Обрывок карты

Обрывок карты

В телефонной трубке слышалось что-то невнятное. Человек, звонивший в Урюпинский райотдел милиции, явно волновался. Наконец, разобрали. В поселке Салтынь несчастье. Кто-то застрелил сторожа.

Расследовать происшествие поручили Владимиру Яковлевичу Покидушеву, молодому оперуполномоченному. И это было его первое серьезное задание.

...Прихоперская степь подпоясалась размокшей проселочной дорогой. Машину чуть-чуть юзит. Тают под колесами последние километры. В низине огородные плантации совхоза. На возвышенности шалаш...

Дед Никанор лежит кверху лицом, наполовину вывалившись из шалаша. Вместо глаз — черные воронки от ружейных выстрелов в упор. Раны на груди и на затылке. Рубашка и волосы старика до сих пор мокрые, а ведь дождь шел вчера. Значит преступление совершено более суток назад, перед дождем. Это уже хитрость.

Убийца был жестоким... стрелял трижды в непосредственной близости. Выстрелы в глаза сделаны, вероятно, с умыслом...

Кто он, чья рука несколько раз нажимала на спусковой крючок? Кто он, стрелявший после того, как дед Никанор уже был мертв?

У старика, вероятно, был враг. Надо искать врата. Но для этого нужны следы.

Неужто убийца был до конца хладнокровным, делая все продуманно и осторожно? Нет. Злоба или азарт должны были лишить его хоть на миг холодного рассудка. Следы должны быть.

Раны пахнут охотничьим порохом, в запекшейся крови войлочный пыж... Что же еще оставил убийца для уголовного розыска. Дробь. Мало этого... мало.

О, это интересно... Клочок бумажного лыжа. Обрывок ученической карты... вероятнее всего, из учебника географии или истории. На обороте буквы... «География».

Старик Никанор любил пошуметь на всякого, кто косо поглядывал на общественное добро. Но на отходчивого старика не сердились.

За огородами лес. У лесника Митяя на лице что-то недоброе. За плечом двустволка. Митяй не хочет говорить. Наверное, оттого, что кое-что знает. Надо иметь в виду...

В хуторе около двадцати ружей. В каждом доме ученики. У них много учебников. Владимир ощупывает каждое ружье, листает тысячи страниц учебников. Из какого ружья убит Никанор? Из какого учебника вырваны листы для бумажного пыжа?

Часы и дни поисков — никаких результатов. Везде один и тот же разговор. Нет. Не слыхали. Нет.

Перед Покидушевым стоит юнец с невинным взглядом. Просто, доверительно отвечает на вопросы.

— Где ружье?

— Нет.

— Где?

— Выбросили в озеро.

— Зачем?

— Оно плохое.

— Патроны где?

— Отдали.

— Кому?

— Гольку...

— Кто такой Голек?

— Серёнька Саранин...

— Где твои учебники?

— Вот они.

И снова листает страницы упрямая рука оперуполномоченного. И снова ничего. Но выброшенное ружье? Где-то здесь начало. Надо уметь схватить за невидимую ниточку. Клубок где-то рядом.

У Саранина глаза переменчивы, как у кошки. На Покидушева смотрят то бессмысленно пустые, то добрые, то хищные зрачки. В поселке никто не зовет его настоящим именем, а только по-уличному — Голек. Он не отвечает на вопросы, огрызается. Он не любит вопросов. Живет он, как хочет. Соваться к нему нечего. Видали таких умненьких. Подумаешь, шишка какая, уголовный розыск.

Голек похабно оплевывает. Руки в карманах. Стоит, слегка изогнувшись. Парню всего шестнадцать. Живет хотя и с матерью, но по своему мальчишескому произволу. Он в доме главный. Ему не перечь. Он сильный и злой — умеет работать кулаками.

Голек уже встречался с Покидушевым. «Дело было пустячное, — вспоминает Голек. — Все обошлось штрафом».

— Поговорим? — опрашивает Владимир Яковлевич.

— Нету времени.

— А ты не торопись. Пойдем в хату.

Голек, нехотя переваливаясь и что-то ворча, плетется вслед за Покидушевым.

— Где ружье?

— Еще чего!...

— Дай досмотреть ружье.

Голек лезет куда-то в угол, долго копается, достает ружье.

Покидушев чует острый запах пороха, смотрит ствол.

— Что же ты не почистил?

— Еще чего!..

