8

8

Неделю спустя после разговора с Уховым тот передал Федору распоряжение быть на совещании в промышленном отделе обкома партии.

Наутро Федор прибыл к назначенному сроку. Когда вместе с другими зашел в большой кабинет, то увидел там Славина.

На совещании рассматривался единственный вопрос, касающийся угольной промышленности, и Федор поначалу даже удивился своему вызову.

Заведующий отделом обкома коротко охарактеризовал сложившееся в стране положение с угольным топливом в связи с временной потерей Донбасса.

— В новой обстановке задача обеспечения страны углем возлагается главным образом на Урало-Кузнецкий бассейн. До сих пор мы не могли упрекнуть за работу комбинат Свердловскуголь. Но в прошлом месяце резко ухудшились дела в Северном угольном тресте. В предложенные сроки исправить положение руководство треста не сумело. Поэтому обком партии решил создать компетентную комиссию, которая должна выехать на место и в течение месяца — не более! — принять меры для восстановления нормальной работы предприятия.

Руководить комиссией назначался заместитель заведующего административным отделом Григорий Матвеевич Евсеев. В состав комиссии включались инструктор промышленного отдела, четыре специалиста из аппарата комбината Свердловскуголь, представитель управления железной дороги, заместитель прокурора области и сотрудник органов государственной безопасности.

Из обкома Славин пригласил Федора к себе. Он выложил на стол несколько листов с машинописным текстом.

— Вот инструкция для членов комиссии по угольному тресту. С ней вы познакомитесь сами, так как вы и будете представлять нас в комиссии. Хочу объяснить, почему к этой работе привлечены мы. — Славин подвинул листы к Федору. — Ухудшение работы треста объясняется множеством причин, как правило, технического порядка. Вина как-то странно возлагается на всевозможные неисправности… Я же привык думать, что состояние любых дел определяют люди. Вы понимаете меня?

— Вполне, — ответил Федор.

— Поэтому прислушивайтесь внимательно к тому, что говорят в тресте. Вот, пожалуй, главное пожелание вам. Если возникнет необходимость посоветоваться, звоните в любое время.

…Специально оборудованный для комиссии вагон ждал пассажиров на вокзале в почтовом тупике. Собирались к шести часам утра. Подъезжающих встречала немолодая проводница.

— Выбирайте для себя любое купе, — приглашала она, — кроме четвертого, оно для вашего главного. — И прибавляла: — У меня и кипяточек поспел…

В чисто прибранных купе верхние полки были опущены, одна из нижних застелена постелью, на столах телефонные аппараты. В четвертом их стояло два.

В Ново-Надеждинск, где находилось управление Северного треста, комиссия прибыла в тот же день в половине десятого вечера. На вокзале ее встретили секретарь Ново-Надеждинского горкома партии Маслов и управляющий трестом Петр Алексеевич Чертогов. Они вошли в вагон и скрылись в купе Евсеева. А минут через десять Евсеев, выглянув из купе, громко объявил:

— Товарищи! Через пять минут выезжаем в горком на совещание с руководством треста.

О положении дел в тресте докладывал Петр Алексеевич Чертогов. По его словам, первые трудности в работе возникли еще полгода назад, когда из разрезов ушло в армию много квалифицированных взрывников и экскаваторщиков. Тогда вышли из положения, организовав краткосрочные курсы по этим специальностям. Но этой весной военный набор поставил трест почти в безвыходное положение. Те ребята, которые пришли на добычу осенью, подоспели к призыву…

Секретарь горкома говорил о том, что для помощи тресту принимались все меры. Из промышленных организаций города, из учреждений горком направил на уголь всех, кто мог оказаться там полезным. Была предпринята и чрезвычайная мера…

В нескольких километрах от Ново-Надеждинска находилась исправительно-трудовая колония. Большинство осужденных работали на лесозаготовке. Часть этой рабочей силы и было решено перебросить в угольные разрезы. А так как охрану в них организовать практически было невозможно, пришлось войти, в вышестоящие инстанции с ходатайством о расконвоировании заключенных.

Такое решение показалось вполне разумным, так как первые выходы расконвоированных на производство заметно облегчили напряжение с рабочей силой. Но скоро положение ухудшилось. Начальники разрезов объясняли это тем,, что допуск к работе неподготовленных людей сказался на состоянии техники: часто выходили из строя транспортерные линии, электрооборудование, плохо обслуживался железнодорожный подвижной состав.

