Человек с ружьем Александр Смоткин
«Верите — лет десять после этого у меня был один и тот же сон: я бегу, а меня ловят. И все эти воспоминания возвращаются обратно. Мне тяжело, я отсидел больше всех. Ну, только еще Бурокявичюс и Ермалавичюс дольше».
Человек, который щедро делится сейчас со мной своим газетным архивом, резок в оценках и очень категоричен. Не до сантиментов, знаете ли, Литва для него — это кинжал и символ предательства. Не из-за 8 проведенных в тюрьме лет. Физическую боль можно забыть, а шрамы от душевных травм не проходят. Ты их носишь всю жизнь на себе, как татуировку, которая синим цветом проглядывает через любую одежду.
Александр Смоткин и не предполагал, что благодаря своему взрывному характеру сорвал операцию, в результате которой должен был быть убит. Фото Г. Сапожниковой.
— Родился я в Вильнюсе в 1949 году, зовут меня Смоткин Александр Романович, мой отец — ветеран Великой Отечественной вой-ны, во время штурма Берлина исполнял обязанности командира 293-го гаубично-артиллерийского полка. Отец родом из деревни Юховичи Россонского района Белорусской ССР, вся родня в феврале 1942 года была зверски убита немцами, латышскими полицаями и белорусскими предателями. Причем перебита полностью… В 1963 году было мне всего 14 лет, и отец первый раз взял меня с собой в Белоруссию, до этого я даже не знал, что он оттуда родом, он это скрывал. Друзья-партизаны написали ему письмо, что в деревню приехал бывший полицай, который убивал моего дедушку, и он поехал посмотреть ему в глаза. И я видел эту страшную картину, когда отец схватил его за шиворот. Собралась вся улица, начала кричать: «Какое ты — имеешь право, он отсидел 25 лет, ему власть все простила». А отец сказал: «А я не простил». Еле-еле оторвали… Так я впервые узнал о трагедии своей семьи.
И когда встал вопрос о том, что Белоруссия собирается выдать меня Литве, отец, который в тот момент был болен раком, принял такое решение — взял ружье и сказал местным властям в городе Глубокое: «Передайте всем — я занял оборону на железнодорожной станции, и, если литовцы посмеют сюда приехать, открою огонь, я вам не позволю взять моего сына». Но меня все равно арестовали.
Над всей Литвой безоблачное небо
— Начиналось все неожиданно. Я тогда работал на телефонной станции. Разговаривали мы на языковой мешанине, потому что Вильнюс — город абсолютно нелитовский. Вдруг ко мне прибегают наши литовцы и кричат: иди, учи литовский язык, кто не разговаривает по-литовски, у нас в коллективе работать не будет. Я спрашиваю: а с каких это пор вы нам навязываете литовский — вы что, не знаете, как вы получили Вильнюс? Ну так я напомню: 10 октября 1939 года Сталин и ваш президент Сметона заключили договор Молотова — Шкирпы. Именно по этому договору буржуазная Литва получила Вильнюсский край. Как только литовцы получили этот город, они тут же отправили ректора польского университета Гурского в концлагерь, собрали поляков и евреев на советско-литовской границе и сдали их нашим пограничникам, сказав, что те будто бы сбежали из Белоруссии, и руками НКВД отослали их в Сибирь. Таким образом, город литуанизировали. В результате в июне 1940 года Вильнюс встречал Красную Армию с цветами. И поляки, и евреи кричали: «Лучше вы, чем литовцы!»
— Вы хотите сказать, что у вас с первой секунды не было никаких иллюзий по поводу того, чем грозит национальное литовское возрождение?
— Да. Я узнал, что директор завода радиоэлектронных приборов (Герой Соцтруда Октябрь Осипович Бурденко. — Г. С.) созвал партком и пригласил выступить коммунистов со всех предприятий. Там была создана организация «Единство-Венибе-Едность». Первое, что мы сделали, — это 12 февраля 1989 года организовали грандиозной митинг против выхода Литвы из состава СССР и против преследования русского языка. Было принято решение, что, если литовские националисты не прекратят навязывать свои понятия гражданам других национальностей, мы объявляем политическую забастовку. Больше всех пострадал я, потому что во время своего выступления я сказал: «Давайте вспомним Испанию 1936 года, когда по радио была сказана кодовая фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо» — и фашисты пошли на Мадрид. Над всем Вильнюсом сейчас тоже безоблачное небо. Вначале нас вышвырнут отсюда с криками: «Чемодан, вокзал, Россия», а потом мы потеряем и Советский Союз». После этого на мою маму, которая ехала в троллейбусе, напал литовец и пробил ей позвоночник завернутым в газету металлическим штырем. Прибегает мой брат, который политикой абсолютно не интересовался, вызывает меня за ворота завода и бьет в морду. «Ты что творишь, политикан, мама теперь в больнице»…
«Мы думали, здесь все враги»
— Вы помните, как для вас начинался 1991 год?
