Игорь Скорин В ПОЛЕСЬЕ

Игорь Скорин

В ПОЛЕСЬЕ

Старая полуторка тряслась по разбитой лесной дороге. Она то проваливалась в ухабы, выбитые гусеницами танков, то, поскрипывая, взбиралась на пригорки. Вперед на дорогу угрожающе смотрел ствол пулемета, установленного на кабине, а из-за бортов в разные стороны торчали стволы автоматов. Водитель — совсем молодой паренек — старался выбрать для машины более проходимые участки дороги, и полуторка вихляла, бросая в разные стороны пассажиров. Сидевший рядом с водителем майор в милицейской форме напряженно всматривался в перелески, уже покрывшиеся молодой листвой. Его взгляд скользил по останкам разбитых машин на обочинах дороги, оставленным войной, недавно откатившейся на запад. Временами он устало прикрывал глаза, но когда на очередном ухабе автомат больно бил по коленям, начинал снова и снова вглядываться в лес. В его памяти опять всплывали развалины древнего города. В Луцке майор впервые своими глазами увидел, что натворили фашисты, оставляя город.

Он читал, слышал по радио, видел в кино хроникальные ленты о варварских разрушениях, но развороченные взрывами стены не просто старых, а исторических зданий его поразили. Да и где он мог их видеть? С началом Великой Отечественной войны НКВД СССР эвакуировал из Москвы в глубокий тыл Главное управление милиции, а с ним и часть сотрудников уголовного розыска. Старший оперативный уполномоченный Борис Всеволодович Смирнов оказался в их числе. Там, в тылу, он продолжал свою обычную работу; искал преступников — воров, грабителей, убийц. В общем делал то, чем занимался еще до войны. Когда погнали фашистов, главк вернулся в Москву и наркомат стал направлять опытных работников в освобожденные от оккупантов районы для оказания помощи местным органам власти. Майора Смирнова направили на Западную Украину. В Луцке начальник Управления НКВД Волынской области распорядился:

— Поедете в Шацкий район. Начальника милиции мы еще туда не подобрали, вот и забирайте все милицейские дела в свои руки. Начальник райотдела НКВД там дельный парень, вместе с ним и действуйте. И учтите, что самое главное для нас — это борьба с бандитизмом. Народ устал от войны, от фашистов, а тут еще и бандиты. Запугивают, грабят, убивают, и не только активистов. Кончать с ними надо. Но имейте в виду, что в леса попрятались не одни каратели, фашистские прихвостни да украинские националисты. Они увели с собой и простых селян. Запугали, мол, придут коммунисты и всех, кто оставался под немцами, отправят в Сибирь. Кое-кто поверил, и немало честных людей оказались в лесу. Ведь Советская власть здесь была до войны меньше двух лет. И ваша главная задача — спасти тех, кто попал под влияние организаторов банд и не запятнал себя кровью. Даю вам машину и отделение автоматчиков. Дал бы и больше, да не могу. В других районах тоже не больно спокойно. Приедете на место, в первую очередь — в райком партии…

…Смирнов ехал и вглядывался в недружелюбный лес и держал автомат наготове, так как в области предупредили, что на лесных дорогах одиночные машины нередко обстреливают. Но до места он добрался без происшествий.

Вместе с начальником райотдела НКВД капитаном Шостаком и секретарем райкома партии сразу занялся комплектованием из местного населения истребительного батальона, его вооружением и учебой, так как местных милицейских сил и прикомандированных автоматчиков было явно недостаточно для предстоящих действий. А положение в районе все усложнялось. Совсем рядом гремела война, а тут под боком орудовали бандиты. Они то и дело напоминали о себе: нападали на отдельные хутора, учиняли погромы и грабежи, терроризировали население.

Поразмыслив, Борис Всеволодович разослал сотрудников по селам с заданием выявить родственников тех, кто ушел в лес. Цель была одна — убеждать их, уговаривать, чтобы помогли вызволить из банд своих братьев, мужей и детей, разъясняя, что их ждет помилование, если придут добровольно и, конечно, если за ними нет кровавых преступлений. Один из сотрудников, возвратившись в район, доложил, что на хуторе Гривой живет старик, два сына и два внука которого ушли в банду. Он говорил с этим стариком, убеждал, да тот и слушать не хочет. И Смирнов решил сам встретиться с этим дедом. Приехал на хутор. Застал старика возле калитки. Тот сидел на скамье, накинув полушубок на плечи, в шапке, хоть на улице и теплынь, точь-в-точь как гриб-боровик — кряжистый, крепкий, бородой зарос до самых глаз. Борис Всеволодович поздоровался и попросил разрешения присесть рядом.

— Поговорить можно?

— Отчего же не поговорить, ежели с хорошим человеком.

— Почему, отец, у тебя полсемьи в банде? — прямо спросил Смирнов.

Старик недоверчиво осмотрел майора, потом стал рассматривать свои стоптанные калоши, пригладил бороду, подстриженные под скобку волосы, отвел глаза в сторону и, несмотря на то, что здоровался и отвечал по-русски, перешел на украинский:

— Яка така банда?

— Та самая, в схроне в лесу живет, — ответил Смирнов. — Что на прошлой неделе в соседнем селе магазин ограбила.

Дед насупился, еще раз огладил волосы, поправил кожух, затем медленно встал и, обронив, что он по-русски не разумеет, направился к калитке. Смирнов тоже поднялся и почтительно попросил:

— Останьтесь, отец! Еще трошки побалакаем. — И старик нехотя снова опустился на скамью. Достал трубку, набил из кисета самосадом, и Борис Всеволодович пожалел, что не догадался захватить с собой папирос. Ведь он так и не привык к табаку. Дождавшись, когда дед несколько раз затянулся, снова завел разговор: — Так, может, все-таки поговорим, Станислав Иванович?

— Поговорим, — снова по-русски согласился дед.

— Как жили при немцах?

— Нияк не жилы. Ховались, спину гнули. Сына Ганьку хрицы прибыли за полмешка зерна, что домой нес. Хвылю у неметчину угнали. Вот так и жили, у хозяина батрачили, як до русского времени, с петухив до петухив.

