Альгимантас Науджюнас: «Можете заказывать гроб — Советский Союз развалился»
Михаила Горбачева, как известно, в литовском «расстрельном» списке нет. Его пощадили. Зато есть маршал Язов, но он все-таки для литовцев фигура слишком абстрактная. Поэтому среди военных СССР самой главной мишенью для народной «любви», переходящей в ненависть, стал следующий после маршала по рангу генерал-майор Науджюнас. Самый ненавидимый, потому что свой.
«Вот почему в СССР не было космонавта-эстонца (латыша, грузина, туркмена — сюда можно подставить любую национальность. — Г. С.)?» — с подозрительным прищуром спрашивали меня в самых разных концах страны перед самым ее развалом. Это был аргумент, как бы указывающий на то, что представителям малых народов в СССР было очень плохо.
Так вот: где-где, а вот в Литве этот вопрос не задавали, потому что «космонавтов» здесь было два. Ну или «почти космонавтов»: летчик-испытатель Римантас Станкявичюс и генерал Космических войск Альгимантас Науджюнас. Правда, ни первый, ни второй непосредственно в космосе не были — один испытывал многоразовый орбитальный космический корабль «Буран», другой руководил работами по эксплуатации и испытаниям ракетно-космических систем на Байконуре. Один погиб в тренировочном полете, другой его хоронил…
Сделать из генерала Науджюнаса монстра, каким его пытаются нарисовать в литовских школьных учебниках, не получается — он улыбчивый, сентиментальный и искренний, способный признаться в собственных ошибках и слабостях. Таких, как он, в Литве, пожалуй, больше и нет.
— Я родился в 1942 году в той же самой деревне Новая Слобода Кайшядорского района, откуда вышел бывший президент нашей республики Альгирдас Бразаускас. Уже год как шла война. Но, как мне рассказывал дедушка, они сами не поняли, кто с кем воюет. Вначале ваши прошли, — в этот момент дед кивал на меня, — а потом немцы. Никаких военных действий в нашем районе не было, но лучше все-таки было, когда пришли ваши. Они, по крайней мере, никого не били… По маминой линии моя семья происходит из бедных крестьян, а по линии отца были люди зажиточные, но очень жадные. Мама рассказывала, что они даже жалели для меня молока. Дед имел много гектаров земли — богатый был по тем временам человек. Почему-то мама мне никогда ничего не рассказывала об отце, только о моих дядях. Все они, и мой отец тоже, ушли в «лесные братья». Старшего дядю убили, отец пропал без вести, а младшего осудили и дали 25 лет, он вернулся в Литву только в 1974 году и жил в городе Укмерге. В том самом городе, где стоял ракетный полк и куда после окончания академии я был назначен заместителем командира полка по политической части… До сих пор не знаю — совпадением это было или проверкой? Мать снова вышла замуж, отдала меня бабушке с дедушкой, а те сдали в интернат, потому что не на что было жить. Зато я там ел каждый день по три раза! Нас там было около 300 человек, и все мы выжили благодаря советской власти.
Генерал Космических войск Альгимантас Науджюнас в нынешней Литве — главная, после маршала Язова, мишень для народной «любви, переходящей в ненависть». Фото из архива Г. Сапожниковой.
Летом работал на стройке, зарабатывал деньги на одежду и на портфель. А первое время книжки и тетрадки носил в ящике из фанеры, который сколотил сам. После школы встал вопрос о том, куда себя девать. И судьба преподнесла подарок — в школу к нам пришел сотрудник военкомата, старший лейтенант по фамилии Дайнис, и рассказал об армии. Я прикинул, что в институт все равно не попаду, и решил пойти в летное училище. Но я же учился в деревенской школе, там не было русского языка, по-русски мог сказать только «здравствуйте». Дали нам переводчика и отвезли в Казанское авиационно-техническое училище. Из Литвы было четыре палатки по 25 человек. По-русски ничего не понимаем, ходим как бараны, играем круглые сутки в баскетбол. Первый экзамен — неуд, второй — неуд. А вот по математике мне поставили пятерку. Четыре неуда, одна пятерка и… меня зачисляют в училище одним из первых! Из 100 человек поступило всего три литовца, я в том числе. Училище окончил с одной четверкой. Очень грамотно все-таки в советское время нас готовили. Вот я ничего не умел при поступлении, а после окончания был специалистом широкого профиля: мог работать на токарном станке, делать любые сантехнические работы, водил все виды транспортных средств — мотоцикл, танк, БТР, знал, как высаживать цветы, мыть технику и убирать казарму. Нас даже учили бальным танцам! Я так благодарен Вооруженным силам, что из меня, бездельника молодого, сделали человека!