— Мы начали политическую забастовку, встал весь Вильнюс. И тогда председатель президиума Верховного Совета Литовской ССР Витаутас Астраускас пригласил делегацию нашего движения к себе, пообещав навести в республике порядок. Мы поддались на этот обман, забастовку прекратили, в результате наше движение на корню задавили. В январе 1991-го, когда уже совсем было невмоготу, по приказу из Москвы в Вильнюс ввели танки. А мы о том, что готовится, даже и не знали! Мы бастовали. Три дня бастовали — ни от кого ни ответа, ни привета… Поезда в Вильнюс не ходили. Приходили жаловаться иностранцы: что вы творите, в вагонах даже туалеты закрыты! А мы им — говорим: «Вы поддерживаете националистов, вот и идите к ним в квартиры, пусть дадут вам сходить в туалет. Мы не хотим отделяться от Советского Союза, а вы вместе с ними отделяйтесь!» На четвертый день забастовки, это было как раз в ночь на 13 января, приходим в горком партии, и нам говорят: «Садитесь по 50 человек в два автобуса, часть поедет к телерадиокомитету, а другая часть к телебашне. Эти объекты заняты толпами националистов с металлическими палками, которых привезли со всей Литвы. Уже избиты несколько солдат. Табельным оружием вооружены только офицеры. — Предупреждаем — вас могут убить. Но мы, члены горкома партии, пойдем впереди…»
Секретарь Советского райкома партии Изя Бутримович — еще одна неизвестная жертва события 13 января 1991 года. Был избит до смерти литовскими националистами. Фото из архива Г. Сапожниковой.
Мы благодарили Бога за то, что наш автобус отправили к телерадиокомитету, а не к телевышке, где стреляли по людям. Когда дружинники подошли к толпе националистов, оттуда закричали: «Смерть русским убийцам!» Впереди всех пошел секретарь Советского райкома партии Изя Бутримович. Его били страшно… Рабочие пытались его спасти и прорвались вперед, но ему так поломали все ребра, что через три дня мы его хоронили на еврейском кладбище, — вся наша несчастная компартия. И раввин сказал: сколько лет существует Вильнюс, я ни разу не видел, чтобы такое огромное количество неевреев хоронили одного еврея…
У радиокомитета было проще. Наш автобус только обстреляли, причем свои же. Колонну вел работник ЦК КПЛ Ромас Юхневичюс. Какой-то солдат ударил его прикладом. Тот закричал: «Я коммунист, не видишь, что я с красной повязкой!» И офицер сказал: «В первый раз за эту ночь я увидел среди жителей Вильнюса тех, кто нас поддерживает. Мы думали, что здесь нам все враги». Мы спросили его про потери. Он сказал, что капитану Гаврилову взрывным устройством оторвало пятку, а еще пострадала «Альфа»» — националисты выстрелили бойцу в спину на близком расстоянии и пробили бронежилет, его отправили в больницу. Тогда один из наших дружинников, бывший врач «Скорой помощи», закричал: «Вы отправили его на смерть! Литовские врачи заявили, что не будут применять к русским клятву Гиппократа!» Так и получилось…
На телебашне же творилось что-то ужасное. По рассказам рабочего станкостроительного завода, один их знаменосец был убит прицельно, его специально убили, чтобы сказать, что стреляют русские. Там, на насыпном валу, была решетка, которая окружала телевышку по периметру. Офицер кричал из БМП: «Граждане, центр взят под контроль войсками СССР, просим во избежание жертв отойти вниз». На глазах наших дружинников литовцы схватили Лорету Асанавичюте и швырнули на эту решетку, и БМП ее по инерции прижал. Она была жива и умерла только во время операции. А литовцы кричали, что ее раздавили намеренно.
