II
II
Партизаном Винокуров стал нежданно-негаданно. Война застала его в мотомехполку, подо Львовом. Там он, помкомвзвода, получил первое боевое крещение. Шли тяжелые бои. Таял полк. Под Харьковом отвели на переформирование. Перед поредевшим строем медленно шагал командир с блокнотом в руке. Остановился напротив Винокурова. Спросил, какая у него гражданская специальность. Узнав, что был железнодорожником, определил:
— Будете машинистом бронепоезда.
И тут же позвали:
— Винокурова к комиссару.
А там — разговор. Короткий, необычный. Когда собралось человек десять солдат, комиссар сказал:
— Вот что, комсомольцы, вам доверяется важное задание. Подробности узнаете позже. Скажу только одно: воевать придется в тылу врага. Дело это добровольное. Стесняться нечего. Говорите прямо…
Согласились все. Началась учеба. Учились взрывать мосты, пускать под откосы поезда, бесшумно снимать часовых. Словом, постигали партизанскую науку.
Линию фронта переходили близ Красного Села под Ленинградом. Путь прокладывал Винокуров, командир группы разведки. В лесу бушевала вьюга. Но вьюга с молниями: вокруг рвались немецкие мины и снаряды. Несколько бойцов навсегда остались на линии фронта. Остальные пробились.
Винокурова провели к командиру отряда. Навстречу шагнул сухощавый цыгановатый паренек. Отрекомендовался с акцентом:
— Гульен.
Так они познакомились. Национальный герой Испании, коммунист, ставший знаменитым партизанским командиром, и пензенский комсомолец. Испанец имел звание капитана. С первых дней войны был на фронте, не раз отличался в боях. Во всем его мужественном облике, в прямом и открытом взгляде была какая-то притягательная сила, и его обаяние невольно передавалось людям. Все относились к нему с уважением. Гульен был старше Винокурова лет на десять. Он быстро приметил, что молодой с виду неторопливый командир группы разведки мгновенно ориентируется в бою, и как-то невольно назвал его уважительно Архипычем. Так и пошло. Весь отряд так почтительно стал величать Винокурова, несмотря на его 20 лет.
Петляя по лесу, партизаны выходили к железной дороге. Тут требовалось соблюдать особую предосторожность. Немцы вырубали просеки, устраивали завалы, ограждали подступы колючей проволокой и проводами с погремушками, выставляли посты со сторожевыми собаками. Но Винокуров и его бойцы знали каждую тропку и всегда появлялись там, где их меньше всего ожидали. Вражеские эшелоны, шедшие под Ленинград, попадали в смертные клещи. Пока одни, вооруженные пулеметами, выбирали поудобнее позиции для обстрела, другие ползком подбирались к рельсам, устанавливали заряд. Пять эшелонов они пустили под откос. Как-то радистка Аня приняла важное распоряжение. Гульен срочно собрал командиров. Немногословно объявил:
— Получен приказ занять станцию Оредеж, перекрыть движение на несколько часов…
Налет возглавил Гульен. Первой устремилась в атаку группа Винокурова. Она быстро смяла заслон фашистов. Вместо нескольких часов партизаны целые сутки держали оборону. Отступать пришлось с боем. А у леса нарвались на засаду. У самых ног Гульена ахнула мина. Кинулся к нему Архипыч, тот силился что-то сказать и не мог. Лишь одна фраза слетела с побелевших губ:
— Но пасаран!..
Винокуров как клятву повторил эти слова по-русски:
— Они не пройдут!..
Тогда-то и принял командование отрядом Зверев, человек крутого нрава и отчаянной храбрости. Свои распоряжения он обычно заканчивал рубленой фразой: «Доложить во столько-то!»
Этими словами он напутствовал и Винокурова, посылая его на новое задание. Разведка доложила, что в районе Вырицы крупный штаб гитлеровцев. Надо было захватить «языка». Поручили это Архипычу.
В полночь устроили засаду у большака. Задумчиво шумел лес. Дорога казалась пустынной. Но вот темноту резанул сноп света, за ним другой. Затарахтели моторы.
— Мотоциклисты, — прикинул Вася Белоусов.
