Глава 12. Эпоха нефти

В насыщенные событиями 1970-е годы определяющее влияние на арабский мир имела нефть. Природа неравномерно распределила ее запасы среди арабских государств. За исключением Ирака с его исторически густонаселенными регионами в долинах Тигра и Евфрата, наиболее крупные запасы нефти были обнаружены в самых малонаселенных арабских странах, таких как Саудовская Аравия, Кувейт и другие государства Персидского залива, а также Ливия и Алжир в Северной Африке. Небольшие залежи были открыты в Египте, Сирии и Иордании, но их было недостаточно даже для удовлетворения внутреннего спроса.

Впервые нефть была найдена в арабском мире в конце 1920-х — начале 1930-х годов. На протяжении следующих четырех десятилетий западные нефтяные компании полностью контролировали добычу и сбыт арабских углеводородов. В 1950-х и 1960-х годах со значительным ростом нефтяных доходов арабские правительства начали реализовывать различные схемы развития, чтобы поделиться благами нефтяного богатства со своим нищим населением.

Но только в 1970-х годах стечение ряда факторов привело к тому, что благодаря нефти страны арабского мира обрели власть. Растущая глобальная зависимость от углеводородов, снижение нефтедобычи в США и череда политических кризисов, поставивших под угрозу экспорт ближневосточной нефти, привели к беспрецедентному росту цен на черное золото. И именно в это десятилетие арабские государства взяли под контроль добычу нефти на своих территориях.

Нефть — больше, чем любой другой ресурс, — стала главным источником богатства и могущества арабских государств в современную эпоху. Но это могущество очень обманчиво. Нефтяная экономика делает государство уязвимым для внешних угроз. Нефтяное богатство может быть использовано как для развития, так и для разрушения, если направить его на гонку вооружений и разжигание региональных конфликтов. В турбулентные 1970-е годы нефть не принесла стабильности и процветания ни отдельно взятым арабским государствам, ни тем более региону в целом.

С начала ХХ века, когда добыча нефти на Ближнем Востоке приобрела промышленные масштабы, отношения между нефтяными компаниями и государствами выстраивались на основе концессий — так назывались лицензии на разведку и эксплуатацию нефтяных месторождений, которые правительства выдавали компаниям в обмен на установленную плату. В 1908 году большие запасы нефти были обнаружены в Иране, в 1927 году — в Ираке, а с 1931 года западные компании начали нефтедобычу вдоль всего побережья Персидского залива. В первые годы страдавшие от безденежья местные правители охотно раздавали концессии британским и американским компаниям, которые брали на себя все риски и расходы, связанные с поиском и разведкой нефти.

Для пионеров нефтяной промышленности в Персидском заливе риски были весьма высоки. Некоторые компании годами бурили скважины, не находя ничего. Но в 1930-е годы они все чаще стали нападать на золотую жилу. В 1932 году калифорнийская компания «Стандард ойл» нашла нефть в Бахрейне. В 1938 году «Каль-Текс» обнаружила крупные запасы в Кувейте, и в том же 1938 году, после шести лет разочарований, «Стандард ойл» улыбнулась удача в Восточной провинции Саудовской Аравии.

Когда компании начинали добывать нефть, они платили государству установленные лицензионные отчисления, а остальную часть прибыли оставляли себе. Арабские правители были довольны таким положением дел, поскольку деньги текли в их казну сами, без всяких усилий с их стороны. Вскоре нефтяные доходы в странах Персидского залива стали составлять основную часть национального дохода, а огромные затраты по переработке и транспортировке аравийской нефти на глобальные рынки несли нефтяные компании. Добыча нефти на Аравийском полуострове была дорогостоящим делом, особенно в первые годы: нужно было проложить нефтепроводы и приобрести танкеры, а также построить нефтеперерабатывающие заводы для переработки сырой нефти в товарную продукцию. С учетом их рисков, затрат и усилий нефтяные компании считали совершенно справедливым, что они полностью контролировали объемы добычи и ценообразование.

Однако к 1950-м годам условия первоначальных концессий перестали устраивать местные правительства. Теперь, когда необходимая инфраструктура для добычи, транспортировки и переработки была создана, нефтяные компании стали получать от своих инвестиций огромные прибыли. Консорциум «Арамко» (в который входили американские компании «Эксон», «Мобил», «Шеврон» и «Тексако»), имевший эксклюзивные права на саудовскую нефть, в 1949 году заработал на ней в три раза больше, чем саудовское правительство. Больше того, налоги, заплаченные «Арамко» в американскую казну, на 4 млн долларов превышали его отчисления в саудовскую казну, что означало, что и правительство США заработало на саудовской нефти больше, чем сама Саудовская Аравия^{1}.

Страны Персидского залива потребовали увеличения своей доли в нефтяных прибылях. В конце концов, это была их нефть, и она была основным источником доходов для их развивающихся экономик. Нефтяные компании более чем окупили свои первоначальные вложения. Правительства нефтяных стран считали, что для них настало время тоже получить свой кусок этого жирного пирога — в конце концов, им нужно было реализовывать все более амбициозные программы развития, а также готовиться к тому неизбежному дню, когда их запасы нефти иссякнут. Прецедент уже был: в 1943 году Венесуэла сумела договориться со своими концессионерами об увеличении доли государства до 50 процентов. Арабские страны были полны решимости добиться такого же распределения нефтяных доходов. В декабре 1950 года Саудовская Аравия договорилась о сделке 50 на 50 с консорциумом «Арамко», и другие арабские страны быстро последовали ее примеру. Обе стороны видели в таком распределении прибылей некую справедливость, свидетельство равных партнерских отношений, и были готовы с ним согласиться. Однако нефтяные компании отчаянно сопротивлялись любым попыткам принимающих стран преодолеть барьер в 50 процентов, считая, что это станет первым шагом к полному вытеснению их из бизнеса.

Между тем арабские страны-экспортеры постепенно набирали силу. В 1950-е и 1960-е годы Персидский залив стал крупнейшим нефтедобывающим регионом мира, оставив далеко позади Соединенные Штаты. С 1948 по 1972 год ближневосточное производство нефти увеличилось с 1,1 до 18,2 млн баррелей в день^{2}. Но, несмотря на то что принимающие страны получали равную долю доходов с нефтяными компаниями, последние по-прежнему самостоятельно решали все вопросы, связанные с производством и ценообразованием. Если в первые десятилетия западные нефтяники имели ключевое преимущество в виде специализированных знаний в области геологии, химии и экономики нефтедобычи, которых не было у их арабских партнеров, то к 1960-м годам ситуация изменилась. Теперь страны-экспортеры отправляли своих лучших студентов учиться геологии, нефтепромысловому делу и менеджменту в ведущие западные университеты. Молодые арабские технократы возвращались домой, вооруженные передовыми знаниями, занимали должности в государственном аппарате — и начинали протестовать против того, что иностранные компании полностью контролируют природные ресурсы и экономику их стран.

Абдалла ат-Тарики был одним из первых арабских нефтяных экспертов. Он родился в 1920 году в Саудовской Аравии, но в течение 12 лет получал образование в насеровском Египте, где заразился идеями арабского национализма. Поступив после этого в Техасский университет, он изучал химию и геологию, а в 1948 году вернулся в Саудовскую Аравию. В 1955 году ат-Тарики стал генеральным директором по нефти и минеральным ресурсам в Министерстве финансов и национальной экономики. На этой должности он получил возможность общаться с ключевыми фигурами нефтяной отрасли других стран-экспортеров и начал убеждать коллег объединить силы для защиты своих интересов^{3}.

Большинство других стран-экспортеров не хотели раскачивать лодку. В 1950-е на рынок хлынула советская нефть, и он был перенасыщен. Арабские правительства опасались, что, если они усилят давление на нефтяные компании, те просто начнут добывать нефть в другом месте. Ведь все эти компании были глобальными корпорациями, работавшими не только на Ближнем Востоке, но и в Северной и Южной Америке и в Африке. Добившись 50-процентной доли в нефтяных прибылях, большинство арабских стран-экспортеров не решались требовать большего.

В 1959 году ситуация изменилась, когда «Бритиш петролеум» приняла роковое решение снизить объявленную цену на нефть на десять процентов. Избыток советской нефти продавливал вниз цену на международном рынке, и решение «Бритиш петролеум» просто отражало новые рыночные реалии. Проблема была в том, что компания не уведомила заранее правительства об этом решении. Поскольку нефтяные доходы и компаний, и стран-экспортеров зависели от объявленной цены на нефть, это означало, что нефтяная компания в одностороннем порядке сократила доходы — и национальные бюджеты — принимающих стран без всякого согласования с ними. «Бритиш петролеум» неумышленно, но очень наглядно продемонстрировала неравноправный характер партнерства между иностранными корпорациями и развивающимися государствами.

Правительства стран-экспортеров были в ярости. Предложение Абдаллы ат-Тарики о коллективных действиях наконец-то нашло отклик у его коллег. В апреле 1959 года в кулуарах первого Арабского нефтяного конгресса ат-Тарики тайно встретился с представителями Кувейта, Ирана и Ирака. Встреча проходила в яхт-клубе в каирском пригороде Маади. Арабские нефтяники заключили «джентльменское соглашение» об учреждении специальной комиссии для защиты цен на нефть и создании национальных нефтяных компаний. Их целью было преодолеть барьер в 50 процентов и повысить свою долю в прибылях западных компаний до 60 процентов, тем самым реализовав принцип национального суверенитета над нефтяными ресурсами.

Решимость арабских стран-экспортеров укрепилась в августе 1960 года, когда американская «Стандард ойл оф Нью-Джерси» повторила ошибку «Бритиш петролеум», в одностороннем порядке снизив объявленную цену на нефть на 7 процентов. Этот шаг вызвал негодование у арабских правительств и убедил даже самых осторожных в том, что они будут находиться под пятой у нефтяных компаний до тех пор, пока не возьмут контроль над собственными нефтяными ресурсами в свои руки. Ат-Тарики отправился в Багдад и предложил выступить против нефтяных компаний единым фронтом, к которому присоединится и Венесуэла. Он предложил создать глобальный картель для защиты прав государств-производителей от произвола западных нефтяных компаний. Мухаммад Хадид, в то время иракский министр финансов, так впоследствии вспоминал о визите ат-Тарики: «Правительство Ирака приветствовало его предложение и пригласило в Багдад представителей главных стран-экспортеров, где они договорились о создании такой организации». 14 сентября 1960 года Иран, Ирак, Кувейт, Саудовская Аравия и Венесуэла объявили о создании Организации стран — экспортеров нефти (ОПЕК)^{4}.

К 1960 году в Северной Африке появились два новых арабских нефтяных государства. В 1956 году запасы нефти были найдены в Алжире, в 1959 году — в Ливии. Преимущество позднего входа на нефтяной рынок для этих государств было в том, что они могли извлечь уроки из опыта стран-экспортеров Персидского залива и изначально добиться гораздо лучших условий по эксплуатации и экспорту своих нефтяных ресурсов.

Ливия была бедной и отсталой страной, когда там обнаружили нефть. До 1943 года она оставалась итальянской колонией, а после оккупации Италии силами союзников перешла под совместное англо-французское управление. В Объединенное королевство Ливия входили три исторические области: Триполитания, Киренаика и Феццан. В 1951 году королевство получило независимость. Британцы посадили на трон Сейида Мухаммада Идриса ас-Сануси (1889–1983), главу могущественного суфийского ордена Санусийя, в качестве награды за его активное участие в борьбе против сил гитлеровской коалиции. Король Идрис I правил Ливией с 1951 по 1969 год, и на его глазах черное золото превратило нищую страну в одно из самых богатых и процветающих государств Африки.

Даже на этапе разведки, прежде чем было обнаружено первое месторождение, ливийцы постарались извлечь из своих недр максимум выгоды. В отличие от других арабских государств, которые выдавали нефтяным компаниям концессии на обширные территории, правительство Идриса разбило районы разведработ на множество небольших концессионных участков и сделало ставку на независимые компании. Ливийцы рассудили, что такие компании, имеющие меньше альтернативных источников нефти, будут больше заинтересованы в том, чтобы найти в Ливии нефть и быстро вывести ее на рынок, чем крупные международные гиганты, работающие по всему миру. Их стратегия сработала. К 1965 году, всего шесть лет спустя после открытия первых месторождений, Ливия стала шестым крупнейшим экспортером нефти, не считая Советский Союз, обеспечивая 10 процентов всего нефтяного экспорта. К 1969 году она догнала по объемам экспорта Саудовскую Аравию^{5}.

Однако достигнутое экономическое процветание не привело к укреплению власти короля Идриса. Многие считали его британским агентом, и внутри страны росла оппозиция его консервативному прозападному режиму. Группа националистически настроенных офицеров ливийской армии во главе с молодым капитаном Муаммаром Каддафи (1942–2011) была убеждена, что только путем свержения монархии Ливия сможет обрести полную независимость от иностранного господства. В предрассветные часы 1 сентября 1969 года «Свободные офицеры» совершили бескровный переворот и взяли власть в свои руки, пока престарелый король находился на лечении в Турции.

В своем знаменитом Коммюнике № 1, которое было передано в радиоэфир в 6:30 утра, Каддафи объявил о падении монархии и провозгласил создание Ливийской Арабской Республики. «Граждане Ливии! — гласило коммюнике. — В ответ на сокровенные чаяния и мечты, переполнявшие ваши сердца, в ответ на ваши непрестанные требования перемен и духовного возрождения, вашу длительную борьбу во имя этих идеалов, прислушиваясь к вашему призыву о восстании, преданные вам армейские силы взяли на себя эту задачу и свергли реакционный и коррумпированный режим, зловоние которого вызывало тошноту и ужасало всех нас». Послание изобиловало историческими аллюзиями. «Одним ударом армия озарила светом свободы многовековую эпоху тьмы, на протяжении которой мы пережили турецкое иго, итальянский колониализм, а затем и этот реакционный и разлагающийся режим, являвшийся не чем иным, как очагом коррупции, раскола, предательства и измены». Каддафи пообещал ливийскому народу начало новой эпохи: «Отныне все станут свободными, станут братьями в обществе, где, по воле Аллаха, всеми нами будут править равенство и процветание»^{6}.

Новый правитель Ливии был страстным поклонником Гамаля Абдель Насера. Сразу по приходе к власти Каддафи присвоил себе звание полковника (именно в таком чине был Насер во время египетской революции 1952 года) и, следуя примеру египтян, учредил Совет революционного командования, к которому перешла вся верховная власть в стране. «Передайте президенту Насеру, что мы совершили эту революцию ради него», — сказал Каддафи Мухаммаду Хайкалу сразу после переворота^{7}.

После смерти Насера в сентябре 1970 года Каддафи объявил себя его идеологическим преемником. Отныне антиимпериализм и арабское единство стали главными лейтмотивами ливийской внешней политики. Внутри страны новое ливийское правительство проводило политику арабизации (все иностранные названия, включая названия улиц в городах, были заменены арабскими), исламизации (был введен запрет на алкоголь, закрыты христианские церкви) и так называемой «ливинизации» экономики — экспроприации иностранной собственности в пользу ливийского народа. Все британские и американские военные базы были ликвидированы, а иностранные войска изгнаны из страны. Что же касалось нефтедобычи, то новый режим считал, что степень контроля над производством и сбытом нефти, которой обладали западные нефтяные компании, делала их главной угрозой для суверенитета и независимости Ливии.