Когда я уже был старшим лейтенантом и приехал в отпуск домой, туда же вернулся староста деревни, фамилия его Рамошка, — тот, что был при немцах. Он был знаком с моими дядьями. Отсидел в тюрьме, пришел с Воркуты и решил повидать меня. На вид он был очень суровым и угрюмым. Я думал, что он будет со мной драться. А он вдруг говорит: «Знал твоего отца — хулиганье! Но ты молодец! Ты выбрал правильный путь. Я уважаю советскую власть, потому что она меня не расстреляла. Да, я отсидел, но так я же и натворил!» Бабушка все это слышала и, когда он ушел, сказала — не здоровайся с ним, это гад был. Потом он быстро умер. В деревне никто его не хоронил…
Какой «бардак» краше?
— Так как я окончил училище по первому разряду, я имел право свободного выбора места службы. Выбрал Винницу, там было много летных частей. А меня назначили на совершенно новую технику. Так я вместо летчика стал ракетчиком.
…В начале 80-х годов западные ракетные дивизии начали переходить на новый вид вооружения, так называемые СС-20. Меня направили на перевооружение частей и подразделений Ракетных войск стратегического назначения в Лиду, потом на испытания новых ракетных комплексов на космодром Плесецк, через год на Байконур начальником политотдела. Мы занимались испытанием и запуском многоразового космического корабля «Энергия — Буран». На Байконуре все было непросто, там велись огромные работы, но в социальном плане было очень много проблем. Не хватало квартир, школ и детских садов, были перебои и с — продуктами питания. Офицеры высказывали недовольство, писали рапорта об увольнении. Однажды в командировку приехали двое ученых из Москвы, я им все это рассказал, а они говорят: «Альгис, ты не переживай, мы Мишке скажем, и он вам поможет». Какому еще Мишке? «Ну Михаил Сергеевичу — это ж наш друг, мы с ним со Ставрополя». Во мне что-то екнуло: мужики, наверное, с этим генеральным секретарем мы попались… Впрочем, они слово свое сдержали — написали Михаилу Сергеевичу докладную записку. И понеслось: комиссия за комиссией. Приехал Горбачев и с ним девять членов Политбюро. Мигом развернули строительную дивизию, построили новый микрорайон. Подготовили проект постановления — каждая республика должна была построить на Байконуре по магазину и прислать свой товар. Зажили, одним словом, как короли. Но Горбачев меня во время беседы спросил: «А ты что тут делаешь?» Я растерялся. «Там в Литве у тебя бардак, а ты здесь!» Я не придал этому значения, но буквально через какой-то короткий промежуток времени раздался звонок из Москвы, из политуправления: «Вы не хотели бы продолжить службу в Литве?» Я говорю — конечно, хотел бы! Вызвали в ЦК, начали со мной беседовать — а что, если вас, товарищ генерал, изберут секретарем литовского ЦК? Да не вопрос — это же была моя любимая Родина! В конце августа 1990 года пришел приказ. И 13 сентября 1990 года я прилетел в Вильнюс.