— Пропустим. За ними — автомашины…
Действительно, едва промелькнули мотоциклы, выплыли силуэты двух крытых автомобилей. Затараторили автоматные очереди. Машины встали. Из них выскакивали гитлеровцы. Но ускользнуть никому не удалось.
Когда Архипыч и его хлопцы подбежали к машинам, в одной из них они застали насмерть перепуганного немецкого генерала.
— Хорош гусь! — не удержался Белоусов.
А «гусь», выкатив глаза, бессвязно бормотал:
— Майн гот! Майн гот!..
— А ну выходи! — цыкнул на него Белоусов и франтовато добавил: — Шнель!
Но генерал будто прилип к сиденью. Его с трудом пришлось вытаскивать. Пока Вася Белоусов «эвакуировал» высокое начальство, Архипыч упаковал в рюкзак два увесистых портфеля. И как раз вовремя. С той стороны, куда умчались мотоциклисты, послышались шум, голоса. В штабе всполошились и выслали погоню. Партизаны скрылись в лесу.
Стало светать. И вдруг затрещали автоматы, залаяли овчарки. А тут генерал заартачился. Идти не хочет. Белоусов прямо-таки замучился. Фашисты орут уже где-то рядом… Впереди — поросшее камышом болото. Там тайный брод. Перемахнуть бы побыстрее на другой берег, а там ищи ветра в поле. Но как быть с генералом? Конечно, лучше бы его доставить живым: такой «язык» ценный. Но убежать с ним не удастся. Выход подсказал сам генерал. Изловчившись, он бросился на Васю и в схватке укусил его за ногу. Веселый баянист страшно возмутился:
— Хром прокусил, новые сапоги испортил!
И тут же порешил генерала на месте.
Партизаны бросились в камыши, а через полчаса, насквозь промокшие, выкарабкались из топи. Гитлеровцы отстали. Всю дорогу к лагерю Белоусов горевал:
— Голенище, проклятый, порвал. Пусть бы носок, союзки можно поставить. Но где возьмешь голенище?..
Зверев встретил вопросом:
— Где «язык»?
Винокуров начал рассказывать, как все получилось. Однако Зверев не стал слушать до конца, зло отрубил:
— Не выполнили приказ.
Лишь после, раскрыв два разбухших портфеля, углубился в чтение и через минуту смягчился:
— Дельные документы. Ступайте отдыхать.
Крепок сон в лесу. А если еще под тобой охапка душистого сена, да стоит знойный августовский денек, да рядом с шалашом родниковое озеро, то лучшей благодати и желать не надо. Проснулся — и бегом на березовый мостик; ныряй — и пошел себе отмерять саженками изумрудно-прохладную гладь. Тут сразу богатырская сила прибывает.
Под вечер хлопцы Архипыча выглядели настоящими именинниками. Сам Зверев объявил им благодарность! В праздничном настроении партизаны собрались на лужайке. И Вася Белоусов уже не горевал о злополучной порче сапога. Он ухарски растягивал баян, а звонкоголосая Нина Зверева, командир взвода девушек, запевала вальс «Осенний сон».
Настоящим лесным городом раскинулся партизанский отряд у озера Черного. Люди жили в шалашах. Землянок из-за водянистого грунта не возводили. В отряд приходили новые бойцы — жители окрестных деревень. Все больше становилось шалашей, заменявших одновременно и «зимние квартиры». Родным кровом они стали для многих семей, чьи дома сожгли фашисты.
Отряд вырос. Вместо небольшой горстки бойцов в нем уже насчитывалось свыше двух тысяч человек.
Партизанская жизнь шла своим чередом. Как на работу, люди ходили на боевые задания. Заготавливали провиант на зиму, собирали грибы, ягоды. Возвращаясь на базу, говорили: «Идем домой». Отмечали праздники. Проводили партийные и комсомольские собрания. Влюблялись и справляли свадьбы.
