Глава четырнадцатая Соколов. Добош. Ногин.

Глава четырнадцатая

Соколов. Добош. Ногин.

Поезд еще тормозил. А Соколов уже видел: его встречают. На перроне стоял Добош, осунувшийся, с заострившимся носом, сосредоточенный, угрюмый.

Около него переминался с ноги на ногу рослый сутуловатый парень в короткой для него шинели.

Сомнений нет, его встречают чекисты открыто, бессмысленно прикидываться эсером, подручным Антонова. Неужели он недооценил своих противников?

Парень тронул за рукав Добоша и указал на приближающийся вагон, в окне которого виднелся Соколов.

Добош повернулся, встретился глазами с Николаем Павловичем. И тревога, не дававшая спать всю дорогу, так отяжелила сердце Соколова, что оно сорвалось, пропустило удар и зачастило, зачастило.

Соколов схватил саквояж, в котором лежали его немудреные пожитки и подарки для Тони — тюбик губной помады, флакон духов — и поспешил к выходу.

Отвечая на рукопожатие, Соколов почти неслышно спросил:

— Тоня… Как там Тоня?

Добош молча снял фуражку. Обнажил голову и незнакомый светловолосый парень в короткой шинели.

— Когда это случилось? — голос Соколова вмиг охрип.

— Вчера…

— Я же просил дать ей охрану. Разве вы не получили телеграмму?

— Получили. — Добош нахлобучил фуражку. — Но опоздали. На пять минут… Короче, хозяйка слышала, как стучали в двери. У нее окно было открыто на первом этаже. Но она привыкла, что к вам часто приходят. Не обеспокоилась. Тоня спросила: «Кто там?» Ответили: «Свои! Не узнаете, Тонечка?» — «Не узнаю!» — «Мы от вашего мужа, откройте, записку его привезли из Москвы. Просил лично передать вам».

Тоня открыла и получила удар ножом.

Соколов собрал все силы, чтобы сдержать подступивший к горлу комок.

— Она не мучилась?

— Нет, финку всадили прямо в сердце. Опытные…

— Кто это сделал?

— Уголовники…

— Вы их взяли?

— Двоих. Третьего, видимо, главаря, уложили в перестрелке. Ребята так разгневались, еле удержали их. А то и те, двое, ничего бы не сказали. А ребята пошли бы под трибунал. И этот тоже, — Добош кивнул на парня.

Тот шмыгнул носом, совсем как мальчишка, и отвернулся от Соколова.

Соколов чувствовал, что вопросы — преграда слезам.

— Зачем бандюги это сделали?

— Божатся, что в малине назвал кто-то адрес, сказав, что там золота — горы! Но кто навел — не ведают. Ссылаются на убитого, он атаман, он вел, он все знал. — Добош помолчал. — Но несмышленышу ясно, что шли не на грабеж, а на преднамеренное убийство. Из кармана убитого главаря извлекли три тысячи рублей. Уложенные в конверт.

— Я пойду к Тоне… Можно? — Соколов как-то виновато посмотрел на Добоша.

— Позже… — обнял его Добош. — Прости, но дело прежде всего. Тебя ждет Ногин. После встречи с ним отвезем к Тоне. Ребята готовят похороны. Честь по чести, как полагается чекисту. С воинскими почестями… Пойдем в машину.

Соколов, как слепой, шагнул за Добошем, споткнулся о чей-то чемодан, фанерный, с висячим замком, каким обычно запирают сараи или двери домов.

Краснощекая баба, укутанная в белый платок, заорала:

— Барин какой! Обойти не можешь? Скоро по людям начнешь ступать! Что? Зенки бесстыжие с утра залил?

Соколов обернулся:

— Простите.

Что-то в нем поразило бабу или она женским сердцем почувствовала его состояние.

— Бог простит, — изменила она тон, — иди, иди, горемычный, — и перекрестила Соколова.

— Пойдем, пойдем, — вновь обнял его Добош и тоже, как кричавшая баба, поразился: в черные роскошные кудри Соколова врезались две широкие пряди седины.

Добош помнил, что еще несколько минут назад седых волос у Соколова не было.

Соколов распрямился, расправил плечи, словно сбрасывая невидимую тяжесть, и двинулся, будто отдирая ноги от земли.

— Как же мы могли так просчитаться? — горько выдохнул он.

Добош потер правую руку, словно она у него онемела.

— Просчитались с твоим однофамильцем — учеником Дюпарка.

— Как это выяснили?

— Вчера пришел с повинной инженер Федоров. Помнишь, мы разрабатывали старые связи Дюлонга? Вышли тогда на Федорова. Он частенько бывал у Дюлонга, раньше работал вместе в анонимной французской компании. Федоров и сказал, что Доменов переписывается с Дюлонгом. В дни, когда ты входил в организацию Пальчинского, Доменов через Федорова переправил во Францию письмо Дюлонгу: видимо, запрос о тебе. А Дюлонг — профессиональный разведчик. Подключил разведку. И узнал, что тот Соколов умер в Америке. Предупредить тебя уже не успели…

Ногин принял Добоша и Соколова без промедления.

— Держитесь, Николай Павлович! В горе для человека работа — как спасательный круг… Садитесь, докладывайте подробнее.

И Соколов с деталями описал последнее заседание «Клуба горных деятелей».

— Впрямь, заседание было у них последним, — заметил Ногин. — В Москве товарищи приступили к ликвидации верхушки «Клуба». Пора и нам.