«Приезжай, когда темно…»
— Передо мной была поставлена задача срочно разобраться с морально-политической обстановкой вокруг воинских частей, восстановить партийные организации городов и районов. Еду по республике — горкомы, райкомы закрыты, никого нет. Некоторые здания уже заняты, документация выброшена. В одном районе мне подсказали: «Мы знаем, что ты Науджюнас, мы гордимся тобой, но приезжай, пожалуйста, когда темно. К власти пришли фашисты, люди перепуганы, на контакт никто не пойдет. Встречаться будем вечером и только в военкомате». Никакой партийной работы не велось, все было развалено и уничтожено. Мы вели сбор информации о том, что происходит в Верховном Совете, какая обстановка царит на предприятиях, и быстро поняли, что в республике ведут активную работу иностранные специалисты. Вскоре получили списки тех, кто инструктировал Ландсбергиса и его окружение. Проинформировали Москву. Никакой реакции не было. Шло время, я начал задавать не очень удобные вопросы Крючкову, Рыжкову, Лукьянову, Шенину: почему на моем столе стоит ВЧ-связь и эта же связь стоит у Ландсбергиса? Почему он, как и я, имеет право звонить напрямую во все московские министерства? Почему все зарубежные инструктора едут через Москву и никто их не останавливает? Почему Советский Союз дает Литве деньги, хотя та заявила, что вышла из состава СССР?
Приехала группа из ЦК КПСС и говорят: «Науджюнас, нужно помириться с Ландсбергисом». Мне! Я говорю: «Вы пришли меня просить помириться с вашим врагом? Я отстаиваю Советский Союз, а вы мне предлагаете уговаривать этих бандитов в нем остаться? Да вы знаете, кто это такие? Это звери, которые сомнут и нас, и вас! Почему члены Верховного Совета от Литовской Республики, принявшие решение о выходе из состава Советского Союза, до сих пор не сняты с должностей и не лишены мандата депутатов? Почему ЦК КПСС не исключил из партии Бразаускаса? Нет, — сказал, — ни с кем мириться не буду!»
Кто развалил Советский Союз?
— У остальных граждан СССР было стойкое ощущение, что ваши земляки все как один хотят независимости. Многие говорили потом, что это была грубейшая ошибка, на самом деле в Литве было огромное количество людей, которые уважали советскую власть и не хотели выхода из состава СССР. Как вы относитесь к утверждению, что Литву насильно втянули в независимость?
— Литва сама вошла в состав СССР, пусть читают документы. На самом деле при советской власти она расцвела, как никто другой из республик Союза. Какие там были дороги, ухоженные поселки, города и хутора… Простой народ не хотел развала СССР, этого хотела верхушка: спящие предатели, которые затаились после войны, националисты, которые сотрудничали с иностранными агентами и высокопоставленные чиновники министерств и ведомств, которые активно сотрудничали с московскими предателями и выполняли их указания.
По результатам референдумов, которые проводились в Латвии, Литве и Эстонии, — а я был председателем комиссии по подготовке и проведению референдума — 68 % жителей Прибалтики проголосовали за сохранение Советского Союза. Они подчеркивали только, что им нужна большая свобода, чтобы ездить за границу, говорили, что не хотят «согласовывать с Москвой рецепты своих тортов» и кормить весь Советский Союз. А на бытовом уровне все жили великолепно. Жизненный уровень в Литве в те годы был на втором месте после Грузии. Литовцы были хорошими врачами, инженерами и высококлассными специалистами, у каждой моей одноклассницы были дом, машина и дача. После 1991-го работы не стало, инженеры оказались ненужными, дома и дачи пришлось продать, потому что надо было платить, платить и платить.
Советский Союз развалила не Америка, а реальные люди из ЦК КПСС, Комитета госбезопасности, министерства иностранных дел, Верховного Совета и многих других ведомств. Лишь военные заняли более или менее внятную позицию, но понимали ситуацию по-своему.
