по горам и лесам острова Киусиу за десять суток 200 верст, они были пойманы и приговорены японским судом к 4 годам тюрьмы — офицеры и 1 году — рядовые.

После окончания войны оба казака вернулись в родное Забайкалье, ничего не требуя за свои муки и унижения, принятые не по своей вине.

В докладной записке, поданной главнокомандующему 22 марта 1906 года в Лошагоу, Святополк-Мирский обратился с просьбой: «…Я люблю военную службу, отдался ей весь, и мне тяжело будет продолжать ее, если мой послужной список будет замаран отметкой о бытности моей в плену. Поэтому я осмеливаюсь просить о разрешении не вносить в мой послужной список бытности моей в плену. Думаю, что страдания, мною вынесенные, дают мне право на такую просьбу».

И больше ничего не попросил офицер: ни увеличения денежного содержания, ни очередного воинского звания. О трагедии Святополк-Мирского стало известно потом, а 5 мая, после ухода офицеров на разведку с этой же целью и для наблюдения за противником, были высланы 2-я сотня 1-го Читинского полка к Хабалину; 4-я — на Шализай; 6-я — по долине Седзыхе до Моди и Аупилу для связи с уссурийцами и для рекогносцировки маршрута Шализай-Фынхуанчен; 3-я сотня держала «летучую» почту — Далинский перевал — Падзахэ; 3-я сотня 1-го Верхнеудинского полка была выдвинута на Лаунляо, Хандухань и Дагушань; 2-я и 6-я сотни верхнеудинцев были примерно в 100 верстах у деревни Санадаолин и шли на соединение с отрядом.

Теперь, зная все это, можно представить, какие усилия предпринимались генералом Мищенко, чтобы обеспечить командование Восточным отрядом сведениями о противнике.

В ходе разведок казаки постоянно сталкивались с разъездами противника или его боевым охранением, несли потери в людях и конном составе.

6 мая 2-я сотня 1 — го Читинского полка в ходе разведки столкнулась с японским разъездом в 50 драгун. Не приняв боя, драгуны повернули коней и поскакали назад. Вся сотня, выхватив шашки, с гиканьем и свистом кинулась за ними, но поработать клинками не пришлось.

Преследуя драгун, читинцы нарвались на засаду японской пехоты. Залп остановил казаков, заставил спешиться и вступить в огневой бой. Только с наступлением сумерек сотня начала отход на Дзюдьзяпудзы, потеряв двух казаков убитым и и одного раненым.

Японские передовые отряды активизировали свои действия, пытаясь улучшить свои позиции и обойти отряд Мищенко.

В этот же день, 6 мая, японская пехота превосходящими силами атаковала 4-ю сотню Читинского полка. На помощь ей поспешил 1-й Верхнеудинский полк, заставивший японцев остановиться. Во время боя есаул Талаевский по распоряжению командира полка выслал небольшой офицерский дозор влево, который обнаружил обходной маневр японцев, пытавшихся отрезать отряд Мищенко от Сюяна.

Отряд своевременно отошел к деревне Сандзель, и этим он обязан сотнику Чеславскому и его казакам, предупредившим своих об опасности обхода.

Все эти дни отряд отражал атаки японской пехоты, наступающей на Сюян от Фынхуанчена, не прекращая разведку на Дагушань, где ожидалась высадка японских войск.

