Двое на качелях

…Еще один российский литовец пришел на встречу, выложив на стол папку с документами и… черный наградной пистолет.

Генерал-майор юстиции Антанас Пятраускас получил его из рук заместителя Генерального прокурора — главного военного прокурора России за отличную службу.

Для них, оболганных, проклятых родиной, выкинутых из родных пенатов, это важно: сообщить миру о том, что их профессиональная жизнь сложилась и без Литвы. В России они оценены по достоинству, а отринувшая их Литва только проиграла — хотя бы тем, что лишилась таких светлых голов.

Пятраускас стал последним в истории Литовской ССР прокурором. Точнее будет сказать, одним из двух — в тогдашней прокуратуре, как и в компартии, тоже было двоевластие.

Все эти 25 лет именно Антанас Пятраускас являлся для литовской прокуратуры самой лакомой целью — кто, как не он, знает правду о том, что в действительности произошло в Литве в январе 1991 года.

Красные и белые

Итак, кто он — литовец, ставший российским генералом? Родился в Литве, детство провел в Друскининкае. Семья была бедная, трудовая. Мама фактически являлась гражданкой Америки — в начале прошлого века литовцы почти так же массово, как и сейчас, эмигрировали в лучшую жизнь. Так вот: предки Антанаса Пятраускаса по материнской линии были как раз из той, самой первой волны эмиграции, но после обретения — Литвой независимости вернулись домой. Отец — участник Великой Отечественной войны, за сотрудничество с советскими партизанами получил медаль «За победу над Германией». Поэтому тот факт, что сын окончил военно-авиационное училище в латвийском Даугавпилсе и был направлен для прохождения военной службы на научно-исследовательский полигон ракетных войск в Казахстан, из логики семейной истории не выбивался.

Генерал юстиции, последний Главный прокурор Литовской ССР Антанас Пятраускас сумел вывезти 37 томов уголовного дела о событиях 13 января в Москву, но не смог противостоять тому, чтобы их предательски вернули обратно. Фото из архива Г. Сапожниковой.

— Когда вы вернулись в Литву? И зачем?

— Пока я служил в авиационной дивизии на знаменитом Сары-Шаганском полигоне, я окончил юридический факультет и перешел в военную прокуратуру. Стал старшим следователем по особо важным делам следственного отдела, служил заместителем военного прокурора 50-й ракетной армии и прокурором 11-й общевойсковой армии в Калининграде. В те годы, когда в Прибалтике началась заваруха, я был военным прокурором Рижского гарнизона. И с этой должности 28 марта 1990 года был вызван в Москву и назначен на должность прокурора Литовской ССР.

— В каждый свой отпуск вы приезжали на родину. У вас, как у литовца, не вызывали ответных чувств все эти свечки, ленточки и песни про мечту о свободе?

— Все это красиво, конечно, но… Литва наряду с Латвией и Эстонией была процветающей республикой. Развивалась промышленность, асфальтировались дороги. Тогда в стране был дефицит «Жигулей», но, несмотря на это, почти в каждом литовском дворе стояло по автомобилю. Литовцы — это народ, который смотрит в будущее, поэтому отношение к советской власти было абсолютно нормальным. Я часто приезжал домой в военной форме — меня никто и никогда не упрекал тем, что я служу в «оккупационной» армии. Об «оккупации» вообще никто не говорил, не было такого понятия.

— Но каким тогда образом общественное сознание удалось так быстро перевернуть?

— Это все отголоски сталинской политики. Когда Литва в 1940 году вошла в состав Советского Союза, то значительная часть офицерства, духовенства и интеллигенции была депортирована в Сибирь. В 1944 году республику освободили, фронт пошел дальше, и началась вторая волна депортации. Очень большую роль сыграла пропаганда, которая шла из США. «Голос Америки» периодически напоминал, что Литва «оккупирована» — в США даже имелось правительство в изгнании. Знаменитый фильм «Никто не хотел умирать» с Донатасом Банионисом очень наглядно показывает тогдашнюю расстановку сил, особенно в сельской местности, когда днем царила одна власть, а ночью другая. Подходит, допустим, у человека призывной возраст — 18 лет. Тем же вечером к нему приходят и говорят — если пойдешь в Советскую армию, значит, ты настроен прокоммунистически. Бывало, что семьи призывников расстреливали. Куда было деваться? И бежал этот парень в лес. Тогда приходили с другой стороны и отправляли его семью в Сибирь. С одной стороны белые били, с другой — красные. К 70-м годам двадцатого века обида на советскую власть вроде бы поутихла, но в конце 80-х эту тему снова начали будоражить, возбуждая в людях чувства, что депортировали их незаслуженно и незаконно. Экономика была плановой, но если в России за обыкновенной вареной колбасой из Тулы ездили в Москву, то в Литве в магазинах лежали десятки сортов колбасы, сыры, молочные продукты, — и на этом тоже стали спекулировать. «Литву-де превратили в свинарник, все продукты уходят в Москву…». Но никто при этом не считал, сколько в республику приходило топлива и комбикормов.