Да, здесь был их дом, родная земля. Могучие дубравы, непроходимые топи и железная воля людей встали на пути врага. Обозленный неудачами, он вымещал злобу на мирных жителях. В райцентре Оредеж гитлеровцы устроили тюрьму и согнали сюда на расправу толпы людей. Но кровавая операция не удалась. Ночью партизаны ворвались в тюремный двор. Бились долго и тяжело. Погиб Зверев. Его заменил Винокуров. Лишь в полночь закончился бой. Перебив тюремную охрану, Винокуров увел отряд в лес.
В ту глухую ночь в партизанский лагерь прибился желтоголовый, как подсолнух, мальчишка. Вначале не могли определить, стонет ли филин, плачет ли кто. Архипыч отвел сомнения:
— Малец, не иначе…
Посветили фонарем. Так и есть: мальчонка. Грязный, худой, с копной слипшихся волос. Со всхлипом отвечал на расспросы:
— Сашкой зовут… маму и папу фашисты убили. Сестренку утерял…
Аня радистка запричитала:
— Мой ты рыженький… Какой же ты худющий…
Мальчишка отодвинулся от сердобольной тети и приткнулся к коленке Винокурова, и с тех пор их всегда видели вместе. Ели из одного котелка. Спали под одной дерюжкой. Архипычу нравилось, когда ему в самое ухо сопел маленький тезка. Их так и звали «Санька в квадрате». Даже на задании маленький не отставал от большого. Слезами-мольбами сламывал стойкость несговорчивого дяди Саши. И тот сдавался.
Глухим лесом приземистый, крутоплечий комотряда вышагивал размашистой, мужицкой поступью, а рядом с ним, вцепившись в полу, бойко семенил Санька. Под ногами только хворост похрустывал. У Саньки на боку — «лимонки». Когда приходится перепрыгивать через бревно или ручей, они больно ударяют по ребру.
— Не ушибся?
— Нет, — таится Санька, не желая выдавать свою слабость.
Если дорога дальняя, Архипыч не выдерживает мальчишеских страданий. Берет у него «лимонки», взваливает себе на плечи его рюкзак, хватает крючковатыми пальцами мальчишку за поясок, и Саньке становится совсем легко. Но ненадолго. Вскоре он опять тяжело дышит, шагает через силу. Особенно когда на пути какое-нибудь препятствие — болото, густые заросли ивняка, бурелом. Тогда Архипыч сажает Саньку на шею. Сердится, про себя зарекается: зря взял обузу, впредь буду умнее.
Но в следующий раз он опять его берет, и они вместе идут проверять дозоры. Архипыч уже сам не может без Саньки. Тягостно ему без мальца. Пусть он молчит, пусть придется опять его тащить на себе, а все же как-никак — ты не один. А однажды попали в беду. Нарвались на немецкую разведгруппу. Архипыч отстреливался, а Саньке приказал отходить в глубь леса. Отбились. Ушли.
Санька не остался в долгу. Закладывали тол под рельсы. Ахнуло так, что Архипыча наземь бросило. Встать никак не может. А надо быстрее отходить. И маленький Сашка, надрываясь от тяжести, оттащил старшего подальше от места взрыва. Ну, а там, в глубокой чащобе, считай, дома. Так и доползли до лагеря.
В отряде Санька незаметно подрос. Не ахти какой партизанский харч, но о мальчишке заботились все. Окреп. Теперь не только стеснялся поддержки Архипыча, а и сам старался ему помочь. Нет-нет да и скажет:
— Дядя Саша, давайте мне тол. Понесу.
Архипыч молча отмахнется: мол, иди хоть сам побыстрее. А Санька и так бодро шагает. Теперь в привесок к «лимонкам» ему дали трофейный маузер. Не раз пускал свое оружие в ход, когда приходилось вступать в бой.
Словом, настоящим партизаном стал Санька. Победителем вернулся в Ленинград. На митинге ему дали слово. Начал он было говорить: «Нет у меня отца и мамы… сестру утерял»… как из толпы вдруг выбежала худенькая девочка и бросилась к нему на шею:
— Санечка! Родненький…
Это была она, сестренка! Опьяненный счастьем, Сашка подвел ее к Архипычу.
— Вот мой… наш… командир.
Так и стояли они втроем на трибуне перед гудевшей толпой.