— Значит, плохо жили?

— Дуже плохо. Диты з голодухи пухнуть почалы.

— Выходит, перед войной лучше жили?

Дед взмахнул рукой и, видимо, совсем забывшись, на чисто русском ответил:

— А чего сравнивать — помещиков прогнали, землю дали… — Задумавшись, добавил: — Да, неплохо жили перед войной.

— Значит, не было притеснения от власти?

— А чего ей нас-то притеснять? — стрельнул глазами дед.

— Почему же сейчас, когда Советская власть прогнала фашистов и вернулась к вам снова, детей в банду послал?

Старик опять вскочил, подхватил соскользнувший с плеч полушубок, направился к крыльцу и уже с порога обронил:

— Нэма у цим лиси ниякой банды.

— Чего же, отец, прячетесь от Советской власти? — продолжал Смирнов. — Зачем по лесам детей да внуков разогнал, если эта власть ничего тебе плохого не сделала?

— Нема банды. Может, германец угнал детей у неметчину. Может, побиты где лежат мои сыночки. — Лицо старика перекосила страдальческая гримаса. — Чего пристал як банный лист? Арестовывай, гони в Сибирь, коли приехал.

— Зачем в Сибирь? — усмехнулся Смирнов. — Там своего народу хватает, а приехал я объявить тебе решение правительства. Кто из банды сам выйдет и оружие сдаст, того не будет трогать Советская власть.

Дед выпрямился и уже, видно, решил не прятаться за украинский говор, заговорил зло по-русски:

— Слышали мы эту байку. Как только выйдут, вы их — в Сибирь. Лучше пускай тут, дома пропадают, чем сгинут на чужбине.

И Смирнов решил не уходить от старика. Почувствовав, что не рад дед тому, что сыновья в банде, продолжал:

— Видишь, Иванович, я к тебе один приехал. Ни охраны у меня нет, ни пулемета. Шофер да я. Буду ехать обратно, а сынки твои на дороге засаду устроят. Прихлопнут меня. Я-то к вам — с чистым сердцем, хочу людей из банды выручить. А потом — учти, дед, — жестко добавил он, — твои сыны да внуки в крови людской выкупаются — им пощады не будет, как и их сотнику «Соленому». Вот на-ка, полюбуйся на него. — И Борис Всеволодович достал из полевой сумки фотографию человека в немецком мундире. Передал ее деду, и тот, щурясь, стал рассматривать снимок. — Смотри получше, любуйся, кому сыновей да внуков отдал. «Соленый» в Луцке сотни людей замучил, ему-то из леса одна дорога — на виселицу. Запомни хорошенько. Гнатюк его фамилия, Стефан Данилович. Мы его хорошо знаем.

Дед, опустив руку с фотографией, отрешенно смотрел в сторону, а Смирнов продолжал:

— Не веришь мне — проверь! Пусть выйдет один сын из леса, обживется, осмотрится да и решит, где ему лучше — дома или в протухлой землянке «Соленого»». А вообще страшно мне, Станислав Иванович, за твоих внуков. «Хорошему» воспитателю ты их отдал. Научит воровать, грабить, а чего доброго, и убивать, а им еще нет и семнадцати.

— Одному шестнадцать, а другому только пятнадцать минуло, — горько вздохнул старик.

— Ну и подумай, хорошо подумай, по пути ли твоим сыновьям да внукам с полицейским-карателем. Это он ведь только перед лесом, когда Советская Армия подошла, черную свою форму сбросил и вырядился в домотканую свитку и холщовые порты, а вместо свастики фашистской на шапку нацепил трезубец и давай кричать: «Украинцы, объединяйтесь! Все за самостийную Украину!» Пообещал спасти от Сибири и сманил в свою банду таких дураков, как твои внуки да сыновья. Ладно, дед, я на разговор с тобой, считай, полдня потратил, пока сюда добирался да обратно. Давай карточку своего «благодетеля», а у меня еще дел в райцентре до полночи. — Смирнов спрятал снимок и решительно зашагал к машине, но старик его остановил.

— Ты сюда через хутора ехал или через Гриву?

— Через хутора, — ответил майор с недоумением.

— Обратно езжай через Гриву. Мост проедешь — и сразу отворот, там дорога получше. — Дед махнул рукой в сторону, где надо свернуть, и хмуро добавил:

— Не хочу, чтобы тебя «Соленый» на возврате перехватил. Не хочу, чтобы на нашей семье твоя кровь была, мужик ты, вроде, правильный, хоть и коммунист, поди.

Через неделю в районный отдел явился участковый инспектор и попросил майора Смирнова и начальника райотдела выйти во двор. Там он их подвел к большой пароконной телеге и откинул рядно. На телеге была гора оружия. Автоматы, три пулемета, винтовки, патроны. А поверх на какой-то мешковине лежал труп крупного мужчины в немецком обмундировании.

— Главарь банды — Гнатюк Стефан Данилович, — доложил участковый. — Хотел помешать своим людям уйти из леса, схватился за автомат, да его опередили, а вот помощник, телохранитель, и еще двое, что карателями при фашистах были, сбежали. Остальные вышли из леса и сдали оружие.

— Ну, поздравляю, Борис Всеволодович! — пожал руку Смирнову начальник райотдела. — Есть начало от твоей беседы со стариком. — И поинтересовался у участкового: — Как там дед Станислав?

— Когда я уезжал в район, дед отозвал меня в сторону и велел им, ну, значит, товарищу майору, передать поклон.

Прошло немного времени, и весть о первой явке с повинной быстро облетела район. Смирнову стало известно, что в село, где живет старик, потянулись ходоки из разных селений. Приходили, расспрашивали, как живут его внуки и сыновья, интересовались, не притесняют ли их власти, и возвращались… А вскоре и в других селах — по одному, по двое — стали выходить и каяться лесные жители. Но Смирнов знал, что в лесных чащах, в схронах — глубоких, хорошо замаскированных землянках и бункерах притаились вооруженные боевики — подразделения украинской повстанческой армии, как именовала бандитов верхушка ОУН (объединение украинских националистов), обосновавшаяся в фашистской Германии.