Раскол прокуратуры

— Когда вас вызвали в Москву и зачитали приказ о переводе в Вильнюс, у вас была возможность отказаться?

— Речь шла о том, что Литва вышла из подчинения. Если министр внутренних дел назначался на месте, то прокурор республики — исключительно Генеральным прокурором Союза. Он на месте никому не подчинялся, и это правильно, потому что иначе не смог бы осуществлять надзор. Бывший первый заместитель прокурора Литовской ССР Артурас Паулаус-кас дал согласие, чтобы его назначили прокурором Литовской Республики, объявившей о независимости, хотя сам был сыном сотрудника КГБ и инструктором административного отдела ЦК Компартии Литвы. В Москве, видимо, полагали, что если сменить прокурора и его заместителей, то все вернется на круги своя. Но, к сожалению, к тому времени Москве перестали подчиняться и все остальные структуры, в том числе министерство внутренних дел и Верховный суд. Парадокс состоял в том, что все они, заявив о независимости, финансировались из Москвы.

— Вы, соглашаясь на эту роль, понимали, что вступаете в открытую конфронтацию?

— Ту волну национализма, которая поднялась в Литве, я не воспринимал, я был воспитан по-другому. Мои родители были интернационалисты, а лучшими друзьями стали ребята-поляки, поскольку граница с Польшей проходила всего в 7 километрах от дома. Я видел, как в Литве идет развитие промышленности и сравнивал с тем, что наблюдал, когда ездил к своим родственникам в деревню, которые в XX веке ходили в деревянных башмаках-клумпах. Крыши домов в основном были крыты соломой, а полы были глиняными. И буквально за годы советской власти все изменилось! Поэтому когда мне сказали о моем переводе в Вильнюс, я дал согласие не задумываясь, предполагая, что будет принята совокупность мер по изменению общей ситуации в стране.

— Как вас встретила Литва?

— У всех был вопрос — откуда же взялся этот Пятраускас? Кто такой? Когда меня официально представляли, в Вильнюс на совещание были приглашены все прокуроры районов. Утром 30 марта 1990 года я и первый заместитель Генерального прокурора СССР Алексей Дмитриевич Васильев зашли к прокурору Литвы Артурасу Паулаус-касу. Васильев зачитал приказ об освобождении его от должности первого заместителя прокурора Литовской ССР, лишении классного чина старшего советника юстиции и показал приказ о том, что исполняющим обязанности прокурора Литовской ССР назначен я. Это же Васильев объявил и членам коллегии. Паулаус-кас на это сказал: «Ну и что — мы теперь — независимые!»

В прокуратуре произошел раскол. Я понимал, что делить власть бессмысленно, потому что это пойдет только на руку криминалу. Люди, которые остались на стороне Паулаус-каса, подходили ко мне, когда никто не видел, и говорили: мы вас поддерживаем, но у нас семьи и дети. Они уже тогда боялись гонений. И гонения действительно начались: я с первых дней стал получать различные подметные письма и звонки угрожающего характера. Звонили по телефону моей матери, спрашивали: как же вы вырастили такого предателя? Мать хваталась за сердце…

Мне и моему заместителю Николаю Кремповскому предлагали самые высокие должности за то, чтобы мы помогли ликвидировать прокуратуру Литовской ССР. С прокурором Литвы Артурасом Паулаус-касом мы общались: он производил нормальное впечатление, и я не испытывал к нему никакой враждебности. Когда мы выходили — я из подъезда нашей прокуратуры, а он из соседнего — всегда здоровались. Через год после моего назначения студенты устроили около прокуратуры митинг на тему: «Паулаус-кас — наш, а Пятраускас — русский». На нем выступил Паулаус-кас и сказал: «День возмездия Пятраускасу еще настанет. Россия тоже пробуждается, и там он места не найдет. Судить будем здесь, в Литве». Я звоню ему по внутренней связи и говорю: «Вы что, в отношении меня дело возбудили?» Тот начал смущенно оправдываться: «Нет, нет, что вы…» Это был март. А в августе вдруг выяснилось, что дело в отношении меня было возбуждено еще бог весть когда…

Все тайное становится явным

— Вы чувствовали, что этот нарыв в обществе прорвет, причем самым трагическим образом?

