2

2

Советник юстиции Павел Васильевич Божко как-то занимался материалами по обвинению некоего гражданина Крюка Николая Александровича и недовольно хмурил лоб, потирая руками уже давно поседевшие виски. На первый взгляд выходило, что Крюк вполне честный, порядочный и даже заслуженный человек. Все годы войны он провел на фронте, защищал Сталинград, штурмовал Берлин. Его заслуги отмечены боевыми орденами. Демобилизовавшись из рядов Советской Армии, Крюк стал работать начальником автобазы одного крупного предприятия и по отзывам начальства пользовался на заводе доброй репутацией.

— Хороший хозяйственник, способный организатор, активный общественник, — говорили о нем.

И вдруг выясняется следующее.

В один из сентябрьских дней 1954 года, в самый разгар уборочной, Крюк отказывается выполнить распоряжение и отправить на вывозку хлеба государству двенадцать автомашин из заводского парка. На юридическом языке это называется саботажем, а саботажники, согласно закону, привлекаются к ответственности. Вот почему у прокурора сперва появилось «дело» Крюка, а несколько позднее и сам он был вызван для дачи объяснений.

— Я не хочу быть преступником и отправлять в колхозы заведомо негодный транспорт, — объяснил прокурору при первой встрече Крюк и тут же представил целую пачку документов. Листы техосмотра и дефектные ведомости подтверждали, что добрая половина автопарка к дальнейшей эксплуатации по существу непригодна.

И прокурору хотелось верить Крюку.

— Конечно, негодные машины отправлять в колхозы — значит, сознательно срывать вывозку хлеба государству, тут вы правы, — согласился Божко, но когда Крюк ушел, он позвонил директору завода, которого, кстати, он знал.

— Машины у нас действительно потрепаны, гоняем их днем и ночью, сами знаете, и тут трудно брать Крюка за горло, — отвечал директор.

«Он, по-видимому, и сам не знает, что делается у него на автобазе, а Крюк, если он действительно настоящий хозяйственник, каким его выставляют, конечно, сделал бы всё необходимое и нужные машины отправил на вывозку хлеба», — рассуждал прокурор. Он позвонил в автоинспекцию.

— Только, пожалуйста, не пользуйтесь вчерашними сведениями, пошлите своих товарищей на автобазу и сообщите, что там делается сегодня, — попросил он.

К концу дня в кабинете прокурора появился молодой, строго подтянутый капитан милиции Снежков.

— Дело, товарищ советник юстиции, посложнее, чем думалось вначале. Все машины автобазы в рабочем состоянии, а вот восемь из них работают «налево» — возят из дальних сел сено горожанам, а из города, с шахтного двора берут уголь и продают его в селах. Уголь, как установлено, ворованный.

— Что за чепуха, парень всю войну солдатом прошел и хорошо прошел — знал ведь, за что воюет, а тут вот преступником становится.. — сказал в раздумье Божко. Вспомнилось только вчера прекращенное «дело» Антона Болдырева.

Болдырев — колхозный столяр из села Белолучье. Он был заподозрен работниками милиции в том, что обворовал магазин сельпо. Доказательством виновности служило орудие взлома замка на дверях магазина — сделанное из штыка немецкой винтовки долото. Это самое долото было найдено у двери обворованного магазина, и сотрудники милиции, едва прибыв в Белолучье, без особого труда установили, кому оно принадлежит. Но Болдырева, как на грех, дома в тот час не было. Его разыскали в соседнем селе за праздничным столом у младшего брата, отмечавшего с товарищами день рождения жены. Работники милиции вошли в хату как раз в тот момент, когда Антон Болдырев только передал имениннице свой подарок — отрез светлого шелка на летнее платье. Подарок сейчас же перешел в руки младшего лейтенанта, как вещественное доказательство, а сам Болдырев наскоро одевался, чтобы идти на допрос.

— Долото мое и шелк мой, — отвечая на вопросы то старшего, то младшего лейтенантов, говорил несколько позднее Болдырев.

— Продавец сельпо утверждает, что шелка вы у него никогда не покупали, а точно такой же шелк был на полках в магазине. Теперь же его нет. Как это объяснить? Требуем правдивых показаний.

— В сельпо не покупал, купил на прошлой неделе в городе, — настаивал на своем столяр, но его доводы были признаны несостоятельными. Болдырев был задержан, и работники милиции явились к Божко за санкцией на его арест.

Так было и сейчас.