За консультацией по нефтяным вопросам полковник Каддафи обратился к арабскому эксперту Абдалле ат-Тарики, известному своими националистическими и антизападными взглядами. (В 1962 году ат-Тарики был вынужден покинуть пост министра нефти и минеральных ресурсов Саудовской Аравии, когда на престол взошел новый король Фейсал и назначил вместо него блестящего молодого технократа Ахмада Заки Йамани.) Ат-Тарики, который еще в 1967 году заявил, что «страны — производители нефти, для которых нефть составляет основной источник дохода, имеют право устанавливать справедливую цену на свой основной природный ресурс», разделял решимость Каддафи положить конец власти нефтяных компаний над арабским миром^{8}. В 1970 году Каддафи приступил к реализации своего плана, призванного обеспечить Ливии полный контроль над своими нефтяными ресурсами — разумеется, за счет нефтяных компаний.

В январе 1970 года Каддафи встретился с руководителями 21 нефтяной компании, работавшей в Ливии, и потребовал пересмотреть условия контрактов. Западные нефтяники понимали всю шаткость своего положения, но не теряли надежды договориться с новым военным режимом. Они настаивали на том, что никакое изменение договоренностей по ведению их операций в Ливии невозможно. В ответ Каддафи прямо заявил, что он скорее пожертвует добычей нефти, чем позволит и дальше эксплуатировать свою страну в интересах Запада. «Люди, жившие без нефти пять тысяч лет, — заявил он, — могут прожить без нее и еще несколько лет ради того, чтобы вернуть свои законные права». Руководители западных нефтяных компаний поежились под колючим взглядом Каддафи^{9}.

Каддафи решил форсировать процесс и навязать нефтяным компаниям свои условия. В апреле правительство Ливии потребовало беспрецедентного 20-процентного увеличения цены за баррель, что составляло 43 цента при текущей цене 2,20 доллара США. Компания «Эссо» (европейский филиал корпорации «Эксон») согласилась повысить цену на 5 центов за баррель, но ни на цент больше. Имея альтернативные источники нефтедобычи в других регионах, «Эссо» и «Эксон» не боялись угроз Каддафи.

В ответ ливийцы усилили давление на небольшие независимые компании. Известный ливийский нефтяной эксперт Али Аттига позднее вспоминал: «Правительство Ливии научилось — и очень хорошо научилось — использовать независимых производителей для повышения цены на нефть». Ливийцы грамотно выбирали мишени. Они решили направить все усилия на «Оксидентал петролеум» — прежде небольшую американскую компанию, которая благодаря разработке нескольких месторождений в Ливийской пустыне превратилась в одного из крупнейших производителей нефти на Западе. Не имея источников нефти за пределами Ливии, «Оксидентал» для исполнения своих контрактов нуждалась в ливийской нефти. Весной 1970 года ливийское правительство приняло постановление о масштабном сокращении добычи. «Оксидентал», вынужденная сократить добычу с 845 000 баррелей в день до 465 000, попыталась найти альтернативные источники нефти, чтобы выполнить свои обязательства перед европейскими покупателями. Но ни один из нефтяных гигантов не протянул руку помощи независимой компании. Сокращения коснулись и других компаний, но ни одна из них не пострадала так сильно, как «Оксидентал». «Снижение добычи позволило достичь двух целей, — вспоминал Аттига. — Во-первых, заставило независимых производителей согласиться на повышение цены, потому что у них не было альтернативных источников нефти для выполнения своих обязательств по поставкам. Во-вторых, положило начало дефициту предложения, что способствовало росту цен на нефтяном рынке»^{10}.

Ливийская стратегия оказалась исключительно успешной, и молодой режим Каддафи мог праздновать победу над нефтяными компаниями. В конце концов глава «Оксидентал петролеум» Арманд Хаммер был вынужден принять условия ливийцев и в сентябре 1970 года заключил знаковую сделку. «Оксидентал» согласилась повысить объявленную цену на ливийскую нефть на 30 центов до неслыханных 2,53 доллара за баррель. Что еще важнее, договоренность с «Оксидентал» преодолевала существовавший на протяжении последних 20 лет 50-процентный барьер в распределении прибылей между государством и нефтяными компаниями и увеличивало долю ливийской прибыли до 55 процентов. Впервые в истории нефтедобычи государство получило б?льшую долю нефтяных доходов, чем нефтедобывающая компания.

Соглашение с «Оксидентал» стало важным прецедентом: вслед за ним на аналогичные уступки пришлось пойти и остальным компаниям, работавшим в Ливии, а примеру Ливии последовали Иран и другие арабские экспортеры. В феврале 1971 года Иран, Ирак и Саудовская Аравия подписали с нефтяными компаниями Тегеранское соглашение, которое устанавливало минимальную долю прибылей государства на уровне 55 процентов и повышало объявленную цену барреля нефти еще на 35 центов. На волне Тегеранского соглашения в апреле 1971 года Ливия и Алжир сумели добиться нового повышения цены на нефть на средиземноморских рынках на 90 центов за баррель. Эти соглашения положили начало двум ключевым тенденциям: регулярному повышению объявленной цены на нефть странами-экспортерами и столь же устойчивому снижению доли прибыли нефтяных компаний. Это был конец эпохи западных нефтяных баронов и начало эпохи арабских нефтяных шейхов.

В 1971 году последние страны Персидского залива вышли из-под британского протектората и получили полную независимость. Особые отношения между Великобританией и Договорными государствами сохранялись на протяжении всей бурной эпохи деколонизации и подъема арабского национализма. С провозглашением независимости Бахрейна и Катара и созданием Объединенных Арабских Эмиратов Британская империя на Ближнем Востоке канула в прошлое. Возникнув в регионе Персидского залива в 1820 году, она почила в том же регионе полтора столетия спустя.

Формально княжества в регионе Персидского залива не считались британскими колониями. Это были независимые мини-государства, чьи отношения с Великобританией регулировались договорами, заключенными еще в XIX веке. Согласно этим договорам арабские княжества передавали свою внешнюю политику под полный контроль Британии в обмен на защиту от внешних угроз, прежде всего от Османской империи, которая в конце XIX века активно стремилась расширить свое влияние на регион Персидского залива.

В 1968 году под британским протекторатом оставалось девять государств Персидского залива: Бахрейн (где с 1946 года размещалась резиденция британской политической администрации в районе залива), Катар, Абу-Даби, Дубай, Шарджа, Рас аль-Хайма, Умм аль-Кайвайн, аль-Фуджайра и Аджман. Британия использовала свое привилегированное положение в регионе залива, чтобы обеспечивать выгодные нефтяные концессии для британских компаний, особенно в Абу-Даби и Дубае, и продолжала оказывать значительное влияние на регион, хотя и утратила статус великой мировой державы. Правители мини-государств Персидского залива были довольны таким положением дел, поскольку британское присутствие позволяло им выжить в окружении опасных и могущественных соседей, в частности Саудовской Аравии и Ирана, мечтавших присвоить себе их богатые нефтью земли.

Инициатива по деколонизации Персидского залива исходила больше от самих британцев, чем от княжеств Договорных государств. В январе 1968 года лейбористское правительство Гарольда Уилсона застало правителей залива врасплох своим заявлением о том, что к концу 1971 года Великобритания намеревается полностью прекратить отношения протектората со странами к востоку от Суэцкого канала. Решение об уходе из Персидского залива во многом было вызвано тяжелой экономической ситуацией внутри страны. В ноябре 1967 года Уилсон был вынужден девальвировать фунт, чтобы сократить огромный дефицит внешнеторгового и платежного баланса. На фоне мер жесткой экономии правительство не могло оправдать расходы на содержание британских военных баз в Персидском заливе. Экономические проблемы усугублялись идеологией правящей лейбористской партии, которая все 20 лет после ухода Британии из Индии открыто выступала против продолжения имперской политики.

Первой реакцией арабских правителей в регионе было не позволить британцам уйти. Они отказались освободить Великобританию от ее договорных обязательств по защите региона от внешней агрессии. У них имелись все основания для беспокойства. Саудовская Аравия предъявляла свои права на б?льшую часть Абу-Даби с его нефтяными богатствами, а Иран заявил о своем суверенитете над островным государством Бахрейн и цепью небольших островов, протянувшейся вдоль крупных морских месторождений нефти. В следующие три года англичанам пришлось призвать на помощь все свое дипломатическое искусство, чтобы урегулировать территориальные споры и объединить бывшие Договорные государства в новый союз, дающий им возможность выжить в коварных водах Персидского залива.

В 1970 году шах Ирана отказался от притязаний на Бахрейн. Иса Ибн Салман, правитель Бахрейна, не поддержал идею объединения с другими Договорными государствами и 14 августа 1971 года провозгласил независимость своей страны. Сосед и давний соперник Бахрейна Катар последовал его примеру и 3 сентября того же года объявил о своей независимости. Разногласия между остальными семью государствами были хоть и значительными, но не непреодолимыми, и 25 ноября 1971 года, накануне ухода британцев из региона, их правители договорились о создании Союза арабских эмиратов, впоследствии переименованного в Объединенные Арабские Эмираты.

Единственным отщепенцем оказалось княжество Рас аль-Хайма, которое не захотело присоединиться к союзу в знак протеста против захвата Ираном двух его островов — Большого и Малого Томбов. Правитель Рас аль-Хаймы заявил, что не собирается освобождать Великобританию от ее обязательств по защите суверенной территории государства, находящегося под ее протекторатом. Британия же считала, что хорошие отношения с Ираном являются залогом сохранения территориальной целостности государств Персидского залива, и убеждала эмира пожертвовать двумя маленькими островами в интересах сохранения независимости союза в целом. Британцы считали подобные уступки наименьшим из зол, позволяющим уберечь аравийские княжества от худшего, и выступили посредниками в заключении соглашения между Ираном и Шарджей по поводу еще одного спорного острова Абу-Муса. В конце концов Рас аль-Хайма присоединилось к новому независимому государству Объединенные Арабские Эмираты, которое 9 декабря 1971 года было принято в Лигу арабских государств, а 9 января стало полноправным членом Организации Объединенных Наций.

По иронии судьбы уход британцев из Персидского залива привел к обострению отношений между Великобританией и двумя арабскими государствами, наиболее приверженными идеалам арабского национализма и антиимпериализма. Ирак разорвал отношения с Великобританией в знак протеста против ее соучастия в оккупации Ираном арабских территорий — островов Большой и Малый Томб и Абу-Муса. Ливия пошла еще дальше и 7 декабря 1971 года национализировала нефтяные промыслы британских компаний, чтобы наказать британцев за передачу арабских земель неарабам. Растущая зависимость Запада от арабской нефти делала его уязвимым, и арабы впервые увидели в нефти эффективное средство достижения своих политических целей. Вполне естественно, что вскоре арабский мир начал искать возможности использовать «нефтяное оружие» в конфликте с Израилем и его западными союзниками.

Консультант полковника Каддафи по нефтяным вопросам Абдалла ат-Тарики одним из первых понял, что нефть может изменить баланс геополитических сил. Спустя несколько месяцев после войны 1967 года аналитический центр ООП в Бейруте опубликовал его работу, где он рассматривал арабскую нефть как стратегическое оружие и обосновывал его использование против Израиля и его союзников. «Общепризнано, — писал ат-Тарики, — что каждое государство вправе использовать все доступные ему средства для оказания давления на врагов. Обладая одним из самых мощных видов экономического оружия, арабские государства имеют полное право применять его против своих противников». Арабы, утверждал он, владеют не менее чем 58,5 процента разведанных запасов нефти в мире, и индустриальные страны все больше зависят от поставок арабских углеводородов. Почему же арабы должны снабжать своей нефтью Соединенные Штаты, Великобританию, Германию, Италию, Нидерланды и другие западные страны, которые поддерживают их врага Израиль? «Арабские народы требуют вести борьбу всеми возможными средствами, в том числе нефтяным оружием, и правительства обязаны выполнять волю своих граждан», — заключал ат-Тарики^{11}.

Однако легче было сказать это, чем сделать. Ат-Тарики, как никто другой, знал, каким провалом закончилась попытка применить нефтяное оружие в ходе войны 1967 года. Нефтяные министры арабских стран-экспортеров встретились 6 июня, на следующий день после начала Шестидневной войны, и договорились запретить поставки нефти Соединенным Штатам, Великобритании и Западной Германии, которые поддержали Израиль. В течение 48 часов Саудовская Аравия и Ливия полностью прекратили добычу. Предложение арабской нефти сократилось на 60 процентов, что вызвало огромную напряженность на западных рынках.

Но индустриальный мир выдержал эту первую атаку нефтяным оружием. Поскольку после выхода нефти на международный рынок ее дальнейший путь почти невозможно отследить, попавшие под эмбарго страны легко обошли запрет на прямые поставки, покупая нефть через посредников, не затронутых эмбарго. Наряду с этим Соединенные Штаты и другие неарабские производители увеличили добычу, чтобы компенсировать дефицит, а японцы задействовали свой флот новейших «супертанкеров» для транспортировки этой нефти на мировые рынки. В течение месяца индустриальные страны обеспечили свои потребности в полном объеме, в то время как арабские экспортеры лишились существенной части доходов. В конце августа 1967 года побежденные арабские государства — Египет, Сирия и Иордания — призвали своих нефтедобывающих собратьев возобновить добычу, чтобы помочь им справиться с послевоенным восстановлением.

Нефтяное оружие срикошетило и нанесло арабским странам гораздо больший ущерб, чем Израилю и его западным союзникам. Даже после того как замолкли орудия, арабские экономики продолжали ощущать негативные последствия этой нефтяной атаки. Возвращение арабской нефти на международные рынки привело к их перенасыщению и, как следствие, к резкому падению цен. Однако после поражения в Шестидневной войне арабские государства разуверились в своих армиях, и многие политики продолжали считать, что у арабского мира больше шансов победить Израиль экономическим (читай: нефтяным), нежели военным путем.

Больнее всего война 1967 года ударила по Египту. Сокрушительный разгром армии и потеря всего Синайского полуострова усугублялись развалом экономики. Послевоенное восстановление требовало колоссальных вложений, однако с закрытием Суэцкого канала и крахом туристической отрасли Египет лишился двух основных источников внешних доходов.

Перспективы мирного урегулирования арабо-израильского конфликта после войны 1967 года стали еще более призрачны, чем до нее. Международные посреднические усилия по установлению мира между Египтом и Израилем подрывались непримиримыми позициями сторон: Израиль хотел сохранить Синайский полуостров как козырную карту, чтобы вынудить Египет заключить мирный договор на своих условиях, а Египет требовал вернуть Синай как предварительное условие начала любых мирных переговоров.

Между тем чем дольше Израиль оставался на Синайском полуострове, тем выше был риск того, что международное сообщество смирится с израильской оккупацией египетской территории. Египтяне не могли допустить, чтобы израильтяне превратили Суэцкий канал в де-факто границу между двумя государствами, и начали необъявленную Войну на истощение, которая продолжалась с марта 1969 года по август 1970 года. С помощью регулярных рейдов, обстрелов тяжелой артиллерией и воздушных атак египтяне надеялись ослабить израильскую оборону вдоль Суэцкого канала. В ответ израильтяне возвели на восточном берегу цепь укреплений, получившую название «линия Бар-Лева» в честь тогдашнего начальника штаба генерала Хаима Бар-Лева, и также принялись совершать воздушные налеты на египетскую территорию.

