5. К истории диалога Блока и Зинаиды Гиппиус
5. К истории диалога Блока и Зинаиды Гиппиус
Напомним чрезвычайно известное стихотворение Блока:
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый ваш намек,
Белая весенняя горячка
Всеми гневами звенящих строк!
Все слова — как ненависти жала,
Все слова — как колющая сталь!
Ядом напоенного кинжала
Лезвее целую, глядя в даль...
Но в дали я вижу море, море,
Исполинский очерк новых стран,
Голос Ваш не слышу в грозном хоре,
Где гудит и воет ураган!
Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне бросаться в многопенный вал,
Вам зеленоглазою наядой
Петь, плескаться у ирландских скал —
Высоко — над нами — над волнами —
Как заря над черными скалами —
Веет знамя — Интернацьонал!
Обстоятельства создания этого стихотворения, написанного на книге, посланной З.Н. Гиппиус, хорошо известны, и не будем их пересказывать (вполне удовлетворительны в этом отношении комментарии В.Н. Орлова к известному блоковскому восьмитомнику[838]). Но приведем тоже, в общем, достаточно известную реакцию Гиппиус на эти стихи: «На одной из книжечек — стихотворение Блока, написанное прямо мне. Лучше не говорить и о нем. Я его не помню, помню только, что никогда Блок таких пошлостей не писал. Было как-то, что каждому своя судьба (или вроде), — ...«вам — зеленоглазою наядой плескаться у ирландских скал» (?) «мне» — (не помню что) и «петь Интернационал»...»[839]
Этот вопросительный знак в скобках вызвал живую реакцию Вл. Ходасевича, рецензировавшего «Живые лица» в 25-м номере «Современных записок»: «В очерке о Блоке измена памяти заставляет З.Н. Гиппиус намекнуть на то, что в стихах, посвященных ей, Блок будто бы написал некстати:
Вам зеленоглазою наядой
Петь, плескаться у ирландских скал.
После этих «скал» она ставит недоуменный вопросительный знак. Однако никакой бессмыслицы Блок здесь не написал, а лишь намекнул на стихи самой З.Н. Гиппиус:
О, Ирландия, океанная,
Мной не виденная страна!
Почему ее зыбь туманная
В ясность здешнего вплетена?
Я не думал о ней, не думаю,
Я не знаю ее, не знал...
Почему так режут тоску мою
Лезвия ее острых скал? — и т.д.» [840]
Отвечая Ходасевичу частным письмом, Гиппиус пояснила свою мысль: «Мой вопросительный знак к стихотворению Блока относится не к Ирландии (она очень нравилась Блоку, и мне легко было догадаться, откуда «Ирландия») — но к общенеуместному тону стихотворения в ответ на мое,— при всех данных обстоятельствах»[841].
Казалось бы, вопрос полностью разрешен и стихотворение можно считать понятным. Однако есть в нем нечто, вызывающее недоумение.
Почему, например, Блок начинает стихотворение словом «женщина», тогда как Гиппиус на протяжении всего творчества упорно пишет в стихах от первого лица лишь в мужском роде, в том числе и в стихотворении, обращенном к Блоку? Что именно Гиппиус сочла «общенеуместным», и почему именно после «ирландских скал», а не где-либо в другом месте ставит она свой недоуменный вопросительный знак?
Предлагаемый нами ответ не может быть признан стопроцентно доказательным, как то и бывает в большинстве случаев выявления зашифрованных цитат, но думается, что возможность такого осмысления в стихотворении заложена, и именно она, вряд ли будучи до конца понята адресатом стихотворения, вызвала упрек в «неуместности».