И эти боевики продолжали бесчинствовать. Новая беда случилась, когда из Луцка в Шацкий район прибыла группа комсомольцев для проведения подписки на Государственный заем. В райисполкоме их разделили на пары и поручили проводить подписку в райцентре и прилегающих селах. Две комсомолки закончили подписку в отведенном селе и по собственной инициативе направились в следующее, тем более, что им попался попутчик, согласившийся подвести девушек на своем тарантасе. К вечеру они добрались до места, представились в сельском Совете и начали обходить дома, проводя подписку. Но закончить за день не успели, и председатель сельского Совета определил их на ночлег к степенной одинокой женщине. Хозяйка накормила девушек ужином и уложила спать. Ночью их разбудил стук в дверь и окна. Женщина успела спрятать одну из комсомолок, а вторая замешкалась и оказалась в руках бандитов, ворвавшихся в хату. Главарь просмотрел ведомости по распространению займа, отобрал у девушки комсомольский билет и потребовал, чтобы выдали вторую. Но, видно, поверил тому, что ее увели ночевать в другую хату, и не стал искать. Он, оказывается, знал о распространении займа, знал, кто проводит подписку. Бандиты здесь же, в хате, учинили суд над девчонкой и даже написали приговор:

«Во имя свободной Украины коммунистическую шпионку расстрелять…

Однако главарь не решился убить девушку прямо в хате и приказал одному из трех сопровождавших его бандитов вывести ее за деревню и привести приговор в исполнение. Палач подхватил обессиленную девушку и поволок прочь от хаты. Едва они миновали последний дом, он велел своей жертве бежать, спрятаться где-нибудь на огородах до утра да никому не болтать о том, что он ее отпустил. «Говори, что сбежала…» Как только девушка отошла на несколько шагов, сзади затрещал автомат, и трасса пуль, рассыпаясь веером, ушла в небо.

…Борис Всеволодович, разговаривая с девушками, никак не мог разобраться в случившемся. В этом происшествии было уж больно много непонятного. Трудно было поверить, что в полупустой деревенской хате бандиты не нашли вторую девушку. Еще большее сомнение вызывало то, что сопровождавший главаря бандит вдруг проявил гуманность и отпустил комсомолку. Как правило, во всех вылазках, совершавшихся боевиками, участвовали самые отпетые головорезы, способные на любую расправу, а тут проявлена такая гуманность. И наконец, бандиты, появляясь в селах, в первую очередь громили сельские Советы и расправлялись с активистами. Здесь же они ничего подобного не совершили. И еще была загадка: зачем бандитам понадобился комсомольский билет? Перед Смирновым встала задача немедленно на месте проверить все случившееся. А главное, выяснить, что девушки говорят правду и не имеют никакого отношения к оуновцам, снять с них возникшее подозрение. Майор отправился в село. Он знал, что в его окрестностях нет никаких банд. Из-за мелколесья там просто негде было им обосноваться. Разговаривая с активистами, с председателем сельского Совета, Смирнов искал разгадку появления бандитов в селе. Ведь они не могли заранее знать, что девушки именно в этот день появятся в селе, если, конечно, они с ними не связаны. Хозяйка дома, где комсомолки останавливались, не вызывала никакого подозрения. Муж ее ушел с Красной Армией в 1941 году. Во время оккупации с фашистами она не общалась. В разговоре с майором женщина убежденно заявила, что бандиты знали о ее постояльцах. В хату ворвались четверо, правда, один больше во дворе находился, видимо, охранял. Раньше из них она никого не встречала. Были недолго. Главарь, как ей показалось, куда-то торопился, несколько раз поглядывал в окошко, выходил во двор. Как только возвратился тот, которому поручили расстрел, сразу ушли. Женщина говорила медленно, обдумывая и подбирая слова, словно боялась сказать что-то лишнее. Смирнов понял, что она по какой-то причине недоговаривает, и решил поговорить с ней с глазу на глаз. Попросил напоить его чаем, предварительно отпустив председателя сельского Совета и местного участкового, которые его сопровождали. Оставшись в доме, майор достал из своего вещевого мешка банку консервов, вместо хлеба сухари, полученные на командировку, и, как особую роскошь, полпачки настоящего грузинского чая. Заварил покрепче, уговорил женщину чаевать вместе. Она, стесняясь, едва притронулась к тушенке, а Борис Всеволодович, отхлебнув чайку, решил не хитрить.

— Я загостился у вас не случайно. Мне показалось, что вы хотите что-то сказать и боитесь.

— И верно, боюсь, — потупилась хозяйка. — Скажу, да вдруг ошибусь, а если вы как-нибудь обмолвитесь, что я проболталась, — мне тогда не жить.

Смирнов принялся уговаривать женщину, и та, вздохнув, вытерла полотенцем лицо, зачем-то прошла к двери, потом задернула занавеску на окне и, решившись наконец, стала рассказывать:

— Когда бандиты ушли, я даже не поверила, что мы с девушкой остались живы. Хотела позвать — я ее вот туда, за печку затолкала, а сверху всякую рванину набросала, — а потом думаю: а ну как они обратно вернутся? Вышла в сенцы и смотрю — никого, дверь-то они открытой оставили. Во дворе тоже пусто, ну, думаю, они к лесу подались. Постояла, прислушалась, слышу — идут, топают. Ну, думаю, опять ко мне! Вся похолодела, застыла возле клуни. Надо бы бежать и девчонку вытащить да на огороде спрятать, а ноги будто отнялись. Присела на корточки, с места сдвинуться не могу. Бандиты поравнялись с моей калиткой и прошли мимо. У меня сердце зашлось, никак не верю, что ушли. Так и сижу, прижавшись к притолоке. Напротив меня пастух наш живет, его жинка свою хату побелила, и, когда они проходили, я хорошо рассмотрела, что их пятеро было. Потом понемногу в себя пришла, пойду, думаю, посмотрю, как там моя постоялица. Только поднялась — и опять шаги, но уже потише. Я еще ниже пригнулась и напротив беленой хаты хорошо рассмотрела, что один вернулся обратно, а вот какой и куда зашел, не знаю.