В Войне на истощение израильтяне вновь доказали свое военное превосходство над египтянами. В отсутствие у Египта эффективной системы противовоздушной обороны израильские самолеты могли наносить авиаудары по пригородам Каира и городам в дельте Нила. «Их цель была в том, чтобы оказать интенсивное психологическое давление на египетский народ и продемонстрировать всю слабость египетского политического руководства, тем самым вынудив его прекратить Войну на истощение, — рассуждал генерал Абд аль-Гани аль-Гамази. — Раз уж египетские военные не понимали всю тщетность продолжения боевых действий, своими налетами израильтяне хотели показать это непосредственно египетскому народу»^{12}.

Израильские авианалеты не смогли настроить египетский народ против его правительства, но Война на истощение наносила Египту гораздо б?льший урон, чем Израилю. В конце концов Насер пошел навстречу американским посредническим усилиям и в августе 1970 года согласился на прекращение огня с Израилем в рамках мирного плана, предложенного госсекретарем США Уильямом Роджерсом. Но в следующем месяце Насер умер, оставив Египет и Израиль так же далеко от урегулирования конфликта, как и прежде.

Преемником Насера стал его вице-президент Анвар Садат. Хотя Садат был одним из основателей движения «Свободные офицеры», участвовал в революции 1952 года и был одним из первых членов Совета революционного командования, он оставался темной лошадкой как внутри страны, так и за рубежом. У него не было ни ярких лидерских качеств Насера, ни его популярности, и, если он рассчитывал удержать власть, ему нужно было проявить себя.

Садат стал президентом в неблагоприятной для Египта международной обстановке. Администрация Никсона проводила политику разрядки с главным союзником Египта, СССР. На фоне снижения напряженности между двумя сверхдержавами региональные споры наподобие арабо-израильского конфликта утратили в глазах Москвы и Вашингтона свою прежнюю значимость. И СССР, и американцев вполне устраивало, что арабы и израильтяне будут жить в замороженном состоянии «не войны и не мира», до тех пор пока обе стороны не продемонстрируют более прагматичный подход к разрешению своих разногласий. Однако Садат понимал, что сохранение статус-кво играет на руку Израилю. С каждым годом международное сообщество будет все больше свыкаться с мыслью, что оккупированные в 1967 году арабские территории принадлежат «сионистскому государству».

Чтобы выйти из этого тупика, Садату нужно было что-то предпринять. Если бы он сумел вновь разжечь интерес обеих сверхдержав к арабо-израильскому конфликту, это заставило бы Советский Союз снабдить Египет новым высокотехнологичным вооружением, с помощью которого тот смог бы освободить Синай. Для этого Садату нужно было начать войну — небольшую войну для достижения конкретных политических целей.

Садат приступил к реализации своего плана в июле 1972 года, когда приказал выслать из страны всех советских военных советников, всего около 21 000 человек. Этот неожиданный шаг был призван привлечь внимание США и СССР к происходящему на Ближнем Востоке. Американцы увидели в этом шаге намерение Египта разорвать связи с Советским Союзом и, как следствие, возможность перетянуть самое сильное арабское государство в прозападный лагерь. Советский Союз воспринял этот шаг точно так же и всерьез обеспокоился. Все годы после Шестидневной войны и на протяжении всей Войны на истощение Египет требовал у СССР помочь перевооружить его армию. Однако Москва проводила уклончивую политику, постоянно задерживая поставки и отказываясь поставлять новейшие виды вооружения, без которого Египет не мог противостоять Израилю с его высокотехнологичным американским оружием. Хотя Садат выслал советских военных советников, он постарался не испортить отношения с Советским Союзом. Напротив, он охотно соблюдал Договор о дружбе между Египтом и СССР и расширил привилегии для советских войск, продемонстрировав свою готовность к сотрудничеству. Стратегия Садата оказалась поразительно успешной: с декабря 1972 года по июнь 1973 года Советский Союз экспортировал в Египет больше современного вооружения, чем за предыдущие два года вместе взятые.

Следующей задачей Садата было подготовить к войне свою армию. 24 октября 1972 года он собрал всю египетскую военную верхушку в своей резиденции и сообщил о решении начать войну с Израилем. «Этот вопрос не подлежит обсуждению», — предупредил он египетских генералов.

Генералы были ошеломлены. Они считали, что Израиль был гораздо лучше подготовлен к войне, чем арабские страны. Египет полностью зависел в поставках современного оружия от Советского Союза, который не так ревностно, как американцы, старался вооружить своих союзников. По мнению военных, это был неподходящий момент для войны. Как впоследствии вспоминал генерал аль-Гамази, на совещании царила «чрезвычайно бурная и накаленная атмосфера», и Садат все больше раздражался, слушая возражения своих генералов. «Было очевидно, что Садат недоволен результатами встречи — все оценки текущего положения дел, все мнения и прогнозы шли вразрез с тем, что он хотел услышать»^{13}. Однако он не переменил своего решения. После этого совещания Садат перетасовал военную верхушку, убрав из своей команды всех сомневающихся. Аль-Гамази был назначен начальником оперативного отдела Генштаба и получил задание разработать план военной кампании.

Генерал аль-Гамази был настроен не повторять ошибок Шестидневной войны. Он, как никто другой, знал, к чему привела неподготовленность Египта и слабая координация действий арабских армий в 1967 году. Первым приоритетом египетских военных стратегов было договориться с Сирией об одновременном нападении на Израиль. Сирийцы жаждали вернуть Голанские высоты ничуть не меньше, чем египтяне — Синайский полуостров. В январе 1973 года между Сирией и Египтом было заключено сверхсекретное соглашение об объединенном командовании вооруженными силами.

Теперь военным стратегам нужно было выбрать идеальную дату для нападения, которая дала бы им преимущество полной внезапности. Аль-Гамази и его команда изучили морские астрономические ежегодники, чтобы подобрать идеальные условия для пересечения Суэцкого канала с точки зрения лунной освещенности и приливных течений. Они также изучили еврейский религиозный и политический календарь в поисках таких событий, когда израильские военные и гражданское население были бы меньше всего готовы к отражению атаки. «Мы обнаружили, что один из главных еврейских праздников, Йом-Киппур, выпадает на субботу. Что еще важнее, это был единственный день в году, когда в соответствии с религиозными традициями в Израиле не работало ни радио, ни телевидение и были закрыты все учреждения. Это означало, что в этот день израильтяне не могли бы провести быструю и полную мобилизацию своих резервов»^{14}. Приняв во внимание все эти факторы, аль-Гамази и его офицеры рекомендовали начать нападение в субботу 6 октября 1973 года.

Пока генералы готовили египетскую армию к войне, Садат отправился в Эр-Рияд, чтобы договориться об открытии против Израиля и его союзников еще одного фронта — нефтяного. В конце августа 1973 года Садат прибыл с необъявленным визитом к королю Фейсалу — сообщить о своих тайных военных планах и попросить у него поддержки. Успех этой миссии был довольно сомнителен, поскольку после катастрофического опыта 1967 года король Фейсал категорически противился любым предложениям об использовании нефтяного оружия.

К счастью для Садата, к 1973 году мир стал гораздо более зависим от арабской нефти, чем это было в 1967 году. Добыча нефти в США достигла пика в 1970 году и теперь снижалась с каждым годом. Саудовская Аравия заменила Техас в роли стабилизирующего производителя, способного легко восполнять дефицит глобальных поставок, просто выкачивая больше нефти. Все это сделало Соединенные Штаты и промышленные державы более уязвимыми к нефтяному оружию, чем прежде. По оценкам арабских аналитиков, в 1973 году США импортировали из арабских стран около 28 процентов всей потребляемой нефти, Япония — 44 процента, а европейские страны — 70–75 процентов^{15}. Будучи убежденным арабским националистом, саудовский король счел, что теперь его страна сможет эффективно применить свое нефтяное оружие, и пообещал Садату поддержать Египет в конфронтации с Израилем и его союзниками. «Но дайте нам время, — сказал Фейсал Садату. — Мы не хотим использовать свою нефть в качестве оружия в битве, которая продлится всего два или три дня и на этом закончится. Мы хотим увидеть битву, которая будет продолжаться достаточно долго, чтобы привлечь внимание всего мира»^{16}. 1967 год научил саудовцев тому, что использовать нефтяное оружие, когда война уже завершилась, бесполезно и очень убыточно. Саудовский король хотел быть уверен том, что эта война продлится столько, сколько нужно, чтобы его оружие сработало.

Война началась в два часа дня в субботу 6 октября 1973 года. Сирийская и египетская армии одновременно атаковали Израиль на севере и на юге. Несмотря на все меры египтян по сохранению секретности, израильская разведка знала о планируемом нападении, хотя израильтяне ожидали более ограниченной операции, причем ближе к вечеру. Полномасштабная война на два фронта стала для них неприятным сюрпризом — первым, но не последним.

Под прикрытием шквального артиллерийского огня — аль-Гамази утверждал, что в первые минуты операции было сделано больше 10 000 залпов, — тысячи египетских десантников пересекли на шлюпках Суэцкий канал и бросились на штурм песчаных валов линии Бар-Лева с криками «Аллах акбар!». Египетские войска сумели преодолеть эту считавшуюся неприступной линию укреплений с очень небольшими потерями. «В 14:05 в Центр № 10 [центральный командный пункт] начали поступать сообщения с линии фронта, — вспоминал журналист Мухаммад Хайкал. — Президент Садат и [верховный главнокомандующий] Ахмад Исмаил не могли поверить своим ушам. Казалось, что они наблюдают за военными учениями. „Задача выполнена… задача выполнена…“ Все звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой»^{17}.

Израильтяне на линии Бер-Лева также не могли поверить в происходящее. Погруженные в молитвы и ритуалы Йом-Киппура, они были застигнуты врасплох. Вскоре стало очевидно, что они не сумеют долго удерживать свои позиции под натиском превосходящих сил противника. Одновременно с этим сирийские танки прорвали израильские позиции на севере и продвинулись вглубь Голанских высот, а египетская и сирийская авиация атаковали ключевые военные объекты на территории Израиля.

Когда израильтяне наконец-то подняли в воздух свою авиацию, арабы не подпустили их истребители к линии фронта, задействовав против них советские зенитно-ракетные комплексы «Куб». Потеряв в первые часы войны только на Синайском фронте 27 самолетов, израильтяне были вынуждены удерживать свою авиацию на расстоянии 15 миль от зоны канала. Израильские танковые дивизии, отправленные на помощь войскам на линии Бар-Лева, наткнулись на сопротивление египетской пехоты, вооруженной советскими переносными противотанковыми установками, включая современные ПТУР (противотанковые управляемые ракетные снаряды). В первый же день израильтяне потеряли десятки танков.

Когда контратака израильских воздушных и сухопутных сил была успешно отбита, египетские военные инженеры установили мощные водометы и в буквальном смысле слова смыли песчаные валы линии Бар-Лева, открыв своим войскам путь через израильские позиции. Через канал были наведены понтонные мосты, и египетская пехота и бронетехника хлынули на восточный берег и дальше, вглубь Синайского полуострова.

К концу первого дня боевых действий около 80 000 египетских солдат пересекли линию Бар-Лева и окопались на позициях примерно в четырех километрах от берега канала. На северном фронте сирийские войска прорвали израильскую линию обороны на Голанских высотах и, нанося тяжелые потери израильской авиации и танковым бригадам, пробивались к озеру Кинерет. Благодаря внезапности нападения в первые часы войны инициатива полностью находилась в руках египтян и сирийцев, тогда как израильтяне отчаянно отбивались, столкнувшись с самой серьезной угрозой в истории существования своего государства.

В конце концов израильтяне смогли перегруппировать силы и перейти в наступление. В течение 48 часов они мобилизовали и развернули резервы, закрепились на позициях на Синайском полуострове и сосредоточили все усилия на севере в надежде разгромить сирийскую армию, прежде чем взяться за египтян. Чтобы противостоять израильскому контрнаступлению на Голанских высотах, на помощь сирийским войскам были направлены иракские, саудовские и иорданские пехотные и бронетанковые подразделения. На сирийском фронте начались самые ожесточенные бои за всю историю арабо-израильского конфликта, в ходе которых обе стороны несли огромные потери.

К концу первой недели войны обе стороны отчаянно нуждались в пополнении своих арсеналов^{18}. 10 октября Советский Союз начал массированную переброску оружия по воздуху сначала в Сирию, а затем и в Египет. Американские самолеты с оружием начали прибывать в Израиль 14 октября. Вооруженные новыми американскими танками и артиллерией, израильтяне предприняли успешную контратаку на обоих фронтах. 16 октября они перешли в наступление на сирийском фронте, а на юге прорвали Синайский фронт и окружили крупные египетские силы на западном берегу Суэцкого канала. Ситуация на фронтах все больше заходила в тупик, в то время как израильтяне продолжали закреплять преимущество над арабскими противниками.

Именно в этот момент было решено пустить в ход нефтяное оружие. 16 октября арабские нефтяные министры собрались в столице Кувейта. При всей своей эфемерности победы египетских и сирийских войск в первые дни войны придали арабам чувство уверенности и самоуважения. Кроме того, арабские страны-экспортеры хорошо знали, что индустриальный мир сидит у них на крючке. Чтобы наказать развитые страны за поддержку Израиля, им достаточно было взвинтить цены на нефть или ограничить ее поставки.

В первый же день встречи в Кувейте арабские министры объявили о повышении цены на нефть на 17 процентов. Это решение было принято в одностороннем порядке. Эпоха переговоров с западными нефтяными компаниями ушла в прошлое. «Это момент, которого я долго ждал, — удовлетворенно заявил министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии Ахмад Заки Йамани. — Теперь он наступил. Мы стали полными хозяевами нашего товара»^{19}. Нефтяной рынок мгновенно отреагировал на это решение массовой паникой. К концу дня нефтяные трейдеры подняли цену барреля нефти до 5,11 доллара — по сравнению с 2,9 доллара, июньской ценой на нефть, скачок составил 70 процентов.

Но повышение цены было лишь первым щелчком кнута. На следующий день арабские нефтяные министры опубликовали коммюнике, в котором сообщили о введении мер по постепенному сокращению добычи нефти и частичному эмбарго с целью заставить промышленные державы изменить свою политику в отношении арабо-израильского конфликта. «Все арабские страны-экспортеры обязуются с настоящего момента сократить производство нефти не менее чем на пять процентов от сентябрьского уровня, — гласило коммюнике, — и поддерживать такие темпы сокращения в каждом следующем месяце до тех пор, пока израильские силы не будут полностью выведены со всех арабских территорий, оккупированных в ходе июньской войны 1967 года, и пока не будут восстановлены законные права палестинского народа»^{20}.

Арабские министры заверили дружественные государства в том, что эти меры их не коснутся. «Только те страны, которые морально и материально поддерживают израильского врага, — объяснили нефтяные министры, — подвергнутся постепенному и неуклонному сокращению поставок арабской нефти вплоть до их полного прекращения». Соединенным Штатам и Нидерландам, учитывая их традиционную дружбу с Израилем, министры пригрозили полным эмбарго «до тех пор, пока правительства США и Голландии или любой другой страны, которая выступает за активную поддержку израильских агрессоров, не изменят свою позицию и не присоединятся к консенсусу мирового сообщества, которое требует прекратить оккупацию Израилем арабских земель и обеспечить полное восстановление законных прав палестинского народа».