— А почему вы думаете, что долото не могло быть похищено, как это утверждает Болдырев, тем более, что в летнее время вся его мастерская, чего и вы не отрицаете, находится под открытым небом, во дворе? — спрашивал Божко. Выслушав доводы и требования пришедших, он продолжал: — А почему вы считаете, что колхозный столяр не мог подарить кусок хорошего шелка жене своего брата?

— Продавец сельпо категорически утверждает, что он не продавал Болдыреву шелка, — повторил старший лейтенант.

— Так ведь сам Болдырев говорит, что шелк он покупал не в сельпо, а будучи на прошлой неделе в городе. Вы проверили, — ездил он в город? Нет? Напрасно! Почему, скажите мне и докажите, мы не должны верить простому человеку, заявляющему, что подарок он покупал в городе? Нет, вы, товарищи, докажите.

Дать санкцию на арест — значит, лишить человека свободы, закрыть для него будущее, заклеймить его имя, нанести тяжелую моральную травму. А вдруг он не виновен? Ведь прокурор должен быть не столько обвинителем, сколько искателем истины, исследователем сложных житейских взаимоотношений, тонким знатоком человеческих душ. Сколько раз он видел, казалось, бесспорные доказательства вины, и рука уже тянулась за ручкой, чтобы подписать краткое «согласен», но тут же останавливалась: нет, надо еще раз проверить, надо еще раз самому лично убедиться в достоверности фактов.

В течение всего этого разговора Божко медленно и тяжело ходил по кабинету. Лицо его хмурилось, на лбу собирались глубокие морщины, он всё требовал новых бесспорных доказательств виновности Болдырева, ставил неожиданные вопросы и, казалось, что Божко не прокурор, а защитник.

Так и не дал он санкции на арест столяра, а на следующий день на рассвете сам выехал на машине в далекое село Белолучье. И здесь Божко нашел то, чего вначале не смогли увидеть и понять работники милиции.

Кто такой Болдырев, как живет, как работает, как относится к людям и люди к нему? — вот те вопросы, которые прежде всего интересовали прокурора, и он получил на них полный ответ.

Антон Болдырев — колхозный столяр, инвалид Отечественной войны. В самый последний день боев уже в Берлине он был тяжело ранен и потерял ногу, но, вернувшись в родное Белолучье, еще больным горячо взялся за восстановление села. Его руками была выстроена не одна добротная хата, помещения на фермах и многое другое…

Ночевать Божко пришлось в избе двух престарелых колхозников. Усадив прокурора вечером за стол и угощая его ужином, старики рассказывали о себе. Они потеряли в годы войны сына, сами теперь часто болеют, и хата их тоже стала разваливаться. Вот является как-то к старикам Антон Болдырев со своим инструментом и говорит:

— Давайте будем ремонтироваться…

Старики были удивлены и обрадованы, а колхозный столяр с тех пор каждый вечер в течение целого месяца приходил к ним, и теперь хата может еще на одну жизнь послужить ее хозяевам.

— Вы думаете, хоть грош ломаный взял? Ничего! Еще обиделся, когда мы уговаривали его. Так было не только с нами. У Антона Сидоровича душа святая, дай бог каждому, — говорил старик.

Антон Болдырев как подозреваемый после этого вечера больше не интересовал прокурора. Божко сейчас же стал искать пути, которые привели бы его к тому, кто действительно взломал замок в магазине и обворовал его. Через три дня преступник был обнаружен: его задержали с мешком за плечами на одной из ближних железнодорожных станций при попытке уехать на рынок в областной центр. Фамилия его Спесивцев. Он не имел ни постоянного места жительства, ни постоянного занятия, а просто бродяжничал: иногда, правда, на месяц-два, а то и на год где-нибудь устроится и начнет работать, работает честно, потом вдруг срывается и живет тем, что сумеет «добыть». Крупных краж никогда не совершал, а мелкие за преступления не считал. И что любопытнее всего — человек этот ни разу не задерживался и не попадал под суд за свои грехи. Оказавшись случайно в Белолучье и проходя мимо хаты Болдырева, — а двор у Болдырева, как уже упоминалось, был открытым, — Спесивцев увидел столярный верстак с различным инструментом, среди которого лежало и злополучное долото. Как его использовать, преступник еще не знал, но захватить захватил. А когда увидел сельпо, решение вдруг сразу созрело. Спесивцев дождался темноты и, когда сторож забежал по соседству в сельсовет за спичками, долото сделало свое дело и в спешке было брошено чуть ли не у самых дверей магазина.