— Вы хоть его рассмотрели?

— Темно было, лица не видно. В сапогах, в темном во всем, наверное, в фуражке, а может, показалось. Я еще под сараем сколько-то посидела, а их пятый так и не появился. Испугалась очень и никому не говорила, и вы меня не выдавайте, а то мне конец…

Этого пятого как раз и не хватало Борису Всеволодовичу для построения четкой версии. Теперь он предполагал, что бандиты появились по каким-то другим делам. Они не тронули никого из активистов, не прельстились магазином и расправиться решили не с селянами, а с приезжими, с чужими людьми для местных жителей. Сначала это казалось странным, а теперь, когда появился пятый, по-видимому, оставшийся в селе, можно было предполагать, что именно для встречи с ним появлялись преступники. Пришли, поговорили, и он им рассказал о подписке на заем, о девчонках, указал хату, где они остановились. А для чего понадобилась эта расправа? Тоже становилось ясно. Одним расстрелом беззащитной комсомолки достигали сразу несколько целей. Во-первых, угроза для всего села, и особенно для активистов: «Мы здесь, все видим, все знаем. В свое время придет и ваш черед». Во-вторых: «Мы не какие-нибудь бандиты, а националисты, и не просто убили комсомолку, а сначала судили, приговорили и не расстреляли в хате. Что мы, звери что ли? Зачем же ужас на хозяйку-украинку, ни в чем не повинную, наводить?» Возможно, была и третья сторона: расправа для отчета перед вышестоящими главарями. Пошлют доклад о террористической деятельности и приложат приговор вместе с комсомольским билетом. Но кто же тот, что отпустил девушку?

Версия, даже на первый взгляд самая достоверная, оказывается простым домыслом, если не подкрепляется фактами. И Смирнов стал искать подтверждение своим предположениям. Искать в селе того, к кому могли приходить бандиты. Поговорил с участковым, с председателем сельского Совета, от корки до корки изучил подворную книгу и наткнулся на небезынтересного человека. Перебрался он в село с другого конца района к троюродной сестре уже после того, как выбили фашистов. В сельском Совете объяснил, что его дом сгорел, а родные погибли.

Этот человек до войны имел небольшую торговлю, а чем занимался при фашистах, никто не знал. Семья сестры скромная, ничего плохого за ней нет. Сказали еще, что торговец живет временно и на постоянное жительство хочет перебраться в райцентр.

До села, где раньше жил этот человек, было километров сорок, и Смирнов решил не откладывая выехать туда, чтобы во всем разобраться на месте.

Это теперь проехать сорок километров по Полесью — одно удовольствие, а в то время такая поездка была равносильна «прогулке» по передовой. Из-за любого куста могли дать по машине пулеметную очередь, а дороги — о них лучше и не говорить.

К вечеру Борис Всеволодович был на месте. Сельский Совет располагался в большом каменном доме, окна которого изнутри были заставлены деревянными щитами, для того чтобы снаружи какой-нибудь лихоимец не метнул гранату. В просторной комнате, словно в штабе партизанского отряда, размещался дежурный наряд вооруженных бойцов местного истребительного взвода.

С проверкой торговца что-то сразу не заладилось. Объяснили, что — да, до войны торговал, были лавка и мельница. При Советской власти никак не проявил себя: то ли он против, то ли за новый строй — оставалось неизвестным. Когда пришли фашисты, исчез вместе с семьей. Жена и взрослые сын и дочь уехали вместе с ним, а куда — никто не знал: может, на восток, а может, и на запад. Настораживало то, что дом этого купца-мельника совсем и не сгорел. Было неясно, зачем человек про пожар наплел. В общем неясностей оказалось много, но и их было недостаточно для того, чтобы считать, что именно этот человек связан с бандой. Смирнову нужно было снова вернуться в село, где теперь жил мельник, поговорить с ним, с родственниками. Может быть, что-нибудь еще, вроде несгоревшего дома, всплывет. Однако уезжать, не разобравшись в местной обстановке, было нельзя. Раз приехал в глубинку, он просто обязан был помочь участковому инспектору.

Участковый Константин Дмитриевич Титаренко, человек уже немолодой, жил в том же доме, где размещался сельский Совет. Ему отвели там маленькую комнату, и он всегда был под рукой. И его устраивало, что «ястребки» (бойцы истребительного взвода) рядом. Смирнов знал, что Титаренко до войны служил в милиции на Полтавщине, воевал, партизанил в соединении Ковпака, а когда местность, где действовал его отряд, освободили, Константину Дмитриевичу присвоили звание старшего лейтенанта милиции и направили в Шацкий район. В районном отделе они встречались несколько раз, а вот на участок Титаренко майор попал впервые.

— Ну как вы тут живете?

— Живем! Вот, вместо жены автомат под боком. — И участковый кивнул на койку, на которой на сером суконном одеяле лежал ППШ. — Бандиты в лесу, а мы в селе отсиживаемся.

— Где они?

— Точно расположение бункера не знаю, примерно верст семь-восемь отсюда. В боевке около двух десятков.

— Что же вы, воевали, партизанили, а «языка» схватить не можете? — с иронией спросил Смирнов.

— Почему не могу? Хоть одного, хоть двух, только вы же сами не велели.

— Как это не велел? — удивился Смирнов.

— А на совещании говорили, что их из леса надо выводить. А вот как, не сказали: чи под ручку, чи взашей. — Титаренко усмехнулся и продолжал: — Было уговорил одного выйти, да сорвалось.

— Расскажите поподробнее, — попросил Борис Всеволодович.

— Живет у нас в селе одна женщина, Дарьей зовут. Муж ее в сорок первом служил в Красной Армии, попал в окружение и вернулся домой. При оккупации все дома в хате под печкой сидел, а когда фашистов погнали — с оуновцами в лес ушел. Степаном его зовут. Вот я и уговорил Дарью убедить своего Степана прийти с повинной. Она согласилась, а позавчера встретила меня на речке, плачет, убивается. Сказала, что Степан отказался. Оказывается, у них от начальства вышел приказ — всех, кто выйдет с повинной, убивать вместе с семьей, а хаты палить. Вот он и говорит, уж лучше он один пропадет, зато Дарья с детьми доживет до светлого дня, когда эта проклятая война кончится. Теперь и не знаю, как тут быть. Никогда раньше с такими делами не сталкивался.

