Глава третья Добош
Глава третья
Добош
Добош привык к неожиданным приказам и заданиям. Но телеграфный вызов Ногина со словами: «Срочно прибыть в Свердловск» — его растревожил. Что случилось? Какую оплошность он в своей работе допустил?
Добош перебирал в памяти детали своих последних пермских дел, но ошибок не находил. По крайней мере грубых.
Стержневое дело по строительной фирме «Форрест», которую возглавлял Распопцев, успешно подходило к концу. Были выявлены подкупленные Распопцевым советские работники, доказавшие при получении подряда, что строительство, которое проведет фирма «Форрест», обойдется дешевле, чем это могли бы сделать государственные стройорганизации.
Но уже через полгода выстроенные стены цехов лопались, грозя развалиться.
Квалифицированная комиссия установила, что сваи под фундамент вбивались вкривь и вкось, неглубоко. Налицо явное вредительство.
Добошу удалось нащупать связи Распопцева с германской и английской разведками — в лице военного атташе Германии в СССР Майера и английского торговца Джона Ливингстона.
Оставалось расставить точки — арестовать виновных.
Добош не знал, на сколько дней он уезжает в Свердловск, поэтому дал соответствующие распоряжения своим подчиненным.
Теперь он стоял в раздумье: что же взять с собой в дорогу? Через час должна подойти автомашина, чтобы увезти его на вокзал.
Добош положил в саквояж чистую нижнюю рубашку, выстиранную доброжелательной пожилой хозяйкой, у которой он снимал комнату, положил купленную еще полмесяца назад пуховую шаль — подарок для жены Анны.
Затем достал из комода именной браунинг с привинченной к рукоятке пластиной, на которой была его фамилия, проверил предохранитель и положил браунинг в карман.
Следом извлек из комода небольшой потрепанный томик в кожаном переплете — стихи Шандора Петефи на венгерском языке. Осторожно перелистал, нашел заветные строки и снова подивился, как Петефи современен, словно он был рядом на дорогах гражданской войны и позже — на чекистской работе, и стихи посвятил Добошу и его товарищам. Добош попытался перевести строки на русский язык:
Мир сегодня — океан сражений.
Значит, в мире
Все сейчас солдаты.
Мы цепи срываем,
Короны ломаем!
«Нет, поэта из меня не получится, — улыбнулся Добош, — надо к венгерскому томику Петефи приобрести его стихи в переводах на русский».
Добош сдул пылинки с томика и бережно опустил его в саквояж. Томик Петефи был для него реликвией. Он пронес его от Будапешта до Перми.
Добош вспомнил, как его, четырнадцатилетнего подростка, призвал к себе тяжелобольной отец.
Отец дышал часто, неровно, хрипло:
— Душно, Иосиф, душно! Открой окно, сядь поближе. Поговорить хочу. В последний… раз…
— Почему в последний?
— Ухожу я от вас.
— Куда? — вырвалось у мальчика.
— В землю, сынок, в землю. Она для людей колыбель общая и общая братская могила. — Отец смотрел куда-то мимо Иосифа, по щеке катилась слезинка, крупная, медленная, застревая в морщинах и вновь находя дорогу. — Хочу, сынок, чтобы ты жил, как все Добоши. Достойно. Ты знаешь, твой дед был дворянином?
— За что же его лишили дворянства?