Чрезвычайное положение
— Работая в ЦК КП Литвы, я много ездил по республике, встречался с партийным активом, сослуживцами, одноклассниками и рассказывал о том, что произойдет с Литвой, если она вый-дет из состава СССР. Я, без всякой политики и вранья, говорил, что нам, простым людям, будет очень плохо. На Западе нас никто не ждет, мы останемся без нефти и газа, будут ликвидированы колхозы и уничтожены заводы и фабрики, народ обнищает. Молодежь, конечно, не верила, а вот старшее поколение задумалось, все больше людей стало приходить в ЦК на прием жаловаться на беззаконие властей. Люди были исключительно напуганы и озабочены, задавали тревожные вопросы, рассказывали, что делают «саюдисты» в глубинке республики… И вот на одной из встреч мне вдруг задают вопрос: а почему 5 января 1991 года всех посылают к телебашне?
Потом, уже задним числом, я узнал, что операция по освобождению телецентра и телебашни первоначально именно на 5 января и планировалась. Ничего не скажешь: разведка у Ландсбергиса работала отменно…
Почему эту операцию вообще начали? Дело в том, что «саюдисты» после 11 марта 1990 года присвоили себе все средства массовой информации в республике и все партийные здания. Провели чистку в СМИ, в организациях, на предприятиях, поставили везде во главе ярых националистов. Нас эта власть не пускала никуда. Мало того что не пускала — так еще и беспрерывно лила грязь по всем каналам насчет того, что мы «оккупанты» и «насильники». На коммунистов нападали, исподтишка бросали записки с угрозами, что скоро будут нас вешать. Была развернута оголтелая информация против Советской армии — националистически настроенная молодежь устраивала нападки на военнослужащих, провоцировала их, угрожала расправами. В одной из дивизий националисты заварили въездные ворота, забросали суточный наряд бутылками и скрылись. Военные обратились к правоохранительным органам, те их послушали и только посмеялись… Мы неоднократно обращались к властям республики с тем, чтобы прекратили нападки на военных и перестали клеветать через СМИ. Никто на это даже не реагировал. До чего доходило: партийную газету «Советская Литва» печатали в Белоруссии и доставляли в Литву на грузовиках. Начались провокации и нападения на грузовики, один тираж — где говорилось об американских эмиссарах — сожгли полностью! Мы ежедневно докладывали о положении дел в Москву, приводили примеры и факты, настаивали, чтобы незаконно захваченные «саюдистами» здания были возвращены законным хозяевам.
Иными словами: мы открыто просили у Горбачева ввести чрезвычайное положение. Но он выжидал — может, как-нибудь все само вырулится? Но ничего не вырулилось. И вот он наконец решился…
…Утром 13 января мне звонят из горбольницы Вильнюса — приезжайте, посмотрите, что нам привезли. Я приехал. Лежат обыкновенные человеческие тела — кто из-под трактора, кто из-под машины, — а врач говорит: нам привезли все трупы этого дня со всей Литвы…
На следующий день ко мне в кабинет пришли три женщины, которые рассказали, что видели, как на крышу их пятиэтажки заходили несколько милиционеров с автоматами и стреляли по толпе. Эти факты, как и множество другой информации, мы передали в литовскую прокуратуру. Все должно было быть в материалах уголовного дела.
«Здесь у нас случилось предательство»
— Каким вы запомнили утро первого дня августовского путча?
— Я встал в шесть утра вместе с охраной, включил телевизор и пошел заниматься физзарядкой. Слышу — пиликают скрипки. Говорят, переворот… Приезжаю в ЦК — там уже собираются люди с красными знаменами, поют советские песни. Звонит председатель правительства Чесловас Юршенас и спрашивает: вы нас будете расстреливать или нет?
Потом позвонил помощник Ландсбергиса, затем помощник Казимиры Прунскене — все спрашивали: а что будет с нами? Многие раскаивались: этот Ландсбергис-де нас не туда завел… Журналистов в кабинете были сотни, пройти было невозможно, интервью за интервью. 20 августа корреспондент Би-би-си задает мне вопрос: «Это правда, что одна ваша дивизия перешла на сторону Ельцина?» Я выбежал в другой кабинет, звоню по ВЧ зампредседателя Совета обороны Олегу Бакланову. Какая еще дивизия? Тот перезванивает: «Здесь у нас случилось предательство»… К концу дня ни одного корреспондента в кабинете уже не стало. Никто нам не звонил, и мы никому… Ну, а 22 августа здание уже окружали толпы «патриотов» с вилами, обрезами и дубинками.