На совещании так много говорилось о трудностях и проблемах, что они могли показаться неразрешимыми. И Федор удивлялся спокойствию Евсеева, который, казалось, был занят только своим блокнотом. А когда выступления закончились, он вдруг почти удовлетворенно сказал:

— Что ж… Информацию мы получили исчерпывающую. Полагаю, за три дня члены комиссии обдумают создавшееся положение и на следующем совещании мы услышим конкретные предложения по ликвидации прорыва. На сегодня — все.

* * *

Утром Федор зашел в партком треста. Секретарь парткома Николай Иванович Патрушев встретил его приветливо, как знакомого.

— Производства вашего я не знаю, — сразу после приветствия приступил к делу Федор, — поэтому хотел попросить вас порекомендовать мне человека, который бы познакомил меня с вашим хозяйством.

— Думаю, что помогу вам, — просто ответил Николай Иванович. — С транспортом тоже что-нибудь придумаем…

Патрушев взялся за телефон. Транспорт — конную пролетку — нашли в жилищно-коммунальном отделе. Провожатый тоже скоро объявился.

— Наш старейший работник, двадцать пять лет проработал диспетчером треста — Иван Владимирович Лоскутов.

Федор и Лоскутов вышли из управления.

— У нас в тресте действуют четыре разреза, — рассказывал Иван Владимирович, когда они отъехали от управления. — Три из них соседствуют друг с другом, а Восточный — на отшибе, километров за десять отсюда. Так что начнем с ближних. Вы были когда-нибудь на открытых разрезах?

— Ни на открытых, ни на закрытых, — ответил Федор.

— Не беда, познакомим, — улыбнулся Иван Владимирович.

Лоскутов привез Федора на Южный разрез. В конторе разреза им пришлось задержаться, так как в карьере работали взрывники. И они скоро напомнили о себе: где-то неподалеку бухнули четыре взрыва.

— Ну, вот… Через десять минут можете отправляться, — сказал начальник разреза. — Люди вернутся на места.

Когда они очутились возле первого экскаватора, Иван Владимирович сказал:

— Вот отсюда начинается путь нашего угля. На всех разрезах этот путь одинаков, если не считать отдельных обстоятельств. Здесь, на Южном, как видите, сухо. На Северном и Восточном — потруднее, грунтовые воды мешают. Приходится откачивать. А сейчас пойдем за угольным потоком…

Экскаваторы подавали уголь на транспортерную линию, которая поднималась по склону карьера вверх. Ивану Владимировичу и Федору понадобилось более получаса, чтобы подняться до обогатительной фабрики, куда поступал уголь со всех забоев и где его освобождали от попадающейся в нем породы, передавая дальше, на погрузочную эстакаду.

На погрузке висела пыль.

— Как видите, — говорил Лоскутов, — загружается сразу четыре вагона. Как только они наполняются, паровоз подтягивает следующие.

— А если не подадут вовремя состав? — спросил Федор.

— Станет погрузка, — ответил Иван Владимирович. И добавил: — Если бункеры будут загружены, то и транспортеры с экскаваторами остановятся. Тут все между собой связано. Может случиться и наоборот: экскаватор выйдет из строя — после него тоже все остановится…

— А составы кто обслуживает? Дорога или вы?

— У нас свой транспортный цех. Мы передаем дороге готовые маршруты. Конечно, они их проверяют перед отправкой.

— Я слышал о плохом состоянии подвижного состава, — вспомнил Федор совещание в горкоме. — От кого это зависит?

Иван Владимирович ответил не сразу.

— По-разному судить можно, — сказал он. — Мы-то порожняк как принимаем? Обшивка вагонов цела, люки закрыты и — ладно. А дорожные вагонники все смотрят, от них ничего не уйдет. Вот и бывает, что нас обвиняют. А может, состав-то уже с изъянами пришел к нам? Впрочем, это не оправдывает.

На обогатительной фабрике порода отбиралась вручную. Подошли к начальнику смены, мужчине лет за шестьдесят. Иван Владимирович, видимо, хорошо знал его.

— Здорово, Макарыч! — крикнул ему еще издали. Тот ответил легким прикосновением к фуражке.

— Как дела?