— Два его сына вступили добровольцами, — отец закашлялся, — в национальную гвардию и сражались — кха-кха-кха — против Габсбургов! За свободу. Слышишь, сынок, за сво-бо-ду… Эту гвардию создали… в 1848-м… А во главе восстания стоял Шандор… — кхе-кхе — Петефи. Ты знаешь его стихи. Это святой поэт для семьи. Вон рядом со мной, на стуле, — томик Петефи… Завещаю тебе… Не расставайся с ним… Кха-кха! — Отцу стало трудно говорить, он закрыл глаза, грудь его тяжело опускалась и поднималась, он попытался поднять руку и не смог. Но с кашлем вновь вырвались слова: — Сынок… Знай… Венгерскую революцию… предали дворяне… Они столковались с Францем… императором… А тот с Николаем Первым… Не давай пощады, сынок, любым предателям. Любым. Где бы они ни жили… Ладно, иди… Возьми… Петефи…
«Если бы отец мог знать, — подумал Добош, — что русские, по царской указке растоптавшие в Европе свободу, сбросили первыми своего царя-батюшку и совершили Октябрьскую социалистическую революцию». И не кому-нибудь, а ему — венгру Иосифу Добошу, бывшему унтер-офицеру 37-го пехотного полка, пришлось биться с оружием в руках за Советскую Россию и защищать ее от предателей всех мастей. Но ведь и Шандор Петефи — серб по отцу, словак по матери — бился за Венгрию! Как же не считать второй родиной землю Советов, где родился интернационалист-коммунист Иосиф Добош! К тому же он вернулся туда, откуда еще в первом тысячелетии откочевали его предки. О том, что венгры — выходцы с Северного Урала, не раз говорил один из преподавателей в коммерческом училище, знаток венгерской истории.
Учитель оказался прав. В этом убедился Добош, побывав недавно в командировке на «краю земли», как он шутил, — у Полярного круга. Добош встретился с манси. Вогулами называет их местное население. С удивлением он вслушивался в мансийские слова. Некоторые из них понимал без перевода. Выходит, венгры жили бок о бок с манси в давние-предавние времена.
В России он нашел родину предков.
Но то, что было с ним в России, кажется вычитанным из книг. Рассказал бы кто другой — не поверил бы! Ни за что! Но это было, было с ним!
В памяти всплыли эпизоды, круто изменившие его жизнь.
Часть, в которой служил Добош, погрузили в эшелоны. Что-то задиристо выкрикнул паровоз, звякнули буфера, затараторили колеса.
— Прощай, южный фронт! — крикнул окопный товарищ Добоша, худой, нескладный солдат.
— До свидания, Сербия! — подхватил Добош, радуясь, что уцелел, что, может быть, увидит родной дом.
— Чего ликуете? — хмуро бросил седоватый офицер с перевязанной головой, в последней перестрелке его зацепила пуля. — Не на побывку едем, на русский фронт перебрасывают.
Все подавленно замолчали.
Буквально через несколько часов после разгрузки часть угодила в артиллерийский ад. Русские пушки заговорили и не смолкали восемь часов! Это сейчас Добош узнал, что попал на острие Брусиловского прорыва, а тогда — вжимался в землю, чтобы как-то укрыться от грохота и огня. Рядом кто-то закричал. Добош поднял голову. Перед ним лежала рука… Одна рука, оторванная от тела…
Он в ужасе снова вжался в землю.
— Мама Ирма, — молил он. — Мама Ирма! Спаси меня! — Он почувствовал себя маленьким, беспомощным в этом огромном огненном месиве.
А потом — давящая тишина. И русское «Ура!». Сплошное! На несколько километров растянутое: «У-у-р-р-а-а!»
Солдаты побежали от этого звукового накатывающегося вала. Не выдержал и Добош. Но около букового карпатского леса его настиг цокот копыт и храп лошади.
Добош невольно оглянулся. Прямо на него мчался всадник — ярые глаза, три креста на груди, кровавые полоски на брюках, а над головой сверкающий клинок.
Добош успел увернуться от смертельного удара, прыгнув за ствол дерева, а в голове зазвучало отцовское: «За свободу сражались Добоши, за свободу, а не за императора!» Иосиф поднял руки.
А потом долгая-долгая дорога в Сибирь. Пока тут гнали колонну военнопленных, Добош, хорошо владевший немецким и румынским, по вывескам магазинов, по лозунгам над бурлящими встречными демонстрациями: «Долой войну!», «Да здравствует республика!», «Вся власть Советам!» — овладевал русским языком.
Россия уже митинговала, размахивала красными флагами, пела маршеобразные песни. Добош выучил одну из них: «Смело, товарищи, в ногу! Духом окрепнем в борьбе!»