В ночь с 6 на 7 мая 3-я сотня верхнеудинцев подъесаула Беклемишева, возвращаясь с разведки от Дагушаня, у деревни Сетхучензы попала в засаду. При подходе к деревне казаки не заметили часового, который, пропустив сотню мимо себя, выстрелил по ней и поднял тревогу. Спереди по опешившей сотне ударил залп. Подъесаул Беклемишев решил пробиться и повел сотню в атаку, но завершить ее не удалось, так как казаки попали на залитое водой рисовое поле. Во время второго залпа Беклемишев был ранен. Падая с коня, он успел прокричать казакам, чтобы они держались правее рисового поля. Три раза бросались казаки в атаку, но были остановлены мощным винтовочным огнем. В ночном бою потеряли и других офицеров: штабс-ротмистра Владимира Геништа и сотника Михаила Лескова. Всех трех офицеров вынести из-под огня противника не удалось, несмотря на все попытки казаков это сделать. Штурм деревни дорого обошелся сотне: без вести пропавшими числились подъесаул Беклемишев, штаб-ротмистр Геништа и сотник Лесков, а также 27 казаков. Позже, в донесении генерала Мищенко, ссылавшегося на сведения, полученные от китайцев, указывалось, что 16 казаков убиты, двое офицеров и 7 казаков находятся в плену, из них 1 офицер и 4 казака ранены, о судьбе других казаков ничего не известно. Потом узнают, что все трое офицеров были тяжело ранены, а подъесаул Беклемишев — смертельно.

Начав наступление, японцы потеснили отряд Мищенко и к 11 час. 8 мая заняли высоты левого берега реки Данихэ, открыв залповый огонь по казачьим цепям. Конный разъезд и взвод пехоты противника попытались было переправиться на русский берег, но полусотня 2-й сотни читинцев лихой атакой сбросила их в реку. До 22 час. 2-я сотня, действуя в качестве арьергарда, не давала противнику перейти на правый берег реки и отошла только тогда, когда весь отряд сосредоточился на отдых у деревни Сендзянь. Опасаясь окружения, генерал Мищенко перевел отряд на Далинскую дорогу, за первый от Сюяня перевал, по боковой тропе, проложенной по краю пропасти.

В арьергарде действовали 2-я и 6-я сотни 1-го Верхнеудинского полка, а полусотня 5-й сотни этого полка осуществляла боковое охранение. Вскоре к отряду присоединилась 1-я Забайкальская казачья батарея.

9 мая стали поступать сведения от китайцев о высадке значительных сил японцев в Дагушане. В целях их проверки была проведена рекогносцировка по направлению на Дагушань, но выяснить силы противника не удалось. В течение этого времени, до 13 мая, разъезды отряда имели мелкие стычки с разъездами японцев, пытаясь выйти в район Дагушаня, но ни ближним разведывательным разъездам, которые наблюдали за противником перед передним краем, ни дальним разъездам, высылаемым с целью более глубокой разведки в тыл японских войск, это не удалось.

Чтобы понять, почему при такой интенсивной разведывательной деятельности сведения, получаемые от казачьих разведывательных дозоров, были мизерные, надо знать, как они добывались.

В зависимости от задач разведки разъезды были от 6 человек до взвода (12–15 человек), иногда полусотня. Из технических средств наблюдения они имели призматические бинокли Цейса. По словам Н. Шнеура, участника Русско-японской войны, «в полках отдельной Забайкальской бригады ими были вооружены не только все офицеры, но и по 2–3 урядника на сотню».

Наблюдение за противником велось с гребней высот, для чего выставлялся наблюдательный пост, а на фланги от него высылались по 2–3 казака для наблюдения за ними в указанной полосе.

Это было непременное правило в гористой местности Маньчжурии, несоблюдение которого приводило к неоправданным потерям. В середине мая, во время разведки на Дагушань, уряднический разъезд 1 — го Верхнеудинского полка был обойден отрядом японцев и расстрелян с тыла. Четверо казаков были ранены, 6 лошадей убиты и 7 ранены. Потери могли быть и больше, если бы японская пехота не поспешила и не открыла огонь с большого расстояния.

Действуя в горах, разъездам приходилось следовать по тропам, дорогам и скатам высот, охраняя себя дозорами от внезапного нападения противника. На равнинной местности разведывательные разъезды двигались вне дорог, обходя населенные пункты и не входя в них, не опросив местных жителей о наличии там противника. При осмотре населенного пункта казаки прибегали к хитрости, которая, по словам Н. Шнеура, всегда действовала безотказно. Один из казаков выдвигался к окраине селения, делал вид, что что-то увидел, и стремительно удалялся к своим. «Действие такого маневра, — пишет в своих воспоминаниях Н. Шнеур, служивший с забайкальскими казаками всю войну и не раз совершавший сам такой трюк, — было магическим для противника», который не выдерживал и открывал огонь по уходящему на рыси казаку.