— Не знаешь? А, думаешь, я знаю? — с грустью спросил Смирнов. — Ты что же, считаешь, что я на борьбе с бандитизмом зубы съел? Так если хочешь знать, я в этих местах всего полмесяца. И оуновцев раньше в глаза не видел. Был железнодорожником, в двадцать седьмом вступил в партию. Парторганизация послала в Москву учиться. Но к учебникам не успел прикоснуться. Как коммуниста послали на хлебозаготовки. Вернулся — вызвали в партбюро, мобилизовали на работу в НКВД. Сразу послали в Центральную школу милиции, а как закончил — попал в уголовный розыск. Ну, воры, грабители, налетчики разные — дело знакомое, а вот с бандитизмом я только у вас в районе познакомился. Так что давай вместе думать. Думать, как эту вашу банду разгромить. Слушай, Константин Дмитриевич! А этот Степан к своей Дарье часто ходит?

Участковый сказал, что Дарья жаловалась ему в пятницу, значит, Степан приходил в четверг, а сегодня был вторник, и Титаренко решил, что муженек Дарьи снова может пожаловать к ней в ближайшее время.

— А какую роль этот Степан в банде играет?

— А никакую, — усмехнулся Титаренко. — В холуях ходит. Здешний главарь из каких-то интеллигентов. Переводчиком у господ фашистов был. Любит на завтрак яйца свежие и уважает сметану. Вот Степан и бегает, обирает Дарью. Ходит с автоматом, но я так считаю, что отстреливаться не будет. Может, схватим его у хаты. Я там доброе местечко присмотрел. Возьму с собой тройку «ястребков» да покараулю.

— Нет, Константин Дмитриевич, бойцов брать не стоит. Давай вдвоем, да так, чтобы об этом в селе ни одна душа не знала.

— Ну что ж, вдвоем так вдвоем, — согласился Титаренко и взглянул на часы. — Сейчас полдесятого, если появится, то к полуночи. Чайку попьем да и отправимся.

— Добро. А пока с «ястребками» познакомлюсь, — согласился Смирнов.

В большой комнате, вполне пригодной для заседаний, располагался взвод. Несколько степенных мужиков сидели отдельно в углу и о чем-то беседовали. Посредине комнаты возле большого сколоченного из обструганных досок стола столпилась молодежь, окружив бравого, лет тридцати пяти мужчину. Он словно только что сошел с репинской картины, где запорожские казаки пишут письмо султану. Длинные, спускающиеся книзу прокуренные до желтизны усы, короткая под скобку стрижка. Зипун бы ему да саблю на бок. Но вместо зипуна на «запорожце» была застиранная до белизны гимнастерка. Он встал, как-то скособочившись, и на всю комнату зычно гаркнул:

— Встать! Смирно! — Не выходя из-за стола, точно по-старшински доложил: — Товарищ майор! Дежурный наряд истребительного взвода изучает трофейное оружие. Докладывает командир взвода младший лейтенант Ткачук.

Когда молодые поднялись, Смирнов увидел на столе разобранный автомат-шмайсер, а чуть в стороне — горку деталей пистолета-люгера.

— Вольно! Продолжайте! — отдал команду майор, сам сел на лавку рядом с белобрысым пареньком лет шестнадцати и осмотрелся. У соседа ситцевая рубаха, пестревшая заплатами, была заправлена в суконные форменные немецкие брюки. За широкими голенищами трофейных сапог торчали автоматные обоймы. Сзади под пояс были засунуты деревянными ручками вниз две немецкие гранаты. Другие бойцы тоже были увешаны оружием, главным образом трофейным. В этом отношении не уступали молодежи и пожилые, но они предпочитали винтовки. У некоторых подсумки с патронами висели на поясе, а другие приладили их через плечо. На столе ближе к Смирнову оказался разобранный пистолет, и он вытянул из общей горки деталь, спросил у своего соседа, что это такое. Мальчишка решил блеснуть своими знаниями и быстро ответил:

— Це затворка прищепа. Вы меня зря пытаете. Я цю сброю у темноте сберу и не спиткнуся. Ось, бачьте. — Он пододвинул все части, закрыл глаза и очень быстро собрал пистолет. Другие тоже настроились показать, как владеют оружием, а майору так хотелось поговорить о мирной жизни, которая должна наступить. Но все свои дальнейшие планы этим подросткам и взрослым приходилось отстаивать оружием. И нельзя было кого-нибудь упрекнуть в том, что каждый из «ястребков» смахивает на ходячий арсенал. Никто из них не знал, когда и где это оружие им понадобится. Где можно напороться на бандитскую засаду, когда вздумают бандиты напасть на село. Днем или ночью придут сюда или встретят где-то на тропинке. Одного звания бойца было достаточно для жестокой расправы.

Но поговорить в этот раз Борису Всеволодовичу не удалось. Позвал участковый.

Пора было отправляться. Пока пили чай, Константин Дмитриевич рассказал, что командир взвода — человек местный, отличный парень. Боевой, умный, ребята так и льнут к нему, и пожилые уважают за то, что завел во взводе настоящую воинскую дисциплину.

— Все хорошо, да вот беда — вернулся Ткачук с войны без ноги. Да и вторая-то тоже ранена. От дома до сельсовета кое-как добирается, а дальше мы уже без него, — объяснил участковый.

…Дом Дарьи стоял на отшибе. Титаренко предложил обойти его со стороны поскотины, что перед бором. Мол, если пойдет Степан, то не главной улицей.

— Вот, смотрите, товарищ майор, ждет. Если бы не ждала, чего ей керосин жечь. Дефицитный товар.