— Как сажа бела, — ответил тот. — Маемся вот… — Он кивнул в сторону транспортеров. — Понагнали этих, а они не шибко стараются: глаз да глаз надо, а то враз порода пойдет. Наши-то совестливые, даже ребятишки стараются.

Федор понял, что речь идет о расконвоированных.

— А в чем их нерадивость проявляется? — спросил Федор.

— Настоящий горняк свою марку держит: чистый уголь — его гордость, — сказал Макарыч. — А сейчас своих-то осталось вовсе ничего. Вот и приходится глядеть, а когда и поскандалить.

— Надо, — поддержал его Иван Владимирович.

Перед отъездом зашли к начальнику разреза.

— Познакомились? — спросил он.

— В общих чертах, — ответил Федор. — Хотел спросить вас: какие поломки бывают чаще всего?

— Разные, — ответил начальник. — Больше всего подводит подача угля на погрузку. Заметили, как растянуты у нас транспортерные линии?

— Заметил.

— На каждой такой линии по четыре-пять транспортеров. Полбеды, если остановится начальный, его видно. А если забарахлит где-то в середине? Об этом мы от погрузки узнаем: звонят, спрашивают, почему уголь не подаем? А мы грузим. Откуда нам знать?

— А причины таких остановок выявляются?

— Конечно. Самая серьезная авария, когда электрооборудование летит. Ремонтировать его долго. Часто ленты рвутся. Пустить их легче, но все равно трата времени, да и вагоны задерживаем. Ну, и дисциплинка…

— Расконвоированных у вас много?

— Не сказал бы, человек семьдесят наберется.

— А работают как?

— Есть всякие. Некоторые не хуже наших. Таких, конечно, немного, — сказал начальник. — А есть и лентяи.

Федор понимал, что слабая дисциплина среди расконвоированных — это неизбежная издержка в сложившихся обстоятельствах. На это следует указать руководству колонии, у них-то меры воздействия есть.

На Западном разрезе ничего нового для себя Федор не увидел. И только собрались уезжать, начальнику разреза позвонили из треста. По его лицу было видно, что произошел неприятный разговор.

— Час от часу не легче! — положил трубку начальник. — С дороги звонили: кто-то оборвал воздушные шланги у состава под погрузкой. Просят разобраться…

— Как оборвали? — спросил Федор.

— Не знаю, — ответил тот. — В прошлом месяце такое уже было: нам подали под погрузку кольцовку, а у меня угля мало. Решили половину состава поставить на Южный. Когда отцепляли вагоны, сцепщик забыл воздушные рукава разъединить. Вот и порвали…

— Но сейчас-то состав загружался полностью, — ухватился Федор.

— Понять не могу, что там произошло, — пожал плечами начальник.

— Где сейчас состав?

— Под нашей эстакадой.

— Попытаемся-ка быстрее доехать туда. Может быть, состав еще не отправлен, — предложил Федор.

— Я знаю, что не отправлен, — сказал начальник.

— Тогда поторопимся, — распорядился Федор.

Начальник молча поднялся.

Угольный маршрут стоял под погрузочной эстакадой. Возле состава Федор со спутниками встретили мастера вагонного участка с дороги.

— Когда отправят состав? — спросил начальник разреза. — Мы же остановились.

— Пойдемте, узнаем, — ответил тот. — А за остановку отвечайте сами.

Скоро отыскали слесаря, который устранял неисправность.

— Где оторванные рукава? — спросил Федор.

— Они не оторваны, а отрезаны, — сердито отозвался пожилой рабочий. — Вон валяются…

Возле вагона лежал коротенький кусочек мягкого шланга с соединительной муфтой. Федор поднял его. Сомнения не было: порез свежий.

— А где сам рукав? — продолжал Федор.

— Не было. Утащили, наверное.

— Да кому он нужен? И кто бы это мог сделать? — невольно вырвалось у Федора.

— Сволочь какая-то, — ответил слесарь. — Башку оторвать надо за такие шутки. — И обратился к своему мастеру: — Все. Можно отправлять.

Вечером Федор встретился с Евсеевым. По производству он ничего существенного сказать ему не мог, но обратил внимание на жалобы в адрес расконвоированных. И еще положил перед ним огрызок воздушного шланга, который прихватил с собой.

— Вот это уже серьезно, — нахмурился Евсеев. — Что вы намерены делать?