Не избежали казаки и случаев беспечности при разведке населенных пунктов. Это уже приведенный случай с сотней подъесаула Беклемишева и другой, когда разъезд 1-го Читинского полка, следуя сомкнутым строем, не обратил внимания на одинокую фанзу у дороги и попал под залп японских винтовок, от которого потерял четырех человек ранеными.

Наиболее излюбленным способом разведки местности и населенных пунктов у забайкальских казаков было развертывание и атака лавой.

При встрече с японскими кавалерийскими разъездами казаки яростно набрасывались на них, не считаясь с численным преимуществом.

Сильно затрудняло действие разъездов в разведке отсутствие карт. Участники тех событий пишут в своих мемуарах, что «плохо обстояло дело с картами. Их вовсе не было»; «сами по себе карты исполнены были безукоризненно в плане нанесения на них рельефа местности, но для боя и разведки они были непригодны, так как отдельные рощи, могилы, курганы и другие местные предметы, служащие ориентирами, отсутствовали, а названия населенных пунктов были неверны»; «плохо в Русской армии было с топографическими картами… Более точные карты были составлены во время боевых действий осенью и зимой».

Особенно тяжело приходилось казакам и их начальникам, назначенным в дальние разведывательные разъезды. В Русско-японскую войну сторожевое охранение противника было настолько плотным, что проникнуть через него конному не представлялось возможным, поэтому в большинстве случаев разведчики преодолевали линию охранения в пешем порядке. Это требовало от казаков особого мужества, смелости, выносливости, выдержки. Проникнув через сторожевые посты японцев, добыв важные сведения, казаки тем же образом возвращались обратно, находясь в пути несколько дней, а то и недель. Сведения устаревали и не оправдывали больших потерь.

Вот почему, несмотря на титанические усилия казаков, данные о противнике не удовлетворяли высшие штабы. Казаков ругали, требовали от них невозможного, заведомо обрекая на ненужные жертвы.

Практически казаки за все эти дни отступления от Ялу ни дня не имели отдыха. Люди устали, лошади тоже измучились, поэтому генерал Мищенко решил дать отдых отряду, тем более что необходимо было вручить знаки отличия военного ордена казакам, награжденным за совершенные подвиги в первые месяцы войны.

Командующий армией прислал в отряд 23 Знака Отличия Военного ордена IV степени для 1 — го Верхнеудинского полка и 21 — для 1-го Читинского полка. 14 мая отряд отдыхал и готовился к параду, который состоялся на следующий день, где и были вручены награды. 44 казака-забайкальца пополнили ряды кавалеров Георгиевского креста — самой почетной боевой награды для воина России, которую в то время за просто так не давали.

После поражения на Ялу и отхода к перевалам оптимизма в русской и иностранной, сочувствующей России, прессе резко поубавилось.

Шапкозакидательные статьи сменились публикациями, где давалась более правдивая информация о японцах, их армии, театре военных действий, о действиях русского флота и сухопутных войск. Стали появляться статьи критического характера.

Так как одну из главных причин поражения на Ялу — отсутствие своевременных данных о противнике — приписывали казакам, то и весь яд критики доставался им. Главные виновники неудач пока оставались в тени. Неспособность генералов Русской армии, живших еще по старинке, ориентироваться в быстро меняющейся боевой обстановке, их неумение организовать бой и управлять войсками в ходе его, приверженность к шаблону и старой тактике в условиях возросшей огневой мощи современных армий, ретроградское мышление в вопросах стратегии и тактики, пренебрежение к инженерному обеспечению войск, связи и т. д. стали главными причинами поражения на Ялу, но еще до конца не осознанными общественностью и прессой. Пока во всех грехах обвиняли конницу. Вот если бы она… и так далее. Единственное, в чем у нас было преимущество перед японцами, так это в кавалерии, и ту поставили под огонь неумелой и безграмотной критики.