В настоящее время нам известно 8 дарственных надписей Блока, обращенных к З.Н. Гиппиус (вряд ли можно сомневаться, что было их значительно больше), и, как кажется, можно выстроить некую линию, объединяющую эти надписи воедино. Первая, сделанная в мае 1911 г., задает тип отношений: «Зинаиде Николаевне Гиппиус любящий автор и поклонник»[842]. Следующая, в ноябре того же года, продолжает линию «поклонника»: «Зинаиде Николаевне Гиппиус от неизменно любящего и часто думающего о ней автора»[843]. На следующий год приходятся две — самая краткая: «Зинаиде Николаевне Гиппиус — автор», и снова продолжающая линию двух первых: «Зинаиде Николаевне Гиппиус с любовью Александр Блок»[844]. В ноябре 1915 г. — чуть длиннее и с возвращением к слову «любящий»: «Зинаиде Николаевне — от любящего автора». И затем идут три надписи, наиболее существенных по содержанию: декабря 1915 года, июня 1918 (интересующая нас) и мая 1919-го. Если четыре первых ведут линию «любящего» (что в самой первой приравнено к «поклоннику»), то все три последних — спор, спор по всякому поводу, но всякий раз — с включением цитат. В первом случае это цитата из письма Гиппиус и хрестоматийные строки Пушкина, в третьем — опять-таки стихи Гиппиус и, как показал В.Н. Сажин, городские анекдоты, известные как Гиппиус, так и самому Блоку, нашедшие отражение и в печати[845], здесь — снова стихи Гиппиус. Но, может быть, и что-нибудь еще?
В романе Пьера Луиса «Афродита» есть небольшой пассаж в описании обитательниц садов Афродиты: «Были среди них и женщины галлов — рыжие, как коровы, и хохотавшие без всякой причины; были молодые кельтийские женщины с зеленоватыми глазами цвета морской воды, никогда не выходившие из дома голыми»[846].Нетрудно заметить, что все ключевые понятия в этом описании те же, что и в блоковском стихотворении: женщины, зеленые глаза, морская вода, кельтское (то есть вполне соответствующее «ирландскому») происхождение.
Мы не можем с полной уверенностью утверждать, что Блок читал этот роман, а тем более этот перевод, но должны констатировать, что о романе он безусловно знал: французское издание 1896 года есть в его библиотеке[847].
Если допустить предположение, что именно из романа Пьера Луиса попали в стихотворение зеленоглазая наяда и ирландские скалы, то из этого вытекает ряд любопытных параллелей. Прежде всего это относится к определению «безумная гордячка». Это именно та характеристика, которую должна была бы получить героиня романа Хризида, ибо ее требования к влюбившемуся в нее могущественному юноше Деметрию продиктованы гордостью, граничащей с безумием. Умирает она от яда (вспомним: «ядом напоенного кинжала»). Но самое, как кажется, существенное,— совершенно определенная связь с эротическим началом: то, что, даже неявно сформулированное, не могло не вызвать у Гиппиус впечатления неуместности. И прежде всего это, конечно, тема лесбийской любви, весьма активно присутствующая и в «Афродите», но еще более — в скандальных «Песнях Билитис», которыми Луис был прежде всего известен в России. Для Гиппиус эта тема была достаточно ощутимой, и замена мужского рода, привычного для нее как для лирического героя, на женский должна была стать от этого еще более выделенной.
Но, может быть, самым значительным является возможная в таком контексте проекция отношений двух героев романа на сюжет отношений Блока с Гиппиус. Напомним, что поразившая любовника царицы Деметрия Хризида требует от него трех подарков, каждый из которых возможно достать лишь посредством преступления. Он добывает все три вещи, но после собственных преступлений совершенно охладевает к Хризиде и равнодушно наблюдает за ее смертью от яда. Но ее мертвое тело становится для него моделью статуи Бессмертной Жизни. Следовательно, и внутренний сюжет стихотворения может быть эксплицирован в историю отношений двух людей — мужчины и женщины, из которых женщина должна умереть, заставив мужчину пройти через бездну преступления, через гибель нескольких невинных людей, и лишь по ту сторону его обрести возможность претворить все случившееся в искусство. Эти обертоны заставляют читателя, ощущающего подтекст, видеть в «многопенном вале» метафору революции не только в ее могучей обновляющей силе, но и в осознанном преступлении законов жизни. Именно отсюда и проистекает ощущение: «Страшно, сладко, неизбежно, надо». На уровне же жизненных отношений двух поэтов сюжет выглядит как трансформация эротического начала («автор и поклонник») через отречение от него — в чистое искусство, которое может быть достигнуто только ценой гибели то ли себя самого, то ли иных людей, столь дорогих автору, что гибель их была бы расценена как собственная смерть[848].
То, что в романе Пьера Луиса предстает в виде достаточно банальной беллетристики, претворясь в блоковской поэзии, сохраняет лишь еле слышные обертоны своего «первоисточника» и выходит в совсем иную смысловую сферу.