— Завтра с утра я договорился о поездке на Восточный разрез. Оттуда недалеко до колонии, и я думаю проехать туда, — сказал Федор. — Посмотрю, как они организовали эту расконвойку. Отдельно займусь шлангом.

— Что же, все это разумно, — согласился Евсеев. И попросил: — Коли уж будете там, то предупредите начальника колонии, что мы ждем его послезавтра вечером в горкоме. Пусть послушает наши разговоры. Ему полезно.

* * *

На следующий день Федору Григорьеву на Восточный разрез попасть не удалось. Утром, когда они с Иваном Владимировичем ждали в тресте свою пролетку, туда приехал начальник Ново-Надеждинского горотдела милиции. С ним был милиционер.

Начальник поздоровался с Иваном Владимировичем как со старым знакомым и спросил:

— Кто из начальства на месте?

— Мы только Патрушева видели, про других не знаю, — ответил Лоскутов. — Срочное дело?

— Срочное-то срочное, а еще больше — непонятное. На вашей Южной обогатительной только что драка произошла с мордобойством, да такая, что вся работа стала… Ваши разодрались с заключенными с расконвойки. Я до колонии не мог дозвониться, а у треста с ней прямая связь. Вот и забежал попросить: пока еду на Южный, пусть вызовут туда начальство колонии и конвои…

— А из-за чего драка-то? — спросил Лоскутов.

— Представления не имею.

И он поспешил к Патрушеву.

Федора происшествие насторожило.

— Иван Владимирович, я должен быть сейчас не на Восточном разрезе, а на Южном. Поедете со мной?

— Я в вашем распоряжении, — просто ответил Лоскутов.

…Ехали быстро, едва поспевая за ходком начальника милиции, и через полчаса прибыли на место.

— Стоит фабрика-то, — сразу определил Иван Владимирович, прислушиваясь к необычной тишине.

Начальник смены рассказал о том, что произошло.

За неделю до сегодняшнего дня в смене, которая часа два назад приступила к работе, на одном из транспортеров порвалась только что поставленная лента. Ремонтники сразу установили причину: на половину ширины и на метр в длину полотно было вырезано. Авария вызвала не досаду и горесть, как всегда бывало, а гнев угольщиков: ленту кто-то испортил намеренно. Никто не сомневался, что это дело рук кого-то из расконвоированных.

Виновника не нашли.

Сегодня Макарыч, сдав свою смену, по обыкновению задержался на фабрике. Проходя по участку, заметил двух заключенных, раскуривающих возле вагонетки, и вдруг, посуровев, обратился к одному из них:

— А ну, покажи ботинки!

— Чего? — презрительно зыркнул на него тот.

— Покажи ботинки, говорю!

— Иди-ка ты, дядя!.. — отвернулся заключенный.

Макарыч взял его за рукав, но тот, обернувшись, с силой отбросил старика. Тогда Макарыч крикнул:

— Ребята! Все — сюда!

Рабочие окружили заключенных.

— Покажи ботинки, гад! — кричал Макарыч.

И тут заключенный ударил старика, изготовился к драке и его напарник. В это время подошел моторист Федька Коньков, не по годам сильный парень.

— Тебе что говорят? — надвинулся он на обидчика Макарыча.

— А ты, мелочь, дуй отсюда подальше! А то… — и он поднял перед Федькой грязный кулак… но тут же присел: парень схватил его за руку и, словно клещами, сдавил ему кисть.

В следующее мгновение шатнуло и самого Федьку: ввязался неожиданно и второй из откатчиков. И тут на заключенных с отчаянной решимостью бросились подростки, повиснув у них на руках, на спине. Закричали перепуганные женщины. К месту скандала бежали уже отовсюду. Начальник смены, увидев в центре свалки Федьку и Макарыча, бросился на Федькино место и остановил транспортеры.

Наконец заключенных одолели. Главного зачинщика Федька придавил под собой, другой стоял в тесном кольце рабочих. Макарыч, не замечая крови на лице, ожесточенно рвал ботинок с ноги поверженного Федькой. Подняв его над головой, он крикнул срывающимся от гнева голосом:

— Вот она где, наша лента, товарищи!

Ботинок заключенного был подбит прорезиненной трехслойной брезентовой лентой.