В газете «Русский листок», издававшейся в Москве, появилась статья Павла Россиева о забайкальских казаках. В ней автор представлял забайкальских казаков как какое-то дикое племя, где все сплошь буряты — шаманисты и ламаисты, промышляющие звероловством, «азиаты с ног до головы, просящие своих богов о ниспослании им урожая и войны», — пишет он.

Конечно, бурята к европейцу не отнесешь, это азиатский народ, шагнувший с приходом русских в Забайкалье на несколько ступеней вперед в социальном развитии. Звероловством они занимались, но это — смотря какие буряты, и в зависимости оттого, где они проживали. Большинство бурят проживало в лесостепной местности, и их главным занятием было скотоводство, а не охота на диких зверей. По вероисповеданию, в начале XX века, вся масса бурятского населения Российской империи делилась на три неравные группы: две большие — буддисты и христиане, одна малая — шаманисты. Кроме скотоводства, буряты занимались земледелием, огородничеством, жили в деревнях и поселках, а буряты-казаки — в станицах, объединенных в общероссийские административные структуры — область, волость и так далее.

Но автор, не мудрствуя лукаво, превратил казачьи станицы в улусы, совершенно не отдавая себе отчет в том, что большинство-то казачьего населения были не буряты, тунгусы, а русские потомственные казаки и обращенные в казаки вчерашние крестьяне из европейских губерний России и переселенцы из Сибири. П. Россиев пишет: «По улусам разговор. Бог объявил войну. Улусы ликуют. Затеваются празднества. Объявляется джигитовка… Война! Охота! В кумирнях торжественные богослужения»… В конце своего опуса корреспондент, который о существовании забайкальских казаков узнал только по прибытии на Дальний Восток, и то проезжая через территорию войска в спальном железнодорожном вагоне, заключает: «…Чем не львы и не орлы они? И, скажите, разве они уступят в чем-либо донцам?»

Незнание жизни и быта забайкальского казачества, особенностей его службы, происхождения, культуры и традиций приводило к появлению таких статей, которые воспитывали у обывателя ужас перед казаком, полностью дезинформировали людей, позорили честь и достоинство первых защитников государства. Эта статья порочила не только забайкальцев, но и казаков вообще, например «донцев», если их ставят для сравнения в один ряд с какими-то дикими, кровожадными нелюдями, радующимися войне, а значит, и смерти.

Люди, выполняющие в течение всей своей жизни воинский долг перед Отечеством, подвергались постоянной травле в так называемой либеральной прессе, формировалось негативное отношение общества к казакам как орудию подавления и устрашения всего прогрессивного. Дальнейшие события в истории многострадальной России показали, к чему это привело.

К моменту появления статьи-пасквиля на забайкальское казачество население Забайкальской области насчитывало более 200 тысяч человек. В военное время оно выставляло до 19 тысяч казаков. Из них православные составляли 89 %, 11 % приходилось на другие вероисповедания. В этом отношении Забайкальское войско занимало третье место после терского и сибирского казачества.

Главным занятием казаков перед Русско-японской войной было земледелие, потом скотоводство, причем последнее было направлено на разведение наиболее продуктивных пород. Звероловство составляло ничтожную часть дохода и не выходило из круга обычной охоты.

К началу Русско-японской войны забайкальские казаки по уровню грамотности стояли впереди многих губерний Европейской России. Процент учащихся к детям школьного возраста выразился в 1902 году в 40,8 % для мальчиков и 13,1 % для девочек.

Намечался рост грамотности. Так, за 6 лет он перед войной поднялся на 45 %. Расходы на образование достигали 75 тысяч рублей.