Спесивцев еще не был задержан, когда прокурор Божко вернулся из Белолучья и сразу же распорядился отпустить задержанного колхозного столяра. Антона Болдырева.

А вот сейчас работники милиции требуют санкции на арест начальника автобазы Крюка. «Может быть, и здесь они в «обвинительном зуде» допускают ошибку, просчет», — думал Божко. Он глянул капитану в глаза:

— Вы хорошо проверили и полностью удостоверились в том, что именно по распоряжению Крюка было вывезено и продано девятнадцать машин государственного угля?

— Всё совершенно точно, товарищ советник юстиции, но здесь есть еще одно обстоятельство, — отвечал капитан Снежков. — Как установили работники милиции, уголь добывал и продавал заместитель Крюка — Решетило. Крюк знал об этом и дал разрешение вывозить ворованный уголь на машинах автобазы. Так было продано девятнадцать машин угля — по 500 рублей за машину. Деньги делились между Крюком и Решетило, кое-что перепадало и шоферам.

— Вы допрашивали по этому поводу Крюка? — спросил Божко.

— Он всё отрицает и грозит уволить Решетило, якобы обманувшего его.

— Так-так… — задумчиво произнес Божко, постукивая пальцами по столу.

— Но и это еще не всё, — чуть подавшись вперед, сказал капитан и положил на стол перед прокурором протокол осмотра автопарка, в котором было зафиксировано, что сотрудники автоинспекции, посетив автобазу, обнаружили на канавах восемь разобранных якобы для ремонта автомашин. Машины же эти, как оказалось при осмотре, ремонта не требовали.

— Да, дело, выходит, осложняется, — перебивая капитана, произнес Божко и тут же спросил: — А что говорят шоферы этих машин, что говорят рабочие автобазы?

Но капитан не мог ответить на эти вопросы.

— Послушайте, товарищ капитан Снежков, ведь там работают наши советские люди, почему же они не возмутились этими явно преступными распоряжениями своего начальника, почему не сообщили куда следует? Наконец, скажите, почему вы сами, выясняя этот вопрос, не поговорили с рабочими автобазы? — наступал Божко.

Капитан Снежков снова появился в кабинете прокурора только на третий день и стал выкладывать всё, что удалось установить за это время. Крюк, оказалось, полновластный хозяин на автобазе. Это крупное предприятие отдано ему на откуп. Он сам подбирает и принимает на работу угодных и подходящих для него людей, сам и увольняет неподходящих. Машины автобазы постоянно «работают на сторону», а вырученные деньги Крюк делит с Решетило. Часть денег используется и для того, чтобы задобрить отдельных шоферов и ремонтных рабочих. Был как-то случай, когда один из шоферов возмутился «деятельностью» Крюка и подал заявление в партийный комитет завода. Но выделенная комиссия не сумела разобраться в поднятых вопросах. Члены комиссии не заметили даже, что в коллективе автобазы, в составе которого насчитывается более ста человек, нет ни одного коммуниста или комсомольца. После заключений комиссии Крюк уволил подавшего заявление шофера и пригрозил, что так будет с каждым, кто станет заниматься клеветой.

Снежков выложил перед прокурором целую пачку протоколов допроса шоферов и слесарей-ремонтников, которые подтверждали всё то, о чем он сейчас говорил прокурору.

— Вот видите, капитан, какой оборот принимает дело, — начал было Божко и вдруг спросил: — Откуда прибыл в наш город Крюк?

— По демобилизации из армии, в 1950 году.

Божко задумался и, как всегда в таких случаях, стал медленно ходить по кабинету. Теперь вопрос становился для него как будто вполне ясным. Крюк — саботажник и расхититель. Но только ли? Опыт и практика подсказывали ему, что честные советские люди, каким значится по документам и Крюк, не то что не могут, а просто не способны на подобные действия. Не может же в самом деле человек жертвовать в годы войны своей жизнью, а теперь заниматься воровством, противиться выполнению важнейших государственных заданий!

Божко снова рассматривает личные документы Крюка. «Документы как документы, — думает он. — Хотя нет». — Лицо прокурора становится всё более сосредоточенным. Взгляд его особенно привлекает орденское удостоверение.

— Вы знаете, капитан, — медленно говорит он, — это удостоверение вызывает у меня сомнения. Присмотритесь внимательно: вот здесь, где выведена фамилия и в особенности отчество. Тут проступают какие-то пятна. Верно ведь, а?