А в Сибири он услышал стихи Петефи! Размахивая бескозыркой, их выкрикивал матрос в широченных клешах, забравшись на деревянный помост:
Мы сбиваем оковы,
Мы срываем короны!
И когда Добошу, как и другим военнопленным, сказали: «Зарабатывай, мадьяр, сам себе на хлеб!» — он вспомнил парня в тельняшке, читающего Петефи, и пошел служить в Западно-Сибирское пароходство.
На корабле — бывает же такое! — он встретил того самого матроса. Звали его Кузя. Он-то и принес ему несколько зачитанных книжек:
— Изучай, мадьяр, это Маркс и Ленин. Будет что неясно — приходи, потолкуем, обмозгуем, одна голова хорошо; а две лучше!
Трещали первые лютые сибирские морозы, когда под вечер к Добошу вместе с метельным ветром ворвался Кузя и начал отплясывать у порога:
— Эх, яблочко! Да куды котишься?..
— Что… Что… случилось? — улыбнулся Добош. — Твоя… Катья… Согласилась… стать… как это по-русски? Хозяйкой твоей? Супружницей?..
— Что Катя! Пляши, мадьяр, и ты! Радость-то общая!.. В Питере — революция! Социалистическая! Понял! Мы победили! Временное правительство — тю-тю… Следом за царем кувырком! Вся власть солдатам, рабочим и крестьянам! Земля бесплатно — всем! Ленин сказал. А он врать не будет! Голова!.. Знаешь, а потом и у тебя в Венгрии революцию сделаем! Пляши, мадьяр! Не жалей подошв!
Добош с Кузьмой махнули в Барнаул, где формировались красные отряды.
А в конце апреля 1918-го Добоша приняли в партию большевиков.
Сутуловатый сибиряк-рабочий в железнодорожной тужурке, которая так обтягивала его могучую фигуру, что, казалось, при резком движении расползется по швам, дружелюбно пожал Добошу руку и вручил партбилет.
Через день он же давал задание Добошу:
— Партия поручает тебе ответственную работу, товарищ Иосиф. Поедешь в Тобольск. К военнопленным. Агитатором. Слышали, как ты на митинге говорил! Сделай, чтобы все сознательные иностранцы перешли на нашу сторону. А другие — пусть держатся подальше от Чехословацкого корпуса…
Добош знал, что корпус сформирован из таких же, как он, пленных австро-венгерской армии, и чехов, которые жили в России. Корпус стоял на Украине. Но Антанте удалось добиться, чтобы корпус был объявлен частью французской армии и выведен за границу через Сибирь и Владивосток.
Добош только вчера слышал сам, как чешский офицер, сочувствующий революции и сбежавший из корпуса, сообщил, что в эшелонах чехов, уже пересекающих Урал и Сибирь, готовится мятеж. Чехам должны объявить, что большевики не пропускают их во Владивосток, будут их разоружать и бросать в лагеря…
Рабочий-железнодорожник обнял Добоша не прощание:
— Поторопись… Чехи на подступах к Тобольску… Будь настороже. Поберегись. У чехов дельная контрразведка.
Добош не уберегся. Когда чехи и белогвардейцы ворвались в Тобольск, Добош поспешил слиться с толпой военнопленных, но один из них — будапештский лавочник — вышел вперед и указал на Добоша:
— Большевик. Агитатор.
Допрашивали Добоша так, что он дважды от ударов терял сознание.
— Молчишь? К стенке его! — рассвирепел казачий есаул. — К стенке красного гада!
Неожиданно воспротивился присутствующий при допросе чешский офицер:
— Господин есаул! Это венгерский подданный, и не вам распоряжаться его судьбой!
— Он большевик, а большевиков всех — русских, евреев, венгров, немцев — к стенке! К стенке! К стенке! — заорал есаул и схватился за эфес шашки, пытаясь вырвать ее из ножен. Руки его тряслись, он был страшен.
Чех расстегнул кобуру и загородил Добоша:
— Не забывайтесь, господин есаул, здесь пока командую я. И за превышение власти… Я вас прикажу… арестовать!