После убедительной демонстрации своей силы на военном и нефтяном фронтах арабские страны открыли дипломатический фронт. В тот же день, когда арабские нефтяные министры опубликовали свое коммюнике, министры иностранных дел Саудовской Аравии, Кувейта, Марокко и Алжира встретились в Белом доме с президентом США Никсоном и его государственным секретарем Генри Киссинджером. Арабские министры получили заверения в том, что американская администрация стоит за выполнение Резолюции № 242 Совета Безопасности ООН, предусматривающей уход Израиля с арабских территорий, оккупированных в июне 1967 года, в обмен на заключение мирных соглашений между Израилем и арабскими государствами. Министр иностранных дел Алжира поинтересовался, почему же эта резолюция до сих пор не была претворена в жизнь. «Киссинджер откровенно ответил, что причина была в военном превосходстве Израиля. Со слабыми, сказал он, не ведут переговоров. Арабы были слабыми; теперь они стали сильными. Арабы достигли большего, чем осмеливался предполагать кто-либо, включая самих арабов»^{21}. Арабские министры сделали вывод, что американцы понимают только язык силы.

Администрация Никсона оказалась в крайне затруднительном положении. Американцам нужно было успокоить арабский мир, но не за счет выживания Израиля. И дело было не в их лояльности еврейскому государству. В условиях холодной войны американцы попросту не могли допустить, чтобы арабы с их советским оружием одержали победу над Израилем, вооруженным новейшими американскими военными технологиями. Поэтому, когда Израиль обратился к Соединенным Штатам с экстренной просьбой о дополнительных военных поставках, 18 октября Никсон одобрил предоставление израильтянам пакета военной помощи в размере 2,2 млрд долларов.

Открытая поддержка американцами Израиля привела арабский мир в ярость. Одна за другой, арабские страны-экспортеры принялись вводить полное эмбарго на поставки нефти в США. Производство арабской нефти упало на 25 процентов, а цены на нефть начали бешеный рост, достигнув пика в 11,65 доллара за баррель в декабре 1973 года. Таким образом, за шесть месяцев они выросли в четыре раза, что больно ударило по экономикам развитых стран и рядовым потребителям. На бензоколонках выстроились длинные очереди, бензин дорожал с каждым днем, власти были вынуждены вводить «лимиты на одну заправку» и другие ограничения.

Население западных стран все настойчивее требовало от своих правительств положить конец нефтяному эмбарго. Но разрешить нефтяной кризис можно было единственным способом — уладив арабо-израильский конфликт. Садат достиг своих стратегических целей и заставил Соединенные Штаты вновь сосредоточить внимание на ближневосточной дипломатии. Египетские войска по-прежнему находились на восточном берегу Суэцкого канала, поэтому Садат мог больше не опасаться того, что международное сообщество признает канал в качестве границы между Египтом и Израилем де-факто. Теперь египетскому лидеру нужно было выбрать подходящий момент, чтобы положить конец войне и закрепить достигнутые успехи.

Между тем военные позиции Садата слабели с каждым днем. В третью неделю октября израильские войска перешли в наступление и продвинулись вглубь арабских территорий, остановившись меньше чем в 100 км от Каира и всего в 30 км от Дамаска. За эти победы пришлось дорого заплатить: в этой войне погибло больше 2800 израильтян и 8800 были ранены, что в процентном отношении к общей численности израильского населения намного превышало потери арабской стороны, составившие 8500 человек убитыми и почти 20 000 ранеными.

Израильское контрнаступление привело к новому обострению напряженности между сверхдержавами. Когда возникла угроза того, что израильтяне могут окружить и уничтожить Третью египетскую армию на западном берегу канала, советский лидер Леонид Брежнев направил президенту США Ричарду Никсону резкое послание, в котором призвал к совместным дипломатическим действиям. Брежнев предупредил, что, если США откажутся от сотрудничества, Советский Союз будет вынужден предпринять необходимые односторонние шаги для защиты своего египетского союзника. Поскольку советские вооруженные силы и военно-морской флот были приведены в повышенную боевую готовность, разведка США опасалась, что СССР может задействовать в зоне конфликта ядерное оружие. В ответ Никсон объявил в США наивысший уровень ядерной боеготовности впервые со времен Карибского кризиса. После нескольких часов балансирования на грани ядерной войны сверхдержавы согласились объединить усилия и завершить Октябрьскую войну (она же Война Судного дня. — Прим. науч. ред.) дипломатическим путем^{22}.

Египтяне и израильтяне также хотели как можно быстрее положить конец разрушительному вооруженному конфликту. После 16 дней активных боевых действий обе стороны были готовы сложить оружие и 22 октября согласились на предложение ООН о прекращении огня. В тот же день Совет безопасности ООН принял Резолюцию № 338, в которой содержался призыв начать практическое выполнение Резолюции № 242 путем созыва мирной конференции и разрешения арабо-израильских разногласий по формуле «земля в обмен на мир». В декабре того же года под эгидой ООН в Женеве была созвана международная конференция по Ближнему Востоку, которая должна была рассмотреть вопрос об арабских территориях, захваченных Израилем в 1967 году, в качестве первого шага к справедливому и устойчивому урегулированию арабо-израильского конфликта.

Конференцию открыл 21 декабря 1973 года генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм. В ней приняли участие делегации Израиля, Египта и Иордании, председательствовали СССР и США. Президент Сирии Хафез Асад отказался направлять делегацию, когда не получил гарантий того, что все оккупированные территории будут возвращены арабским государствам. Не были представлены и палестинцы. Израильтяне выступили категорически против участия ООП, а иорданцы не были заинтересованы в том, чтобы кто-то помимо них представлял интересы палестинцев на оккупированном Западном берегу реки Иордан.

Женевская конференция ничего не решила. Арабские делегации не сумели договориться между собой до ее начала, и их выступления наглядно демонстрировали глубокие разногласия, существовавшие в самом арабском мире. Египтяне утверждали, что Западный берег является палестинской территорией, тем самым подрывая переговорную позицию Иордании. Иорданцы считали, что египтяне делают это специально, чтобы наказать их за отказ от участия в войне 1973 года. Министр иностранных дел Иордании Самир ар-Рифаи потребовал полного ухода Израиля со всех оккупированных арабских территорий, включая Восточный Иерусалим. Израильский министр иностранных дел Абба Эвен заявил, что Израиль никогда не вернется к границам 1967 года, и объявил Иерусалим неделимой столицей Израиля. Единственным значимым результатом конференции стало создание совместной египетско-израильской рабочей военной группы для ведения переговоров о разведении египетских и израильских сил на Синайском полуострове.

После провала Женевской конференции госсекретарю США Генри Киссинджеру пришлось взять на себя роль посредника и прибегнуть к интенсивной челночной дипломатии, чтобы помочь Израилю и его арабским соседям договориться о разведении воюющих сторон. 18 января 1974 года такое соглашение было подписано между Израилем и Египтом, а в мае 1974 года — между Израилем и Сирией. По условиям соглашения Египту возвращался весь восточный берег Суэцкого канала, и между египетской и израильской линиями разъединения на Синайском полуострове создавалась буферная зона под контролем ООН. Такая же буферная зона была создана между Израилем и Сирией, и, кроме того, Сирия получила обратно небольшой участок Голанских высот, захваченный израильтянами в июне 1967 года. Война завершилась, дипломатический процесс шел полным ходом, и 18 марта 1974 года арабские экспортеры, придя к выводу, что их задачи выполнены и жесткая линия себя изжила, объявили о снятии нефтяного эмбарго.

Но не все арабские политологи расценивали события 1973 года как безусловный успех. Мухаммад Хайкал считал, что Египет и арабские страны-экспортеры уступили слишком рано и слишком много. Изначально эмбарго было наложено с конкретными политическими целями, включая возвращение всех арабских территорий, оккупированных Израилем в июне 1967 года. Однако оно было снято прежде, чем удалось достичь какой-либо из этих целей. «Единственным положительным моментом во всей этой истории было то, — заключал Хайкал, — что мир увидел: арабы способны действовать единым фронтом и, пусть пока неумело, использовать нефть как политическое оружие»^{23}.

Как бы то ни было, в 1973 году арабский мир добился многого. Проявленная арабами организованность и единство их целей впечатлили международное сообщество и заставили сверхдержавы относиться к арабскому миру куда серьезнее. В экономическом плане события 1973 года принесли арабским странам-экспортерам полную независимость от западных нефтяных компаний. Как с удовлетворением заметил Йамани, наконец-то арабские страны стали полными хозяевами собственного товара. Нефтяной кризис принес им сказочные богатства. Нефть, которая до кризиса 1973 года торговалась по цене меньше 3 доллара за баррель, на протяжении большей части 1970-х годов не опускалась ниже 11–13 долларов. И если западные карикатуристы изображали нефтяных шейхов алчными персонажами, шантажирующими ради своей выгоды весь мир, то западные бизнесмены активно устремились на развивающийся рынок с его, казалось, безграничными ресурсами. Даже западные нефтяные компании обогатились на кризисе благодаря резкому росту стоимости находившихся у них на балансе обширных запасов нефти. Однако события октября 1973 года ознаменовали собой кончину нефтяных концессий, которые регулировали отношения между западными компаниями и арабскими странами-экспортерами на протяжении нескольких десятилетий. Сначала Ирак и Ливия, а вслед за ними Кувейт и Саудовская Аравия выкупили активы западных компаний для своей национальной нефтяной промышленности. В 1976 году эпоха западного контроля над арабской нефтью подошла к концу.

Октябрьская война была успешной для арабского мира и в дипломатическом плане. Садату удалось использовать ее для выхода из тупика в отношениях с Израилем. Арабы наглядно показали, насколько серьезную угрозу они представляют для еврейского государства. Накалив противостояние между Советским Союзом и США, они заставили международное сообщество приложить максимум усилий для урегулирования арабо-израильского конфликта дипломатическим путем на основе Резолюций № 242 и № 338 Совета Безопасности ООН.

Своими дерзкими инициативами в 1973 году Анвар Садат обеспечил интересы Египта, но вместе с этим поставил под удар интересы палестинского народа. Хотя резолюции ООН поддерживали территориальную целостность всех государств региона, в них не было ни единого упоминания о национальных чаяниях и правах палестинцев, только обещание «справедливого урегулирования проблемы беженцев». Организация освобождения Палестины, фактически палестинское правительство в изгнании, встала перед выбором: выступить активным участником дипломатического процесса или же со стороны наблюдать за тем, как Западный берег реки Иордан и сектор Газа будут возвращены под контроль Иордании и Египта в обмен на мирные соглашения с Израилем, что навсегда положит конец надеждам палестинцев на собственное независимое государство.

13 ноября 1974 года в предрассветном сумраке над Ист-Ривер стремительно пролетел вертолет. В четыре часа утра он приземлился перед штаб-квартирой ООН на Манхэттене, и сотрудники Службы безопасности бросились к председателю ООП Ясиру Арафату и быстро провели его в охраняемый номер внутри здания. Прибыв без предупреждения, под покровом темноты, Арафат избавил себя от унизительного проезда через толпу из нескольких тысяч демонстрантов, которые позже тем утром собрались на площади, чтобы выразить протест против его визита, держа в руках плакаты с надписями «ООП — Интернационал убийц» и «ООН становится форумом террористов». Кроме того, так было безопаснее для его жизни.

Визит Арафата в Организацию Объединенных Наций стал кульминацией самого знаменательного для палестинской политики года. Советский Союз, страны Восточного блока, страны — члены Движения неприсоединения и арабский мир объединили усилия, чтобы добиться приглашения лидера ООП на заседание Генеральной ассамблеи ООН по палестинскому вопросу. Для Арафата это была уникальная возможность рассказать о чаяниях своего народа сообществу наций.

Выступление с трибуны ООН также означало, что из лидера партизанского движения Арафат превращался в политика — роль, к которой он был мало готов. «Почему бы тебе не поехать вместо меня?» — предложил он Халиду аль-Хасану, председателю Комитета по международным отношениям Палестинского национального совета (палестинского парламента в изгнании). Хасан решительно отверг это предложение, настаивая на том, что только Арафат мог выступать от имени палестинского народа. «Ты — наш президент. Ты — наш символ. Ты и есть Палестина. Либо ты, либо никто»^{24}.

1974 год стал для Арафата переломным.

После Октябрьской войны Арафат принял стратегическое решение отойти от вооруженной борьбы и сопутствующей ей тактики террора и урегулировать палестино-израильский конфликт путем переговоров по формуле «два народа — два государства». На протяжении двух с половиной десятилетий палестинское национальное движение более или менее единодушно стремилось к освобождению всей исторической Палестины и уничтожению государства Израиль. Октябрьская война заставила Арафата признать, что еврейское государство, существовавшее на тот момент уже четверть века, было самой мощной военной державой в регионе, пользующейся к тому же поддержкой Соединенных Штатов и признанием почти всего международного сообщества. Израиль пришел, чтобы остаться.

Арафат справедливо полагал, что в скором времени арабские государства смирятся с этой реальностью и под давлением США и СССР подпишут с Израилем мирные соглашения в соответствии с Резолюцией № 242. Палестинцы останутся у разбитого корыта. «Что резолюция № 242 предлагает палестинцам? — сказал Арафат в интервью британскому журналисту в 1980-х годах. — Выплату беженцам жалкой компенсации и возможное, я повторяю, всего лишь возможное возвращение некоторых из них на родную землю. Что еще? Ничего. Вопрос с нами будет закрыт. Мы, палестинцы, лишимся всякого шанса на то, чтобы однажды снова стать нацией, пусть даже на какой-то небольшой части нашей родины. Палестинский народ исчезнет. Конец истории»^{25}.

По мнению Арафата, единственной альтернативой такому исходу была борьба за создание небольшого палестинского государства на территории сектора Газа и Западного берега реки Иордан. Но на пути к такому урегулированию израильско-палестинского вопроса стоял ряд труднопреодолимых препятствий.

И первым из них было палестинское общественное мнение. Арафату нужно было убедить палестинцев отказаться от своих притязаний на 78 процентов территорий, утраченных в 1948 году. «Когда народ желает вернуть все сто процентов своей земли, — объяснял Арафат, — очень нелегко сказать ему: „Нет, давайте довольствуемся тридцатью процентами“»^{26}.

Но даже притязания Арафата на 30 процентов признавались не всеми. С 1948 года сектор Газа находился под управлением египтян, а Западный берег реки Иордан в 1950 году был официально присоединен к Иорданскому Хашимитскому Королевству. В 1967 году обе эти территории захватил Израиль. В отличие от Египта, который был не слишком заинтересован в присоединении сектора Газа, иорданской король Хусейн стремился вернуть своему королевству Западный берег и арабские кварталы Восточного Иерусалима, третьего по значимости священного города ислама. Арафату нужно было вырвать Западный берег из цепких рук Хусейна.

Приверженцы жесткого курса в ООП категорически отказывались от признания Израиля, поэтому Арафату предстояло также преодолеть сильнейшую внутреннюю оппозицию. Демократический фронт освобождения Палестины и Народный фронт, которые своими угонами самолетов спровоцировали войну Черного сентября в Иордании в 1970 году, непоколебимо стояли на позициях освобождения всей Палестины путем вооруженной борьбы. Если бы Арафат открыто заявил о своей готовности пойти на компромисс и добиться для палестинцев хотя бы ограниченной государственности, самые воинственные палестинские группировки объявили бы его своим врагом.