И верно, в одном окне дома тускло светился огонек, наверное, коптилка. Оба присели под ветлой, что росла недалеко от дома у тропинки. В селе было тихо, словно не было ни людей, ни собак. Далеко, на западе, край неба заливало оранжевыми сполохами, и Титаренко, чтобы не вспугнуть тишину, прошептал:

— Там фронт. Всех, кто со мной партизанил, взяли в армию и отправили туда, на запад, а я вот тут, с бандюгами рядом… И селянам помочь не могу. И не знаю, что на уме у сотника, и не заявится ли он ночью в село «в гости». Я-то привык, за войну притерпелся, а людей страх одолел. Ночью не спят, ждут, а днем ходят сонные…

Борис Всеволодович задумался и не заметил приближавшийся силуэт человека. А человек шел по тропке. Сделает пару шагов — остановится, прислушается. Когда подошел ближе, стало видно, что автомат заброшен за спину. У ветлы Титаренко тихонько его окликнул:

— Степан! Подожди! Потолковать надо.

Фигура метнулась к кустам и исчезла из виду. Клацнул затвор автомата.

— Не стреляй, Степан! Это я, участковый.

— Вы один? — тоже шепотом спросили из темноты.

— Нет, со мной начальник из района, поговорить с тобой хочет.

— Больше никого нет?

— Подходи — увидишь.

Медленно и совсем неслышно подошел Степан. Был он невысокого роста. В руках держал автомат, и Борис Всеволодович заметил, что магазина в нем нет. Видно Степан решил показать свои мирные намерения и разрядил оружие.

— Садись, побалакаем.

— Негоже здесь разговаривать. Может, кто из наших еще пойдет и сразу напорется.

— Тогда пойдем к речке, в кусты.

Но Степан и туда не захотел идти и позвал работников милиции к себе на огород.

— Там у меня банька стоит, уж туда никто не заявится.

Держался Степан настороженно, все время оглядывался, видно ожидая какого-либо подвоха, и не доходя до бани не вытерпел:

— Вы меня посадите?

— Ну зачем же так? — сразу отозвался майор. — Мы ведь тебя поговорить позвали.

— Сначала поговорим, а потом в тюрьму, — нервно хмыкнул Степан, заходя первым в баню.

Для начала Титаренко сразу предложил Степану свой кисет, и тот, сворачивая самокрутку дрожащими руками, просыпал табак. Неяркого огня спички Борису Всеволодовичу хватило, чтобы бегло осмотреться и решить, кто есть кто. Он увидел заросшее лицо Степана и настороженные, испуганные глаза, аккуратную сатиновую рубашку под телогрейкой и длинные патлы волос, торчавшие из-под затасканной кепки, брюки, сшитые из маскхалата, и стоптанные сапоги. Весь вид у лесного жителя был затравленный, недоверчивый, казалось, что он вот-вот метнется в дверь и снова исчезнет в темноте.

— Успокойся, и тогда поговорим. Обещаю, что сегодня никто арестовывать тебя не собирается, даже если ни до чего доброго не договоримся. Разойдемся до следующего раза, — спокойно начал разговор Смирнов. — А вначале ответь на несколько вопросов. Первый: почему пошел в банду?

— Так я же дезертиром считался. А у нас говорили, что всех, кто дезертировал, русские расстреляют без суда.

— А откуда ты сбежал?

— Ниоткуда не бегал. Нашу часть разбили, стали отступать, а кругом уже немцы и говорят, что Минск взяли. Сначала хотел фронт перейти, да куда там… Вот и повернул домой с одним русским.

— Что же ты делал при фашистах?

— Скрывался. В хате под печкой выкопал яму, зимой там сидел, а летом — в лес. Когда стала Красная Армия подходить, в боевку подался. А тот русский, что вместе со мной в наши края пришел, Коля его звали, вашим сам объявился — и ничего, его не тронули. К моей Даше забегал, уже в новой форме, говорил, чтобы и я повинился, но было уже поздно, в лесу, в схроне сидел. Сегодня вот пришел с женой да с детьми попрощаться. Сотник приказ перед строем объявлял: велели нам отсюда уходить, будем с другими боевками объединяться. Когда пойдем, неизвестно, сказали — на днях, да вот вас встретил, а теперь не знаю, что дальше.

— Кто же передал приказ? — спросил Борис Всеволодович.

— Никто не передал. Сотник сам ходил. Неделю целую его не было.

— Где же он был?

— Не знаю, не говорят. У нас насчет этого строго. Еще трое с ним были. Начальник штаба, один из «безпеки» — службы безопасности по-ихнему, и телохранитель.

— Расскажи нам о них поподробнее, — снова попросил Смирнов.

И когда Степан описал приметы всей четверки, то они полностью совпали с теми, что назвала комсомолка и женщина, у которой ночевали девушки. Причем выяснилось, что отпустил девушку временный телохранитель главаря по кличке Посошок.

— Он откуда-то из-под Луцка, — рассказывал Степан. — Человек степенный, как-то мы разговорились, так он прямо заявил, что ни в какую «самостийную» не верит, что надоела ему наша собачья жизнь, хоть стреляйся. Думал домой податься, да боится, что всю семью порешат. Вот и я сначала хотел сдаться, да сотник сказал, что всех, кто выйдет из леса, вместе с семьей кончать будет.

— А ты не мог бы, Степан, уговорить Посошка к тебе домой в гости сходить, а мы бы тут с ним потолковали да заодно решили, как вам жить дальше?

— Кто его знает, — задумался Степан. — Может, и выйдет. — Он уже успокоился, унялась нервная дрожь, даже руки перестали трястись, когда стал снова закуривать.

— Тогда скажи своему сотнику, что жена не приготовила ни яиц, ни сметаны, а сейчас иди. Завтра ждать будем. Стрельбу-то этот Посошок не подымет?

— Не думаю.

— Ну, тогда до завтра.

— Вы под вербой не сидите, лучше прямо к бане идите, я сюда и приду.

Степан шагнул за дверь и растаял в темноте. Смирнов продолжал сидеть в предбаннике на лавке, а рядом молча курил самокрутку участковый. Когда табак при затяжке разгорался, вспыхивала газета и освещала его лицо — оно было задумчивым и каким-то неуверенным.

