I

I

— Винокуров! Выйти из строя!

Грязные, изжеванные лесным бездорожьем сапоги сделали три шага, повернулись носками к строю. Перед Александром выстроился длинный ряд сапог, ботинок, туфель. Кирзовых, яловых, парусиновых. Тяжелые, мужицкие, простроченные дратвой и легкие, девичьи, промереженные затейливым орнаментом дырочек. Поднял голову и увидел совсем близко перед собой острые, нацеленные прямо в душу глаза командира отряда.

Винокуров смотрел на командира расширенными зрачками. Большая, рабочая рука Зверева потянулась к кобуре. Александр через силу оторвал взгляд от рубчатой рукоятки «ТТ». Посмотрел на людей. Хотелось выкрикнуть: «Что же это такое? Я же ваш, вместе с вами…» Но люди смотрели в сторону. Нет, вот на него взглянул высокий кадыкастый Вася Белоусов — его дружок, отчаянный разведчик и развеселый баянист. Его печальный взгляд будто говорит: «Что же это ты, Архипыч? Как мог?» А вот на Винокурова смотрит его маленький тезка — двенадцатилетний Санька, веснушчатый, с ковыльным чубом, — испуганно, не по-детски понимающе.

И опять взгляд метнулся к пистолету. Александр не боялся наказания, даже смерти. Страшна, потрясающе чудовищна сама мысль: быть наказанным теми, с кем прошел десять смертей. И перед мысленным взором пронеслось случившееся в эту ночь.

У Зверева была железная логика: посеявший смерть должен и пожать ее. А в округе появился такой. То был староста села под Лугой — одноглазый мельник. По его доносу немцы сожгли все село. Вместе с людьми, садами и березами-белостволицами. Осталось только два дома — правленческая пятистенка, до отказа набитая пришлыми солдатами, да рубленая изба мельника, возле которой дежурила одинокая ветла. Зверев так и приказал:

— На той ветле повесить предателя!

Пошел Винокуров на боевое дело и впервые вернулся ни с чем. Не обидно было бы, если бы не поймал старосту. А то накрыл, как говорится, тепленьким в гнезде, но одноглазый скрылся. Везде искал его Александр — и в сарай заглянул, и на чердаке все перерыл, и обрыв реки обследовал. Будто в воду канул… Уже после выяснилось, что староста действительно в воде скрывался. Сидел в реке и через камышину дышал.

Зверев не стал расспрашивать, почему не выполнен приказ, а сказал, будто под ноги дымящийся снаряд бросил:

— Судить!

Комиссар добавил:

— Представляете, кого упустили? На его совести столько загубленных людей. Завтра, может, из-за него еще столько же погибнет…

Что мог ответить Винокуров? Большой платой обернулась вина.

Поднял Винокуров голову. Над верхушками сосен пронеслось воронье. Жутко стало от его хриплого зова И вдруг по сердцу резанул горький вздох баяна — Васька его уронил… Зверев подступил ближе, толкнул локтем:

— Пошли!

Винокуров сделал шаг, другой…

— Обожди, командир, — попросил комиссар.

И тут будто водопад хлынул.

— Поверим Архипычу! — загорланил отряд.

Рука Зверева сползла с кобуры.

— Ладно. Именем Гульена прощаю.

Подумал, сказал, будто патрон в казенник послал:

— Но старосту, живого или мертвого, должен сюда доставить!

— Есть!

Не поев, не просушив даже портянки, Архипыч с одиннадцатью бойцами вновь отправился на пепелище села. Пришли на рассвете. Из лесу не выходили. Сидели в засаде и ждали, не появится ли одноглазый. В дом заходить сейчас рискованно: на старой ветле у Мельниковой избы появился наблюдатель — немецкий солдат с автоматом. Снять его можно, но как бы мельника не спугнуть. Ждать пришлось сутки. Сеявший всю ночь холодный дождь промочил телогрейки до нитки. Вася Белоусов пробовал было шутить. Его оборвали — надо молчать. И наконец Архипыч прошептал:

— Едет!

На взлобке из-за мельницы вынырнула бричка старосты. Белоусов артистически перекрестился: «Сла-те, господи» — и дал очередь по немецкому наблюдателю.

Архипыч как из-под земли вырос перед старостой:

— Вот мы снова и свиделись!

…Старосту повесили у пепелища села. На фанере написали:

«С каждым предателем Родины так будет!!!»

Выслушав доклад Винокурова, Зверев произнес скупо:

— Так бы сразу.