Наконец, Арафату требовалось преодолеть резко отрицательное отношение к ООП со стороны международного сообщества. Времена «гуманного» терроризма, когда уничтожались пустые самолеты, а заложники отпускались целыми и невредимыми, канули в прошлое. К 1974 году ООП запятнала себя серией резонансных преступлений против мирных граждан в Европе и Израиле: нападение на офис «Эль Аль» в Афинах в ноябре 1969 года, в результате которого один ребенок погиб и 31 человек был ранен; взрыв бомбы на борту самолета «Свисс Эйр» в феврале 1970 года, унесший жизни всех 47 пассажиров и членов экипажа; печально известный теракт на Олимпийских играх в Мюнхене в 1972 году, жертвами которого стали 11 израильских спортсменов. Израиль и его западные сторонники считали ООП террористической организацией и отказывались разговаривать с ее руководством. Арафату нужно было убедить западных политиков в том, что ООП отказалась от насилия в пользу дипломатического решения палестинского вопроса.

На 1974 год Арафат поставил перед собой серьезные цели: обеспечить поддержку решения «два народа — два государства» среди палестинской общественности, сдержать сторонников жесткого курса внутри ООП, взять верх над иорданским королем Хусейном с его притязаниями на Западный берег и добиться международного признания. Достичь всего этого за такой короткий срок было нелегко.

Учитывая все подводные камни, Арафату пришлось действовать медленно и осторожно. Он не мог открыто выступить с новой политикой «два народа — два государства», что было равносильно призыву к прекращению вооруженной борьбы, которая пользовалась широкой поддержкой среди палестинцев. Кроме того, такое решение палестинского вопроса предполагало признание Израиля, возможность чего решительно отвергалась большинством палестинцев. Поэтому в феврале 1974 года Арафат опубликовал политическую программу ООП, где сформулировал новый курс в обтекаемых терминах создания «национальной администрации» на «любой части палестинской земли, которая будет освобождена из-под сионистской оккупации».

После этого ему нужно было заручиться поддержкой Палестинского национального совета (ПНС), парламента в изгнании. На сессии ПНС, состоявшейся в Каире в июне 1974 года, Арафат представил политическую платформу ООП. Она состояла из десяти пунктов, и в ней помимо прочего был провозглашен новый курс на создание «национальной администрации» и «палестинского национального образования» на части палестинских земель. Вместе с этим, чтобы ублажить поборников жесткой линии, программа подтверждала традиционные положения: приверженность ООП вооруженной борьбе, право палестинского народа на самоопределение на всей его национальной территории и исключение любой возможности признания Израиля. ПНС принял программу Арафата, и палестинский народ понял, что грядут серьезные перемены. Но в глазах всего мира ООП продолжала оставаться сборищем боевиков и террористов.

Если ООП хотела получить признание как палестинское правительство в изгнании, ей нужно было предъявить международному сообществу свое новое лицо. В 1973 году Арафат назначил представителем ООП в Лондоне Саида Хаммами. Уроженец прибрежного города Яффа, в 1948 году Хаммами вместе с семьей был вынужден бежать из Палестины. Он вырос в Сирии и окончил Дамасский университет, где изучал английский язык и литературу. Будучи убежденным палестинским националистом, Хаммами тем не менее придерживался умеренных политических взглядов и быстро наладил хорошие отношения с британскими политиками и журналистами.

В ноябре 1973 года он опубликовал в лондонской «Таймс» статью, где призвал к урегулированию конфликта между Израилем и Палестиной по принципу «два государства для двух народов». «Многие палестинцы, — писал он, — рассматривают создание палестинского государства в секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан… как неотъемлемую часть любого мирного пакета». Он был первым представителем ООП, озвучившим подобное предложение. «Для народа, пострадавшего так, как пострадали мы, это станет первым важным шагом к примирению и установлению справедливого мира, который будет удовлетворять все стороны», под которыми подразумевался и Израиль. В примечании к статье редактор газеты подчеркнул, что Хаммами «известен как близкое доверенное лицо председателя ООП г-на Ясира Арафата» и что решение Хаммами публично изложить такие взгляды имеет «особую значимость»^{27}. Через своего лондонского представителя Арафату удалось открыть канал коммуникации не только с Западом, но и с самим Израилем.

Израильский журналист и борец за мир Ури Авнери был воодушевлен статьей Хаммами. Семья Авнери иммигрировала из Германии в Палестину во времена британского мандата. В конце 1930-х годов он, будучи подростком, вступил в подпольную организацию «Иргун». Когда впоследствии его обвиняли в готовности вести переговоры с палестинскими «террористами», он отвечал: «Вы будете говорить мне о терроризме? Я сам был террористом». Авнери был ранен в войне 1948 года и три раза избирался в кнессет как независимый депутат. Несмотря на свои сионистские взгляды, Авнери всегда выступал за план «двух государств» — задолго до того, как эта идея нашла поддержку в арабском мире. Менахем Бегин обычно насмехался над ним в кнессете, спрашивая: «Где наш араб Авнери?»^{28} Прочитав статью Хаммами, Ури Авнери сразу понял, что нашел среди палестинцев единомышленника.

В декабре 1973 года Хаммами написал для «Таймс» вторую статью, где призвал Израиль и палестинцев к взаимному признанию. «Израильские евреи и палестинские арабы должны признать друг друга как народы со всей полнотой присущих им прав. Это признание должно сопровождаться… созданием Палестинского государства, независимого и полноправного государства — члена Организации Объединенных Наций»^{29}. Вторая статья Хаммами укрепила Авнери в предположении, что она отражает реальное изменение политики ООП. Если дипломат повторяет что-то дважды, можно быть уверенным, что он делает это преднамеренно. Хаммами мог призывать израильтян и палестинцев к взаимному признанию только с одобрения самого Ясира Арафата.

Авнери решил пообщаться с Саидом Хаммами лично. На Женевской мирной конференции в декабре 1973 года он познакомился с журналистом «Таймс» и попросил его организовать встречу с представителем ООП. Встреча была сопряжена с огромным риском для обоих. В атмосфере насилия и террора, царившей в начале 1970-х годов, и радикальные палестинские группировки, и израильская тайная служба «Моссад» не чурались убийства неугодных им личностей. Но Хаммами и Авнери были готовы пойти на этот риск, поскольку оба были убеждены в том, что в решении «два государства для двух народов» крылась единственная возможность остановить кровопролитие и установить между арабами и израильтянами долгожданный мир.

Их первая встреча состоялась в гостиничном номере Авнери в Лондоне 27 января 1974 года. Хаммами изложил свои взгляды, которые Авнери резюмировал следующим образом:

Существуют два народа — палестинцы и израильтяне.

Ему не нравится, каким образом в Палестине возникла новая израильская нация. Он отвергает сионизм. Но он признает тот факт, что израильская нация существует.

Поскольку израильская нация существует, она имеет право на национальное самоопределение, равно как и палестинцы. В настоящее время единственное возможное решение — позволить каждому народу иметь собственное государство.

Ему не нравится Ицхак Рабин, и он понимает, что израильтянам не нравится Ясир Арафат. Но каждый народ должен признавать лидеров, избранных другим народом.

Мы должны заключить мир без вмешательства сверхдержав. Мир должен исходить от самих наших народов^{30}.

В ответ Авнери сказал Хаммами, что Израиль является демократическим государством, поэтому изменить политику израильского правительства можно только одним путем — сначала изменить израильское общественное мнение. «Общественное мнение невозможно изменить красивыми словами, заявлениями и дипломатическими формулировками, — сказал он Хаммами. — Это можно сделать только с помощью значимых поступков, которые затронут душу каждого человека, о которых будут говорить по телевидению и по радио, о которых напишут в газетах»^{31}.

Но на тот момент ни Арафат, ни Хаммами не могли пойти дальше призывов к урегулированию по схеме двух государств в западной прессе, чтобы попытаться завоевать израильское общественное мнение. В атмосфере того времени открыто признаться в таком радикальном изменении курса для руководства ООП было равносильно самоубийству. Тем не менее, хотя встречи между Авнери и лондонским представителем ООП по-прежнему держались в строжайшей тайне, послание Хаммами, безусловно, сыграло свою роль в приглашении Арафата в Организацию Объединенных Наций. Через свои статьи в «Таймс» Хаммами дал знать западному миру, что ООП готова начать переговоры с израильтянами. И выступление Арафата на трибуне ООН должно было стать одним из тех «значимых поступков», которые, по мнению Авнери, могли бы убедить израильтян изменить свою политику.

Следующую крупную победу Арафат одержал в 1974 году внутри арабского мира. На саммите Лиги арабских государств в Рабате он взял верх над своим старым соперником, иорданским королем Хусейном, и добился признания ООП в качестве единственного законного представителя палестинского народа. В резолюции, принятой 29 октября 1974 года, лидеры арабских государств выразили единодушную поддержку ООП и подтвердили право палестинцев на создание «национальной администрации» на «любой части освобожденной палестинской земли» под руководством ООП. Резолюция нанесла сокрушительный удар по притязаниям короля Хусейна на Западный берег реки Иордан. Арафат покинул Рабат, существенно укрепив позиции ООП как палестинского правительства в изгнании.

Через 15 дней после победы в Рабате Арафат прилетел в штаб-квартиру ООН, чтобы добиться от международного сообщества признания того, что палестинский народ имеет право на национальное самоопределение. Переводить его речь на английский и французский языки должна была Лина Таббара, ливанский дипломат, наполовину палестинка. Она была впечатлена значимостью момента. «Я вошла в здание штаб-квартиры ООН сразу вслед за Ясиром Арафатом, которому оказали прием как главе государства, за исключением нескольких деталей протокола, — вспоминала Таббара. — Это был кульминационный момент для палестинского движения сопротивления, момент триумфа обездоленного народа и один из самых прекрасных дней в моей жизни». Когда Арафат взошел на трибуну Генеральной Ассамблеи ООН и весь зал встал, приветствуя его бурными аплодисментами, она испытала «невероятное чувство гордости» за то, что в ней течет палестинская кровь^{32}.

Арафат говорил долго — 101 минуту. «Мы готовили эту речь всем исполнительным комитетом, — вспоминал впоследствии Халид аль-Хасан. — Черновики, черновики и снова черновики. А когда решили, что сказали все, что хотели, то попросили одного из наших знаменитых поэтов нанести завершающие штрихи»^{33}. Это была воодушевляющая речь, пламенный призыв к справедливости, но по большому счету она была адресована палестинской аудитории и тем, кто поддерживал палестинскую революционную борьбу. Эта речь не была нацелена на то, чтобы изменить израильское общественное мнение и вместе с ним израильскую политику. Арафату не хватало поддержки внутри его собственной организации, чтобы открыто предложить мирное сосуществование с Израилем. И израильтяне его не слушали: израильская делегация бойкотировала выступление Арафата в знак протеста против появления председателя ООП на трибуне ООН.

Вместо того чтобы усилить миротворческое послание Хаммами, Арафат вернулся к своей давней «революционной мечте» о создании в Палестине «единого демократического и прогрессивного государства, где христиане, евреи и мусульмане смогут жить рядом друг с другом в условиях равенства, справедливости и братства». Для израильтян и их американских союзников это звучало как знакомый старый призыв к уничтожению еврейского государства. В довершение всего, вместо того чтобы с трибуны ООН протянуть израильтянам руку, Арафат закончил свою речь красноречивой угрозой. «Сегодня я пришел сюда с оливковой ветвью в одной руке и с оружием борца за свободу в другой. Не дайте оливковой ветви выпасть из моей руки. Я повторяю: не дайте оливковой ветви выпасть из моей руки!»^{34}

Арафат покинул трибуну под очередной взрыв оглушительных оваций. Призыв председателя ООП к справедливости и государственности для палестинского народа нашел широкую поддержку в международном сообществе. Действительно, на тот момент Арафат гораздо больше нуждался в сторонниках, чем в смелых жестах. В следующий раз Лина Таббара встретила Арафата через два года, во время гражданской войны в Ливане, когда председатель ООП отчаянно сражался за свое политическое выживание.

В 1974 году палестинское движение достигло значимого прорыва. По словам Халида аль-Хасана, председателя Комитета по международным отношениям ООП, в этом году, как ни в каком другом, руководство ООП было готово «двигаться навстречу Израилю». Однако после выступления Арафата в ООН никаких дальнейших шагов в направлении палестино-израильских переговоров сделано не было. Хаммами и Авнери продолжали тайно встречаться в Лондоне, периодически информируя о содержании своих бесед руководство — Арафата и Рабина соответственно. «Невозможно переоценить всю важность работы, которую вел Саид Хаммами, — настаивал Халид аль-Хасан. — Если бы правительство Ицхака Рабина отреагировало на сигналы, которые мы посылали через Хаммами, мы могли бы уже через несколько лет прийти к установлению справедливого мира»^{35}. Но Арафат не осмеливался идти на какие-либо уступки Израилю, а Рабин был решительно настроен не предпринимать никаких шагов, которые могли бы привести к созданию палестинского государства.

После 1974 года позиции обеих сторон только ужесточились. Положение Авнери и Хаммами становилось все более рискованным. В декабре 1975 года израильтянин (впоследствии суд признал его невменяемым) напал с ножом на Авнери возле его дома в Тель-Авиве и тяжело ранил его. Спустя три года, в январе 1978 года, Саид Хаммами был застрелен в своем лондонском офисе палестинским экстремистом из группы Абу Нидаля, входившей в так называемый Фронт отказа. Убийца сделал единственный выстрел в голову Хаммами, плюнул в него и назвал предателем, после чего безнаказанно скрылся с места преступления, затерявшись на улицах Лондона^{36}.

Окно возможностей для установления мира между израильтянами и палестинцами захлопнулось. 13 апреля 1975 года в христианском квартале Бейрута Айн ар-Раммана местные боевики устроили засаду на автобус с палестинцами и расстреляли всех его пассажиров — 28 человек. С «автобусной резни» в Ливане началась полномасштабная гражданская война, которая бушевала в стране на протяжении 15 лет и поставила палестинское движение освобождения на грань уничтожения.

Уже много лет политическая стабильность в Ливане находилась под угрозой в связи с резким изменением демографической ситуации. Выкроив из Сирийского мандата максимум возможной территории, французы постарались создать государство, в котором их христианские протеже составляли бы большинство населения. Но мусульманские общины Ливана (включавшие друзов, суннитов и шиитов) демонстрировали более высокие темпы роста населения и к 1950-м годам по численности обогнали христиан (которые помимо доминирующей общины маронитов включали греческую православную, армянскую и протестантскую общины, а также ряд небольших сект). Последняя перепись населения в Ливане была проведена в 1932 году и показала символический перевес христиан над мусульманами. С тех пор ливанские власти отказывались от официальной переписи, поэтому точных данных о численности религиозных общин в Ливане не имеется по сей день.

На момент обретения Ливаном независимости в 1943 году мусульманское население было готово уступить политическое доминирование христианам в обмен на их обязательство содействовать интеграции Ливана в арабский мир и дистанцироваться от своего бывшего патрона Франции. Национальный пакт 1943 года установил конфессиональный принцип распределения власти путем закрепления высших государственных постов за конкретными религиозными общинами: президент страны должен быть маронитом, премьер-министр — суннитом, а спикер парламента — шиитом. Места в парламенте были распределены между христианами и мусульманами в соотношении шесть к пяти.

