Баллада о неназванной войне Иван Кучеров

…Шестая часть земли в огне горячих точек.

И ставят короли на карте мира прочерк.

В неназванной войне нет фронта, нет и тыла.

В неназванной войне

Одна на всех могила…

Эти и другие стихи, а также статьи, написанные профессором Кучеровым в тюрьме Лукишкес, мне вручил в январе 2015-го сын Ивана Даниловича, Игорь Иванович Кучеров, со словами: «Вам эти материалы нужнее. Можете пользоваться ими столько, сколько нужно». Мы тогда много говорили о его отце — о том, как тот выживал в вильнюсской тюрьме и как доживал в Минске, когда его выпустили досрочно, потому что он был смертельно болен и жить ему осталось считанные месяцы. А возвращать пухлую папку с вырезками и стихами было уже некому: весной 2015 года не стало и Кучерова-младшего. Это — его последнее интервью.

— Как ваша семья оказалась в Литве?

— Мы жили в Минске, потом отцу предложили должность замдиректора НИИ судебной экспертизы. Было еще предложение поехать в Волгоград, в Высшую школу милиции, но Литва была ближе, на поезде — три часа, и на семейном совете было принято решение, что он поедет туда, а когда обустроится, перевезет и нас. Но когда я был в десятом классе, мама умерла. Стоял вопрос: то ли меня забирать, то ли дать мне окончить школу? Но, поскольку квартиру отец в Вильнюсе не получил, жил в кабинете, было решено, что школу я окончу в Минске и попытаюсь поступить в институт. Так и получилось, что мы жили в разных городах. Каждые выходные либо он ко мне приезжал, либо я к нему. Показал он мне «от и до» этот Вильнюс.

— Вы, будучи ребенком, фиксировали в Литве какое-то межнациональное напряжение? Могли предположить, что впоследствии случится то, что случилось?

— У меня родственники по матери живут в Донбассе. И когда туда приезжаешь, чувствуешь себя, как дома. А здесь все равно тебя держат на дистанции. Даже в гости идешь и все равно чувствуешь, что ты чужой и что тебя терпят, и только. Все литовцы, с кем я общался, к русским именно так относились, хотя все — занимали должности и были при партийной кормушке.

Сын Ивана Кучерова Игорь Иванович до последних дней пытался восстановить доброе имя отца. Фото Г. Сапожниковой.

— Когда конкретно «запахло жареным», вы не делали попыток вытащить отца из Литвы? Почему у вас не сработала тревожная кнопка?

— Он все чувствовал! Но был таким ярым патриотом Советского Союза, что со всем своим энтузиазмом начал бороться с проявлениями национализма — выступать, призывать к объединению граждан, чтобы сохранить Союз. То есть сразу встал в оппозицию к новым властям, но при этом думал, что тем самым защищает законную власть. Выдернуть его оттуда было невозможно, потому что это была его жизнь. Он считал своим долгом сделать все, чтобы Союз сохранился и Литва осталась в его составе.

«Агент влияния»

— Чувствовал ли он ближе к январю 1991-го, что литовский нарыв неизбежно прорвется?..

— Он все время приезжал ко мне и делился впечатлениями. Конечно, никто и предположить не мог, что дойдет до стрельбы и кровопролития. Но он говорил, что там дела нехорошие, и во всем обвинял Горбачева. Мы с ним спорили, потому что, когда Михаил Сергеевич пришел к власти, мы аплодировали тому, что наконец-то ушли старики и пришел молодой и энергичный правитель. А отец мне сказал: «Это агент влияния, он сделает все, чтобы развалить Советский Союз». Он это говорил в открытую, во весь голос, не шепотом. Я еще подумал — как он не боится?

— Что отец рассказывал о событиях 13 января, кроме того, что трупы расстреливались на столах в морге?

— Именно это и рассказывал. Еще до появления всех газетных статей на эту тему говорил, что стреляли в спину, что на крышах сидели снайперы и палили по своим. А тех, кого не добили, добивали в морге. Рисовал мне траектории пуль.

— Его преследовали именно за это заключение?

— В целом за деятельность, венцом которой был этот самый «переворот», потому что при предъявлении обвинения ему сказали, что он — один из главных организаторов, а войска — это вторично… То есть тройка коммунистов организовала переворот и вызвала на подмогу армию. А его посчитали главным идеологом. Он был тогда профессором, доктором юридических наук и преподавал в Высшей партийной школе.

«Я другой такой страны не знаю…»

— Понимал ли он, что конец СССР предопределен?

— Он рассказывал, что, когда взяли телебашню, военные дали самолет, и они полетели в Москву, на прием к Горбачеву — с тем, чтобы тот ввел в Литве чрезвычайное положение. Они вечером прилетели, просидели всю ночь, а потом им сказали, что встречи не будет. И они улетели обратно. Горбачев уже выступил со своим знаменитым заявлением о том, что там будто бы бузили какие-то местные сепаратисты, а он ничего не знал. То есть он, по сути, выступил на стороне литовцев! Отец тогда сказал: это ж надо… И потом все время говорил, что Горбачева надо убирать, потому что он доведет дело до того, что не только отколется вся Прибалтика, а весь Союз развалится. Когда случился ГКЧП, отец его приветствовал. А потом, в конце августа 1991-го, я был на работе, и раздался совершенно неожиданный звонок: привет, я в Минске, на вокзале. Я поехал и завез его к себе. И вот тогда он ко мне окончательно переехал, потому что понял, что уже все…

— Он был в депрессии?