Сплошным вздором являлось и разглагольствование некоторых писак, что забайкальцы не признают никакой дисциплины, а представляют собой дикую орду, которая грабит, убивает, сжигает все на своем пути. Конечно, в ходе войны и среди казаков встречались случаи мародерства, грабежей мирного населения, особенно при фуражировании, из-за попустительства своих высокообразованных начальников, но допускали это и другие войска. Однако случаев убийства мирного населения, пленных казаки не допускали.

О дисциплине и поведении казаков на войне будет особо сказано, пока же речь главным образом идет о тех, кто критиковал казаков, не зная их жизни. По мере того как падал авторитет конницы в этой войне, критиков казачества появлялось все больше и больше. Только те, кто прошел с казаками-забайкальцами всю войну, могли по достоинству судить об этих людях.

После кратковременного отдыха генерал Мищенко решил провести усиленную рекогносцировку за Ляолинский перевал. Вернувшийся 16 мая из разведки на Селючжан сотник 1 — го Читинского полка Сараев доложил, что больших сил в Селючжане нет и что движение его от Фынхуанчена прекратилось.

19 мая на усиление отряда прибыл 7-й Сибирский казачий полк под командой полковника Старкова.

20 мая отряд выступил для усиленной разведки на Уулаасу, где было замечено оживленное движение противника.

Перевалы у Хадзяпудзы были заняты несколькими его пехотными ротами. Для поддержки атаки с фронта в обход позиций противника был направлен 7-й Сибирский казачий полк. Командир полка, полковник Старков, лично повел его в атаку, но, вырвавшись вперед, попал под залп японцев и был убит. Только с помощью артиллерии удалось выбить противника с перевалов.

Сотни по очереди стали охранять перевалы. Японцы несколько раз пытались занять Ляолинский перевал, но успеха не имели.

Левый фланг Восточного отряда в описываемый период прикрывался отрядом генерала П. Ренненкампфа, состоящим из 22 сотен, 3 батальонов пехоты и 16 орудий. Отряд прибыл в Саймацзы к 25 мая и, кроме прикрытия левого фланга, получил еще задачу прикрывать направление Саймацзы — Мукден, ведущее в обход левого фланга района сосредоточения Русской армии. О дивизии П. Ренненкампфа следует сказать особо.

Имя генерала Ренненкампфа было популярно в Маньчжурской армии. Еще с Русско-китайской войны он пользовался славой лихого кавалерийского начальника, что притягивало к нему многих кавалеристов из драгунских и гвардейских полков. С началом войны с Японией многие стремились попасть под его командование, несмотря на то, что 2-я Забайкальская казачья дивизия состояла из казаков второй очереди, которые хоть и имели боевой опыт, но по боевой подготовке уступали казакам, находившимся перед войной на строевой службе. Наряду с теми казаками, которые еще со времени похода в Китай хорошо знали местность, обычаи и характер местного китайского населения, их язык, были и так называемые «нижепредельные» казаки, нигде никогда не служившие, а потому ничего не знающие и не умеющие.

Именно о таких казаках писал А. Квитка, что они тяжелы на подъем, особенно после трудных переходов и маршей, подвержены панике, не привито у них чувство ответственности за утрату оружия, часто на привалах бывали забыты 1–2 винтовки; при совершении марша допускали разговоры в строю, курили. Обучение таких казаков происходило непосредственно перед боем или даже в бою.

В чем же причина того, что забайкальские казаки, находясь в одном войске, имели разную боевую выучку? Значит, правы критики казачества, что как кавалерия казачьи войска плохо были подготовлены для боя. Бесспорно, и никто не отрицал в то время, что дивизия П. Ренненкампфа в начале войны мало походила на боевое кавалерийское соединение, и в этом Л. Нодо, Э. Тетгау были правы. С другой стороны, казачьи полки, находившиеся на строевой службе перед войной и вошедшие в состав отдельной Забайкальской казачьей бригады генерала Мищенко, ничем не отличались по выучке от драгун регулярной русской кавалерии, а по многим вопросам и превосходили ее. В то же время в ходе войны, когда появился у казаков Ренненкампфа боевой опыт, навыки и сноровка, многих удивляло: как это с виду неорганизованное войско могло успешно выполнять в тяжелейших условиях театра военных действий поставленную задачу. А в том, что дивизия Ренненкампфа достойно выполнила возложенную на нее миссию, в Русской армии в те годы никто не сомневался.