Первый вызов такой схеме распределения власти был брошен во время гражданской войны 1958 года. Только военное вмешательство США и избрание президента-реформиста Фуада Шехаба в сентябре 1958 года позволило восстановить порядок в стране и сохранить конфессиональную систему еще на десятилетие. Однако наплыв палестинских беженцев, а затем и боевых группировок на ливанскую землю в конце 1960-х годов послужил катализатором, спровоцировавшим второй кризис конфессиональной системы.

Политический и демографический баланс в Ливане заметно нарушили палестинцы. Если в 1950 году число зарегистрированных палестинских беженцев составляло 127 600, то к 1975 году оно возросло до 197 000, а в реальности приближалось к 350 000^{37}. Подавляющее большинство палестинских беженцев было мусульманами. Хотя они не интегрировались в ливанское общество и не получали гражданство, само их присутствие на ливанской земле значительно увеличивало долю мусульман в населении страны. До 1969 года палестинские беженцы были спокойной общиной, пока президент Египта Гамаль Абдель Насер не добился от правительства Ливана согласия на то, чтобы палестинские боевые группировки могли проводить операции против Израиля с ливанской территории. Когда в ходе Черного сентября палестинские боевики были изгнаны из Иордании, оперативный штаб ООП переместился в Ливан. Лагеря палестинских беженцев превратились в очаги политической активности со своими хорошо вооруженными армиями. Все это бросало вызов суверенитету ливанского правительства, и в адрес палестинцев стали звучать обвинения в создании «государства в государстве».

Многие в Ливане возлагали ответственность за гражданскую войну 1975 года на палестинцев. Бывший президент Камиль Шамун, который в середине 1970-х оставался одним из наиболее влиятельных маронитских лидеров, утверждал, что этот конфликт никогда не был гражданской войной. «Эта война началась и продолжалась как война между ливанцами и палестинцами, — заявлял он. — С ее помощью ливанские мусульмане хотели захватить власть над всей страной»^{38}. Шамун лукавил. К 1975 году разногласия между ливанскими общинами обострились настолько, что палестинцы послужили не более чем катализатором в этом конфликте, целью которого было радикальное изменение политической системы Ливана.

В начале 1970-х годов мусульмане, друзы, арабские националисты и группы левого толка, включая даже некоторые христианские организации, сформировали политическую коалицию под названием Ливанское национальное движение. Они ставили перед собой цель свергнуть устаревшую конфессиональную систему и заменить ее светской демократией, основанной на принципе «один гражданин — один голос». Коалицию возглавил популярный лидер друзской общины Камал Джумблат.

Джумблат родился в 1917 году в селении Мухтара и принадлежал к влиятельному ливанскому роду. Он изучал юриспруденцию и философию сначала в Париже, затем в Иезуитском университете в Бейруте, а в 1946 году, в возрасте всего 29 лет, был избран в ливанский парламент. «Ливан может выжить только как светское, прогрессивное государство, свободное от конфессионализма», — утверждал он^{39}. Для оппонентов призыв Джумблата к созданию светского Ливана был не чем иным, как попыткой насадить в стране власть мусульманского большинства — по ряду оценок, к середине 1970-х годов мусульмане превзошли в численности христиан в соотношении 55:45 — и положить конец ливанскому христианскому государству на Ближнем Востоке.

Палестинская проблема, по мнению Джумблата, стала лишь одним из факторов, приведших к началу войны, которая шла в основном между ливанцами. «Если бы ливанцы не были готовы к взрыву, — рассуждал он, — никакого взрыва не произошло бы». Расхождения во взглядах между Шамуном и Джумблатом едва ли могли быть глубже. Маронитский лидер Шамун был полон решимости сохранить установленную Национальным пактом систему распределения власти и, соответственно, привилегированное положение христиан в Ливане. Джумблат и Ливанское национальное движение призывали к новому политическому порядку, основанному на равных правах всех граждан, что привело бы к доминированию мусульманского большинства. В сущности, это была обычная борьба за власть, где обе стороны взывали к высоким идеалам и представляли себя борцами за правое дело. Один из современников описал Шамуна и Джумблата как «идолов для своих сторонников и монстров для оппонентов», которые «демонстративно ненавидели друг друга, окопавшись за стенами своих дворцов и непримиримых убеждений»^{40}.

Противостояние между защитниками статус-кво и сторонниками социальной революции достигло пика весной 1975 года. В марте мусульманские рыбаки в южном городе Сайда выступили против создания монопольной рыболовецкой компании, которая, как они опасались, могла лишить их средств к существованию. Поскольку компания принадлежала маронитам, в том числе и самому Камилю Шамуну, конфликт приобрел конфессиональную окраску. Рыбаки вышли на демонстрации, на их разгон маронитские власти бросили армию. Ливанское национальное движение обвинило власти в использовании войск для защиты маронитского крупного бизнеса. 6 марта армия применила против протестующих оружие, смертельно ранив Маруфа Саада, лидера популярной в Сайде суннитской насеристской организации левого толка. Смерть Саада спровоцировала массовые выступления и вооруженные столкновения в Сайде между ливанской армией и левыми группировками, к которым присоединились и палестинские боевики.

Вскоре конфликт распространился на Бейрут: в воскресенье 13 апреля группа вооруженных людей напала на лидера маронитов Пьера Жмайеля, когда тот выходил из церкви. Жмайель был основателем маронитской партии правого толка «Ливанские фаланги», имевшей самое многочисленное среди всех ливанских партий ополчение. Оно насчитывало около 15 000 бойцов. Нападавшие застрелили трех человек, включая одного телохранителя Жмайеля. Одержимые жаждой мести, в тот же день фалангисты устроили засаду на автобус с палестинцами, проезжавший через христианский квартал Айн ар-Рамман, и убили 28 человек. Когда новость об этом разлетелась по стране, ливанский народ понял, что такая эскалация насилия означает только одно — неизбежную войну. На следующий день никто не пошел на работу, школы закрылись, улицы были пусты. Жители Бейрута с тревогой следили за событиями из своих домов, читая газеты, слушая радио и обмениваясь новостями по телефону под звуки непрекращающейся стрельбы.

Лина Таббара находилась в Бейруте, когда началась гражданская война. Ее командировка в ООН подошла к концу, и она вернулась в Ливан на работу в Министерство иностранных дел. Во многих отношениях Таббара была олицетворением нового поколения ливанцев-космополитов: она получила превосходное образование, свободно владела английским, французским и арабским языками, была замужем за известным архитектором и жила в одном из самых фешенебельных кварталов Бейрута. На момент начала войны ей было 34 года, и она воспитывала двух дочерей в возрасте двух и четырех лет.

Со своими каштановыми волосами и голубыми глазами Таббара могла сойти за христианку, хотя на самом деле была мусульманкой и гордилась своим палестино-ливанским происхождением. В первые месяцы войны она отказывалась занимать чью-либо сторону, в то время как общество вокруг нее все глубже раскалывалось на два враждующих лагеря. Сохранять беспристрастную позицию было непросто. С самого начала гражданская война в Ливане была отмечена невероятной межконфессиональной жестокостью.

31 мая, через семь недель после начала боевых действий между вооруженными формированиями, в Бейруте и прилегающих районах начались первые массовые убийства мирных жителей по религиозному признаку. Лине позвонила подруга и сообщила, что мусульмане устроили облаву на христиан в квартале аль-Башура в западной части Бейрута. «Они перегородили улицу и проверяют всех прохожих, — кричала в трубку подруга Таббары. — Христиан убивают и оттаскивают тела на кладбище». В тот день в Бейруте было убито десять христиан. Газеты назвали его Черной пятницей. Но это было только начало^{41}.

Летом 1975 года вооруженные столкновения в Бейруте стали обычным делом, и жители города были вынуждены приспосабливаться к военному положению. Самой популярной радиопередачей были новости о безопасных маршрутах и зонах боевых действий. «Дорогие радиослушатели, — звучал бодрый голос диктора, — мы рекомендуем вам избегать этого района и использовать маршруты объезда!» К осени 1975 года, когда пламя войны разгорелось сильнее, диктор стал более настойчив. «Дамы и господа, добрый вечер. Сегодня воскресенье, 20 октября. Вы хорошо проводите время, не так ли? Но теперь вы должны как можно быстрее вернуться домой! Повторяю: как можно быстрее!»^{42} Такое предупреждение по радио горожане услышали перед началом ожесточенного сражения за высотные здания в центре Бейрута, с которых удобно было вести наблюдение и обстрел. Недостроенный небоскреб «Бурдж аль-Мурр», возвышающийся над коммерческим центром Бейрута, стал опорным пунктом боевиков суннитского левого движения «Аль-Мурабитун». Высотное здание отеля «Холидей инн», расположенное в самом сердце гостиничного района Бейрута, было захвачено маронитским фалангистским ополчением.

Ночами напролет между двумя башнями велся артиллерийский и ракетный обстрел, вызывая массовые разрушения в прилегающих районах. В октябре 1975 года силы Ливанского национального движения — Таббара называла их «прогрессивными исламскими силами» — взяли в осаду гостиничный квартал, где засели марониты. Христианское ополчение спас Камиль Шамун, который, будучи министром внутренних дел, приказал окружить гостиничный район 2000 военнослужащих ливанской армии. Они стали буфером между воющими группировками. В ноябре последовало очередное прекращение огня, но никто не питал иллюзий, что война закончилась.

В декабре улицы были вновь перегорожены баррикадами, и убийства невинных людей возобновились. После того как были похищены и позже найдены мертвыми четыре фалангиста, маронитское ополчение убило от 300 до 400 мирных жителей, которые, согласно удостоверениям личности, были мусульманами. Исламские боевики ответили тем же, убив несколько сотен христиан. Этот день, названный Черной субботой, стал переломным для Лины Таббары. «Больше невозможно не замечать зияющую пропасть, разделяющую христиан и мусульман. В Черную субботу все зашло слишком далеко». Отныне Лина всецело отождествляла себя с мусульманским лагерем. «Я чувствую, как в моей душе всходят семена ненависти и жажды отмщения. Теперь я хочу, чтобы „Аль-Мурабитун“ или кто-либо другой заставил фалангистов заплатить двойную цену за содеянное ими»^{43}.

К началу 1976 года активную роль в гражданской войне в Ливане стали играть внешние силы. Месяцы интенсивных сражений требовали огромного количества дорогостоящего оружия и боеприпасов, военных джипов и обмундирования, реактивных и артиллерийских снарядов. Ливанские воюющие стороны обращались за помощью к соседним странам, которые были буквально наводнены оружием. Стремительное расширение рынка вооружений на Ближнем Востоке стало одним из последствий нефтяного бума.

Советский Союз и Соединенные Штаты много лет поставляли оружие своим союзникам в регионе. В последние годы вместе с нефтяными деньгами на этот прибыльный рынок хлынули и европейские производители, которые теперь конкурировали с американцами в продаже тяжелого вооружения симпатизирующим Западу «умеренным» арабским государствам. Так, расходы на оборону Саудовской Аравии выросли с 171 млн долларов в 1968 году до более чем 13 млрд к 1978 году^{44}. В свою очередь, региональные державы начали использовать поставки оружия воюющим сторонам для влияния на исход событий в Ливане. По словам Лины Таббара, ходили слухи, что христианское ополчение получает поддержку от Саудовской Аравии, «поскольку Эр-Рияд предпочитает помогать противникам ислама из страха перед возможностью прихода к власти коммунистов»^{45}. Израильтяне также поставляли оружие маронитам, чтобы помочь им в борьбе с палестинскими группировками. Левоцентристское Ливанское национальное движение получало вооружение от СССР и его союзников Ирака и Ливии. Внутриливанский конфликт превратился в арену противостояния холодной войны, арабо-израильского конфликта и борьбы между революционными и консервативными режимами в арабском мире.

В 1976 году гражданская война в Ливане переросла в войну на истребление, в которой одна массовая резня влекла за собой другую, превратившись в непрерывную череду массовых убийств. В январе 1976 года христианские силы захватили мусульманский район трущоб Карантина в Восточном Бейруте. Они убили несколько сотен человек, после чего пригнали бульдозеры и сровняли квартал с землей. В ответ силы Ливанского национального движения и отряды ООП осадили крупное христианское поселение Дамур на побережье к югу от Бейрута. 20 января они взяли Дамур штурмом и с невероятной жестокостью убили около 500 маронитов. Пять месяцев спустя маронитские силы окружили крупнейший лагерь палестинских беженцев Тель-Заатар, расположенный посреди христианских кварталов на территории Восточного Бейрута. На протяжении 53 дней 30 000 жителей лагеря находись под непрерывным огнем, без медицинской помощи, пресной воды и продовольствия. Точных данных о потерях нет, но, по оценкам, в ходе осады Тель-Заатара и последующей расправы погибло около 3000 человек^{46}. В общей сложности с начала войны в апреле 1975 года и до прекращения боевых действий в октябре 1976 года около 30 000 человек были убиты и около 70 000 ранены — огромные потери для страны с населением в 3,25 млн человек^{47}.

Завершение первого этапа гражданской войны в октябре 1976 года было связано с политическим кризисом. В марте 1976 года ливанский парламент вынес вотум недоверия президенту республики Сулейману Франжье и потребовал его отставки. Когда Франжье отказался, Камал Джумблат пригрозил полномасштабной войной, и перешедшие на сторону антиправительственных сил армейские части начали артиллерийский обстрел президентского дворца в пригороде Бейрута. Франжье попросил президента Сирии Хафеза Асада направить в Ливан войска, чтобы защитить политический порядок и обеспечить прекращение огня.

Ливанский парламент вновь собрался под защитой сирийской армии и согласился провести досрочные выборы, чтобы выйти из политического тупика. Поскольку в Ливане президент избирается парламентом, было решено не медлить и назначить выборы на май 1976 года. Имелось всего два кандидата — Ильяс Саркис, которого поддерживали консервативные христианские силы и маронитские ополчения, и Раймон Эдде, за которого выступали реформисты и силы Национального движения. К огромному удивлению ливанских мусульман, сирийский президент Асад полностью поддержал Ильяса Саркиса, обеспечив ему победу над Эдде. Это стало поворотным моментом, после которого Сирия начала открыто вмешиваться в ливанскую политику и фактически взяла страну под контроль, развернув свои войска в стратегических точках в Бейруте и по всему Ливану.

Поддержав Саркиса, сирийское правительство фактически встало на его сторону против Национального движения Джумблата и палестинцев. Никто не ожидал, что сирийцы, которые всегда выступали за панарабизм и палестинскую революцию, могут занять сторону прозападных маронитов. Но для Лины Таббары их мотивы стали очевидны, когда она увидела, как сирийская армия с территории бейрутского аэропорта «обстреливает советскими ракетами „Град“ лагеря палестинских беженцев и районы Бейрута, контролируемые прогрессивными мусульманскими силами»^{48}. Лина поняла, что сирийцы не столько поддерживали маронитов, сколько использовали их для установления контроля над Ливаном.

Вмешательство сирийцев в дела Ливана вызвало озабоченность у других арабских государств, которые не могли допустить, чтобы Дамаск использовал ливанский конфликт для поглощения своего некогда процветающего соседа. Саудовский король Халид (правил в 1975–1982 гг.) созвал в Эр-Рияде саммит Лиги арабских государств, в котором приняли участие президент Ливана Саркис, председатель ООП Ясир Арафат и представители Кувейта, Египта и Сирии.