До вечера мы в ЦК Компартии Литвы жгли бумаги. Ни в одном ящике не осталось ни одного документа. В ЦК оставалось 73 человека.
Глубокой ночью нам прислали три бэтээра. Я собрал всех и сказал следующее: «Спасибо вам за то, что не бросили Центральный комитет в трудную минуту и что верите в советскую власть. Прошу вас домой пока не ходить, потому что вас сейчас будут разыскивать», и отправил людей в «Северный городок». С каждым попрощался индивидуально. А сам пошел на одну из конспиративных квартир и жил там еще полторы недели. Из тех, кто меня послушал, никого не арестовали.
Мама
— Как вы сами выезжали из Литвы?
— Через полторы-две недели, когда все успокоилось, я попросил друзей дать мне два «Жигуля», причем за рулем должны были быть женщины, потому что в психологии любого милиционера есть правило — не трогать «слабый пол». Сел на заднее сиденье и набросил на себя тряпки. Сижу, дремлю. На пограничном пунк-те офицеров стояло человек 15. Мои девочки сразу к ним с вопросом: «Как проехать в Минск?». «Да проезжайте!» — заулыбались те. Так я и проехал. Легко. Хотя страх был, сильно волновался, скрывать не буду…
Привезли меня в Минск, я был даже без галстука, генеральскую форму, костюмы, одежду — все оставил в своем кабинете в ЦК. Зашел на вокзал и говорю — помогите доехать до Москвы. «Вы из Литвы?» — «Да, я секретарь ЦК, вот мои документы». — «О, ваших тут уже много уехало». И выдают билет за счет прокуратуры. Приехал в Москву, в свое Главное космическое управление, и там наконец поел в первый раз за четыре дня. И заплакал…
Три месяца лежал в госпитале. Потом пошел к командующему Военно-космическими силами генералу Владимиру Иванову, говорю: «Вы меня подальше куда-нибудь, в лес отправьте служить, чтобы не достали литовцы». И рассказываю: «Меня решили арестовать». Дело в том, что, когда я приехал в Москву из Минска, около моего дома дежурил милиционер и два разведчика из Литвы. «Да ладно, чего ты переживаешь? Мы тебя оставим в армии», — заверил генерал. Спускаюсь на второй этаж штаба, а начальник управления кадров вручает мне приказ со словами: «Вы уволены из Вооруженных сил»… Командующий, видимо, решил, что дешевле будет от меня избавиться. А то, что я, прослужив в Ракетных войсках стратегического назначения и в Космических войсках 36 лет, потом месяцами голодал, не имея ни денег, ни работы, — его не волновало…
Что было делать? Уехал в Сибирь, друзья и сослуживцы помогли с работой и проживанием. Через год вернулся в Москву. Потом, когда все более или менее успокоилось, пошел работать в ракетную корпорацию. Но, когда я еще был в Сибири, в январе 1992 года мне позвонил товарищ и сказал: «Крепись: твоя мать найдена в Вильнюсе мертвой. Не вздумай ехать, там только этого и ждут». Дверь в квартиру была заперта, но окно открыто. Мама лежала в крови возле радиатора. Сказали, что около виска у нее была дырка и что якобы она сама упала на радиатор. Ей было всего 69 лет. До сих пор помню ее слова: «Зачем ты приехал в Литву, здесь люди так ненавидят друг друга»…
— Получается, вас лишили не только родины, но и мамы?
— Всего меня лишили! Всего! Меня раздавили морально. Я так любил Родину, я так любил Литву, я так любил литовских людей… Первые недели после госпиталя — верите? — ездил на Белорусский вокзал к вильнюсскому поезду, чтобы слышать литовский язык. И так каждый день…
Мне грустно и больно.
А народ Литвы продолжает жить и верить, что счастливые и радостные годы «советской оккупации» когда-нибудь вернутся…