Скоро из колонии приехали заместители начальника по режиму и оперативной работе с двумя солдатами. Федор, представившись им, сказал, что с задержанными заключенными будет разбираться сам и поэтому поедет в колонию.

— Прошу вас сразу же изолировать их от других заключенных и надежно обеспечить охрану, — добавил он.

— Это мы сделаем, — ответили представители колонии.

— А мне что делать? — спросил начальник милиции.

— Будем считать, — сказал Федор с улыбкой, — что никакой драки не было. Просто рабочие задержали преступников, которые оказали сопротивление. — И снова обратился к приехавшим из колонии: — Вы сможете отправить меня к вечеру в город?

— Конечно.

— В таком случае, Иван Владимирович, — повернулся он к Лоскутову, — вас я на сегодня освобождаю от себя.

Приехав в колонию, Федор попросил оперативника организовать осмотр вещей, которыми пользовался заключенный, подозреваемый в порче оборудования на обогатительной фабрике.

— Как его фамилия? — спросил еще.

— Туркин.

— За что отбывает наказание?

— За побег с места ссылки.

— А за что был осужден сначала?

— За кражу государственного имущества: пять лет тюрьмы со ссылкой на столько же. Будем судить?

— Если докажем его вину — обязательно.

На допросе Туркин заявил, что подметки он выкроил из найденного куска транспортерной ленты, категорически отрицая свою причастность к порче оборудования.

Но Туркин врал. При осмотре его вещей в бараке нашли кусок новой транспортерной ленты, из которой и были выкроены подметки. Техническая экспертиза, организованная Федором на другой день, подтвердила принадлежность изъятого куска к испорченному транспортерному полотну.

Биография Туркина была небогатая. Малограмотен. Во время коллективизации уехал из деревни. Сменил много разных работ, как правило, неквалифицированных. Первый раз был арестован за переправку спекулянтам похищенного золота на одном из сибирских приисков. Во время отбытия наказания на путь исправления не стал, всячески уклонялся от работы. И здесь, в колонии, вел себя так же.

Встретился Федор и с начальником колонии. На его вопрос, как отбирались заключенные на расконвоирование, тот ответил не прямо.

— Я против расконвоирования возражал в принципе, — счел необходимым сказать он. — У нас колония общего режима, и отбывают в ней наказание люди самые разные. Если судить по статьям, так тут весь уголовный кодекс представлен. По решению о расконвоировании мы должны были в недельный срок направить на разрезы двести человек. И не просто направить, а еще и выявить среди них людей, подходящих по квалификации. Таких набралось всего около сорока человек. Остальных добрали без статейного учета, а руководствуясь только их поведением в колонии. Ну просто времени не было поступить иначе.

— А почему пренебрегли статейным признаком?

— Скажу, — ответил Максимов. — Самых легких — около сотни человек — мы еще за месяц до этого отправили на фронт.

— Понятно.

Не будучи специалистом в горном деле, Федор все-таки понял, что одной из причин трудностей, в которые попал Северный трест, является не только ослабление общей организации производства, но и слабая дисциплина.

В конце концов, порядок — это и есть дисциплина. Везде и во всем. Выполнение долга — ее же проявление в нравственном плане. Образцовый общественный порядок — коллективное проявление все той же дисциплины. Из необходимости соблюдения и укрепления общегосударственной дисциплины, наверное, вытекает и понятие государственной безопасности? Думая об этом, Федор прежде всего думал о людях.

Некоторые свои соображения Федор высказал Евсееву, Григорий Матвеевич знал о происшествии на Южном разрезе в общих чертах. Поэтому спросил:

— Тот заключенный действительно сознательно все это сделал?

— Если учитывать, что он не мог не знать последствия своего поступка, то другого ответа быть не может. И я думаю, как бы снисходительно ни относиться к его поступку, его нельзя расценить иначе, как вредительство. В связи с этим у меня возникло одно соображение…

— Слушаю.

— Большинство нареканий о нарушении дисциплины связано с заключенными. И я убедился в их обоснованности. Подтверждение тому инциденты с воздушными рукавами и порчей транспортерной ленты, — начал Федор. — Среди этих людей надо навести порядок.

— Каким образом? Мне нужны предложения, — сказал Евсеев.

— Без решительных мер не обойтись…

— Предлагайте решительные меры.

— Нужно пересмотреть весь состав расконвоированных.

— Это уже серьезно, — нахмурился Евсеев.