18 октября 1976 года арабские лидеры обнародовали свой план разрешения ливанского конфликта. Они призвали к разведению воюющих сторон и прекращению огня на срок десять дней. С этой целью арабские государства обязались создать 30-тысячные миротворческие силы и передать их под командование президента Ливана. Арабские миротворцы получали право разоружать воющие стороны и изымать оружие у всех, кто нарушит режим прекращения огня. Арабские лидеры в Эр-Рияде призвали ООП уважительно относиться к ливанскому суверенитету и вывести свои отряды в районы, отведенные палестинцам в соответствии с Каирским соглашением 1969 года. Резолюции саммита завершались призывом к диалогу между всеми сторонами в Ливане для достижения национального примирения.

Но эти резолюции мало помогли ослаблению контроля Дамаска над Ливаном. При всей своей озабоченности намерениями Сирии другие арабские государства не желали направлять в Ливан большие контингенты. В результате в многонациональных миротворческих силах доминировала сирийская армия: из 30 000 арабских миротворцев, отправленных в Ливан для поддержания мира, 26 500 были сирийцами. Символические контингенты из Саудовской Аравии, Судана и Ливии оставались в Ливане очень недолго, после чего полностью делегировали свою миссию сирийцам. В середине ноября шеститысячная сирийская армия, усиленная 200 танками, вошла в Бейрут. Таким образом, резолюции саммита в Эр-Рияде возымели противоположное действие, фактически узаконив сирийскую оккупацию Ливана.

Хотя президент Саркис призвал ливанцев приветствовать сирийскую армию «с любовью, как братьев», мусульманские и реформистские партии испытывали серьезные опасения. В своем дневнике Камал Джумблат записал один из своих разговоров с Хафезом Асадом: «Я прошу вас вывести войска, отправленные вами в Ливан, — сказал я ему. — Вы можете продолжать свое политическое вмешательство, выступать посредником, арбитром… Но я не советую вам использовать военные средства. Мы не хотим стать вашим сателлитом и не допустим этого»^{49}. Лина Таббара с тревогой наблюдала за тем, как сирийская армия занимает Бейрут, но больше всего ее потрясла всеобщая успокоенность. «Похоже, всех устраивает такое положение дел», — с раздражением писала она.

После саммита в Эр-Рияде в Ливане вступило в силу 56-е с начала войны прекращение огня. Но надежды на то, что присутствие сирийской армии принесет в страну мир, быстро рухнули. Вскоре после того, как сирийцы вошли в Бейрут, Таббара стала свидетельницей теракта, произведенного с помощью начиненного взрывчаткой автомобиля. Такие террористические атаки ознаменовали собой начало очередной волны насилия в Ливане. «Раздались пронзительные крики, — описывала она кровавое зрелище. — Кто-то крикнул „Осторожно! Здесь могут быть и другие машины с бомбами!“ Вокруг на дороге лежали раненые. В последние несколько дней такие взрывы происходят один за другим, но никто не знает, кто за ними стоит». Таббара испытывала мрачное удовлетворение оттого, что «под миротворческой сирийской оккупацией от безмятежного спокойствия ливанцев не осталось и следа»^{50}. Она и ее семья повидали уже достаточно крови и разрушений. Они оставили Бейрут сирийцам и присоединились к тем сотням тысяч ливанцев, которые предпочли искать убежища за границей.

Но для международного сообщества конфликт в Ливане был разрешен, по крайней мере на данный момент. Все внимание мировых СМИ переключилось с раздираемого войной Ливана на Иерусалим, где в воскресенье, 20 ноября 1977 года, должно было произойти поистине невероятное событие: египетский президент Анвар Садат собирался выступить в Кнессете, израильском парламенте, чтобы предложить израильтянам мир.

В январе 1977 года Садат давал интервью ливанской журналистке в своей резиденции в городе Асуан в верховьях Нила. Неожиданно журналистка увидела густой дым, поднимавшийся над центром города. «Господин президент, — сказала она, — у вас за спиной происходит что-то странное». Обернувшись, Садат увидел, что в городе полыхают пожары, а по мосту через Нил в направлении его дома движется толпа людей. Недавно Садат в отчаянной попытке пополнить опустевшую казну приказал отменить ряд субсидий на хлеб и другие основные продукты питания. В ответ на ухудшение своего и без того тяжелого положения египетская беднота подняла по всей стране хлебные бунты, в которых погиб 171 человек и сотни получили ранения. В конце концов субсидии — и спокойствие — были восстановлены^{51}.

Но за спиной Садата действительно происходило что-то странное. Египетская общественность, которая еще недавно превозносила его как «героя переправы» (через Суэцкий канал) после успешной военной операции Египта в 1973 году, стремительно теряла доверие к своему президенту. У Садата не было ни харизмы Насера, ни любви народных масс. Ему требовалось обеспечить стране обещанное процветание, иначе его дни на президентском посту были бы сочтены. И Садат все больше приходил к мысли о том, что искомое процветание может быть достигнуто только с помощью Америки — и только через мир с Израилем.

Сразу после Октябрьской войны 1973 года Садат использовал убедительные военные успехи Египта и успешную атаку арабским нефтяным оружием, чтобы заручиться поддержкой США и добиться частичного ухода Израиля с Синайского полуострова. Когда попытки договориться на Женевской мирной конференции провалились, госсекретарь США Генри Киссинджер запустил свою знаменитую челночную дипломатию и помог Каиру и Иерусалиму заключить два Синайских соглашения о разъединении войск (в январе 1974 года и сентябре 1975 года), по которым Египту были возвращены полный контроль над Суэцким каналом и несколько синайских нефтяных месторождений.

Возвращение Суэцкого канала стало для Садата важнейшей победой: во-первых, он преуспел там, где Насер потерпел неудачу, и не допустил превращения канала де-факто в границу между Египтом и Израилем; во-вторых, вместе с каналом он вернул безденежному Египту один из основных источников дохода. С американской помощью египтяне очистили канал от кораблей, затопленных там еще во время Шестидневной войны, и 5 июня 1975 года Садат вновь открыл стратегический водный путь для международного судоходства. Первым по каналу прошел «Желтый флот» — 14 судов разных стран, которые в 1967 году были заблокированы на Большом Горьком озере и оставались там восемь лет (все эти годы корабли покрывались песчаной пылью, приносимой ветром из окрестных пустынь, и действительно приобрели желтоватый оттенок). Хотя Египет праздновал эти победы со всей помпезностью, Синайские соглашения оставили под контролем Израиля б?льшую часть Синайского полуострова (египетских территорий, оккупированных им в ходе Шестидневной войны), и египетское казначейство по-прежнему едва сводило концы с концами.

Отчаянно нуждаясь в новых источниках дохода для своей казны, Садат продемонстрировал готовность повернуть оружие даже против своих арабских соседей. Летом 1977 года он предпринял попытку захватить ливийские нефтяные месторождения. В то время Ливия зарабатывала на продаже нефти около 5 млрд долларов в год, что было гигантской суммой для страны с крошечными — по меркам Египта — населением и армией. В порыве безумного авантюризма Садат решил, что советские поставки вооружения ливийской армии являются подходящим предлогом для вторжения, и объявил своего богатого соседа угрозой для безопасности Египта.

Перебросив армейские подразделения с Синайского фронта, 16 июля Садат начал операцию в Ливийской пустыне. Египетские ВВС бомбили ливийские базы и обеспечивали воздушное прикрытие для сил вторжения. «Почти сразу стало ясно, что Садат просчитался, — вспоминал политолог Мухаммад Хайкал — Ни египетская общественность, ни армия не видели никакой логики в том, чтобы отвести войска от Израиля только лишь для того, чтобы напасть на соседнее арабское государство».

Военные действия в Ливии продолжались всего девять дней. Египетский народ холодно отнесся к очередной войне, а посол США в Каире ясно дал понять, что Вашингтон осуждает этот неспровоцированный акт агрессии со стороны Египта и не допустит оккупации Ливии. Садат был вынужден отступить. 25 июля его войска покинули ливийскую территорию, и вооруженный конфликт завершился. «Таким образом, — размышлял Хайкал, — хлебные бунты в январе и неудачная военная авантюра в Ливии… в середине 1977 года привели Садата к мысли о том, что у него есть единственный выход — договориться с Израилем»^{52}. Садат понимал, что, если он не сможет увеличить доходы Египта и повысить уровень жизни населения, его ожидают новые протесты. Все его попытки уговорами или угрозами добиться финансовой помощи от богатых арабских собратьев не увенчались успехом. Если же Египет первым из арабских государств заключит мир с Израилем, считал Садат, это поможет привлечь значительные иностранные инвестиции и финансовую помощь со стороны США. Конечно, это была очень рискованная стратегия, учитывая непримиримость арабского мира по отношению к Израилю. Но Садат уже не раз рисковал — и добивался успеха.

Между тем никогда еще препятствия к миру с Израилем не были так велики. В мае 1977 года Менахем Бегин привел свой блок правых партий «Ликуд» к победе на выборах в Кнессет, оттеснив от власти коалицию лейбористских партий, которая правила Израилем 30 лет с момента его основания. Правительство «Ликуда» во главе с премьер-министром Бегином проводило жесткую политику колонизации оккупированных в 1967 году арабских территорий путем создания на них еврейских поселений. Трудно было представить себе более непримиримого партнера по переговорам, чем бывший террорист и приверженец идеи Великого Израиля Менахем Бегин. И все же именно Бегин сделал первый шаг, отправив египетскому президенту примирительные послания через марокканского короля Хасана II и президента Румынии Николае Чаушеску. Последний убедил Садата в том, что «с лейбористами у власти и Бегином в оппозиции мирные переговоры были бы невозможны, но теперь, когда они поменялись ролями, появились реальные перспективы», поскольку лейбористы с меньшей вероятностью будут препятствовать мирной сделке с Египтом^{53}.

Ободренный заверениями Чаушеску, Садат вернулся из Бухареста в Каир и принялся обдумывать немыслимое: прямые переговоры с Израилем с целью заключения первого арабо-израильского мирного договора. В Октябрьской войне Садат продемонстрировал военную мощь Египта, а теперь он закрепит за Египтом роль лидера среди арабских государств, возглавив движение к миру. Садат хорошо помнил, как в 1972 году генералы противились его решению начать войну с Израилем, и не сомневался в том, что его мирная инициатива вызовет такое же яростное сопротивление со стороны политиков. Чтобы облегчить себе задачу, он перетасовал свою политическую команду и привлек в нее несколько новых фигур, более открытых к изменениям. А на роль главного помощника в этой мирной кампании выбрал очень неожиданную кандидатуру.

Бутрос Бутрос-Гали (1922–2016) был преподавателем международных отношений и права в Каирском университете. Он происходил из влиятельного аристократического рода: его дед был премьер-министром, а дядя — министром иностранных дел во времена египетской монархии. В ходе земельной реформы после революции 1952 года семья Бутроса-Гали лишилась своих обширных владений.

В стране с явным преобладанием мусульманского населения Бутрос-Гали был коптским христианином, а его жена — представительницей известного в Египте еврейского рода. Однако именно эти факторы, которые вытеснили Бутроса-Гали на обочину египетской политики после революции 1952 года, теперь сделали его идеальным кандидатом для той миссии, которую запланировал Садат. 25 октября 1977 года университетский профессор, спустя 15 лет ставший генеральным секретарем Организации Объединенных Наций, с удивлением узнал, что он назначен государственным министром.

Вскоре после своего назначения в правительство, 9 ноября, Бутрос-Гали услышал речь Садата в Народном собрании, где президент впервые намекнул на готовность пойти на сделку с Израилем. «Я готов пойти на любые шаги, если это поможет сохранить жизнь и здоровье хотя бы одного нашего египетского парня, солдата или офицера», — заявил Садат законодателям. Говоря об израильтянах, он продолжил: «Я готов поехать к ним в страну, в сам Кнессет, и разговаривать с ними».

Как вспоминал Бутрос-Гали, председатель ООП Ясир Арафат, присутствовавший на этом заседании, «был первым, кто при этих словах разразился аплодисментами. Однако ни Арафат, ни мои коллеги, ни я сам тогда не поняли истинного значения слов президента». Никто из них и представить не мог, что Садат действительно собрался ехать в Израиль^{54}. О том, что это не было простой риторикой, Бутрос-Гали узнал через неделю, когда вице-президент Хосни Мубарак попросил его подготовить конспект речи, «с которой президент должен выступить в следующее воскресенье в Израиле». Бутрос-Гали был глубоко взволнован тем, что оказался «в центре этого исторического события».

Как и ожидал Садат, многие в правительстве решительно отвергли его мирную инициативу. Министр иностранных дел Исмаил Фахми и его заместитель Мухаммад Рияд отказались сопровождать Садата в Иерусалим и подали в отставку. За два дня до своего отъезда Садат назначил Бутрос-Гали исполняющим обязанности министра иностранных дел и пригласил присоединиться к делегации. Друзья Бутрос-Гали советовали ему не ехать. «В воздухе витал осязаемый страх, — вспоминал он впоследствии. — Арабская пресса неистовствовала. Ни один мусульманин, писали они, не согласился бы сопровождать Садата в Иерусалим, поэтому он выбрал христианина с еврейской женой»^{55}. Однако Бутрос-Гали был воодушевлен возможностью сокрушить железный занавес, воздвигнутый Хартумской резолюцией 1967 года с ее тремя непререкаемыми табу: нет признанию Израиля, нет переговорам с Израилем и нет миру с Израилем.

Лидеры арабских государств негодовали еще и потому, что египетский президент не сделал никаких попыток согласовать с ними свои действия, прежде чем публично объявить о своей инициативе. Не желая портить отношения с Сирией, Садат полетел в Дамаск, чтобы обсудить с президентом Хафезом Асадом свой визит в Иерусалим. Асад прямо напомнил Садату об общей арабской позиции: «Брат Анвар, ты всегда торопишься. Я понимаю твое нетерпение, но, пожалуйста, пойми, что ты не можешь поехать в Иерусалим. Это будет предательством, — предупредил Асад. — Египетский народ не примет этого. Арабская нация никогда тебе этого не простит»^{56}.

Но это предостережение уже не могло остановить Садата. 19 ноября они с Бутрос-Гали взошли на борт правительственного самолета и через 45 минут приземлились в аэропорту Тель-Авива. «Я никогда не думал, что между нами такое маленькое расстояние! — вспоминал Бутрос-Гали. — Израиль всегда представлялся мне далеким и чуждым, как другая планета»^{57}. После стольких лет войн и вражды египтяне, казалось, впервые смотрели на Израиль как на реально существующую страну. Они испытывали смешанные чувства. Вот как египетский журналист Мухаммад Хайкал описал тот момент, когда Садат сошел с самолета на израильскую землю в аэропорту Лод: «Когда мы увидели, как наш президент спускается по трапу, чувство вины, которое испытывали миллионы египтян, сменилось чувством сопричастности. Прав он был или нет, политическое и человеческое мужество Садата не подлежало сомнению. Его приезд на запретную землю вселил гордость в египтян и привел в смятение остальной арабский мир»^{58}.

На следующий день, в воскресенье 20 ноября 1977 года, президент Египта Анвар Садат обратился к израильскому Кнессету с речью на арабском языке (к большому огорчению Бутрос-Гали, Садат не использовал подготовленный им английский текст). Это был тот самый «значимый поступок», о котором Ури Авнери говорил представителю ООП, — смелый жест, призванный убедить израильскую общественность в том, что есть арабский партнер, который хочет мира. «Позвольте мне обратиться с этой трибуны к народу Израиля, — сказал Садат перед объективами телекамер. — Я передаю вам послание о мире от египетского народа, предложение мира, стабильности и безопасности каждому мужчине, женщине и ребенку в Израиле». Садат обратился поверх голов израильских законодателей напрямую к израильскому электорату с призывом «поддержать ваше руководство в борьбе за мир».