— То, что обстановка в республике нагнеталась, это однозначно. Повышение цен, естественно, вызвало недовольство народа. Настроенных просоветски людей подтянули к Верховному Совету, Ландсбергис тоже призвал прийти тех, кто поддерживал его. То, что спланировано мероприятие по штурму телевышки и телерадиокомитета, держалось в секрете, но я уверен, что Ландсбергис об этом знал. Почему? Предателей было предостаточно: например, командир полка милиции Станчикас — как только было объявлено о независимости, он пошел к Ландсбергису и сказал, что будет отныне работать на него. И передавал всю информацию о том, где и что планировалось. Были составлены списки — кто, где и когда дежурит, организовано питание. Людей привозили в Вильнюс из всех районов республики, пребывание на дежурстве засчитывалось им как рабочее время.

— Это правда, что после событий 13 января шло два параллельных расследования — литовское и советское?

— Так и было. Дело с советской стороны по признакам массовых беспорядков возбуждал лично я. Буквально через неделю генеральный прокурор СССР Николай Трубин собрал большую группу следователей по особо важным делам со всего Союза и отправил в Вильнюс. Я был в курсе того, как идет следствие. С тем, что написано в знаменитой справке от 28 мая 1991 года, подписанной генпрокурором Трубиным, абсолютно согласен. Она была составлена на основании материалов, которые я сам держал в руках.

— То есть вы знаете разгадку многих тайн этого дела, которые муссируются на протяжении четверти века? От чьих рук погиб лейтенант Шатских? Почему подорвался защитник телецентра Альвидас Канапинскас? И была ли у телебашни третья сила, разговоры о которой в сегодняшней Литве считают гнусной инсинуацией?

— Мне все давно и предельно ясно: в лейтенанта Шатских выстрелили из толпы, но погиб он случайно. Он шел последним в цепи, и когда залезал в окно, бронежилет, состоящий из пластин, согнулся. В этот момент и произошел выстрел. Сам бронежилет непробиваем, но пуля прошла между пластинами. Кто именно стрелял, выяснено не было.

То, что труп лейтенанта потом пытались спрятать, тоже правда. Когда его отвезли в морг, руководитель «Альфы» Михаил Головатов сказал: «Я отсюда не улечу, пока не заберем тело своего боевого товарища». Мы стали искать, где оно? Поступила информация, что его увезли в одну больницу. Поехали туда — тела нет, уже перевезли в другую. Наконец нашли… И только после этого группа «Альфа» во главе с Головатовым улетела.

Теперь что касается Канапинскаса. Если б взрывпакет в него бросили военные, характер телесных повреждений был бы совершенно другим. Я предполагаю, что он держал взрывпакет у себя за пазухой. И, когда начался штурм, просто проявил неосторожность.

— Информация о том, что в событиях участвовала некая третья сила, к вам в прокуратуру поступила сразу же?

— По этому вопросу многие допрашивались. Группа следователей из Москвы внимательно исследовала злополучный выстрел, произведенный из винтовки Мосина, — патрон-то отличается от тех, что имеются на вооружении у армии. Ну что, группа «Альфа», что ли, шла на штурм с винтовкой Мосина? Ясно, что эта винтовка осталась со времен войны и была извлечена в нужный момент. Поэтому третья сила там, безусловно, была. Я, как военный, уверен, что о том, что планируется, Горбачев знал. Потому что ответственность за решение провести такую операцию с вылетом спецназа КГБ, с передислокацией войск, с применением техники никакой министр обороны или председатель КГБ на себя не взял бы.

Как спасали материалы дела?

— Полагаю, что вы должны были возглавить список тех, за кем Литва после августовского путча начала охоту?