Просмотрев и другие документы, Божко твердо говорит:

— Санкцию на арест я даю. При этом требую назначить криминалистическую экспертизу. Заодно найдите, пожалуйста, в военкомате проходное свидетельство и солдатскую книжку Крюка, по которым он принят на военный учет и получил паспорт. Надо посмотреть глазами криминалиста и на эти документы. Думаю, что можно уверенно сказать: между Крюком — заслуженным воином (по документам) и Крюком — расхитителем и саботажником нет ничего общего. А ваше мнение, товарищ капитан? — приподымаясь, спрашивает Божко.

— Другого мнения, по-моему, быть не может, — отвечает Снежков и, попрощавшись, направляется с документами на суд науки и опыта, где всё тайное становится явным, — в институт судебной экспертизы.

Через полчаса капитан открывает двери института.

— К вам, Иван Семенович, — обращается он к сидящему за столом худощавому сосредоточенному человеку в роговых очках и белом халате — научному сотруднику института Чеботаренко.

— Секунда дела — и всё ясно, — как всегда отвечает тот своей излюбленной поговоркой. По летам Чеботаренко еще молод, но его популярность как универсала-криминалиста далеко обогнала годы. Он исследовал тысячи всевозможных документов, кажется, не глядя разбирается в почерках и отпечатках пальцев, в пулях и гильзах, разработанным им способом выявления замазанных и залитых чернилами текстов пользуются чуть ли не все криминалистические лаборатории.

— Так, значит, есть подозрение, говорите, — произносит Чеботаренко, познакомившись с постановлением о назначении экспертизы, и начинает рассматривать лежащие перед ним документы сперва простым глазом, потом берет в руки лупу, наконец, подвигает к себе массивный стереоскопический микроскоп. Он видит, что удостоверение к ордену имеет повышенную пористость и хрупкость. Значит, нарушена проклейка бумаги, а это обычно вызывается действием влаги, чаще травлением первоначальных текстов.

— А теперь обратимся к более точному глазу, который никогда не подводит, — говорит Чеботаренко, и, собрав все документы Крюка, переходит из своего светлого рабочего кабинета в затемненную лабораторию. Здесь сладковатый запах озона, шмелем гудит ртутно-кварцевая лампа — источник ультрафиолетовых лучей. Чеботаренко укладывает под лампу удостоверение к ордену и начинает ждать, когда появится флюоресценция — свечение предполагаемого уничтоженного текста.

Десять — пятнадцать минут ожидания — время небольшое, но оно всегда связано для Чеботаренко с большими переживаниями. Ведь в течение этих немногих минут решается чья-то судьба: устанавливается, виновен человек в преступлении или не виновен, честный он или жулик, а может быть, и закоренелый преступник, матерый враг, с которого вот сейчас будет сорвана маска.

Чеботаренко наклоняется еще ниже и уже обнаруживает характерные, сперва чуть заметные ниточки штрихов коричневатого оттенка. Но вот эти ниточки становятся всё яснее и четче, обрисовывая вытравленный каким-то химическим реактивом — вероятнее всего соляной кислотой — первоначальный текст. Кварцевый фотообъектив схватил сразу свечение и тут же перенес его на пленку.

И вот Чеботаренко уже свободно читает обнаруженный текст:

«Гвардии ст. сержант Гончарук Константин Кириллович».

То же имя, отчество и фамилия показались в свечении и на проходном свидетельстве и на солдатской книжке!

И снова документы Крюка с актом экспертизы и фототаблицами выявленного текста попадают к советнику юстиции Божко.

— Ага, вот вам и Крюк! — восклицает Божко и, выйдя из-за стола, начинает задумчиво ходить по комнате. Обнаруженное его еще не удовлетворяет.

— Так кто же он на самом деле? Кто? Откуда? Как к нему попали документы воина Советской Армии Константина Гончарука?

Произнося имя сержанта, Божко силится что-то вспомнить, но не находит нужного в памяти и вызывает помощника.

— Сейчас же сходите в милицию и посмотрите картотеку розыскных требований и ориентировок, — нет ли там имени Гончарука Константина Кирилловича, — говорит он.

Вскоре выясняется, что такое требование есть, поступило оно еще четыре года назад. Дорожная милиция разыскивает преступников, убивших сержанта Гончарука.

Божко приказывает немедленно запросить следственные материалы, связанные с именем Гончарука.

Теперь Божко уже уверен, что с получением затребованных материалов всё, связанное с убийством сержанта и именем преступника Крюка, перестанет быть загадкой.

Это было так и не так.