«Давайте будем откровенны друг с другом, — продолжил Садат, обращаясь к аудитории в парламенте и за его пределами. — Как мы можем добиться постоянного мира, основанного на справедливости?» Садат заявил, что путь к прочному миру лежит через справедливое разрешение палестинской проблемы. «Никто в мире сегодня не может согласиться с той позицией, которую пропагандирует Израиль, с его стремлением игнорировать существование палестинского народа и поставить под сомнение само право нахождения палестинцев на этой земле», — упрекнул он израильтян. Мир, продолжал он, также несовместим с оккупацией чужих земель. Он призвал к возвращению всех арабских территорий, захваченных в 1967 году, включая Восточный Иерусалим. Садат пообещал, что в ответ на эти шаги Израиль получит полное признание со стороны всех своих арабских соседей. «Поскольку мы искренне стремимся к миру, мы искренне приглашаем вас жить среди нас в мире и безопасности», — утверждал Садат.

Визит Садата в Иерусалим стал блестящей дипломатической победой и положил начало первому серьезному мирному процессу между Израилем и его арабскими соседями. Но путь к миру оказался долгим, трудным и полным опасностей. Египтяне и израильтяне сели за стол переговоров с очень разными ожиданиями. Садат надеялся привести арабский мир к заключению мирной сделки с Израилем на условиях полного возвращения оккупированных в 1967 году территорий и создания Палестинского государства на территории Восточного Иерусалима, Западного берега реки Иордан и сектора Газа. Бегин не собирался идти на такие уступки и подорвал доверие к Садату в арабском мире, заявив в своей ответной речи в Кнессете: «Президент Садат знает и знал об этом от нас до своего приезда в Иерусалим, что наша позиция относительно постоянных границ между нами и нашими соседями отличается от его позиции»^{59}. В ходе последующих переговоров Бегин заявил о своей готовности вернуть б?льшую часть Синайского полуострова Египту и б?льшую часть Голанских высот Сирии в обмен на полную нормализацию отношений, однако категорически отказался идти на любые уступки палестинцам.

Позиция Израиля по большинству вопросов арабо-израильского мирного соглашения была слишком бескомпромиссной, чтобы вовлечь в мирный процесс другие арабские страны. Бегин был намерен сохранить за Израилем часть оккупированных сирийских и египетских территорий из стратегических соображений. Самая большая уступка, на которую он был готов пойти, — это предоставить палестинцам некоторую степень самоуправления в секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан, который Бегин настойчиво обозначал библейским названием «Иудея и Самария». Израильтяне отказались встречаться с ООП и категорически отвергли возможность создания независимого палестинского государства и возвращения палестинцам какой-либо части Иерусалима, который Кнессет провозгласил вечной и неделимой столицей еврейского государства.

Смелая мирная инициатива Садата пала жертвой непримиримости со стороны как израильтян, так и арабов. Ни один из арабских лидеров не последовал за Египтом, а израильский премьер-министр не стремился поощрить их к этому. Бегин был убежден, что мир с Египтом отвечает стратегическим интересам Израиля, поскольку без могущественного Египта ни одна другая арабская страна не представляла собой реальной угрозы для еврейского государства. Мир с другими арабскими странами был второстепенной задачей, поэтому Бегин не желал идти ни на какие уступки, за которыми могли бы последовать серьезные переговоры. Садату пришлось вести диалог с Израилем в одиночку, на фоне откровенной враждебности остального арабского мира.

Президент США Джимми Картер приложил все силы, чтобы не дать развалиться шаткой египетско-израильской мирной инициативе. В сентябре 1978 года он пригласил обе стороны в свою загородную резиденцию в Кэмп-Дэвиде, штат Мэриленд. Бутрос-Гали снова был включен в египетскую делегацию. В самолете Садат изложил ему свой план, который вызвал у Бутрос-Гали серьезные сомнения. Египетский президент наивно полагал, что американское общественное мнение поддержит переговорную позицию Египта, в результате чего президент Картер займет сторону арабов и заставит Израиль пойти на уступки, которых требовал Садат. Бутрос-Гали не думал, что все будет так просто. «Я опасался, что американцы не будут оказывать на Израиль никакого давления и что на уступки придется идти Египту»^{60}.

Между тем Садат не ошибся. Позиция Египта получила широкую поддержку в Соединенных Штатах, и президент Картер приложил колоссальные усилия, чтобы добиться уступок от премьер-министра Бегина. Потребовалось 13 дней напряженных переговоров и 22 черновых варианта, прежде чем Картер подвел стороны к подписанию соглашений. Бегин согласился вернуть Египту весь Синайский полуостров (где планировал поселиться после выхода в отставку), но Садату также пришлось многим поступиться. Особенно чувствительной уступкой стало то, что в Кэмп-Дэвидских соглашениях ни словом не упоминалось о необходимости признания прав палестинцев на самоопределение. Рамочный документ предусматривал пятилетний переходный период на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, вывод оттуда израильских войск и учреждение выборных органов самоуправления. Однако вопрос об окончательном статусе оккупированных палестинских территорий был оставлен открытым. В соглашениях говорилось, что этот вопрос должен быть решен в будущем путем переговоров между Египтом, Израилем, Иорданией и избранными представителями палестинских территорий. Никаких санкций в случае невыполнения Израилем своих обязательств не предусматривалось.

Новый министр иностранных дел Египта Мухаммад Ибрагим Камил подал в отставку в знак протеста против предательства интересов палестинского народа. Но Садата это не остановило, и 17 сентября 1978 года на официальной церемонии в Белом доме он и Бегин подписали исторический документ под названием «Принципы заключения мирного договора между Египтом и Израилем».

Арабский мир был возмущен решением Садата нарушить единство рядов и заключить с Израилем сепаратный мир. В ноябре 1978 года главы арабских государств собрались на саммите в Багдаде, чтобы попытаться разрешить кризис. Страны-экспортеры обязались выделять Египту ежегодную финансовую помощь в размере 5 млрд долларов в течение десятилетнего периода, чтобы исключить материальный стимул, который мог двигать Садатом в его стремлении к миру с Израилем. Они также пригрозили Египту исключением из Лиги арабских государств и переносом штаб-квартиры организации из Каира в Тунис, если Садат не откажется от подписания мирного договора.

Но египетский президент зашел слишком далеко, чтобы поддаться на угрозы своих арабских собратьев. 26 марта 1979 года, через шесть месяцев дополнительных переговоров, Картер, Бегин и Садат вновь собрались на лужайке перед Белым домом, чтобы подписать окончательный мирный договор между Израилем и Египтом. После пяти египетско-израильских войн самое могущественное арабское государство сложило оружие. Без Египта арабский мир не мог надеяться на то, чтобы одолеть Израиль военным путем. Отныне палестинцы и другие арабские государства могли отстаивать свои национальные и территориальные интересы только путем переговоров. Однако у них никогда не было достаточно мощных рычагов давления, чтобы заставить Израиль пойти на уступки и вернуть им захваченные земли, — и они никогда не простили Египту то, что он вернул свои территории ценой их интересов. Если бы арабские государства действовали единым фронтом, утверждали они, арабы могли бы добиться гораздо более выгодных для всех условий мирного соглашения.

Немедленно после подписания мирного договора в марте 1979 года арабские страны выполнили свои угрозы и разорвали отношения с Египтом. На 20 лет он стал в арабском мире изгоем. Садат демонстрировал безразличие, но египетский народ, который всегда гордился лидирующей ролью своей страны в арабском мире, был потрясен изоляцией. Люди с тревогой наблюдали за тем, как с флагштоков у штаб-квартиры Лиги арабских государств и со зданий посольств в центре Каира исчезли флаги братских арабских стран и вместо них в небе над Каиром затрепетал сине-белый флаг со звездой Давида, водруженный над зданием израильского посольства после установления полных дипломатических отношений между странами в феврале 1980 года.

Египетский народ не был против мира с Израилем; его не устраивало, что за этот мир Египту пришлось заплатить своими связями с арабскими братьями. Новые добрососедские отношения между Израилем и Египтом принесли мало радости народам обеих стран.

Египетско-израильский мирный процесс в конце 1970-х годов протекал на фоне одного из важнейших событий в современной ближневосточной истории. Хотя Иран не является частью арабского мира, иранская исламская революция оказала колоссальное влияние на весь арабский Ближний Восток.

В январе 1979 года народная революция в Иране привела к свержению проамериканского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви. Власть перешла к группе исламских клириков во главе с аятоллой Хомейни. Иранская революция стала одним из наиболее значимых событий эпохи холодной войны, поскольку кардинально поменяла баланс сил на Ближнем Востоке, лишив Соединенные Штаты одного из главных оплотов своего влияния в регионе. Нефтяной рынок не остался в стороне от потрясений. В революционном хаосе добыча нефти в Иране — вторая в мире по объемам — почти прекратилась. Глобальный рынок охватила паника, и мир пережил второй «нефтяной шок» в течение десятилетия. Цена на нефть подскочила почти в три раза с 13 до 34 долларов за баррель.

В то время как потребители во всем мире страдали, нефтедобывающие государства вступили в новую эпоху процветания. Саудовская Аравия, крупнейший в мире экспортер углеводородов, купалась в нефтяных богатствах. В разгар нефтяного эмбарго 1973–1974 годов ее доходы от нефти, составлявшие в 1970 году 1,2 млрд долларов, выросли до 22,5 млрд. После второго нефтяного кризиса в 1979 году, вызванного Иранской революцией, доходы саудовцев выросли до 70 млрд долларов — почти в 60 раз по сравнению с началом 1970-х годов. Аналогичные темпы роста демонстрировали и другие арабские страны-экспортеры, включая Ливию, Кувейт, Катар и Объединенные Арабские Эмираты. Саудовское правительство отреагировало на рост самой амбициозной в арабском мире программой государственных расходов, увеличив ежегодные расходы на развитие с 2,5 млрд долларов в 1970 году до 57 млрд долларов в 1980 году^{61}.

Столкнувшись с острой нехваткой трудовых ресурсов для реализации своих масштабных планов развития, Саудовская Аравия и другие богатые страны-экспортеры были вынуждены привлекать рабочую силу из остальной части арабского мира. Основным поставщиком трудовых мигрантов был Египет, хотя Тунис, Иордания, Ливан, Сирия и Йемен, а также община палестинских беженцев также были активными участниками межарабского рынка труда. В течение 1970-х годов количество трудовых мигрантов в нефтедобывающих государствах выросло с примерно 680 000 в 1970 году до 1,3 млн после нефтяного эмбарго в 1973 году и более чем до 3 млн к 1980 году. Эти трудовые мигранты вносили огромный вклад в экономику своих стран. Так, египетские рабочие-мигранты отправили домой около 10 млн долларов в 1970 году, 189 млн долларов в 1974 году и почти 2 млрд долларов в 1980 году — без малого 200-кратный рост в течение одного десятилетия.

Египетский социолог Саад ад-Дин Ибрагим назвал такой обмен трудовыми ресурсами и капиталом между богатыми нефтедобывающими и бедными арабскими государствами «новым арабским социальным порядком». Глубокие разногласия на политической арене сопровождались растущей взаимозависимостью арабских стран на экономическом уровне. Новый социальный порядок оказался настолько устойчив, что выдержал даже межарабские войны: когда летом 1977 года Египет напал на Ливию, последняя не выслала из страны ни одного из 400 000 египетских рабочих-мигрантов. Прагматизм превалировал даже тогда, когда Садат нарушил арабские ряды и заключил с Израилем сепаратный мир. После Кэмп-Дэвидских соглашений спрос на египетскую рабочую силу в нефтедобывающих государствах только возрос. Саад ад-Дин Ибрагим сделал вывод, что к концу 1970-х годов нефть связала арабский мир более тесными социально-экономическими связями, чем когда-либо в прошлом^{62}.

Но исламская революция в Иране повлияла не только на нефтяной рынок. Падение одного из самых старых автократических режимов на Ближнем Востоке, опиравшегося на мощную армию и пользовавшегося широкой поддержкой США, заставило арабских правителей занервничать. Они начали с растущей озабоченностью смотреть на исламские движения в собственных странах. «Как вы думаете, существует ли риск того, что иранская революция может распространиться на Египет?» — спросил Бутрос Бутрос-Гали у одного египетского журналиста. «Иранская революция — это болезнь, которая не затронет Египет», — заверил его журналист^{63}. Иран — шиитское государство, заявил он, тогда как Египет и другие арабские государства являются преимущественно суннитскими. Кроме того, Египет надежно защищен от заражения иранской болезнью другим исламским государством — Королевством Саудовская Аравия. Как вскоре показали события, журналист ошибался. В течение следующего десятилетия исламистские силы бросили вызов всем политическим режимам в арабском мире, начиная с Саудовской Аравии.

20 ноября 1979 года малоизвестная организация, называвшая себя «Движение исламской революции на Аравийской полуострове», захватила Заповедную мечеть (Аль-Харам) в Мекке — главную святыню мусульман. Движение призывало к очищению ислама, отказу от западных ценностей и свержению погрязшей в коррупции и лицемерии саудовской монархии. Больше двух недель почти тысяча боевиков удерживала несколько тысяч заложников в главной мечети исламского мира. Саудовские власти были вынуждены задействовать для штурма мечети национальную гвардию и армейские подразделения. Официальные источники сообщали о нескольких десятках погибших с обеих сторон; неофициальные наблюдатели утверждали, что жертвами теракта стали сотни человек. Лидер движения и 63 его последователя, среди которых были выходцы из Египта, Йемена, Кувейта и других арабских стран, были схвачены живыми и впоследствии казнены.

27 ноября, когда Заповедная мечеть все еще находилась в руках террористов, в населенной шиитами Восточной провинции Саудовской Аравии начались массовые антиправительственные выступления. Демонстранты несли портреты духовного лидера Иранской революции аятоллы Хомейни и распространяли листовки, призывавшие к свержению «деспотического» саудовского режима. Национальной гвардии потребовалось три дня, чтобы подавить проиранские выступления. Десятки человек погибли и сотни были ранены^{64}.

Неожиданно даже самое богатое и процветающее нефтедобывающее государство на Ближнем Востоке оказалось уязвимым перед новой силой — политическим исламом. В арабском мире выросло поколение, которое больше не верило в риторику арабского национализма. Представители этого поколения были разочарованы в своих политических лидерах, будь то короли или президенты, считая их правительства очагами коррупции, самообогащения и разложения общества. Им не нравился коммунизм и атеизм, предлагаемый Советским Союзом. Они не испытывали любви к Соединенным Штатам, считая их не более чем новой империалистической державой, продолжающей проводить в арабском мире политику «разделяй и властвуй» и продвигать интересы Израиля за счет арабов. Урок, извлеченный ими из исламской революции в Иране, состоял в том, что ислам может быть сильнее всех врагов вместе взятых. Сплотившись вокруг вечных истин своей религии, мусульмане могут свергнуть загнившие автократии и противостоять любым сверхдержавам. Арабский мир вступил в эпоху новых политических и социальных перемен, вдохновленных силой ислама.