В одном строю
— После освобождения телевышки и телецентра специалистов, которые могли бы работать вместо сбежавших оттуда националистов, пригласили работать на телевидение. Я в этом здании обслуживал связь, а другие ребята передатчики. В августе -1991-го, когда случился переворот, нам приказали немедленно уйти, потому что здание окружили «саюдисты». Мы побежали в ЦК за трудовыми книжками. Приходим и видим: людей оттуда выволакивают и прикладами загоняют в машины. Советской милиции нет и в помине, орудуют бойцы из Департамента охраны края. Где наши документы? Их отвезли в Вильнюсское радиотехническое училище. Пошли туда. Офицер вынес их и сказал: «Ребята, я не могу вас взять под защиту, нам дан приказ из Москвы не вмешиваться». Мы стоим, несколько человек, и не знаем: что делать? Кто-то говорит: «Макутынович и Разводов закрылись на базе ОМОНа, сказали, что эту поганую власть не признают и свою страну будут защищать». Поехали туда.
Нам оружие в отряде вначале не давали, а потом все-таки выдали, потому что неподалеку находились вооруженные отряды националистов. На построении один из офицеров говорит — раз вы взяли оружие, вставайте в строй вместе с нами. Приезжает подполковник МВД СССР, белый как сметана: «Почему здесь гражданские с оружием? Объясните, товарищ Макутынович». Тот говорит — пришли люди, которые давали присягу Советской армии. Они узнали, что вы предали советскую Родину, а ваш замминистра внутренних дел Демидов приказал командиру дивизии уничтожить нас огнем, потому что мы сейчас — сепаратисты, — незаконное вооруженное формирование, которое мешает наведению порядка в демократической Литовской Республике».
Все стоят и молчат. И вдруг один из омоновцев закричал: «Подполковник, ты уже нассал на красный флаг, а мы за него умрем!» Тот сел в машину и быстро уехал. И через некоторое время Макутынович объявляет: звонил генерал Усхопчик, сказал, что артиллерийским огнем расстреляет всех, кто посмеет убивать советских граждан. И кто-то из омоновцев сказал: в Москве испугались прецедента — что в Советском Союзе одна воинская часть плюнула на всю эту демократию и решила умереть за советскую Родину…
«Сейчас умрем оба!»
— После этого я уехал в Полоцк. Меня взяли на работу в Полоцкий узел связи. Начальник велел ехать в Вильнюс выписываться. И тут приходит письмо до востребования от Павла Василенко — был такой начальник штаба народной дружины при горкоме партии: приезжай, надо сделать некую радиопередачу. Приезжаю — и «случайно» встречаю на улице остальных «подельников». Думаю, они меня специально ждали. Погрузили в машину автомат, который им дал Василенко, и поехали в Белоруссию.
Те, кто нас ждал в засаде, конечно же, знали, что этот автомат был меченым. Хотели подставить ОМОН, но, когда увидели, что бегает такой холерик, как Смоткин, решили, что использовать нас будет даже выгоднее.
Сделал это кто-то из своих, это ясно, — потому что ни один простой человек не мог принести в ОМОН «нехорошие» автоматы и сказать: «Прими оружие убитых». Значит, кто-то пришел, показал корочку и сказал: «Пусть это временно побудет у вас». У меня были с собой две гранаты. Никто о них не знал.
— А откуда они взялись у вас, гражданского человека?
— В тот же мой приезд в Вильнюс я встретил на троллейбусной остановке одного омоновца в штатской одежде. Этот парень мне сказал, что за омоновцами по всей Литве стали охотиться. Чтобы избежать ареста, оставшиеся члены отряда взяли гранаты из ящика и поехали группами или по одному в Москву. Если их будут арестовывать, они будут подрываться. Я тогда тоже попросил у него гранату, убедив его в том, что, чтобы подорваться, ему хватит и одной. Вторую мне дал Хетаг Дзагоев — у военных этого добра хватало. Можно сказать, что эти гранаты спасли меня от смерти.
Я бросил первую, от которой никто не погиб, так как я ее бросил в кювет. А когда пограничник вскинул автомат и хотел меня застрелить, я крикнул ему: «Сейчас умрем оба!» — и бросил вторую. Он успел отскочить. Это помешало им взять меня на прицел, и я убежал в лес.
Дошел до станции Шумск, это была еще литовская территория, сел на поезд и уехал в Минск. И там меня сдал один предатель, мы с ним встречались раньше на каком-то партийном съезде в Ленинграде.