Прежде всего, Забайкальское казачье войско было войском с неустоявшейся организационно-штатной структурой. В 1894 году оно выставляло только один конный полк, а все остальные части составляли пешие батальоны; всего их было 12.

К 1900 году были развернуты четыре первоочередных конных полка, в которых к началу Русско-японской войны подготовленных казаков было мало.

Кроме казаков второй очереди, в дивизии Ренненкампфа были казаки третьей очереди и даже запасные. По подготовленности к ведению боевых действий половина казаков служила в этих конных полках, а другая половина — «батальонцы», т. е. казаки бывших пеших батальонов, или так называемые «нижепредельные», те, которые не служили вообще. Если учесть недостаток офицеров, находящихся на льготе, лагерных сборах, обучении малолеток (казаков приготовительного разряда), да и низкое качество подготовки казаков на этих сборах, то станет ясно, на каком уровне была боевая подготовка этой дивизии. Кроме того, пешие батальоны только перед войной (после похода в Китай) были переформированы в конные полки и то на бумаге. Эти полки не успели даже поменять знамена, врученные им еще при формировании Забайкальского войска в 1851 году. Они так и воевали со своими знаменами пеших батальонов.

Вследствие несовершенства системы боевой подготовки (как и самого войска) некоторые остающиеся от наряда на службу казаки не обучались вообще военному делу и офицера увидели только после мобилизации на войну.

Именно поэтому не приученные к строю казаки в обшей своей массе казались плохо дисциплинированными, что резко бросалось в глаза офицерам, прибывшим в войско из кадровых кавалерийских частей. В этих полках показной дисциплины, основанной на страхе наказания, не было. Но зато была другая, более прочная и разумная дисциплина, основанная на доверии и преданности.

Отвечая на статью Л. Нодо «Банкротство казаков», гвардейский офицер Дмитрий Аничков, которого друзья лейб-гвардейцы называли рубака Аничков, служивший в частях забакайкальских казаков, пишет: «Французский наблюдатель (имеется в виду Л. Нодо) сравнивает казаков с солдатами, считая, что дисциплина последних выше. Казака нельзя сравнивать с солдатом. Дисциплина у забайкальских казаков была не слабее, чем в пехоте или у драгун, но, пожалуй, даже и сильнее. Но только дисциплина там иная, своя, казачья, непонятная для неказака. Казак не тянется перед офицером, иной раз разговаривает с ним довольно свободно, „рассуждает“, он не вымуштрован по-солдатски, на лице у него — осмысленность, а не деревянное выражение, остающееся у большинства солдат во все времена службы, как результат запуганности в бытность новобранцем: казак не выкручивает ответ по-солдатски, а свободно отвечает на предложенный ему офицером вопрос. Об офицерах, в третьем лице, он зачастую вместо традиционного „их высокоблагородие есаул такой-то“ просто говорит или „есаул такой-то“, или же „Иван Сидорыч“. Это последнее особенно поражает несведущих в быте казаков».

Забайкальских казаков упрекали в недостатке дисциплины офицеры, которые жаловались на это Л. Нодо, прибывшие из Европейской России, привыкшие судить об этой дисциплине по громким «так точно», «никак нет», по четкому выполнению строевых приемов, совершенно не вдумываясь в то, что замордованный муштрой, выдрессированный и озлобленный человек при случае может подвести его. В армейских частях офицер высоко стоял над солдатом, их, кроме службы, ничего не связывало, совсем другое — в казачьих частях. Тот же Д. Аничков в своей статье особо обращает на это внимание: «…не надо забывать, что казачество — общество вполне демократическое, где офицер и нижний чин прежде всего — равноправные владельцы войсковой земли, лишь отличающиеся друг от друга величиной надела земельного или рыбного. Благодаря такому устройству вне службы все казаки: и офицеры, и рядовые — прежде всего „суседи“, связанные между собой тесными узами внутреннего гражданского устройства».