— Я понимаю, что тресту не хватает людей, но нужно чем-то временно, я подчеркиваю — временно, пожертвовать.

— Вы что? Предлагаете ликвидировать расконвойку?

Было заметно, что Евсеев или не был готов к такому обороту дела, или недоволен предложением. И Федор стал объяснять:

— Руководители разрезов не настроены против расконвоированных категорически. Больше того, говорят, что некоторые из них работают хорошо. Это одна сторона дела.

— Есть еще другая?

— Есть. Я был в колонии и разговаривал с ее начальником майором Максимовым. И понял, что отбор заключенных на работу в трест проводился без надлежащего знакомства с их личными делами, иначе говоря — формально.

— Что же вы все-таки предлагаете? — попросил уточнить Евсеев.

— На завтрашнем совещании в горкоме нужно предложить руководителям разрезов составить списки заключенных, которые хорошо себя зарекомендовали.

— Что это даст?

— Этих заключенных оставить на работе в тресте.

— А с остальными что?

— Вернуть под стражу.

Евсеев не мог усидеть на месте. Поднялся, прибрал на столе бумажки. Потом подал Федору чайник:

— Принеси-ка чайку…

Когда Федор вернулся, Евсеев встретил его вопросом:

— Сколько же людей мы вернем в колонию?

— Это зависит от того, сколько нас попросят оставить.

— Да… задачка, — размышлял Евсеев. — Мы же лишим трест рабочих рук.

— Зато покончим с вредительством. Это важнее.

— Ладно… Утро вечера мудренее. Подумаем.

В своем купе Федор надолго задумался. Потом поднял трубку и заказал Свердловск.

Он рассказал Славину о начале своей работы, о фактах порчи оборудования, о расконвоированных и своем предложении Евсееву.

— Что тебя беспокоит? — спросил Славин.

— Павел Иванович, трест — предприятие сложное, и проблем здесь много. Мне кажется, что от меня в комиссии пользы мало.

— Вам об этом сказали?

— Нет. Я высказал свои соображения. Меня выслушали.

— Правильно, что высказал.

— А что делать дальше?

— Вы помните, кого представляете в комиссии? — вместо ответа спросил Славин.

— Органы государственной безопасности.

— Правильно. — Федору показалось, что Славин усмехнулся. — Вот и отстаивайте интересы государственной безопасности. Желаю успеха.

И в трубке щелкнуло.

* * *

Федор разговаривал с заместителем начальника колонии.

— Я думаю, что дальше с Туркиным должны работать вы.

— Согласен.

— Я могу надеяться, что этот случай не приравняют к обычному лагерному преступлению? Ведь он имеет серьезный политический смысл.

— Так думаем не только мы с вами, но все рабочие.

— Рабочие — да, а ваши заключенные?

Заместитель начальника замешкался с ответом, и Федор не стал его ждать.

— Я сегодня посоветуюсь с заместителем прокурора области, — сказал он. — Узнаю, согласится ли он с моим мнением, что Туркина следует судить показательным судом.

— Я поддержу такое мнение, — ответил заместитель начальника.

…За час до совещания в горкоме Федор увидел Евсеева.

— Ждете, что я скажу о расконвойке? — спросил Григорий Матвеевич. — Откровенно говоря… — Он осекся, а потом улыбнулся. — Федор Тихонович, обговорим и решим это все в горкоме. Идет?

— Я просто хотел знать ваше мнение.

— Нужно не мнение мое, а решение правильное. Я вас понимаю. Но мое понимание — это еще не решение.

На этот раз заседание было многолюдным. Управляющий трестом и секретарь горкома без детального перечисления недостатков сосредоточили внимание на определяющих задачах, которые предстоит решить. Федор насчитал их четыре. Первая касалась улучшения работы техники, вторая — пересмотра организации труда, третья — транспорта и последняя — дисциплины.

Заседание затянулось. Выступающих было много. Ранее было обусловлено, что члены комиссии выступят последними.

Дошла очередь и до Федора.

— Я коснусь только дисциплины, — начал он. — Вы уже слышали, что больше всего нареканий здесь обращалось в адрес расконвоированных заключенных. Я считаю, что некоторые их поступки мало называть недисциплинированностью или нарушением производственного порядка, они обязывают вспомнить другое слово — саботаж…

Федор почувствовал напряженную тишину, воцарившуюся в зале заседания.

