43. Кому принадлежит трагедия

Неподалеку от Лэрэми есть один дом. Лэрэми – это город в Вайоминге с пересеченным рельефом местности на краю Скалистых гор. Здесь Дейв и Линда Сандерс собирались поселиться, когда выйдут на пенсию. Большинству людей Лэрэми, этот тихий университетский городок, может показаться унылым, но в нем кипит энергия молодых, и он представляет собой интеллектуальную столицу штата. «Форд Эскорт» Дейва мог довезти туда его и Линду менее чем за три часа, поэтому они совершали путешествия в Лэрэми несколько раз в год.

До выхода на пенсию оставалось два года, может быть, три. Они ждали этого момента с нетерпением. Они называли это пенсией, но на самом деле, как это бывает с трудоголиками, это было просто окончанием одной карьеры и началом следующей. Дейв собирался преподавать в университете, а Линда присматривалась к приобретению антикварного магазина. Проработав в старшей школе «Колумбайн» двадцать пять лет, Дейв имел право на учительскую пенсию. Они ждали только, когда для него появится вакансия. Скорее всего, он будет работать в Университете Вайоминга, полагали они. Дейв много лет искал для него таланты, преподавал в университетском летнем подготовительном лагере и был большим другом главного тренера местной команды по баскетболу.

Они смотрели с шоссе на дом, где будут жить, когда выйдут на пенсию, всякий раз, когда проезжали мимо. Это было длинное одноэтажное здание с пологой крышей и обрамляющей его по всему периметру широкой террасой. Надо поставить там кресла-качалки и установить качели для внуков.

Линда Сандерс часто вспоминала о доме в Лэрэми после того, как Дейв погиб. Как же ее участь отличается от участи всех остальных жертв, думала она. Ведь все внимание было устремлено только на учеников и их родителей.

Раньше Кейти Айрленд хотела спасти сына. Теперь же ей хотелось каким-то образом добраться до тех двух подростков, которые сотворили с ним такое. Она заглядывала в глаза Патрика. Они безмятежно спокойны, точно такие же, какими были и ее глаза до всего этого ужаса.

Прежде именно Кейти была в семье источником умиротворения, но теперь для того, чтобы оставаться спокойной в присутствии Патрика, ей приходилось напрягать все силы.

Стоя у постели Патрика, Кейти спросила, понимает ли он, кто его покалечил.

Это неважно, сказал он. Они просто запутались. Просто прости их, и все. Пожалуйста, прости их.

– Это меня поразило, – призналась впоследствии Кейти. Сначала она решила, что Патрик не в себе. Но это было не так. Ему предстояло преодолеть столько препятствий. Он должен был научиться заново ходить и говорить, как здоровые люди. И он настойчиво твердил, что по-прежнему будет лучшим учеником в классе. Гнев выел бы его изнутри, сказал Патрик. А он не может себе этого позволить.

Что ж, ладно. Она неустанно молилась о том, чтобы Патрик пережил все и в конце концов снова почувствовал себя счастливым – чтобы со временем он сумел найти способ перестать думать о том, что с ним сотворили. Она не ожидала, что сын сможет простить так быстро. Кейти боялась, что ей самой не удастся поступить так же, но она тоже постарается простить.

Пройдет немало лет, прежде чем удастся перестать об этом думать, и ей так и не удалось полностью избавиться от злости на тех, кто искалечил ее мальчика, но она равнялась на Патрика, надеясь, что он укажет ей путь.

Патрик Айрленд с огромным трудом преодолевал последствия ранения. В первое лето после трагедии те усилия, которые он прилагал, находясь в больнице Крэйг, опустошали его полностью. Логотерапия, мышечная терапия, тесты, упрямое подталкивание самого себя вперед и бесконечное напряжение даже для самого простого общения.

Часто не удавалось вспомнить нужное слово. По ночам Патрик тихо лежал в палате, сбрасывая напряжение перед тем, как заснуть. В это время с ним оставались Джон или Кейти. Они по очереди проводили ночи у его постели, спали в стоящем рядом раскладывающемся кресле. Просто на всякий случай.

Джон или Кейти выключали свет примерно в одиннадцать или двенадцать и сначала просто молча сидели рядом с сыном в темноте; затем он начинал задавать вопросы. Ему нужно было выяснить все. Что именно произошло в библиотеке? Что при этом делал он сам? Что будет дальше? Патрик хотел также, чтобы родители рассказывали и об остальных жертвах и пострадавших, а иногда и об убийцах – что могло побудить их совершить такое?