Он сказал — езжай в Полоцк, тебя там никто не тронет. Там меня и взяли: приехал заместитель начальника ГОВД Полоцка подполковник О. Д. Драгун и сказал: мы знаем, что ты натворил, не беспокойся, отправим тебя в Витебск. Вместо этого приезжают четверо вооруженных литовцев, один из которых — старший наряда литовской полиции из отдела борьбы с бандитизмом Адиклис, позднее он был осужден своим же литовским судом за убийство на допросе. Драгун надевает парадную форму, стоит перед ними, как полицай перед гестаповцами, и отдает меня на расправу. Меня даже не то возмутило в его поведении, что он меня выдал, а то, что он стоял перед ними навытяжку…
Когда меня оттуда уводили, я поклонился им всем в пояс и сказал одному из милиционеров: спасибо тебе, капитан, что ты сдал меня на расправу литовским фашистам. Встретил его через много лет в полоцком автобусе, он извинялся и чуть не рыдал…
«Повернись спиной»
Били меня в машине всю дорогу до Вильнюса. Следователь по фамилии Адиклис упер ствол пистолета мне в живот и — навязывал мне мысль, что я сам взял оружие в ОМОНе. Я ему плюнул в рожу и ногами ударил по переднему стеклу, чтобы сделать аварию. Возле здания МВД Литвы я решил спровоцировать свой расстрел и ударил в пах автоматчика Василяускаса. Но он не получил приказа меня расстрелять, потому просто cломал мне три ребра прикладом автомата. Потом меня кинули в камеру смертников, до 1993 года в Литве преступников еще расстреливали. В камерах было холодно — до 12 градусов, без отопления. Днем спать — запрещалось. Побывал в сумасшедшем тюремном доме в городе Утене. Там меня уговаривали подписать, что бросить гранату мне приказали коммунисты. Меня спасла начальник этого заведения, еврейка. Она не позволила заколоть меня седуксеном и отправила в городскую больницу на освидетельствование того, что мне сломали ребра. За это комиссар полиции этого учреждения, литовец, был уволен за симпатию к коммунистам.
Посадили меня отдельно от всех, чтобы я не портил политическими разговорами зеков, в блок усиленного режима и на один час выводили во внутренний дворик, где я видел только небо в клеточку.
Спас меня Костас, литовский цыган и бывший чемпион Литовской ССР по боксу, он был в зоне смотрящим. Он дал по всей зоне ЦУ — политиков не трогать. Поэтому мы и выжили.
— За что именно вам дали такой большой срок?
— За «покушение на убийство должностных лиц Литовской Республики при выполнении ими должностных обязанностей». Восемь лет я отсидел в тюрьме, потом меня под охраной автоматчиков привезли на границу и передали в Белоруссию. Вез меня один из сотрудников посольства России, очень хороший человек. А другому хорошему человеку, Сергею Загрядскому, я обязан жизнью, потому что в 1992 году он взял бланк паспорта гражданина России, пошел в СИЗО, рискуя своей карьерой, нашел русскоязычного офицера, сказал ему: «Повернись спиной» — и дал подписать мне паспорт. Мне и всем остальным политзаключенным, которые там были. А дальше получилось следующее: наши адвокаты говорят прокурору Гаудутису: «Как вы можете судить за измену Литве иностранного гражданина?» Тогда Гаудутис заявил, что консул РФ Загрядский обманным путем проник в следственный изолятор и вручил преступникам паспорта для подписи. Российской Федерации объявили протест, консула отослали в Москву. Такой самоотверженный был человек…
— Вспыхнувший интерес к истории 25-летней давности вас удивляет?
— Я своих убеждений не менял. Все эти годы Россия практически не замечала того, что с нами случилось, и ничего не предпринимала. Россия сейчас идет по пути Советского Союза, ее также ненавидят, как ненавидели в свое время СССР. Какая бы она ни была — царская, советская или буржуазная, — ее вообще быть не должно, так считают на Западе. И пытаются сейчас сделать с ней то же самое, что сделали с Советским Союзом. Поэтому все теперь и заинтересовались вопросом — а как же СССР продавали оптом и в розницу? И кто те предатели, которые собираются сделать с ней то же самое?
Последнее слово
Спустя двадцать с лишним лет Александр Смоткин узнал две важные вещи.
Что операция, которую он случайно сорвал благодаря своему темпераменту, называлась «Мешок». Согласно плану, всех «радистов Кэт», которые пытались поздравить литовский народ с годовщиной Октябрьской революции, должны были расстрелять на месте, еще в лесу. Это было бы решением вопроса: преступление в Мядининкае было не раскрыто, а тут вдруг успех: группа «красных» активистов с оружием убитых «таможенников»… Но Смоткин, сбежав, порушил организаторам все планы. Потому что предъявлять в качестве профессиональных убийц этих романтично настроенных «лопухов» с горячими сердцами было просто смешно.