— Рисково вы все это задумали, товарищ майор, — наконец заговорил Титаренко. — Я вот прикинул и понимаю, что завтра нам придется на свиданье вдвоем идти. Нельзя с собой «ястребков» брать.

— Верно, нельзя. Мы же с тобой, Константин Дмитриевич, не знаем, что с этого разговора получится. А если что дельное выйдет, то только в том случае, когда нам поверят и никто об этом знать не будет. А какая вера, если мы целой толпой заявимся!..

— А не побьют они нас?

— Ты что же, дрожишь?

— Ничуть. Только в партизанах мы научились все по полочкам раскладывать и не лезть поперек батьки в пекло.

— Ну раз по полочкам, то давай и мы разберемся. Видел, что Степан, прежде чем к нам подойти, обойму из автомата вынул? А свободно мог из-за кустов очередью шарахнуть. Не стрелял потому, что хотел с тобой поговорить, видно, поверил тебе со слов своей Дарьи. Это раз. Второе: почему Посошок отпустил комсомолку? И не просто отпустил, а с риском для себя, отлично понимая, что если сотник об этом дознается, расправы ему не миновать. Вот все это я взвесил да еще подумал, что им эта игра в освобождение Украины вот где сидит, — и Смирнов провел ладонью по горлу. — Ладно, идем, а то «ястребки» твои, наверное, заждались.

В следующую ночь Смирнов и Титаренко вышли из сельского Совета и направились в противоположную сторону от хаты Дарьи.

— Не резон нам прямо к месту идти, — объяснил участковый, — вдруг кто заметит. А так мы выйдем за село да огородами и вернемся, пусть думают, что мы с вами на хутора подались.

Смирнов согласился и молчал до самой бани. А в сенцах остановился.

— Ты, Константин Дмитриевич, иди на всякий случай под яблоньку. Полежи там на травке с автоматом на изготовку. Говорят, береженого и бог бережет. А я тут останусь, не годится нам Степану свой страх или осторожность показывать. Он должен нам верить. Может быть, тогда и удастся нам покончить с боевкой.

Участковый было заупрямился, но все-таки вышел. Через полчаса появился Степан. Он подошел к бане незаметно, постоял и спросил:

— Есть тут кто?

Смирнов зажег фонарь, направляя сноп света в ноги.

— Здесь я, здесь. Ты что же один?

— Не один, а втроем пришли. Посошок и еще один наш, сельский.

— Это кто же? — поинтересовался участковый инспектор, входя в баню.

— Его семья через три дома от меня живет. Вы, наверное, слыхали про кузнеца Федоренко. Так вот он. Тоже из-за страха в лес ушел. Побоялся их сразу вести. Вдруг вы что плохое подумаете. Велел ждать им возле мостиков.

— Ну что же, веди их сюда, — сказал майор.

Посошок был постарше, а кузнец — ровесник Степана. Вначале оба вели себя настороженно, а потом разговорились. Посошок при немцах служил в хозяйственной команде. Заготавливал продукты, скот. Когда начал приближаться фронт, мобилизовали в фашистскую армию, и он сбежал. Скрывался, встретился с полицейским, который тоже подался в лес, и уже прятались вдвоем. Потом наткнулись на боевку. Командир боевки — сотник, раньше был учителем, а при гитлеровцах — переводчиком. Белоручка, хлюпик, но с характером. Полицейского, с которым скрывался Посошок, он знал, и в боевке сделал начальником штаба. В боевке всего шестнадцать человек, из них лишь трое-четверо настоящих самостийщиков: полицейские да каратели. Если бы не они, вся боевка давно бы разбежалась. Люди не знают, как вырваться, как по домам разойтись.

— На прошлой неделе нашему сотнику попало за то, что в лесу сидим, страх на коммунистов не наводим, — сообщил Посошок.

— От кого попало?

— Да ходили мы к нашему начальству.

— Ты поподробнее, — попросил Смирнов.

И Посошок рассказал, как сотник, начальник штаба, еще один, которого в боевке считают представителем «безпеки», и он сам, Посошок, две ночи шли к райцентру. Возле одного села встретили начальство. Районный начальник, «проводник» по-ихнему, ругал сотника за то, что боевка бездействует. Приказал сняться всем с места и прийти к тому селу, ждать в овраге его, «проводника». Дальше поведет он их сам на объединение с другими. В условном месте соберутся несколько боевок, объединятся в батальон. Посошок усмехнулся и закончил:

— Этот «проводник» сказал, что украинцев не только немцы, но и другие государства поддерживают. Сегодня среда, в ночь на пятницу пойдем. В воскресенье вечером «проводник» ждать нас будет. Мы тут втроем покумекали и надумали, чтобы вы нас по дороге где-нибудь «встретили». Больше половины сразу сдадутся.

— Нет, так не годится, — возразил Смирнов. — В суматохе много погибнет народа. И ваших и наших. Кстати, Григорий Максимович, — впервые по имени и отчеству назвал майор Посошка, — расскажите, что там с комсомолкой получилось.

— А вы уже знаете? — В голосе Посошка послышалась усмешка. — Ругал нашего сотника «проводник», а потом и говорит: «Вот вам срочное задание. Тут коммунисты у народа деньги на армию выманивают. Приказываю их взять, судить и расстрелять». Показал хату, где они ночевали, и велел исполнение доложить. Ворвались мы к хозяйке, а комсомолка-то только одна. Спрашивает сотник, где вторая, хозяйка сказала, что с председателем ушла. Стали хату обыскивать. Взглянул за печку, а вторая там в три погибели свернулась. Я прикрыл ее получше какой-то дерюжкой и доложил, что нет никого больше в хате. Тогда сотник велел писать протокол и дивчину в расход. Сначала начальнику штаба приказал расстрелять, а тот — мне. Вывел я ее за деревню и отпустил. Просил только не говорить, что сам отпустил, а то, если узнают, с меня живого шкуру сдерут. Стрельнул для порядка в небо, а доложил, что приговор привел в исполнение. Вышли мы из той хаты — и до «проводника». Сотник приговор отдал, списки разные и документы, что у той дивчины отняли.