— Да, саботаж, если не хуже, — твердо повторил он. — И полумерами положения не исправить. Поэтому я предлагаю расконвоированных заключенных вернуть в колонию под стражу.

Тишина враз нарушилась. Евсеев вынужден был призвать присутствующих к порядку.

— Товарищи! Я же не предлагаю отказаться от использования заключенных совсем, — говорил Федор. — По характеристикам начальников участков и бригадиров нужно оставить тех, кто хорошо зарекомендовал себя на работе. А в течение недели, десяти дней направить в разрезы других, более дисциплинированных. Отбор их провести внимательно и строго. Я советовался со своим руководством. Мне ответили, что решение мы должны принять здесь. У меня все.

Федор сел. В зале снова стало шумно.

— Кто намерен высказаться? — спросил Евсеев.

Желающих не нашлось. Последовали вопросы:

— Сколько заключенных можно оставить в разрезах?

— Я полагаю, человек пятьдесят-шестьдесят, — ответил Федор.

— А кем заменить сто пятьдесят, которых заберут?

— На этот вопрос я ответить не могу, — признался Федор.

И вдруг неожиданно пришла помощь. Поднялся Петр Алексеевич Чертогов.

— Товарищ Григорьев предложил весьма радикальную и заманчивую меру, — сказал он. — Дело в другом: сможем ли мы десять дней обойтись без тех людей, которых вернут в колонию? Давайте подумаем.

Чертогов стоял за столом президиума.

— Так какой же выход из положения мы предложим, товарищи? Я обращаюсь к работникам треста.

Предложений не было. Тогда рядом с Чертоговым встал Николай Иванович Патрушев.

— Я считаю, что десять дней мы можем пережить, — сказал он. — Вспомните зиму, когда нас завалило снегом. Тогда полгорода вышло на снегоборьбу. Сейчас нам понадобится всего сто пятьдесят человек. Я думаю, что их можно набрать из числа управленческого аппарата треста. Я сам пойду на любой участок. Как вы думаете? — он поглядел на сидящих за столом президиума.

Патрушев сел, и зал снова загудел. На этот раз оживленно разговаривали и в президиуме.

Наконец поднялся Евсеев.

Говорил он очень коротко. Главной задачей он назвал продуманную организацию труда во всех службах треста. Пообещал по возможности помочь в техническом снабжении. Транспортный цех должен обеспечить исправность подвижного состава.

Евсеев согласился с предложением Патрушева, тем самым как бы признав и правильность плана Григорьева.

Поздно вечером в вагоне Евсеев спросил Федора:

— А как у вас дело с рукавами?

— Плохо, — ответил Федор. — Думаю, что виновника не найти.

— А он не может оказаться среди тех дисциплинированных, которых вы хотите оставить в разрезах?

Федор только пожал плечами.

…К немалому, удивлению Федора, к полудню следующего дня он получил списки заключенных по всему тресту. Предлагалось оставить на работе шестьдесят семь человек.

— Не много ли? — засомневался Федор в кабинете Патрушева. — Как вы думаете, Николай Иванович, не слишком ли снисходительны ваши руководители?

— Исключено, Федор Тихонович. Сегодня с утра на каждом разрезе в этой работе участвовал член парткома. Вы думаете, почему наши начальники так ретиво развернулись?

Во второй половине дня Федор со списками поехал в колонию. Максимов, как и Федор, отнесся к ним с недоверием.

— Как вы считаете, не надо проверить личные дела этих людей?

Федор ответил не сразу. Он не мог без доверия относиться к Патрушеву, который говорил о добросовестной подготовке списков.

— Думаю, что этих можно не трогать, — ответил Федор.

* * *

Приказ о возвращении заключенных под охрану вызвал в колонии возмущение. Большинство их связывали это событие не столько со своим поведением, сколько с именем Туркина, о предстоящем суде над которым, да еще за вредительство, стало каким-то образом известно. Свои поступки по сравнению с его виной всем казались уже не столь значительными.

…Суд над Туркиным состоялся через два дня. В столовой, из которой вынесли столы, собрались все заключенные, кроме тех, что задержались в лесосечных зонах. Скамеек не хватало, поэтому из бараков стащили сюда же все табуретки.

Появился секретарь суда.

— Суд идет!..