— Нет. В депрессии он никогда не был. Наоборот, энергия его переполняла! Все время говорил, что надо бороться. Паспорт гражданина Союза не отдавал. Говорил: ничего не знаю, я гражданин СССР! Потом, в тюрьме, ему это плохо аукнулось, потому что, когда пришел адвокат и предложил принять гражданство Белоруссии, — так можно было освободиться, — он говорил: «Не знаю такой страны. Есть Советский Союз!» Получается, что и белорусы его не могли забрать, и россияне. И он с этим своим советским паспортом просидел лишнее.

Казнили не его, а поэму

— А как он тогда попал в литовскую тюрьму, если успел вовремя уехать и жил в Минске?

— Время от времени он тайком по каким-то своим каналам наезжал в Вильнюс. Подпольно. Я ему говорил — ты не боишься? Летом я поехал на Украину к родственникам и попросил: «Я тебя умоляю — в Вильнюс без меня не езди». Он сказал: «Хорошо». И вот я приезжаю из отпуска, а его дома нет. А потом мне говорят: твоего отца арестовали… Сначала думали, что разберутся и его выпустят, потому что обвинение было абсурдным. Кроме того, следователь был его непосредственным учеником! А потом этого следователя убрали и поставили ярого антисоветчика Бетингиса. Тот его и «приговорил» по полной программе.

— В каких условиях он был в тюрьме и сколько времени?

— Два года, с 1993 по 1995-й. Первые полгода мне не позволяли с ним встречаться. А потом несколько раз было так: я приезжал к Бетингису, а он мне в свидании отказывал. Увиделись мы в итоге с отцом только в январе 1994 года. Я ездил к нему по мере возможности. Два раза снимали с поезда, не пускали в Литву. Потом стали пускать, но свидания следователь каждый раз давал, скрипя зубами. Отец рассказывал, что однажды написал поэму, но к нему подсадили уголовников. Его не били, но поэму, которая была в одном экземпляре, листик за листиком порвали. Вот это было его самое сильное потрясение от тюрьмы в отрицательном плане… Почему он писал под псевдонимом Грач? Потому что родился в Смоленской области, и у них в семье все были черненькие, в деревне про них говорили: опять Грачи налетели. Свою собственную фамилию ему было ставить неудобно. Все-таки он преподавал в партийной школе, а тут такие лирические стихи. Поэтому взял псевдоним. Он стихами жил. На первом месте у него была политика и защита Союза. А на втором месте стихи.

До последней секунды…

— Выпустили его, потому что он заболел?

— Да. Только не сразу. Сначала поставили диагноз: стадия ноль, рак без метастазов. Я тогда пошел к Бетингису и попросил выпустить его на лечение. Говорю: у нас в Белоруссии есть специализированная клиника. А тот мне и говорит: залог в 50 тысяч долларов. У нас таких денег, конечно, не было… И так они протянули до осени, когда нулевая стадия переросла в первую. Его хотели в Вильнюсе лечить, но он мне открыто говорил: «Игорь, они меня на столе зарежут. Мне не дадут проснуться, поэтому лечиться я буду только в Минске».

— Как его в итоге вывозили из Литвы?

— Сидя в тюрьме, он в конце концов все-таки получил белорусское гражданство. Для того, чтобы не испытывать больше судьбу, к нему приехали представители посольства, посадили в машину и срочно увезли в Минск. Залог заплатила Белоруссия по личному распоряжению Александра Лукашенко. Причем было поставлено условие: после лечения он вернется на суд. А потом он умер. Белоруссия ставила вопрос о возвращении залога, но я не знаю, чем это закончилось. Когда отца арестовали, я обил все пороги — и в министерство иностранных дел ходил, и к Станиславу Шушкевичу, и писал председателю правительства Вячеславу Кебичу. Всех обошел — и никто не оказал мне поддержки.

— Как отец прожил свои последние дни?

— Наслаждался свободой. Он просто ожил, крылья распустил, стихи опять начал писать. Буквально перед Новым годом ему сделали первую операцию — убрали две трети легкого. Оклемался. Выписался. Планы были грандиозные. На работу устроился, его пригласили консультантом в школе при управлении делами президента. Он читал лекции и очень этим гордился. К сожалению, в марте обнаружили метастазы во втором легком. Его тоже убрали. Тут он уже совсем по здоровью был плох. Но дух его не был сломлен — он даже после этого собирался ехать читать лекцию. Я его отговаривал: ну куда ты едешь. Он смотрел на меня с удивлением: работа для него была стимулом к жизни. Это была его последняя лекция — все слушали, затаив дыхание… Потом он снова попал в больницу, откуда уже не вышел. Я каждый день туда ездил. В тот последний раз, что я был, он сказал, что написал поэму. А говорить уже почти не мог. Я наклонился, и он минут 30 мне ее читал. Она просто за душу брала. Сосед по палате сказал потом, что, умирая, он читал стихи. Читал, читал, пока голос не угас. До последней секунды…

* * *