— Меня хотели арестовать сразу же, когда в Москве задержали Язова и Крючкова. В Вильнюсе в это время работала большая группа прокуратуры Союза по событиям 13 января, которую возглавлял следователь по особо важным делам Юлий Дмитриевич Любимов. Я прихожу к коллегам и говорю: события развиваются таким образом, что ситуация в Литве может измениться. А они мне в ответ: не надо нас запугивать, мы в Фергане были, и в Оше, и в Тбилиси — мы прекрасно знаем, что и как! На следующий день прибегают сами: уголовное дело надо срочно вывозить! В те дни существовал запрет на подъем авиации — ни один самолет не имел права взлететь, даже военный. На танке же папки в Москву не повезешь… Мы организовали машину спецсвязи, она подъехала к прокуратуре, загрузили дела и вывезли в Москву все 37 томов. Это было утром. К обеду прокуратура была уже оцеплена.

Потом была проведена спецоперация, в ходе которой меня вывезли за пределы республики. Я не хотел бы о ней сегодня говорить, поскольку люди, которые мне помогали, до сих пор живут в Литве, я им благодарен своей свободой и надеюсь, что в жизни еще появится возможность их отблагодарить.

— Картотека КГБ покидала Литву таким же образом? И не за это ли потом пострадал последний исполняющий обязанности председателя КГБ Литовской ССР Станислав Цаплин?

— У меня о нем осталась самая хорошая память — как о человеке смелом и решительном. Он очень много сделал для страны. Не секрет, что в Литве была агентура — люди, которые много лет сотрудничали с Комитетом. Соответственно, на них имелась картотека, и, когда стало «горячо», Цаплин принял все меры для того, чтобы вывезти ее из Литвы. Можете представить, что стало бы с людьми, если бы она досталась литовской стороне? И когда эти материалы транспортным самолетом отправляли через один из военных аэродромов, были попытки этому помешать — со слов самого Цаплина я знаю, что в какой-то момент он даже достал оружие и сказал, что перестреляет всех, кто помешает ему выполнить поставленную задачу. И самолет улетел. Потом, уже в Москве, Цаплина убили. История эта темная — кто убил и за что?..

И почему дела вернулись обратно в Литву?

— Вас ведь нет в списке тех, кого сейчас судят заочно?

— На меня было заведено другое уголовное дело. Привязать меня непосредственно к организации штурма они никак не могли, поскольку прокурор не входит в систему исполнительной власти.

Но в сентябре 1991 года, когда я лежал в госпитале (военнослужащие офицерского состава обязательно проходят медкомиссию для того, чтобы определить степень годности к прохождению дальнейшей службы в армии. — Г. С.), приехали мои коллеги и сказали о том, что представители литовской полиции прибыли в Москву, чтобы меня арестовать. Я срочно выписался из госпиталя. Ребята из военной прокуратуры хотели спрятать меня на чьей-то даче, но я отказался, поскольку в тот период проживал в особо режимном военном городке, там была такая охрана, что никакая литовская полиция туда бы не проникла.

Было чего опасаться. Помните ситуацию, когда в Россию приехали представители полиции Латвии, забрали бывшего заместителя командира рижского ОМОНа Сергея Парфенова и увезли в Ригу на суд? Поднялся колоссальный шум: почему гражданина России, который выполнял служебный долг, отдали судить чужому государству? Как оказалось, все случилось с ведома высших должностных лиц.

— А как эти 37 томов уголовного дела, которые вы, рискуя собой, вывезли в Россию, думая, что совершаете подвиг, снова оказались в Литве?

— После того, как меня отпустили из госпиталя, я приехал к следователю Юлию Дмитриевичу Любимову и увидел у него в кабинете Юозаса Гаудутиса из прокуратуры Литвы. Он руководил следствием по делу о событиях 13 января с литовской стороны. Дела, которые возбуждал лично я, были уже почти отксерены. «Передаем дело в прокуратуру Литвы», — коротко объяснил Любимов. Кто принял решение? «Не знаю, но нам дал указание непосредственно генеральный прокурор Трубин». Очень нехорошо получилось: люди, которые выступали за советскую власть, думали, что дают показания прокуратуре СССР, а потом все эти материалы оказались в литовской прокуратуре. Их стали таскать на допросы, начались гонения.

Кто давал указание Трубину, я не знаю. Предполагаю, что решение он принимал не сам. Поскольку Николай Семенович вряд ли бы отдал это дело просто так…