— Когда стрелял?

— Недавно.

— Где?

— На озере... один патрон был... по уткам...

Голек достает пустые гильзы, показывает. Вот, мол, все мои, незаряженные.

— Чем заряжаешь?

— Конечно, не соплями — порохом.

— Пыжишь чем?

Гольку не хочется отвечать на этот вопрос. Он юлит. Глаза наливаются кровью.

— Пыжишь чем? — переспрашивает Владимир.

— Пальцами. — Саранин дерзит. За дерзостью легче упрятать волнение. Этот опер не такой уж волк, чтобы заметить, как он, Голек, перекладывает ногу на ногу. Дернулась какая-то жилка, Надо ее унять.

На полатях жиденькая стопочка книг. Покидушев потянулся к ним, краем глаза заметил, как нахально улыбается Голек. Стервец, прячет волнение. Если улыбнулся, значит понял, зачем понадобились книги.

Среди учебников нет «Географии».

— Где учебник географии?

— Мать растопила печку.

— Где обложка?

— Не знаю.

— Страницы из книг для пыжей используешь?

— А чего на них смотреть-то? Конечно.

— А из «Географии»?

— А хоть бы и из «Географии»?

Голька не покидает спесь. Его не смущают вопросы Покидушева. Он с минуты на минуту наглеет. Он неуязвим. У него все крыто. Чего этому «оперу» надо?

Чем же сломить тебя, Голек? Покидушев перебирает все косвенные улики. Из ружья ты стрелял. Пыжи из бумага делаешь. «Географию» ты сжег не случайно. Клочок пыжа, найденный на месте преступления, был кусочком страницы из учебника по географии для седьмого класса. Это уже установлено. Ты, Голек, закончил семь классов. Но ты наглец! Ты знаешь, что у меня нет прямых улик. Ты это знаешь и потому петушишься. Тебя надо озадачить.

Покидушев достает лист бумаги, садится к столу и пишет, многозначительно поглядывая на Голька.

Эти взгляды Гольку не по нутру. Он ерзает на стуле, тянется заглянуть на стол. Что пишет опер? Чего он мудрит?

Если Гольку не все равно, что пишет он, Покидушев, то это уже неплохо. Надо придать всему этому еще большую загадочность.

Покидушев перехватывает взгляд Голька, прикрывает ладонью написанное.

— Сядь, Саранин, подальше. Подсматривать негоже. Напишу и прочитаю. Ты узнаешь много интересного.

Гольку все равно, но... Он встал со стула и развалился на кровати. Лежать ему не хочется, но приходится играть. Он не выдерживает шуршания пера по бумаге. Тишина тоже не по нему. Он вскакивает с кровати, садится на стул, проделывает то же самое в обратном порядке.

Покидушеву нравится нервозность Голька. Он заканчивает писать, усаживается поудобнее и начинает преспокойно читать протокол освидетельствования.

Голек не верит собственным ушам. В висках что-то неудержимо забилось. Такого он не ожидал.

Опер все знает или берет «на нахалку»? Откуда ему известно, что я рубил ольху? Да, ведь деревья-то во дворе... Дед Никанор хотел донести леснику Митяю... Это тоже было... Опер говорит, что я стрелял в глаза сторожу, чтобы милиция не опознала убийцу по застывшему отражению в глазах. В ране убитого найден кусочек двадцать четвертой страницы из «Географии», той самой, которую я сжег.

Покидушев перестал читать. Голек обмяк до неузнаваемости. В кошачьих глазах — растерянность. Теперь от Голька надо ждать саморазоблачения. Он должен раскрыться, он, кажется, прочно прижат. Он думает, что его сейчас заберут. Уже собирается идти, но Покидушев вдруг говорит ему «до свидания» и уходит.

Голька надо оставить одного. Забирать его нет ни смысла, ни прямых оснований.

Покидушев доложил о результатах поисков преступника и получил разрешение арестовать Саранина по подозрению в убийстве.

Голек лежал на чердаке. Его сильно рвало: рядом с ним лежал пузырек. В кармане у него Покидушев нашел записку:

«Никого не обвиняйте в убийстве деда Никанора. Это сделал я. Он хотел на меня донести».

Отравление не удалось. Голька напоили молоком, привели в себя и посадили на скамью подсудимых.

Он рассказал о том, как замыслил и осуществил убийство.

Нового в его показаниях ничего не было.