– Ясное дело, временами я чувствовал злость, – рассказывал впоследствии Патрик. – Но, думаю, чаще всего я злился из-за мыслей о том, чего я теперь лишен, а не из-за воспоминаний о случившемся в библиотеке. Я понимал, что моя жизнь будет теперь совсем иной.

Прежде на баскетбольной площадке Патрик старался не давать воли злости. Допустил ошибку, что ж, выкинь мысли о ней из головы.

– Не отрывай глаз от мяча, – слышал он от отца. И Патрик старался сосредоточиться на настоящем.

Способность говорить внятно возвращалась медленно. Восстановить краткосрочную память тоже было нелегко. Но для всех проблем имелись свои упражнения. Психотерапевт называл ему один за другим двадцать предметов, и он должен был повторить их названия в том же порядке. Это стоило немалого труда.

Патрик давно избавился от злости по отношению к убийцам, но его собственное состояние, бывало, приводило его в ярость. Эмоциональные вспышки типичны для тех, кто получил ранение в голову. Чувство гнева и злость из-за собственного бессилия обычно длятся по несколько месяцев. Это называют периодом уныния и досады. Работавшие с Патриком физио- и психотерапевты следили и за этим. Всякий раз, когда Патрик грозил им кулаком, они отмечали это в его медицинской карте.

Патрик провел в больнице Крэйг девять с половиной недель. Он выписался из нее 2 июля, опираясь локтем на костыль и с пластмассовой шиной на правой ноге. Врачи отправили его домой с инвалидным креслом, чтобы он мог садиться в него, если понадобится преодолевать более длинные расстояния. Дома его встретил приветственный баннер, подписанный шестью друзьями.

Лето пролетело быстро. Пока что Патрик не был готов к занятиям в школе. Его время и без того было расписано между сеансами реабилитационной, физио- и логотерапии, а также занятиями с нейропсихологом. За день Патрик очень уставал. Но он уже мог ходить более уверенно. Речь была теперь довольно внятной, и продолжительные паузы, во время которых он подыскивал слова, сделались короче. Теперь он делал только одну паузу в предложении, а иногда их вовсе не было.

Продолжая работать над собой, Патрик все чаще думал об озере. Он понимал, что теперь он уже не сможет кататься на водных лыжах. До него доносилось урчание лодочного мотора и запах озерной воды, плещущей о причал. В конце концов он уговорил отца повозить его в лодке, чтобы он смог посмотреть, как тренируется сестра. Ведь он так любил водные лыжи. Джон запустил мотор, тот зафыркал, и Патрик ощутил запах выхлопных газов, закрыл глаза и представил себе, что вновь скользит по поверхности воды. Он сидел на палубе, вспоминая, как это было, а потом заплакал. Его трясло. Он начал ругаться. Джон бросился к сыну, чтобы успокоить, но Патрик был безутешен. Он злился не на родителей, не на себя самого и даже не на Эрика и Дилана – он просто злился, злился вообще. Он хотел вернуть прежнюю жизнь. Но ему никогда больше не стать таким, как раньше. Джон уверил его, что они все преодолеют. Затем он просто сидел, прижимая к себе сына и ожидая, когда тот выплачется.

Четыре месяца спустя после этого полиция убрала пластиковую ленту, которой было огорожено место преступления: старшая школа «Колумбайн» готовилась открыться вновь. Была уже назначена дата начала занятий – 26 августа. Атмосфера этого утра решит все. Если ученики вернутся домой с чувством того, что за лето они смогли окончательно оставить прошлое позади и двинуться вперед, значит, так тому и быть. Первые несколько минут утра 26 августа зададут тон на весь будущий учебный год. Администрация школы все лето собирала учеников, учителей, потерпевших и других заинтересованных лиц и проводила мозговые штурмы. Люди консультировались с психологами и культуральными антропологами, со специалистами по преодолению горя и в итоге разработали особый ритуал. Он будет называться «Вернем нашу школу».

Для того чтобы церемония произвела должное впечатление, был необходим противник, которого надо будет одолеть. И чем более гнусным и осязаемым он будет, тем лучше. Выбор был очевиден – им станут СМИ. Denver Post и Rocky Mountain News по-прежнему каждый день печатали по несколько статей и заметок, в которых говорилось о «Колумбайн». А теперь, когда начало учебного года было близко, общее число материалов о школе в этих двух газетах достигло десятка. К тому же за новостями о «Колумбайн» вновь явились представители общенациональных средств массовой информации. Все они постоянно спрашивали одно и то же: «Каковы ваши чувства?» Ученики теперь щеголяли в майках с надписями «Отцепись», и немалое число учителей следовали их примеру.