Добош очутился в омском лагере вместе с другими военнопленными, не пожелавшими присоединиться к белочехам.
Через несколько дней к Добошу подошел немецкий солдат в пенсне, тощий, длинный, прыщеватый, похожий на недоучившегося студента. Но шрам на левой щеке, поднявшийся к виску, свидетельствовал, что этот человек встречался со смертью:
— Геноссе Добош! Я по поручению Омской подпольной организации большевиков… Нихт, нихт… Это не провокация… Вир… Мы получили задание устроить вам побег. Вас выведут эти цвай зольдатен, — он указал на двух караульных, стоящих в отдалении. — Они… как это сказать? Получайт рубли… Подкуплены. Потом они нах хаус… ин деревня… Как это по-русски… Дезертирен.
Добош не выдержал:
— Я знаю немецкий. Говорите на родном языке.
Тощий солдат объяснил, что Добошу достали румынские документы, что он будет под именем Антонеску поваром в ресторане…
Когда в Омск вступили красные, «повар-румын» снова превратился в мадьяра Добоша. Он собрал из военнопленных немцев, венгров и живущих в России китайцев отдельный интернациональный отряд. Сразу же повел его в бой. Надо было ликвидировать казачью часть, оставшуюся в Омске… А потом бил белочехов, белосербов… Спал урывками. Времени не хватало, надо было достать обмундирование, оружие, патроны.
Один из его бойцов-китайцев одобрительно поцокал языком:
— О, начальник… Жить долго-долго будешь.
— Почему? — удивился Добош.
— У нас в Китае пословица: у кого есть дела с утра и до вечера, тот долго проживет.
И вдруг Добоша вызвали в СибЧК:
— Сдайте отряд своему заместителю.
— За что? — обиделся Добош.
— Вы назначены командиром отряда красных коммунаров при ЧК.
Сколько лет с тех пор прошло. Теперь Добоша считают опытным чекистом: за спиной — командирские курсы в Омске и в Москве, подавление бакинского мятежа, екатеринбургская отдельная бригада войск ВЧК, работа уполномоченным ГПУ по Шадринскому уезду и хлопотная должность помощника начальника экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Уралу…
За окном загудел пароход. Совсем близко шумела Кама. Так захотелось постоять хоть немного на ее крутом берегу.
Добош взглянул на часы. Машина придет через тридцать минут. Можно успеть спуститься к Каме.
Речной простор сверкал на солнце. Пришлось на миг даже зажмуриться.
Добош присел на траву. По Каме плыл старенький колесный, но все еще нарядный пароход. Чумазый катер тянул длинный изогнутый плот, на краю которого стоял малюсенький дощатый домик.
Из домика вылез бородатый мужик и широко зевнул.
Миром и покоем дышал камский простор, и было трудно представить себе, что где-то рядом идет беспощадная тайная война.
Лесной ветерок с противоположного берега коснулся потного лба, слипшихся волос, словно рука мамы Ирмы.
Добош услышал, как сорвалось сердце и зачастило. Прости, мама Ирма! Я не приехал на твои похороны. Я не успел бы. Да и не смог бы — весть о твоей смерти дошла до меня через полгода. Одно утешает: нашли тебе место поближе к могиле отца…
Кама напоминала Добошу Дунай.
Ему нестерпимо захотелось хоть на миг попасть в село Шергаш, где он родился, заглянуть в дом к брату Александру, увидеть сестренок Лизу с Розой!..
Раздался призывный гудок автомобиля.
Пора! Добош еще раз оглядел камское раздолье, помахал девочке, которая вышла из домика на плоту вслед за мужиком.
Девочка ответно взмахнула рукой.
Добош повернулся и пошел к дому, где ждал автомобиль и где, пригорюнившись, сидела на лавочке его квартирная хозяйка. Она проводила мужа и двух сыновей на гражданскую… Да так и не дождалась их.
А теперь уходит жилец: вернется ли? Все-таки легче, когда есть о ком заботиться.
Добош поймал ее грустный взгляд и ободряюще кивнул:
— Я ненадолго. Скоро вернусь…