Зал встал и опустился, словно придавленный.

Туркин поднял глаза и натолкнулся на сотни мрачных лиц, на угрюмые взгляды. Ни в ком не увидел он и тени сочувствия.

Суд проходил в абсолютной тишине. Но вот судья спросил:

— Испортив ленту транспортера, вы, Туркин, сознавали, что это приведет к остановке производства?

— Нет.

И тут зал вдруг опрокинул на него такой откровенно издевательский смех, что Туркин сжался в комок.

Больше Туркин в зал не взглянул ни разу.

Суд длился только час. А когда Туркину был оглашен приговор с новым сроком лишения свободы, в тишине послышался чей-то разочарованный голос:

— Можно было и шлепнуть…

На следующий день провели собрание. На нем Максимов объяснил, что возвращены в колонию под охрану только те, кто плохо работал и нарушал дисциплину.

— В ближайшую неделю мы расконвоируем и направим на работу других, — объявил он и предупредил: — Отбирать будем строго.

Уже через два дня Федор и Максимов доложили Евсееву, что первые семьдесят расконвоированных могут быть направлены на работу.

— Как полагаете, эти будут работать лучше? — спросил Евсеев.

— Должны, — ответил Максимов. — Из тех, которых вернули в колонию, многие приходили каяться и просили направить их в трест.

— Понятно. — Но Евсеева волновал другой вопрос: — Уложитесь в срок со своим отбором? Управленцев-то надо возвращать к своим делам.

— Закончим дня на два раньше, — заверил Федор.

А наутро позвонил Евсееву сам.

— Григорий Матвеевич! — сообщил весело. — Воздушные рукава выплыли…

— Как это вам удалось, сидя в колонии?

— Не моя заслуга. Драка помогла.

— Какая драка?

— Бывший расконвоированный Сысков избил одного из тех, которых вчера вывели на работу. Просил его принести передачу от знакомого. А передать хотели спирт. Не желая рисковать, расконвоированный отказался выполнить просьбу. А вечером с Сысковым до драки дошло.

— При чем тут рукава?

— Слушайте… Сысков во время драки выхватил из-под матраца шланг и стал избивать того заключенного. До полусмерти исхлестал: в шланге цепь была. Вот я и примерил свой кусок шланга к Сысковскому. Точно! А Сысков этот с Западного взят.

— Что он говорит?

— А что ему говорить?

Он все понимает.

— Судить будете?

— Конечно.

Федор и Максимов сдержали слово, через восемь дней новые заключенные заменили работников контор и управления на всех местах.

Теперь Федор с Лоскутовым снова ездили по разрезам.

Встретился на Южной обогатительной и с Макарычем.

— Как новые рабочие? — спросил его.

Суровый старик был не склонен к похвалам.

— Пока держатся, — ответил сдержанно.

— Так ведь это хорошо.

— Поглядим… Может, пообвыкнутся, так опять за перекуры возьмутся, — рассуждал он. — У нас тут свое собрание было. Уговорились их контролировать. Так и сказали им, когда они пришли: будете дурака валять — выгоним. Пусть ваше начальство разбирается… Смолчали. Вот — работают.

Через несколько дней Федор встретился с Евсеевым.

— Скучноватый вид у вас, Федор Тихонович, — заметил тот.

— Не вижу надобности находиться здесь, — признался Федор.

— Сыскова когда собираетесь судить?

— Дня через три-четыре.

— Поговорите со своим начальством, — посоветовал Евсеев. — Не буду возражать, если вас отзовут. Не думайте только, что я против вашего пребывания здесь. Вы нам очень помогли.

— Ничего особенного я не сделал.

— Ну, как… Каждый из нас занимается своим делом, а все вместе — решаем одну задачу. Это хорошо, что мы перетряхнули расконвойку.

— Еще на результаты надо посмотреть.

— Вот-вот. Поэтому побудьте здесь хотя бы до суда над Сысковым.

…Федор уезжал из Ново-Надеждинска на десять дней раньше комиссии. Северный трест, по расчетам Евсеева, через неделю должен был войти в плановый график добычи. Позднее он узнал, что так оно и произошло.

Но, покидая тогда Ново-Надеждинск, глядя на огни удаляющегося города из окна вагона, он снова думал о своей работе, ощутив новую ее грань, которая роднила ее с большими человеческими делами.