— Почему же вы ее отпустили?

— А за что же ее убивать?

Смирнов слушал рассказ Посошка, а сам мучительно искал верное решение, то единственное, что позволит не только ликвидировать местную банду, но и захватить «проводника», выйти на остальные боевки, пока они не объединились и не начали массовый террор.

— Ну вот что, мужики, вы тут посидите трошки, а мы с участковым посоветуемся. А то так с ходу такого дела не решить.

Отойдя от бани в сторону, майор остановился.

— Как думаешь, Константин Дмитриевич, что мы с тобой можем сделать?

— Нельзя их в походе брать, ночью такая пальба подымется, что в Луцке слыхать будет, людей зря положим.

— Верно, нельзя, — согласился Борис Всеволодович. — Давай мы их тут разоружим, а дальше видно будет.

— А как?

— Идем, с мужиками посоветуемся. Других предложений нет?

— Какие тут еще предложения, — вздохнул Титаренко, входя в баню.

Впервые за все свидание заговорил кузнец:

— Оружия и припасу у нас много. Еще на две боевки хватит. Как хрицы тикали, три подводы завезли. Я у них всем арсеналом заведую. Если из схрона отстреливаться, на месяц патронов да гранат хватит. Сотник сказал, что оружие лишнее закопаем, а когда понадобится, можно будет достать.

Обсуждали, как действовать дальше, и договорились провести операцию на следующий день, причем Степану, Посошку и кузнецу отводилась самая активная роль.

Утром Смирнов и Титаренко вывели в лес «на учения» самых надежных и дисциплинированных бойцов взвода. Когда отошли от села, они объяснили «ястребкам», что предстоит серьезная операция, что есть возможность разоружить банду, но если кто боится или сомневается в своих силах, то пусть скажет сейчас, и его освободят от участия.

— Наверно, все мы боимся, — ответил пожилой селянин. — Но бандиты нам надоели. Тяжко жить под страхом. Лучше в бою страх унять, чем дрожать каждую ночь, ожидая их прихода.

И остальные его поддержали. Тогда майор объявил:

— Успех операции зависит от каждого бойца, насколько он точно и беспрекословно выполнит команду. — Затем Смирнов вытащил из кармана милицейский свисток, слегка дунул в него, и все услышали обычную трель. Смирнов оглядел недоумевающих бойцов и продолжал: — Огонь разрешаю только по свистку. Не обращать внимания на команды, которые мы с Титаренко будем выкрикивать. Повторяю, применять оружие только по моему свистку. Ясно? Тогда пошли.

Километра три шли все вместе, а потом растянулись в реденькую цепочку. Возле поваленной сосны остановились. Титаренко, приложив ладонь к губам, ловко крякнул по-утиному, а затем зашипел селезнем. Чуть в стороне откликнулась крякуша, а потом селезень, и в чаще показался человек. У него на груди висел автомат, шел он нагнувшись, прикрыв половину лица козырьком кепки. Не доходя до сосны метров тридцать, огляделся и присел. Смирнов приказал всем своим бойцам лечь, а сам направился навстречу.

Шел и думал, кто же из троих попал сегодня в дозор. Узнает ли он его, ведь вчера толком ни одного не рассмотрел. Возле куста на корточках сидел Степан. Он сразу объяснил, что у них все в порядке. Кузнец и Посошок в бункере. Они сумели уговорить сдаться полбоевки. С остальными откровенничать не стали, чтобы не проболтались. Степан посоветовал одну часть «ястребков» и участкового направить в тыл, за бункер. На всякий случай, чтобы кто из самостийщиков не сбежал, и предложил их проводить.

— Дельно, — согласился Борис Всеволодович.

Ушел Титаренко с шестью бойцами, а остальные вместе со Смирновым стали ждать возвращения Степана. Ожидание перед боем всегда тягостно. Одолевают разные мысли. А вдруг Степан устроил ловушку? Но, судя по поведению его, этого быть не должно. А если вся группа случайно наткнется на какого-нибудь бандита?

Майор оглядел своих бойцов и на лицах их увидел тревогу. Тревогу ожидания. Когда фигура Степана замелькала в сосняке, все оживились и, развернувшись в редкую цепь, направились к пригорку. Тихо и медленно поднялись на холм и подошли к глубокому оврагу, в противоположной стороне которого был отрыт бункер, или, как его называли сами националисты, схрон. Двери его оказались распахнуты, и четверо «лесных братьев» возились у костра. Степан шепнул майору, чтобы начинали, как он скроется в бункере, и ушел. До костра было метров сто, самое большое — сто двадцать. Смирнов видел заросшего бородой бандита с автоматом под мышкой. Он стоял чуть поодаль от входа. Трое других что-то варили на костре и были без оружия. Степан подошел к бородатому, секунды две постоял, что-то объясняя, и нырнул в схрон. Смирнову хотелось отыскать Титаренко с «ястребками», но рассмотреть, где он укрылся, не удалось. Еще чуть помедлив, майор громко, как только мог, скомандовал:

— Первый взвод, пулеметы к бою! Автоматчикам прикрыть отступление по оврагу! Группе захвата приготовить гранаты! Боевке сдать оружие! Те, кто добровольно сдастся, будут отпущены по домам.

Один бандит от костра бросился в бункер, но бородач навел на него автомат, двое других сразу подняли руки. В глубине схрона простучала короткая автоматная очередь. Затем щелкнул пистолетный выстрел. Еще на инструктаже майор Смирнов вместе с участковым инспектором выделил из взвода двух самых метких стрелков и теперь оставил их на гребне в дозоре контролировать подходы к бункеру, а сам с остальными «ястребками» спустился в лог, туда же подоспел участковый со своими бойцами. Едва они оказались у костра, навстречу им вышел Посошок и четко, по-военному доложил, что боевка добровольно сдается представителям Советской власти и сдает оружие, но сотник успел застрелиться, а тот, что из «безпеки», бросился к пулемету, стоявшему в амбразуре, видимо, хотел открыть огонь, но кузнец скосил его из автомата.