Если в армейской среде солдату выслужиться до офицера практически невозможно, то «тот же демократический принцип имеет прямым следствием одинаковую доступность к образованию, а следовательно, и к повышению по иерархической лестнице всех без исключения казаков. В одной и той же семье могут быть и простые казаки, и офицеры, и даже генералы».

В этом Д. Аничков абсолютно прав. В забайкальском казачьем войске служили два двоюродных брата Трухины, которые командовали казачьими полками, и в тех же полках было несколько Трухиных — вахмистров, урядников и рядовых.

«Вот эта-то общность фамилий, а следовательно, и происхождений, и дает тот особенный оттенок казачьей выправке, который так шокирует неосведомленного человека. Именно такая дисциплина, а не показная, глубокая, уходящая своими корнями в исторические традиции, и есть настоящая дисциплина, которая так ценится в бою. Дисциплина у казаков осмысленная, а не „деревянная“. При такой дисциплине личность человека не забита и индивидуальным способностям воина дает значительный прирост», — пишет в своей статье Д. Аничков.

Л. Нодо черпал информацию о казаках от тех офицеров, которые так же, как и он, впервые столкнулись с казачьими традициями и их бытом уже на войне. Состав казаков Забайкальского войска был неоднороден, как, например, у Донского войска. В рядах забайкальских казаков более 30 % было бурят, зачастую не понимающих русского языка, а остальные 70 % — часть потомственных казаков, а другая — бывшие крестьяне, обращенные в казачество.

Естественно, что уровень развития, образованность, традиции у всех были разные, моральные и деловые качества — тоже. Поэтому высокообразованному человеку, воспитанному в светском обществе, трудно было понять то, что для казаков являлось само собой разумеющимся.

Вот почему остро ставился вопрос о комплектовании казачьих полков офицерами из своей, казачьей, среды. Они лучше знали нравы своих подчиненных, терпимей относились к свободному поведению казаков, да и доверием последних пользовались больше, чем офицеры, прибывшие на доукомплектование казачьих частей из регулярных войск.

«Для казаков нижних чинов, — пишет Д. Аничков, — „свой“ казачий офицер, конечно, был ближе и дороже, тем более что многие из „чужих“ носили такие замысловатые немецкие фамилии, что „казаку и не с похмелья не выговорить“».

Забайкальские казаки тем и отличались, что несмотря ни на что всегда беспрекословно исполняли все приказания начальников, кем бы они ни были, безропотно шли в бой, безотказного изнеможения несли службу на передовых постах в охранении и сделали, безусловно, все, что от них требовалось, выполнили свою задачу «самым блестящим образом». Не их вина, что война велась в такой местности, где не только с конем, но и пешком не везде проберешься. Не их вина, что казачьи полки вынуждены были действовать небольшими частями и потому не могли совершать громких, славных дел — таких, которые укрепили бы за ними репутацию «блестящей» кавалерии. Но если собрать все «неприметные» дела забайкальских казаков в Русско-японскую войну, то выявится беспримерная картина величайшего подвига, который прославил их боевую историю.

Офицерским составом дивизия укомплектовывалась, как и бригада генерала Мищенко, главным образом за счет офицеров-добровольцев из драгунских и гвардейских кавалерийских полков, и только небольшая часть офицеров была переведена из первоочередных забайкальских казачьих полков.

К чести и тех и других, в дивизии и бригаде, несмотря на разницу в социальном, материальном, образовательном уровнях, между офицерами существовали «самые лучшие товарищеские отношения».

Прибывший на бивак отряда генерала Мищенко драгунский офицер Рейтерфен, назначенный командиром во 2-ю сотню 1-го Верхнеудинского полка, так описывает встречу с казачьими офицерами: «.. как бывший драгунский офицер я ожидал холодный прием со стороны казаков. Однако ничего подобного не произошло. Казачьи офицеры сразу приняли в свой коллектив, угостили чаем, стали расспрашивать о новостях из России».