Журналисты превратили их жизнь в ад. И на открытие учебного года точно набежит рекордное количество репортеров. Эта церемония вберет в себя речи, аплодисменты, приветственные крики и рок-музыку, но главным ее событием должна стать публичная отповедь СМИ и символическое возвращение школы, которая будет востребована у них обратно. На церемонию согласились явиться тысячи родителей и их соседей, чтобы образовать щит, который и даст отпор прессе. Этот живой щит сыграет не только символическую, но и практическую роль – он не даст репортерам исполнить свое гнусное дело. Благодаря ему они просто не смогут увидеть происходящее. Митинг в честь возобновления занятий в школе вполне мог быть проведен в ее стенах – обычно все школьные собрания проходят именно в помещениях школ. Но это собрание, этот митинг пройдет под открытым небом – специально, чтобы насолить медиа. Средствам массовой информации преградят путь не стены и двери с замками, а человеческая стена, олицетворяющая собой укор. И пусть они только попробуют ее преодолеть.

Репортеров держали в неведении относительно повестки митинга, пока до его проведения не осталось всего семь суток. 9 августа школа устроила встречу с прессой для разъяснения правил поведения СМИ во время предстоящей церемонии. Разосланные приглашения были полны умиротворяющих выражений вроде «обмена идеями» и «соблюдения баланса интересов». Школьный округ прислал на эту встречу несколько специалистов по психическим травмам. Один из них, университетский профессор, рассказал об этапах переживания утраты тех, кто был тебе дорог, и заверил, что ученики находятся на ранних стадиях этого процесса и что многие из них страдают от посттравматического синдрома. И мысленное возвращение к тому, что их травмировало, не дает им избавиться от последствий этой трагедии. Телевизионные каналы все время крутят одни и те же кадры: подразделения SWAT, окровавленные тела жертв, выжившие, обнимающие друг друга, подростки, выбегающие из школы, положив руки на затылок.

Журналистам совсем не нравилось то, к чему клонили выступавшие. Защитница прав потерпевших Робин Финеган нарисовала в своей речи более ясную картину: подростки чувствуют себя так, словно у них украли их собственное «я». Теперь слово «Колумбайн» стало олицетворением трагедии. Их школа превратилась в символ массового убийства. СМИ изображали их гонителями слабых или чванливыми отпрысками богачей.

– Пришло время вернуть потерпевшим право распоряжаться собственной жизнью и школой. Пока им распоряжались СМИ. Теперь же все изменится, – сказали журналистам представители школьного округа – иначе пишущая и снимающая братия может распрощаться с надеждой получить свои истории на тему «Колумбайн». Потом представители администрации в общих чертах рассказали, как будет проходить церемония.

– А зачем нужна живая цепь? – спросил кто-то из репортеров.

– Затем, чтобы оградить учеников от вас, ребята, – ответил представитель окружного школьного совета Рик Кауфман.

Журналисты из большинства средств массовой информации не допущены на церемонию, освещать ее будет только небольшой пул тех, кого проведут внутрь живого щита. Репортеры не верили своим ушам. Только один представитель печатных СМИ? Даже в Белом доме численность сотрудников прессы не ограничивают так жестко. Репортеры из крупных общенациональных газет сгрудились в задней части зала, обсуждая возможность заручиться поддержкой адвоката.

Окружной школьный совет не отступит, сказал Кауфман. Собственно говоря, небольшую группу из журналистов пустят на церемонию только при условии серьезных уступок со стороны журналистского сообщества: никаких вертолетов, никаких фотографий с крыш зданий и никакого нарушения границ территории школы.

– Если соглашение не будет достигнуто, то на церемонии не окажется никакого журналистского пула вообще, – сказал он.

– Только попробуйте, сделаете только хуже, – пригрозили репортеры.

– Родители должны понять, что если на все, что мы предлагаем, они скажут «нет», то все будет как раньше – мы станем возникать ниоткуда, чтобы получить нужные нам картинку и звук, – заявил глава высшего звена одной из телевизионных компаний. – И вряд ли родители достаточно понимают ситуацию – если они думают, что могут бороться с нами, просто говоря «нет», то у них ничего не выйдет; они просто заставят нас обратиться к другим источникам информации.

На это Кауфман ответил, что свобода его действий ограничена. Разгневанные родители учеников вообще не хотели пускать на церемонию никаких журналистов и возражали даже против ограниченного пула представителей СМИ.