Все трое склонились над столом. Соколов рисовал схему организации, объясняя:

— Этот круг — Пальчинский. Председатель «Клуба горных деятелей», руководитель вредительской организации в золото-платиновой промышленности. Не исключено, что он связан с подобными организациями в других отраслях народного хозяйства. От Пальчинского идут линии к малым кружочкам — членам московского центра. Первый кружочек — Доменов, от него ниточка тянется к Уралплатине, где он работает и завербовал несколько инженеров. Второй кружочек — Чарквиани, член правления Союззолота, от него ниточка разветвляется к Алданзолоту, к приискам Дальнего Востока. Третий кружочек — Подьяконов, от него линия идет к Лензолоту. Далее — Крылов, на его нитке висит Уралзолото, Енисейзолото, Дальний Восток. И еще один член московского центра — Чарин, он связан с Уралом. — Соколов откинулся на спинку стула, потер виски, словно что-то вспоминая, вынул из нагрудного кармана два листка: — Первая страница — список тех, кто пройдет по делу вредительства в золотой и платиновой отраслях. Вторая — список свидетелей. Копии переданы москвичам.

Ногин взял листки.

— Спасибо, — и указал на толстенную папку, лежащую перед ним: — А это свидетельствует народ. Наш добровольный помощник. От него ничего не скроешь. И горе тому, кто мешается у него в ногах! Под ногами! — Ногин поднял папку и пронес ее над столом, словно сметая невидимых врагов. — А похороны Тони назначили на завтра, на час дня.

…Тоня два дня не дожила до бабьего лета, которое принесло на Урал щедрое тепло в день ее похорон. Пришлось снять шинели, но и в гимнастерках было жарко. Будто стоял не сентябрь, а июль. Порхали бабочки, их оживило солнце. В сетях паутинок, как в гамаках, качались хвоинки, а иногда и золотые листики!

Но больше всего их лежало на дорожках кладбища. Багроватые, они походили на сердца. И хотелось обойти их, чтобы ни одно из них не хрустнуло. Но этого сделать было невозможно.

Соколов шел за гробом, неотрывно глядел на спокойное лицо Тони: «Как она любила бабье лето! Мы ведь и познакомились в такую пору…»

Его тогда внедряли в кулацкую банду.

— У вас будет помощница, — сказали ему, — она под видом городской родственницы, потерявшей родителей, живет у старого крестьянина, участника гражданской войны. Она вас встретит в трех километрах от села, у речки. В руках у нее будет букет осенних листьев. Деревенские привыкли, что она любит гулять по лесу. Пароль: «Не меня ли ждешь, горожаночка?» Отзыв: «Не вас, а своего короля!»

Над могилой выступили двое — Матсон и Добош.

— Товарищи, — взмахнул рукой Матсон, — сегодня мы прощаемся с нашим товарищем, до последней минуты остававшейся на посту. Антонина Васильевна Соколова, дочь рабочего, пришла к нам в ЧК комсомолкой. Ей не раз поручали важные задания. И она выполняла их, верная дочь партии, смелая, выдержанная, стойкая… Прощай, наш боевой товарищ! Пусть будет пухом тебе каменная уральская земля.

Когда предоставили слово Добошу, он с минуту задумчиво смотрел на красивое, застывшее лицо Тони, потом громко, как на митинге, чтобы все его слышали, выкрикнул с сильным акцентом:

— Мы ведем беспощадную борьбу с врагами и предателями! Борьбы без потерь не бывает! Мы готовы ко всему! — и перешел от крика на доверительную, тихую речь: — И все же, знаете, не могу я мириться со смертью. Особенно когда погибают такие молодые, как Антонина, Тоня. Она была бойцом. Это мы знаем все. Но в ее душе соседствовали долг и нежность, ненависть и любовь… к Родине и к близкому… самому близкому человеку… — Добош взглянул на Соколова.

Ногин, стоящий плечом к плечу с Соколовым, шепнул:

— Мы не хотели тебе говорить… Но ты должен знать. Врачи установили, что Тоня ждала ребенка.

— Она мне ничего не говорила.

— Сказала бы…

А Добош заканчивал свою короткую речь:

— Прощай, Антонина Васильевна. Мы тебя не забудем!

Наступили самые тяжкие минуты: когда же он закончится, стук молотка, вгоняющего гвозди в крышку гроба…

Ударили литавры.

«И зачем нужны оркестры при похоронах?» — Соколов сжал зубы, чтобы ненароком не вырвался стон или крик: «Тоня!»

Грохнули залпы. Встревоженно качнулись корабельные сосны. Загалдели и закружили птицы.

Еще один залп. Тоню хоронили как солдата. И рядом по стойке смирно стояли ее соратники.

Ногин коснулся плеча Соколова.

— Да-да… Сейчас… Идем… — Соколов поклонился: — Прощай, Тоня!

Луч осеннего солнца пробился сквозь тучи и ветки берез и озарил алую жестяную звезду, поднявшуюся среди крестов.

Над звездой крутились бабочки и желтые листья.

Такого Соколов еще никогда не видел.

Вот одна из бабочек присела на звезду, сложила крылышки, но тут же взмахнула ими и улетела; желтый лист наткнулся на жесть и упал на могилу.

Соколов осторожно поднял его, расправил, хотел отбросить, раздумал и бережно положил лист обратно.

Желтое пятно выделялось на свежей глинистой земле.

Ногин снова прикоснулся к Соколову.

Соколов кивнул:

— Иду, иду…

— Ты нас прости, — наклонился к могиле Ногин и положил несколько цветов. — Нам пора. Нас ждет работа. Ты бы поняла…

И они шагнули навстречу городскому шуму.