«Все, и казаки и неказаки, — подчеркивает Д. Аничков, — под влиянием исключительных условий боевой обстановки сплачивались в одну единую полковую семью, как это имело место во всех полках Русской армии. Никакой вражды, никакой зависти между офицерами и казаками не замечалось. Каждый знал свое место и делал свое дело. Многие „европейские“ офицеры получали сотни иногда не в очередь, что обижало офицеров из казаков».

Конечно, офицеры, прибывшие из кадровых частей, по своему военному образованию были значительно выше, чем казачьи, но с накоплением у последних боевого опыта разница в уровне военного образования постепенно стиралась, и воевали они ничуть не хуже кадровых.

В состав дивизии вошли все вторые полки Забайкальского казачьего войска. Им пришлось совершать длительные марши и переходы, прежде чем они достигли театра боевых действий. Так, например, 2-й Аргунский полк казаков после своего формирования в городе Нерчинске двинулся походным порядком на станцию Маньчжурия, преодолев расстояние от Нерчинска до нее за 14 дней. В день совершали по 25–70 верст, в зависимости от местности, которая большей своей частью была холмистой.

В срочном порядке офицеры полков стали покупать у бурят лошадей забайкальской породы, которые в начале войны стоили от 75 до 150 рублей. Привезенные из Европейской России кони-чистокровки не могли тягаться в выносливости и неприхотливости с невзрачной, малорослой «забайкалкой».

2-м Нерчинским полком командовал войсковой старшина Трухин Е.И., двоюродный брат полковника Трухина, командира 1-го Аргунского полка. По словам А. Квитки, природный забайкалец с признаком бурятской крови, простой, любезный человек. 2-м Аргунским полком командовал войсковой старшина Кобылкин, дослужившийся до командира полка из писарей.

К 14 апреля вся дивизия с артиллерией сосредоточилась в Ляояне, а 15-го числа генерал-адъютант Куропаткин, сопровождаемый огромной свитой, провел ей строевой смотр, после чего дивизия сосредоточилась у деревни Шахэпу, в 20 верстах от Ляояна, где занялась боевой подготовкой.

Однако после Тюренченского боя положение Русской армии ухудшилось, дошла очередь и до дивизии Ренненкампфа идти навстречу наступающему противнику.

В ночь с 20 на 21 апреля весь колесный обоз 2-й Забайкальской казачьей бригады, составлявшей основу дивизии, был передан в пехоту и заменен на вьючный. Русское командование, готовясь воевать в горной местности Маньчжурского театра военных действий, не позаботилось о заготовке вьючных седел, пришлось все покупать у местных жителей втридорога и плохого качества.

Из района Ляояна генерал Ренненкампф выступил на помощь Восточному отряду после сражения на реке Ялу — не как самостоятельное кавалерийское соединение, а как отряд, состоящий из трех родов войск.

При выступлении из Ляояна казачьи части дивизии были разделены:

2-й Читинский полк убыл несколько раньше в Восточный отряд к Фынхуанчену; 2-й Верхнеудинский полк временно оставлен в Ляояне, а 2-я казачья бригада в составе 2-го Нерчинского и 2-го Аргунского полков с 4-й Забайкальской казачьей батареей, под руководством командира дивизии, убыла на Саймацзы.

Расстояние от Ляояна до Саймацзы — 120 верст по карте — бригада прошла за 4 дня, затаскивая тяжелые полевые орудия 4-й батареи на перевалы на руках, что замедляло движение колонны. Легких горных орудий, перевозимых вьючным транспортом, в отличие от японцев, казаки не имели. Особенностью построения походного порядка было то, что отсутствовало боковое охранение, которое, передвигаясь по хребтам слева и справа в пешем порядке, сильно задерживало бы движение отряда.

У Ланьшаньгуаня казаки встретили отходившие части Тюренченского отряда и большое количество раненых.