И тогда в Литве начали раскручивать версию, что убийство «таможенников» совершили рижские омоновцы. Ну или вильнюсские. Этой мутной версии в Вильнюсе придерживаются до сих пор. Это первое.
Второе же откровение стало для Александра Романовича Смоткина горьким открытием, и не без моей помощи. В архиве у меня нашлась вырезка из газеты «Правда» — «Я умираю. Разрешите проститься с сыном», — о которой Александр Смоткин не знал. В ней его смертельно больной отец, Роман Наумович, лежа в онкологическом отделении районной белорусской больницы, просил литовского президента и бывшего лидера коммунистов Альгирдаса Бразаускаса отпустить сына попрощаться с пока еще живым отцом:
«Я — отец политического подследственного Александра Смоткина, томящегося более 13 месяцев в тюрьме Лукишкес. Прошу вас, отпустите без залога, так как ни у него, ни у меня средств нет. Клянусь, что мой сын не запятнает чести данного мною — предсмертного слова и явится в суд, если такой состоится. Он, как и все его товарищи, жертва политических интриг и провокаций антинародного правления».
Отец Александра Смоткина, больной раком, просил литовские власти разрешить им проститься, но ему не позволили. Фото из архива Г. Сапожниковой.
Ответа, разумеется, не последовало.
«Ни о каком письме отца этому предателю я не знаю!» — взорвался Смоткин-младший, когда я рассказала об этом, — с такой же яростью, как когда-то в лесу швырнул гранату. Оно и понятно: он сидел в литовской тюрьме, газету «Правда» туда не выписывали…
Попрощаться им не дали — Смоткин-старший умер в декабре 1994 года, когда его сыну оставалось сидеть еще пять лет.
«Сам создавай боевые отряды, сам защищай свой завод»
Доказать причастность этих людей ни к организации антигосударственного переворота, ни к убийству таможенников литовским прокурорам не удалось, как они ни старались.
Максимум, который смог выдавить из себя суд, звучал совсем не страшно: «Из совокупности вышеизложенных доказательств следует, что подсудимые принимали активное участие в деятельности КПЛ (КПСС) — организации, целью которой было нарушить основанный на Конституции государственный и общественный строй, ограничить права суверенного литовского государства».
Оставалась еще радиопередача, хотя конвертировать в статью Уголовного кодекса тот факт, что в ней должно было прозвучать поздравление от экс-первого секретаря Компартии Миколаса Бурокявичюса, явно не получилось бы даже у литовского суда.
«Большая часть текста, подготовленная для радиотрансляции, явно враждебна Литовской Республике, однако уголовная ответственность за пропаганду такого характера действующим законодательством не предусматривается», — признал суд, сухо добавив, что песню Бориса Гунько «Слушай, товарищ!», которую там планировали включить и которая призывает к вооруженной борьбе («Сам создавай боевые отряды, сам защищай свой завод»), считать публичным призывом к нарушению суверенитета Литвы все-таки нельзя.
Во избежание кривотолков приведу текст этой песни полностью:
Слушай, товарищ, буржуй наступает, душат народ палачи,
Родину-мать как хотят унижают, что ж ты сидишь на печи?
Кооператор и приватизатор хитрые сети плетут,
Коль не проснешься сегодня, то завтра будет на шее хомут!
Право на труд, на леченье, на отдых будешь еще вспоминать,
Кровью добытое даром ты отдал, предал ты Родину-мать!
Черная стая бандитов отпетых правят твоею судьбой.
Гордость и совесть рабочая, где ты, что же случилось с тобой?
Ведь ни Чубайс, ни пахан его Ельцин выжить тебе не дадут,
Оба они к униженью и смерти нас на арканах ведут!
Нету в правительстве доброго дяди, все подалися в воры.
Время настало, детей своих ради в руку винтовку бери!
Сам создавай боевые отряды, сам защищай свой завод.
Есть голова, есть товарищи рядом — целый советский народ!
В черную ночку конец одиночке, много ли сможешь один?
Только в сплоченности сила рабочих, вместе всегда победим!
Брось же к собачьим чертям телевизор, треп бесполезный, вино, огород.
В эти часы избивают Отчизну, битва за правду идет.
Слушай, товарищ, великая сила в нас, если мы не скоты,
Кто же еще выйдет в бой за Россию, если не я и не ты!
…Очень неплохой, кстати говоря, был поэт. Многие его стихи в начале 90-х казались атавизмом. А теперь кажутся пророчеством.