45

45

Бутылка в руках полицая потряхивалась, поблескивала на солнце. Константин Егорович покусал губу, гадливо вспомнил слова Брандта: «Я еще жить хочу». Хочешь жить, очень хочешь, Александр Львович. Знаю. Только ничего из этого не выйдет…

Яковлев понаблюдал, как его сподвижники опоражнивают бутылку с водой и стал углубляться в лес.

А через час примерно Брандт стоял перед начальником отдела СД и разводил руками. На самом деле, он же не утверждал, что этот «Иван Иванович» обязательно придет на условленную встречу. Бравады хватило, видно, на один раз, второй встречи струсил.

Молодой, узколицый штурмбанфюрер СС усмехнулся и не очень деликатно поправил Брандта:

— Он не струсил, господин редактор. Просто оказался умнее вас.

Слышать такое было неприятно. Брандт дергал носом, отводил взгляд. Штурмбанфюрер поднялся со стула, добавил к сказанному:

— Будущее ваше крайне незавидно. Сожалею, но помочь могу только советом: уносите ноги. Хотя бы на время.

Сказал это и ушел со своей челядью.

Снова, спасибо ему, выручил бургомистр Родько. Звонил кому-то в Минск, доказывал, что творческую командировку редактора в Германию нельзя откладывать. С ним согласились, и Брандт исчез из поля зрения витебчан на длительное время.

Вернулся он в начале ноября уставшим, задерганным, но внешне марку выдерживал, не куксился. Бодрило то, что по улице круглосуточно фланировал парный патруль, что эти проклятые «ворота» в линии фронта, через которые красные шастали туда и обратно, накрепко заперты, что так называемую Россонскую республику — партизанскую зону — несколько ужали, вытеснили банды за правый берег Дриссы.

Александр Львович стал реже взбадривать себя коньяком, засел за обработку материалов, собранных во время поездки по Восточной Пруссии. Первая статья под названием «Это мы видели сами», сверстанная подвалом, появилась в «Новом пути» 18 ноября 1942 года. Начиналась она лихо:

«Вражеская пропаганда старается представить условия жизни наших работников в Германии ужасающими…»

Далее шли факты, напрочь опровергающие «вражескую пропаганду». Оказывается, в Германии нет русских, которых бы насильно угнали туда. На хлебных нивах, в рудниках, на строительстве дорог работают сплошь сытые и безгранично счастливые добровольцы.

Поначалу перо Брандта несколько спотыкалось. Как бы там ни было, Александр Львович все же сознавал, что, когда писал, нет-нет да вспыхивали стыдливые мысли и рука подрагивала. Но слабые укоры совести скоро пригасли. Все черное, что выдавалось за белое, стало казаться поистине белым, даже без крапинок.

Через четыре дня снова подвал: «В саксонской деревне». Мерзость так и перла из творческого воображения Александра Львовича:

«Наемные рабочие повсюду в Германии рассматриваются у крестьян как члены их семьи и нисколько не чувствуют себя «несчастными эксплуатируемыми». Сидят с семьей хозяина за одним столом, получают бесплатную пищу, имеют комнату, постель, одежду…»

Начальник штаба 624-го казачьего батальона Прохор Савватеевич Мидюшко, заглянувший к Брандту во время очередного приезда в Витебск, читал вторую статью в рукописи и откровенно хохотал:

— Александр Львович, милый, у тебя великолепный язык!

Брандт щурился, ожидая подвоха.

— Нет-нет, — уточняя, подтверждал его догадку Мидюшко, — я не в смысле стиля. Я о языке как таковом. Очень уж длинный он у тебя. Ты можешь им, как корова, облизать собственную ноздрю. Недавно мы расстреляли четырех пацанов за распространение листовок. Храбрые сволочата. Не побоялись, что им могут пятки к затылку подтянуть, удрали от «бесплатной пищи» как раз из Восточной Пруссии. Вот в их листовках — настоящая правда про «комнату, постель, пищу».

— Так какого… ты хочешь! — матюкался болезненно ранимый Брандт. — Неужели писать то, что пишут в листовках?! Ты же первый повесишь меня.

— Повешу. Во имя фюрера, хотя он и порядочная дрянь… О чем твоя следующая статья? — решил не углублять темы Мидюшко.

Брандт опрокидывал в хмельную душу новую рюмку, как мышь, одними передними, грыз кислое яблоко. Душа отмякала, и он переставал обижаться. Наслаждаясь тем, что говорит, Александр Львович ответил:

— Тема навеяна Отто Бисмарком. По поводу Франко-Прусской войны он заметил: «В этой войне победил немецкий школьный учитель». Представляешь, какая глубокая мысль? Учитель дает знания, воспитывает юношество, и оно, став солдатом, одерживает победу над врагом. Так будет и на этой войне. Я назову статью: «Учитель снова побеждает».

Мидюшко опять не пощадил Брандта:

— Если так будет и в этой войне и снова победит школьный учитель, как ты собираешься утверждать, то наше дело швах. Тебе ли не знать, чему и как учили советских голодранцев. Кстати, и ты к этому руку приложил. Так что же вытекает из вашей с Бисмарком философии?

— Прохор Савватеевич, — трясся Брандт, из рюмки выплескивалось, — ты циник! В чью ты веришь победу?! Английский изучаешь. Может, твоя цель…

— Моя ближайшая цель — выжить, — таинственно улыбаясь, Мидюшко дружески обнял Александра Львовича, предложил: — Давай выпьем за успех твоих сочинений.

Очередной номер «Нового пути» вышел 1 декабря. Ожидаемой статьи друга Мидюшко не обнаружил. Вместо нее вся третья страница, окантованная черной рамкой, обливалась слезами по убиенному Александру Львовичу.

«От рук сталинских наймитов, — писал бургомистр В. Ф. Родько, — погиб выдающийся работник на ниве возрождения родины, интеллектуальный аристократ и человек большого сердца…»

Днями раньше, а точнее — 26 ноября, выпал пушистый, идеально белый снежок. Он нежно поскрипывал под толстыми подошвами ботинок, купленных Брандтом в Германии. Настроение было прекрасным. Александр Львович дружески кивнул патрульному полицейскому, охранявшему покой редакторского дома, пошагал вдоль Кленников. Тихо, пустынно. Он да патрульный. Нет, вон второй полицай. Конопатый, курносый. Снял варежку, снежинки на ладонь ловит. Еще один прохожий с утренней заботой на челе. Приостановился на едва наметившейся тропке, уступил дорогу идущему навстречу Брандту, но тут же окликнул: «Брандт!» Александр Львович обернулся, успел услышать еще два слова: «Тебя предупреждали» — и следом резкий грозовой разряд. Пуля угодила в «большое сердце интеллектуального аристократа».

Стрелял Михаил Стасенко. В его сторону, клацнув затвором, устремился полный отваги патрульный. С тропы, что ближе к забору, товарища подстраховал Петр Наудюнас. Опрометчивый полицейский кувыркнулся, обвалялся в снегу и затих. Конопатый, что ловил снежинки, трезвее оценил обстановку — сразу сиганул за угол. Стасенко и Наудюнас — через забор, где вооруженные гранатами их ждали еще двое из группы подстраховки: Сенька Матусевич и Женя Филимонов.

Ушли тем же путем, каким уходил некогда Константин Егорович Яковлев.