– Вы надоели до чертиков и родителям, и учителям, ребята. Они говорят: «С нас хватит! Нам все это осточертело».

Но еще до конца недели нашли компромисс. Пул представителей СМИ расширили, и было оговорено, что внутри живого щита будет образовано место, где ученики, которым это интересно, смогут сами подойти к репортерам, ожидающим за людской стеной. СМИ согласились на все предыдущие требования и на два новых: никто из них в это утро не будет пытаться поговорить с подростками, направляющимися в школу, и в публичном доступе не появятся фотографии тех из учеников, кто был ранен, но выжил. Наконец-то у учащихся «Колумбайн» появилось чувство, что они одержали важную победу.

Директор школы Фрэнк ДиЭнджелес, или, как его называли ученики, мистер Ди, с нетерпением ожидал предстоящего собрания, предвкушая его, но он также беспокоился из-за новичков – тех, кто придет учиться в начальный девятый класс «Колумбайн». В это время года его мысли всегда занимали именно девятиклассники. Они либо быстро освоятся, либо им придется четыре года мучиться, пытаясь вписаться в коллектив. Все решали первые две недели.

И мистер Ди придумал, как преодолеть пропасть, которая будет отделять новичков от остальных, тех, кто пережил трагедию, – он заострит внимание старых учеников школы на проблемах новых. Летом он встречался со школьными спортивными командами, с командами по академическому десятиборью и с членами ученического парламента и поставил перед каждым человеком одну и ту же задачу, которую сформулировал так: Эти новички никогда вас не поймут. Им не придется выносить ту боль, от которой страдаете вы, и они никогда не смогут преодолеть пропасть, которую довелось преодолеть вам. Так помогите же им.

В большинстве своем старожилы школы увлеклись этой идеей. Казалось, что они изнемогают под грузом собственных проблем, но, чтобы их преодолеть, им действительно была нужна забота о других. Им требовалось попытаться облегчить чужую боль, не похожую на их собственную, чтобы понять, как исцелиться самим.

Команда, которую собрал мистер Ди, провела мозговой штурм и придумала множество занятий, которые помогут ученикам, пережившим апрельскую трагедию, легче пройти через переходный период. Одним из самых простых таких дел было расписывание облицовочных плиток. Последние три года на уроках изобразительного искусства ученики расписывали четырехдюймовые керамические плитки, и пятьсот таких плиток уже были наклеены на стены над ученическими шкафчиками, чтобы оживить коридоры. До начала занятий к ним должны прибавиться еще полторы тысячи плиток, что станет самым заметным изменением в интерьере «Колумбайн». Подростки проведут одно утро, выражая свои скорбь, надежду или желания в виде предметной или абстрактной живописи, не прибегая к словам, которые им все равно было бы не подобрать.

Брайан Фузильер не хотел, чтобы его родители участвовали в живом щите.

– Ваша активность только сделает все это еще более противоестественным, – сказал он отцу. Брайан успешно справлялся с эмоциональной травмой; ему просто хотелось жить, как раньше, и получить обратно школу такой же, какой она была.

– Я не пойду у тебя на поводу, – ответил отец.

И агент Фузильер отпросился со службы в утро понедельника, на время отвлекшись от расследования дела «Колумбайн», чтобы присоединиться к живой цепи. Мими стояла рядом с ним. К семи часам к школе начали подходить ученики и их родители. К семи тридцати щит состоял уже из пяти сотен человек, но скоро он станет гораздо больше. Родители приветствовали аплодисментами каждого ученика.

Большинство подростков были одеты в одинаковые белые майки с девизом: «МЫ “КОЛУМБАЙН”». «Мы» написано на груди, а «Колумбайн» – на спине. Некоторые выбрали свои девизы: «ДА, Я ВЕРЮ В БОГА» и «МЫ НЕ ЖЕРТВЫ, А ПОБЕДИТЕЛИ».

Фрэнк ДиЭнджелес взял микрофон, и группа учеников хором завопила:

– Мы любим вас, мистер Ди!

От этого приветствия у директора на глазах выступили слезы, но он справился с волнением и произнес трогательную речь.

– Возможно, вам сейчас немного не по себе, – сказал он. – Но вы должны знать – в этом вы не одиноки.

Приспущенные флаги были вновь, впервые после 20 апреля, подняты, символически знаменуя окончание траура. Директор перерезал ленточку, натянутую поперек входной двери, и ученики начали входить в здание школы. Впереди шел Патрик Айрленд.